Воздух, изъеденный червями. Было немного прохладно. Морось. Иссушала сердце. Альфа-волны в башке жужжали, как навозные мухи. Гамма-волны... Ему хотелось взять топор и со всей силы трахнуть по третьему глазу. Но, увы. Топора под рукой не было. Пришлось идти в магазин. Пошёл же таки... Но видит, рядом с ним проходит несчастный. У него не было шрамов, не было кровоточащих вен, не было трёхмесячного перегара, не было даже влажной гангрены на левой ноге. Но он был несчастный. Тому захотелось помочь несчастному. И он сел ему на плечи. Иди, говорит. Никакого сопротивления. Идёт. Не падает. Но чёрт - он всё равно остаётся несчастным. Тогда счастливый был несколько растерян. Он-то не знал, что несчастный остался несчастным. Спустя время растерянность сменилась твёрдым убеждением в своём новом счастье. И тогда ему захотелось поцеловать лужу, ведь в ней плескались амёбы. Но он вспомнил, что амёбы - одноклеточные. А многоклеточному негоже снисходить до одноклеточного. Впрочем, и наоборот.
Воздух был изъеден червями, в луже отражался протухший прошлогодний закат, а несчастный всё так же шёл, неся счастливого. Несчастный ни о чём не думал.
Тогда счастливый захотел похоронить несчастного. Они подошли к треугольной крыше, из которой, как щупальцы, торчали, извиваясь, множества рук, наровящих похоронить всякого попадающего в их сеть. Они бы выпотрошили ему кишки. Но им не давала этим заниматься совершенно необычная особа. Внутри крыши лежала мёртвая женщина, укутанная с ног до головы в тёмно-красную ткань. Ткань была не однотонно тёмно-красная, а с орнаментом, который выделялся чуть более тёмным, чем тёмно-красный, красным. Орнамент был мелкий. И, кстати, была золотая бахрома. Лица не было видно. Голова была закрыта сверху тканью, а лицо было залеплено тёмно-серым картоном. Из тела видна была видна только одна кисть с тонкими, как на православных иконах, пальцами. Мертвецки-лиловыми. А от крыши остался только каркас.
Когда несчастный с бременем счастливого подошли к треугольной крыше с руками и женщиной, последняя не двигалась, а руки не переставали делать щупальцеобразные движения. Тут-то счастливый оторвался от лужи и решил посмотреть на похороны несчастного. Но женщина поднялась в воздух, слегка дёрнула единственно видной рукой, и другие руки перестали быть опасными. Они легли. Он зашёл в крышу. Но она была столь мала, что в ней мог поместиться лишь один человек - та женщина. Но она была в воздухе. И он зашёл. Он тоже зашёл. Рукам было всё равно. Они уже не собирались на свободу. Они были неподвижны, лежали. Он стоял. Он стоял. Женщина висела. Счастливый был счастлив. Несчастный был несчастен. Счастливый был на
плечах у несчастного. Женщина была в воздухе. Руки лежали и ни о чём не думали. А черви продолжали грызть воздух. Они уже было дело добрались и до женщины, завёрнутую в тёмно-красную ткань с орнаментом и золотой бахромой, но она снова еле заметно дёрнула мертвецки-лиловой рукой, и снова очутилась в крыше. Только в крыше поместиться может только она одна. Поэтому ему и ему пришлось быть похороненными руками. Руки их похоронили, успокоились, снова легли. А женщина снова поднялась в воздух, не меняя горизонтальной позы. И всем было хорошо. Но крыша осталась пуста. Тогда женщина ещё раз дёрнула рукой и поселила туда червей, сгрызающих воздух. Но в крыше воздуха не было. Тогда черви начали грызть руки.
Но рукам было всё равно. Они уже своё дело сделали.