КОРРИДА, САФАРИ, ОРУЖИЕ
Помилуйте, при чем здесь коррида, скажет иной читатель, наткнувшись на эти строки. Отвечу: притом, что это тоже охота, вернее, одна из самых уродливых и извращенных ее форм. Ведь это то же самое убийство диких или полудиких животных с целью забавы, ставшее, однако, театральным зрелищем, культом, а для некоторых личностей и целых народов чуть ли не главным достоянием и гордостью национальной культуры.
Почему уродливых и извращенных? Потому что предметом культа и любования стала здесь изощренная форма убийства, в которой шансы сторон предопределены почти со стопроцентной вероятностью. У бедного быка нет никаких возможностей вернуться на свое пастбище. Это хуже, чем бойня. Там хоть не афишируется и не возводится в ранг национальной доблести прискорбный факт убийства.
Но вот что является более всего поразительным: мировое общественное мнение и движение за гуманизм по отношению к меньшим нашим братьям не восстает против этого варварства или, по меньшей мере, не борется с ним с такой же страстью и неистовством, как, скажем, с традиционной охотой, с ношением меха и кожи животных или с дурным обращением и оскорблением достоинства домашних кошечек и собачек. Парадокс больной нашей цивилизации.
Если не кумиром, то весьма почитаемой фигурой для нашего героя был и остается Эрнст Хемингуэй. Несомненный авторитет как писатель, он много потерял в его глазах как личность после того, как Юрий сам приобщился к охоте и немало в ней преуспел. Африканские рассказы писателя и особенно самозабвенно восторженные до подобострастия описания корриды и ее героев стали неприятными, если не сказать претили ему.
Уж больно легко и практически безответственно доставались его героям их охотничьи трофеи. Как бы там не пыжились они от мнимого благородства, но в их поведении откровенно проглядывало презрение и снобизм по отношению к обреченной жертве, у которой почти никогда не было шанса остаться живой или обратить самого охотника в жертву или стать его жертвой в честной и более или менее равной борьбе.
Все это напоминало так приевшиеся всему миру царские, президентские или генсековские охоты, где с убойного оружия с оптическим прицелом расстреливается чуть ли ни привязанная к колышку обреченная жертва забавы. Не так ли и ныне при вояжах некоторых «высоких» любителей в заповедники, заказники и охотничьи хозяйства!
Конечно, обремененные властью и деньгами мужчины на обычную настоящую охоту не имеют ни времени, ни, вероятно, желания, ни физических возможностей, то есть, попросту говоря, сил, поэтому при проклюнувшейся охотничьей страсти вынуждены покупать себе «сафари». Увы, этот вид развлечения мало похож на охоту в том смысле, в котором знало его человечество в течение тысячелетий и еще совсем недавно.
А современные огнестрельные способы убийства вообще превратили его почти в тир, где вместо мертвых мишеней стрелкам подставляются соответствующими службами живые экспонаты. Но, по-видимому, это неизбежный процесс для нынешней цивилизации, и остается лишь пожалеть ее представителей, уже не способных познать блаженство настоящей охоты.
Подобные мысли постепенно кристаллизовались в сознании нашего охотника по мере накопления собственного опыта слишком легкой охотничьей добычи. У него был небольшой выбор возможностей по части оружия, но очень богатый по условиям и обстоятельствам охоты.
Двуствольная тулочка ограничивала первыми десятками метров сферу рокового его воздействия на зверей и птиц. Но редко кто из них допускал его на это расстояние. Приходилось проявлять сноровку, терпение, выносливость и прочие качества, чтобы оказаться столь близко к жертве. Револьвер еще более сократил возможности. С его помощью Юрию удалось лишь один единственный раз добыть…рыбу!
Как-то в одном из первых своих маршрутов на Камчатке они вдвоем с другом Олегом Егоровым набрели на лужи, отшнурованные от нерестовой реки Авачи. В лужах носились запертые лососи. Ребята попытались сначала поймать их руками, но ничего у них не выходило: скользкие и сильные рыбины, обдавая их каскадами воды, совершенно не поддавались их уловкам.
Тогда «рыбаки» вспомнили о своих только что обретенных револьверах, и открыли стрельбу по мятущимся и пролетающим, как снаряды, рыбам. Добыли, и были счастливы от своей первой камчатской ухи.
Другой раз на реке Быстрой в одном из бочажков они увидели то, чему даже не поверили сначала – несколько гигантских полутораметровых чавыч спокойно и по-акульи грациозно плавали в абсолютно чистой и прозрачной воде. Казалось, что они совсем рядом, что их можно рукой достать.
Но, помня о своих подобных неудачных попытках, они сразу же обратились к удачному варианту – револьверу. Олег взобрался на ствол ивы, полого наклоненной над водой и нависшей как раз над гуляющими в ней, как в аквариуме, чавычами. Как хорошо были видны эти чудо-рыбы! Нисколько не сомневаясь в успехе, Олег открыл огонь.
Но это не произвело на рыбин почти никакого впечатления. После каждого выстрела они делали легкое движение хвостом и столь же легко уклонялись от пули. Толща воды оказалась слишком большой для такого несерьезного оружия. Каких-нибудь полутора-двух метров было вполне достаточно, чтобы превратить смертельную стрельбу в красивый аттракцион.
Стрелок и наблюдатель диву давались и тому, что видимая толщина водяного слоя оказалась отнюдь не малостью, и особенно тому, что рыбы как будто знали или чувствовали и момент выстрела, и траекторию полета пули, и когда и как от нее нужно уклониться. Просто чудеса!
Так стало ясно (с учетом рассказанного выше случая стрельбы из револьвера в медведя), что это оружие – не для охоты. Потом наш герой приобрел другие разновидности дробового оружия – ИЖ-27 и ИЖ-58, но они мало изменили суть охоты.
На смену пришел карабин. Охотничьи возможности увеличились на порядок. И, увы, стали менее честными, ибо шансы у животных на выживание резко снизились. Особенно, если учесть, что и глаз, и рука у охотника, если и не исчерпывали возможности карабина, то заметно к ним приближались, даже без оптического прицела.
Достаточно сказать, что бедного зайца надо было только разглядеть, как бы далек он ни был, хоть сто, хоть двести, хоть четыреста метров, и бедному зайцу – конец. Достаточно сказать, что и плавающим по воде уткам надо было только попасть в пределы видимости, чтобы на столе у добытчика появилась утятина.
Словом, охота постепенно приблизилась к простому убийству. Единственное, что примиряло с возросшей эффективностью охоты, это редкая населенность угодий животными, их осторожность и трудность поиска и выслеживания в условиях высокогорья и сильно расчлененного рельефа.
Никто зверя к колышку не привязывал и никто не подвозил к нему на комфортабельной машине по комфортабельной дороге. И не было помощников, и почти никогда не было зрителей. Так что охотничье дело хоть и двигалось в направлении к корриде, все же оставалось еще почти нормальной охотой с упорством в поиске, терпением и способностью переносить долгие физические мучения, то есть чудовищную «ишачку».
Даром, с кондачка почти ничего и никогда не давалось. Разумеется, если исключить варварскую охоту на сайгаков и зайцев с машины и из под фар. Да она, собственно, и была, можно сказать, только начальным и давно оставленным способом охоты из Юриной неразборчивой и не самокритичной охотничьей молодости.
Теперь уважение и одобрение у него вызывала лишь та охота, которая требовала от охотника достойного соперничества с предметом охоты, и не ради забавы или спорта, а по необходимости, пусть и не жизненно важной, но все же приобщающей его к природе.
Поэтому демонстрируемые последнее время по телевидению рыболовные состязания американских любителей, когда они соревнуются в количестве выловленной и тут же отпущенной рыбы, представляются ему дурным спектаклем, лишенным главного – завершающего ритуала с ухой на лоне природы.
Такие состязания, конечно, не коррида (добычу отпускают!), но это и не рыбалка, а нечто, напоминающее форму, лишенную содержания или некоторые известные виды извращений.. Не делай то, что лишено смысла. А если не можешь стерпеть, займись виртуальной охотой на компьютере. Как дети, играющие на нем в войну. Это честнее даже перед не съеденной рыбой, не съеденным мясом зверя или перед увезенными трофеями в виде шкур и рогов.