Мой отец

               
 
      Мой отец, Петр  Никитович Остроухов  (на снимке второй справа в третьем ряду), на войне был пехотным старшим лейтенантом. До революции его отец, а мой дед Никита, уроженец и житель  русской деревни в Башкирии, был чем-то вроде деревенской " трудовой элиты" -  выделывал кожи. Ремесло непростое, требующее   знаний, опыта и изрядной физической силы. Ушёл Никита в мир иной сравнительно молодым. Надорвался, поднимая тушу забитого быка.
 
      Так  оказался  будущий мой отец в семь лет полусиротой. "Пристроили его "в люди" - отдали  батраком к зажиточному
 
односельчанину. Семилетнему ребёнку нужно было просыпаться в пять утра чтобы напоить скотину, затем исполнять всяческие дела по дому, а в "свободное" время плести лапти под недремлющим оком хозяина. Об играх, учёбе не могло быть и речи.  В ту пору это считалось  нормальным.
 
    Повзрослев, устроился Пётр рабочим на железную дорогу, откуда в 21 год призвали его на военную службу.Там крестьянский сын осознал себя личностью, а потому добрые (хоть и не очень тёплые) воспоминания о военной службе, об армейских порядках  сохранил на всю оставшуюся жизнь.
 
      Видимо, за природные способности плюс подходящее социальное происхождение  направили  его, не имевшего ни единого класса образования,  на какие-то командирские курсы в г.Одесса, закончив которые стал вчерашний батрак лейтенантом НКВД. Служил начальником поста, охранявшего мост через пограничную реку Буг.
 
       Когда приезжал в родную деревню в отпуск,  односельчан, большинство из которых продолжало ходить ,образно выражаясь, в лаптях, впечатла его военная форма: - на голове фуражка  с малиновым околышем да василькового цвета верхом, в петлицах - рубиновые кубики, синего сукна галифе с красным кантом заправлены в сияющие  хромовые сапоги. Жёлтой кожи командирский широкий ремень с литой ажурной бронзовой пряжкой и портупея через плечо. Считалось, что Петр  достиг каких-то немалых высот в жизни.  Завидовали, находили пример для подражания. Молодежь,глядя на него,  мечтала  об армии, а родная мама обращалась к нему на "Вы" и по имени-отчеству,  что он безуспешно пытался пресечь.
 
.
 
       Однажды, приехав в отпуск, привёз гостинец, -  невиданное в тех убогих краях лакомство - копчёную селёдку. Погостил и уехал, а мать отщипывала от этой селёдки по маленькому кусочку, но, как ни растягивала удовольствие, всё равно  селёдка закончилась. А она долго ещё каждый день открывала крышку сундука, наклонялась и вдыхала аромат, оставшийся на доске в сундуке, где лежала эта роскошь. Вспоминала сына Петю. Петра Никитовича, гордость семьи.
 
 
 
      Как из НКВД перевели в пехоту - не знаю.Предполагаю, что врождённые принципиальность и честность, неприемлемость вранья -  качества, противопоказанные для работы в спецслужбах. В самом деле: - то, что у нормальных людей считается подлостью и низостью - например, слежка, шантаж, подлог , доносительство за-глаза, провокации, подкуп, чтение чужой переписки и тому подобное, в спецслужбах  не только методика и практика повседневной работы, но даже называются такие неприглядные  дела "оперативной работой" или более того -  "боевыми операциями". За них правительственные награды дают. Работа это необходимая -  война в "белых перчатках" не делается, только не каждый для такой работы пригоден.
 
      Крестянскому сыну, наивному идеалисту-большевику  подобные "боевые операции" показались, мягко говоря, непонятными, честняга пришёлся  не ко двору. Из органов такие  отсеивались. И хорошо, если в другие рода войск, а ведь могли услать и куда подальше, - выдав вместо почитаемой командирской формы арестантский ватник.
 
      К тому времени Родина активно воевала на восточных и западных рубежах. То там, то тут вспыхивали "военные конфликты".
 
     В  свои тридцать с лишним  отец побывал на двух войнах - финской и Отечественной. С финской вернулся с медалью "За боевы заслуги" и простуженными в снегах Карельского перешейка лёгкими.  Как ни странно, но болезнь спасла его и семью от верной и бесславной  гибели - всю его воинскую часть незадолго до начала войны подняли по тревоге и передислоцировали в "освобождённую" Латвию, а его, как больного, оставили "на хозяйстве"в опустевшем военном городке.
 
 
 
      Из Латвии приезжали в командировки сослуживцы - довольные, многие в  кожаных пальто, что  было  шиком, да ещё каким! Военная форма плюс кожаное  пальто - "гламур" тех лет!   С восторгом рассказывали, что семьям дали "меблированные квартиры"!
 
     Теперь-то мы понимаем, почему те квартиры с готовой  мебелью оказались пустыми, а точнее, опустевшими.  Знаем, куда делись  хозяева латвийских квартир. Отправили их туда , куда насильственно, под конвоем отправились  миллионы хозяев квартир, изб и хат  России, Белоруссии  Украины,  из других республик - сгинули под катком репрессий мрачных предвоенных окаянных лет.
 
        Только ведь отец и его сослуживцы этого не знали.  Они, переобутые из лаптей в хромовые сапоги, получившие минимальное образование, даже и не образование, а просто ликбез (ликвидацию безграмотности) и  ставшие "краскомами" - красными командирами (слова "офицер"  и "солдат"в вооружённых силах довоенных лет были отменены как классово чуждые в РККА),  крепко верили в советскую власть, в правоту " дела Ленина-Сталина".
 
   
 
           Лечить лёгкие Петру Никитовичу было уже некогда –  нужно было отправляться на фронт, на  большую войну, после которой "финский"  туберкулёз оказался пустяковой болячечкой по сравнению с другими недугами, нажитыми в Отечественной.
 
          Из Латвии в часть вернулась лишь одна женщина, жена военврача. Она, рыдая, рассказала, что спаслась чудом - уцепилась за подножку выезжающего грузовика, когда в первые дни войны пулемётчики с крыш домов  стали косить всех - и военных, и их семьи, не давая никому бежать от неумолимого военного шквала. Не ушёл никто, кроме этой женщины. 
 
        Вот тебе и кожаные пальто, вот тебе и меблированные квартиры.
 
        Кто были те пулемётчики? Немцы? Латыши? Никто не знает.
 
         Уходя на фронт, отправляя семью в эвакуацию к своей родне в Башкирию, отец уверял жену, мою будущую маму:
 
-  Меня не убьют, вот увидишь. Я обязательно вернусь.      
 
        Надежда вернуться появилась после вещего сна, - приснилось отцу, будто переплывает он какую-то незнакомую реку, тянет его ко дну, плыть трудно, но из последних сил выбирается-таки на берег.
 
        Сон сбылся - вернулся с фронта живым. Рассказывать о  боях-сражениях не любил, был не то, что удивлён, а  до самой глубины сознания своего потрясён. Потрясён тем, что житейские понятия и принципы, на которых был воспитан, которые считал нормой жизни, в нечеловеческой фронтовой действительности оказались ненужными. А порой и  опасными в экстремальных условиях войны. Изредка делился с матерью впечатлениями о пережитом, и рассказывал вот что.
 
      Где-то в июле сорок первого погрузили  роту, где был он командиром, в "телячьи" вагоны и повезли  в сторону фронта. Долго ли, коротко ли ехали, но остановился эшелон, набитый красноармейцами, в каком-то чистом поле, и побежали вдоль вагонов посыльные, оглашая   чей-то приказ выгружаться, строиться побатальонно, поротно, повзводно на открытом месте, как для строевого смотра.
 
      Построились красиво, но получить боевую задачу не успели, -  как по заказу (а может, и  в самом деле, по заказу), налетели невиданные ещё необстрелянными бойцами  немецкие самолёты и стали безнаказанно убивать из пушек и пулемётов построившихся на открытом пространстве людей. Неизвестно, что осталось от войска, - сколько добежало до дальнего спасительного леса, а сколько немецким лётчикам удалось уничтожить. Наверное, почти все полегли.
 
      Отец до леса добежал. Возле него, уцелевшего командира, собралось десятка полтора бойцов, - кто с винтовкой, а кто и с голыми руками. У отца был автомат ППШ с круглым диском и дырчатым кожухом ствола - весьма диковинное в начале войны оружие – выдавался автомат командиру не ниже ротного.
 
      Рядовому бойцу полагалась винтовка системы Мосина - отличное оружие, но оружие из прошлого века – зачастую с  облезлым  прикладом, стёршимся воронением металлических деталей. Конкурировать с немецкими автоматами, бьющими очередями, а ими были вооружены хоть и не все, но многие непрятельские солдаты,  пятизарядные красноармейские винтовочки в ближнем бою не могли. А ближний бой - это бой окончательный.
 
      Бойцы с надеждой, с готовностью подчиняться смотрели на немолодого  старлея, только отец честно сказал, что знает не больше любого из них – ни о расположении наших позиций, ни даже о собственном местонахождении. Как действовать в сложившейся ситуации, - никто никогда его не учил. Куда идти, в какую сторону?
 
      Пошли наугад, продираясь сквозь лесные чащобы и овраги, сторонясь дорог, по которым катились немецкие войска.
 
       Мучил голод, -тощие вещмешки, у кого они были, быстро опустели и стали почти ненужными.
 
     Старались скрытно держаться направления, по которому двигались немцы: сообразили – куда движутся немцы, там и фронт, там и свои.  Однажды расстреляли одинокий немецкий мотоциклетный экипаж и разжились кое-какими продуктами. Необстрелянных бойцов  убийство живых людей, хоть и врагов, шокировало: они еще не прониклись жестокими правилами войны.  Отец же имел боевой опыт, для него стрельба по врагу была не в новинку (финская кампания).
 
       После этого боя отряд стал редеть, по-одному, по-двое откалывались те, кто считал, что выжить в одиночку легче. Наконец, остались с отцом человек  пять . Голодные, обтрёпанные набрели на деревню. Их подкормили , собрали кое-какую гражданскую одежонку. Через полторы недели выбрались к своим.
 
       Вспоминал отец, как в особом отделе, где проверяли всех, кто вышел из окружения,  не раз  задавали ему вопрос, на который он не мог ответить:
 
-   А почему вы не застрелились?
 
       Выдали отцу винтовку, нашли гимнастёрку с петлицами рядового и послали в окопы. Форменных брюк не нашлось – так поначалу и воевал  в портках, подаренных крестьянами.
 
       Наступила осень.   В окопах свирепствовала малярия, впрочем, болезнью она не считалась, не была причиной отсидеться в окопе, и запомнилось отцу, как генерал бегал вдоль траншеи и поднимал в атаку - огревал палкой по спине  трясущегося  в ознобе, с жёлтым от малярии лицом  солдатика или даже лейтенантика:
 
- П-а-а-чччему не побежал в атаку? - артикулировали тонкие губы на упитанном лице генерала.
 
-М-м-мма-а-а-алярия, товарищ генерал!
 
-В п е р ё-ё-ё-д!
 
         И сильный, со всего размаха,  удар палкой по спине.
 
         И бежал подстёгнутый  ударом дубины  вперёд, пусть под пули,пусть навстречу гибели, но подальше от генеральского гнева, а может,и трибунала, что уже наверняка означало смерть,  только ещё и смерть позорную..
 
         Был расстрел дезертира перед строем.  Дезертир - совсем юный мальчишка лет семнадцати. На войну пошёл добровольцем, но, видимо, столкнувшись с ужасами фронтовой обстановки - реальной, а не киношной или агитационно-газетной, испугался и попытался вернуться домой. После зачтения смертного приговора плакал и жалобным голосом уговаривал сурового особиста с наганом в руке:
 
- Дяденька, не надо меня стрелять. Я не буду больше убегать.
 
         "Дяденька" был молчалив и неумолим, он разрешил приговорённому лишь закурить перед смертью, да и то, когда мальчишка сделал всего пару затяжек,  выстрелил.  Так с дымящейся цыгаркой в пальцах мёртвый доброволец- дезертир и упал в свежевырытую яму.
 
      
 
     Проверяющие органы пришли к выводу, что отец  чист. Может,  помогло то, что вышел из окружения, сохранив свой  ППШ? Из которого, кстати, были расстреляны немецкие мотоциклисты? И бойцы, что вышли вместе с ним, подтвердили это?
 
       Получил он под командование роту, химическим карандашом нарисовал на петлицах лейтенантские знаки отличия, а вот брюк подходящих так и не нашлось.
 
       Был ли  на войне героизм? У большинства была покорность судьбе. Хоть и тлела маленькая надежда на чудо  выжить, но у большинства  было  осознание неминуемости гибели, а уж "если погибать, так с музыкой". Где-то так.
 
       Большинство красноармейцев и командиров остаться в живых и не надеялось. Ест, например, солдат неприкосновенный запас из вещмешка. На замечание командира отвечает:
 
- А чё  его беречь. Всё равно скоро убьют. Зря добро пропадёт.
 
       И не раз водил он роту в бой, даже заработал медаль "За отвагу". Кто оставался живым, привыкал к близости смерти. Ползали по телам убитых, по вырванным дымящимся человеческим внутренностям, по фрагментам, что оставались от тех, с кем только что хлебали из одного котелка и раскуривали цыгарку.
 
        В одной из атак от разорвавшегося неподалёку снаряда получил осколок в ногу,  контузию в голову и в руку.
 
      Вынос раненого командира не считался бегством с поля боя , и сквозь затуманенное контузией сознание едва понимал, что целая толпа бойцов выносит его в  тыл.   Встретился  какой-то полковник, оставил при отце четырёх красноармейцев,  остальным же (человек семь) велел вернуться на позицию и воевать
 
.
 
      Госпиталь. Газовая гангрена в мякоти ноги, куда впился осколок. Уже взялись лекари за хирургическую пилу и хотели отнять ногу под самое колено, да отговорил хирург-начальник. Он проходил мимо операционной, зашёл, осмотрел рану и сказал, что ногу можно спасти. Ушёл, а врачи отложили пилу, применили более щадящие инструменты и лишь вырезали мякоть голени. Страшный шрам ниже коленного сгиба. по форме напоминающий  гигантского паука,
 
до сих пор у меня перед глазами.
 
   Ногу спасли, обошлось без ампутации, а вот общее выздоровление шло трудно. Однажды медики решили, что он умер и понесли в мертвецкую. Когда проносили мимо овощной грядки, открыл глаза и попросил, чтобы сорвали ему с грядки огурец.
 
-    Смотри-ка – живой!       – обрадовались санитарки и понесли носилки с "ожившим" назад, в палату, к живым.
 
      Воевать по состоянию здоровья больше не посылали, но из армии не уволили – очень нужны были опытные фронтовики. Назначили командиром учебного батальона численностью в две тысячи человек.
 
      Отец учил новобранцев ходить строем, политруки проводили краткий курс политграмотности, а то ведь, бывало, новобранец  азиатской национальности, всю свою короткую жизнь проживший где-нибудь в Фергане или Ташкенте, дрожа в от холода в тоненькой шинельке  в учебном окопе,  показывал на окаменевшие под  метелью комья земли. на звенящую от мороза степь:
 
- Таварыщ камандыр, зачем такую зэмлю защищать? Каму такая зэмля нужна?
 
Так что политработникам было о чём поговорить с новоиспечёнными бойцами.
 
     Бойцы маршировали, делали по три выстрела из винтовки и  отправлялись на фронт.
 
     Однажды с очередной партией мобилизованных прибыл хитрец,  - некий артист. Он  выбрал время, когда мать была дома одна (семью отец вызвал к себе из эвакуации), и попытался "обаять" жену командира:
 
- Вы - женщина, Вы должны меня понять.
 
    Рассказал, что он актёр, что ему, одарённому и талантливому, погибать вместе с остальными, неодарёнными и неталантливыми, негоже, просил, чтобы она убедила мужа не отправлять его на фронт, оставить проходить службу в учебке. Говорил, что если отец оставит его, безбедное существование нашей семье обеспечено.
 
      В тот же день возмущённый отец отправил артиста на войну досрочно, даже не дав помаршировать в строю, помёрзнуть в окопе и стрельнуть из винтовки.
 
              Здоровье оказалось настолько подорванным, что даже с тыловой службы демобилизовали его за полтора года  до победного окончания войны.
 
       Сон сбылся  – выплыл отец из «реки», добрался живым до «берега».
 
             Гражданской профессии не было, работал продавцом, затем  назначили заведующим столовой. В первые послевоенные годы мужчины, что вернулись с войны живыми, да еще офицеры, да ещё с целыми руками-ногами и с партбилетами у сердца, были в дефиците, поэтому предлагали ему поехать на учёбу по торговой части. Подучившись и вернувшись, занял бы должность  директора горторга, но понимал, что с таким здоровьем учёбу не осилит и от заманчивого предложения отказался. Назначили его директором местного рынка.
 
           Подходили "деловые люди", просили взять их на работу "без зарплаты", зарплату, мол, Пётр Никитович, оставляйте себе, а мне всего лишь "позвольте просто работать на рынке". Этого он не понимал и не принимал. Вскоре под давлением уступил эту синекуру человеку, который и "понимал" и "принимал", и,  наверное, делился. А отец от "казённой службы" отошёл.
 
           Был у него друг - тоже фронтовик, слепой, потерявший глаза в Корсунь-Шевченковской операции Фёдор Иванович Марков. Помнятся их возмущённые разговоры о том, кто "настиоящий коммунист", а кто только прикрывается партбилетом. С восхищением говорили о директоре хлебозавода "настоящем коммунисте" Бельском. Был голодный 1947 год, а у него, директора хлебозавода, семья была опухшая от голода. Вот это был коммунист!               
 
    Страдал от  диких головных болей– последствия контузии. Рядом с кроватью на ночь ставили на табурете таз с холодной водой, куда он опускал ноющую  контуженную руку.Боль в руке немного утихала, но что это был за сон? Сколько помню,  по ночам отец  стонал, и непрерывно курил самокрутки или папиросы.  Был потерян счёт различным госпиталям  и лечебницам, где пытались ему помочь. Но помочь не могли.
 
      Только после посмертного вскрытия выяснилось, что от удара взрывной волны сдвинулись кости черепа, и  между ними расли хрящи, распирая черепную коробку.  Это и было причиной неутихающих головных болей. При жизни этого определить не могли, так что считался он инвалидом Советской Армии, а не Отечественной войны, и это существенно отражалось на размере пенсии.
 
    
 
     Отцу ещё повезло – он прожил 15 послевоенных лет, а вот многие молодые мужчины вернулись с войны кто с простреленными лёгкими, кто с вспоротым и зашитым животом, кто  ещё с каким увечьем. Помню одного - когда он снимал специальную жёсткую кожаную шапочку, участок головы в одном месте пульсировал - там отсутствовала часть черепа. А уж безрукие да безногие, да безглазые в линялых гимнастёрках, на которых бренчали награды, были явлением обычным. Зарабатывалм копейку, кто как мог: один,помню,торговал с земли всякой бытовой мелочёвкой, бодро выкрикивая нараспев:
 
-Синьки-резиньки!
 
Краски-марганцовки!
 
Белый-красный стрептоцид!
 
Нафталин и марганец!
 
Дугой - показывал карточные фокусы.
 
Ещё кто-то гадал на картах.
 
Существовала "артель инвалидов" имени Куйбышева, где шили керзовые тапочки и другую незатейливую обувку.
 
Некотороые калеки в базарные дни сидели с кружками и просили милостыню.
 
Помню слепых, что в сопровождении поводырей пели в вагонах фронтовые песни:
 
"Вот вспыхнуло утро и выстрел раздался,
На грохот безумный пошел канонад.
Над нашим окопом снаряд разорвался.
Послышались крики и стоны солдат"
 
        Недолог был их век – уходили из жизни через  два-три года после Победы. Но им тоже "повезло", - по крайней мере повезло чуточку больше, чем тем, пропавшим без вести, тем безымянным, что не добежали до леса после выгрузки из эшелона.
 
 
 
    И сколько же было таких эшелонов!
 
 
 
    А те, кто вернулся....Вернуться-то вернулись, а пожить  так и не пришлось.
 
    Вечная им память!