Захаровы сапоги

    
                (быль)
 Глубокой ночью, стараясь быть незамеченным, подошёл Захар к родному дому и прислушался -  нет ли засады?                Тихонько поцарапался в окно.  Шевельнулась занавеска, в маленьком окошке смутно угадывалось лицо матери - она  всмотрелась в темноту.
 - Это я, мамо!  - прислонил  лицо к стеклу, чтобы матери было легче узнать его. Лицо было вымазано сажей, но мать узнала сына, пошла открывать дверь.
       Через минуту сидел в хате. На печке стоял большой котёл с нагретой водой - это  мать ждала его, приготовила какую-никакую баню.
      Не зажигали ни свечки, ни лучины, чтобы с улицы казалось - в хате все спят. Захар ел тёплый борщ и рассказывал, как позавчера сбежал из черкасской тюрьмы. Из-под расстрела.               
       Шла гражданская война. Смела - маленький городок, и здесь не грохотала артиллерия, не проносились лавой лихие эскадроны.
       И всё же война навязывала свои правила, покоя мирным людям не было.  Случались  ожесточённые пулемётные и ружейные перестрелки. Шальные пули залетали во дворы, впивались в мазаные стены сараев и хат. Почти  после каждой такой перестрелки власть в городе менялась и экспроприировала у мирных жителей материальные ценности, в основном, продовольствие и фураж для нужд своих вооружённых сил. Ведь вооружённые силы без жратвы существовать не могут: если солдата не покормить хоть раз в день, он уже не воин, а физически больной, морально недовольный начальством человек.   
       Город поочерёдно занимали то красные будённовцы, то белые деникинцы, то петлюровцы, то  григорьевцы, то "Зелёные повстанцы" - по фамилии  предводителя с фамилией "Зелёный". Были даже два  брата по прозвищу Чучупаки, призывавшие смелянских мужиков взять свои дробовики и собираться в Холодним Яру, чтобы оттуда выступить за независимую Украину.
       А то и вовсе непонятно кто, - и  все при коннице, все при оружии.
       А кто при оружии - тот обывателю и власть.
       И какая бы власть ни пришла, какой бы флаг ни подняла  над городской управой, носители новой власти неизменно приходили к   Захару, арестовывали, уводили, допрашивали. Иногда  мучили дознаниями по нескольку дней. Контрразведчиков любой "масти" интересовал  вопрос: почему он, Захар, враждебно к ним  настроен? За кого он?
          Убедившись, что Захар -  не идейный враг, а обычный паренёк, отпускали. Он и в самом деле   не  разбирался ни в красных, ни в белых, ни в зелёных, ни ещё каких военно-революционных колерах  -  интересы юноши были просты, соответствовали  его семнадцатилетнему возрасту, политикой он не интересовался, воевать пока не собирался ни под каким знаменем.
  "Головной болью"  для Захара была "война" местного значения: многолетняя распря с соседями, что жили через забор -  те  годами осуществляли "ползучую экспансию". Каждый год, копая огороды, они пядь за пядью норовили вгрызться в межу, разделяющую скромные земельные наделы. Когда межа, в конце концов, исчезала, протаптывалась другая, но уже на земле Захаровой семьи. Новая межа тоже подгрызалась, и так из года в год, Таким  образом земли у соседей становилось больше и больше, а у Захара меньше и меньше.  Из-за этого между соседями имела место, мягко говоря, неприязнь.
     Ни плетень из хвороста, ни ограда из проволоки, ни граница из жердей не ос- танавливали  соседских притязаний..
- Гребёт, гребёт! -  досадовала Захарова  мама, глядя на соседку, как та,
  после очередного договорного утверждения демаркационной линии и сооружения  забора, который, казалось бы, окончательно поставит точку и прекратит разногласия,  тяпкой выгребала землю из-под нового забора на свою сторону. Не удавалось  отгрызть землю в виде площади - пыталась заграбастать объёмом.      
      Давно почивший и забытый всеми  пра-прадед, а может, пра-пра-прадед владел приличным земельным  наделом.  Он разделил землю между своими детьми, - наследниками. Те обзвелись семьями, привели на дедовско-прадедовское наследство  людей с новыми фамилиями. Процесс естественный, так и должно быть. Поделили землю между выросшими детьми. Их дети тоже стали взрослыми...Так оно и продолжалось - землевладения дробились, становились всё мельче, а родство  всё более отдалённым.
        Непростая задача встала бы перед исследователем, - пожелай он восстановить причудливую крону генеалогического дерева, чтобы докопаться - кто кем кому приходится на этой земле. Только к чему генеалогия!  Не дворяне ведь. Не до жиру - быть бы живу!
        В те времена зарплат не было, семейный достаток напрямую зависел  от количества земли, и  вполне понятно, чего людям хотелось: посадил  пару картошек, а выкопал пол-ведра! Трудись да не ленись, Сажай, выращивай, выкапывай! Было бы где сажать или сеять! Было бы откуда снимать урожай! Побольше, побольше бы земельки!
           Взаимные споры  тоже переходили по наследству,  но почти у всех бывших родственников разногласия с годами утряслись и исчезли. Ведь известно, что плохой мир лучше хорошей ссоры.
         Но, бывало  - порочная эстафета междоусобицы  передавались потомкам. И если время не гасило распрю, то распря отравляла существование обеим сторонам, уродовала судьбы, а порой  отнимала жизнь, и  рассказ этот - тому подтверждение.
  Семье Захара, состоящей из шести человек: матери-вдовы, младшего брата и трёх малолетних сестричек не повезло.
       Лет двадцать назад одна из дальних родственниц  Захара, какая-то троюродная или четырёхюродная тётя вышла замуж за некоего Рыжкова. Он, человек пришлый, хоть и не был наследником грядок со спорными межгрядочными межами, завзято подключился к вековому спору и стал активным участником  территориальных конфликтов. Орал, угрожал, лез в рукопашные схватки, выдёргивал и уносил колья забора.
       Был у Рыжкова сын, ровестник Захара  Митька. Мальчишками Митька и Захар, бывало, то дружили, то ссорились, то опять мирились - обыкновенное детское дело.  Но, взрослея, отдалялись один от другого, подобно детёнышам кошки и собаки - те, пока не выросли, могут дружить, вместе играться, есть из одной миски, но в большинстве случаев  природа берёт своё, и превратившись во взрослых кошку и собаку, становятся бывший щенок с котёнком врагами.
  Так и у Захара с Митькой. Взрослея, отдалялись. Взрослых Рыжковых раздражала  дружба мальчишек, они не могли позволить своему Митьке хороводиться  с потомком исконных ворогов. Повзрослел Митька и под влиянием родителей проникся-таки наследственной неприязнью, даже здороваться перестал, даже кивком головы не удостаивал соседей.
    Как мы уже знаем, взрослого мужчины в семье Захаровой матери не было, - отец Захара, участник русско-японской войны на море, участник защиты Порт--Артура, унтер-офицер броненосца "Ретвизан", рекрутированный на флот Российской империи, как железнодорожный машинист, недолго пожил после возвращения из японского  плена. В награду за боевые заслуги получил от царя  лицензию на безналоговую коммерческую деятельность. Пытался было заняться торговлей, но оказался человеком некоммерческим, прогорел и вернулся в паровозные машинисты.
    В в одной из поездок на паровозе простудился и умер.
    Умер защитник семьи, и опасаться Рыжковым стало некого. Захар только 
начал взрослеть, Рыжковы его всерьёз его ещё не воспринимали (ой, так ли?).      Безнаказанность порождала  дикие жестокие поступки. Эх и распоясались Рыжковы! Была у Захаровой матери безобидная беспородная собачонка, она, ясное дело, не разбиралась ни в межевых спорах, ни в людских отношениях.  Могла, дружелюбно  виляя хвостом, даже на вражескую территорию забежать. Однажды вернулась, визжа и скуля, вертелась волчком от невыносимых страданий. Собачьи глаза смотрели на хозяев с надеждой о помощи. Только не могли люди помочь, хоть и были для неё Богами. Что же такое случилось? А это соседи поймали несчастное животное у себя во дворе и помазали под хвостом серной кислотой. Не убили, не отравили  но сделали  изощрённо-чудовищную подлость, чтобы как можно больнее досадить хозяевам собаки.  Хозяева-то любили свою собачонку! Собачка, конечно, не выжила. Тяжко мучаясь, умерла. Соседи выглядывали из-за забора и хохотали. Такое вот было замечательное добрососедство.
       Как-то Захар вернулся после очередного непонятного ареста. Дома находился квартирант Василий Фёдорович, человек солидный. Хоть и без погон, но в  добротном суконном френче и с  револьвером на поясе.  Работал Василий Фёдорович криминальным следователем в Белой Церкви, приезжал в Смелу в командировки.  Захарова  мама пускала его на постой (гостиничное дело в те  годы отсутствовало).
- Ничего не понимаю, - сокрушённо обратился к нему Захар,  -   почему меня все заарештовуют? Белые, красные, зелёные - все сажают меня в буцыгарню (арестантская) и допрашивают! Никого больше с нашего кутка не берут! Одного меня!
   Минула пара дней.  Василий Фёдорович пришёл с работы и раскрыл Захару глаза:
- Ну шо, хлопче, - расскажу, почему тебя все забирают. Лежит у нас  на тебя документ, подписанный  Рыжковыми. В документе том, составленном контрразведчиками, говорится, что ты - наш заклятый ворог! А красная ЧК, уходя из города, не успела спалить ненужные им бумаги. И среди тех ихних бумаг есть и для них, для чекистов, донос Рыжковых. Донесли на тебя красным, что ты - против красных. Думаю, и григорьевцам они говорили то же самое, что ты против григорьевцев. Дело ясное : хотят твои соседи чужими руками сжить тебя со света, потому что ты почти вырос и скоро сможешь постоять за интересы семьи.
- А как же они могли такое написать, если они даже писать не умеют? Они ж безграмотные!
- Так они сами и не пишут, они просто приходят и рассказывают. Вдвоём. И старый Рыжков, и Митька. Старый говорит, а Митька, твой дружок, поддакивает, подтверждает, что начеб-то среди хлопцев ты агитацию ведёшь, говоришь, что нужно записываться в Червоную Армию. Оужие-то у вас есть у каждого. И у тебя тоже, наверное есть? Га? Скажи правду, Захар?
-   Да есть вот, - Захар смутился и показал пристроенный на специальных провочных скобах под столом  обрез винтовки. - Вот, бачите, Василий Федорович, и не  видно никому, и достать легко, и  не догадаются лихие люди, если заявятся. зачем я под стол полез.
    Захар не стал говорить квартиранту. что почти у каждого парня или мальчишки с окрестных улиц, или, по-местному, "на кутку", было что-нибудь огнестрельное:  у большинства -  просто дробовики, а у кого - наган или даже маузер. Оружие удавалось достать у вояк, особенно при отступлении - в обмен  на сулею самогона с добрым шматком сала впридачу. Или просто стащить, - у будённовца или деникинца, или гайдамака. Проблемы почти не было. Часто меняющимся властям некогда было расследовать такие пустяки и хлопцам всё сходило с рук. Захар, в общем-то, мечтал разжиться маузером в деревянном футляре, ему такая красивая штука даже иногда снилась, только на маузер не представлялось случая, и пришлось довольствоваться обрезом с телеги какого-то ротозея-григорьевца.
  Нужно сказать, что такой "инструмент" был в хозяйстве совсем не лишним, - времена были беспокойные, и даже лихие: безвластие непременно порождает мародёрство, и грабители, хоть ночью, хоть днём  могли вломиться в хату, забрать "все, шо очи бачат" (всё, что глаза видят), а хозяева, если оставались  целыми, даже радовались, что им "повезло" -  остались живы.
- Может, наши и расстреляли б тебя, если б не нашли ту бумагу - что красная чека  оставила. Где подписались Рыжковы, что ты- против красных.
 - Тю! А как же они подписывают? Они ж неграмотные! Они  ж расписываться не умеют!
- Так они вместо подписей крестики ставят возле своих фамилий.
- Ну, наволочь! Ну мерзотники! Я им покажу! Будут им крестики на могилах! Будут им и  нолики! На каждом дереве в садку Рыжок висеть будет! - психанул Захар и рванулся в соседский двор.
     Соседей дома не оказалось, - уехали в село покупать поросёнка.
Вернулись Рыжковы через два дня. Рыжкова, или как её называли на улице, "Рыжчиха"  рассказала, что прибегал разъярённый соседский мальчишка Захар.
    Захар  к тому времени поостыл и пока не торопился выяснять отношения, обдумывал ситуацию.
   Как-то мать вернулась с базара с покупками. Захар сообщил новость:
- Мамо, я Митьку убил.
-Ой, лихо! - взволновалась мать - Как убил? Шо ж теперь будет?!
    Рассказал Захар, что был он дома один, ладнал рыболовную сетку, а сёстры с братом ушли на откосы пасти козу. Тут заявились Рыжковы -  сначала Митька, затем Рыжков-старший. Завели разговор о спорной меже, требовали, чтобы передвинул он пограничный забор на целый метр по-добру по-здорову, а если не послушается, они всё равно сделают это сами.
    Стали угрожать, что сживут со света, если не послушается.
    Митька вынул из-за пазухи револьвер и, усмехаясь, помахивая оружием,  стал взводить курок. У Захара от возмущения остановилось дыхание,  в глазах потемнело, вспомнились все обиды, включая собачёнку, вспомнилось сообщение квартиранта. Когда нырнул под стол, Рыжковы засмеялись,  а он вытащил из-под стола обрез и выстрелил. Митька упал. Рыжков-старший дал дёру и больше не заявлялся, только иногда подходил к забору, выглядывал из-за него, вытягивая длинную шею, но Захар не выпускал обреза из рук, так и ходил  по двору вооружённым. Сосед, видя это, прятался в хату.
     Теперь Захара могли привлечь за убийство.
     Пришёл обедать квартирант.  Осмотрел мёртвого Митьку с револьвером, зажатым в руке, поразмышлял и дал Захару неожиданный совет:
-  Знаешь, что сделай? Пойди к нашим и заяви сам на себя!
- Как это? - Захар даже присел на скамейку от  удивления.
- А вот так это, - продолжал квартирант Василий Фёдорович. - Вот так это. Слухай меня. Скажи, что сосед и друг твой Митька принёс тебе обрез и агитировал  уйти и записаться к красным. Ты отказался, попёр его.  Тогда он предупредил, чтобы ты никому не трепался о его предложении, но потом, видно, забоялся, что ты его выдашь,  сначала ушёл, а позже вернулся за обрезом. Ты расматривал обрез, а он   достал револьвер   и направил на тебя, требуя обрез вернуть.Ты испугался, нечанно нажал на курок и обрез выстрелил.  Иди. Обрез сдай, - скажи, что это Митька принёс, положил тебе на стол, говорил, что со своим оружием в Красную Армию примут наверняка.
.   Ну и я сам кое-что подтвержу, - добавил Василий Фёдорович -  думаю,  мне поверят.
    Послушался  Захар, пошёл к тогдашним военным властям и сделал всё в точности, как советовал квартирант.
     Солнце клонилось к закату, когда  вернулись Захар и Василий Фёдорович   на разболтанной подводе  с вооружённым возницей.
   Погрузили Митьку,  увезли со двора. Для тех времён - обычная картина. Только босые ноги покойного, не поместившись в телеге, свисали и болтались из стороны в сторону.
      Ещё осталось в добротной деревянной двери отверстие от пули, что насквозь прошла сквозь Митьку, прошила доски и улетела куда-то в сад. 
      Рыжков - старший, подлая душонка, с перепугу даже не объявился, когда грузили на подводу и увозили убитого  сына. Где закопали Митьку, неизвестно.  Обновилась власть, вывесила другой флаг над центром городка, и видно, не у кого было спросить Рожковым, где Митькина могила... Что за власть была, не известно, но точно, - не большевики.
    Красные, большевики, позже пришли. И о них, о большевиках - разговор впереди.
    После того страшного события агрессивные соседи поутихли.  Даже не верилось вдове с пятью детьми, что, оказывается, можно жить спокойно, без каждодневных  унижений, оскорбительных выкриков, злобных взглядов и дыхания ненависти из-за забора.
      Прошло лето. Осень, сначала золотая, душистая и тёплая становилась всё неласковее - вот и первые заморозки пожаловали. Давно выкопали картошку. Как могли, попрятали от лихих людей по разным укромным местам продукты. Делали необходимые заготовки: правдами-неправдами доставали дефицитнейшую соль для засолки  капусты,  помидор и огурцов, ремонтировали тёплую одежонку. Захар после убийства Митьки как-то резко перестал мечтать  о маузере,  теперь он мечтал о настоящих кожаных сапогах.
     Как-то мать, наблюдая попытки Захара починить пришедшие в негодность старые ботинки, сказала, чтобы слазил он на чердак и в дальнем углу, под кучей сена нашёл свёрток из мешковины. Свёрток Захар нашёл, а когда размотал, ахнул: там, завёрнутые в пропитаннеую дёгтем ткань, лежали сапоги. Да ещё какие! Невиданные! Добротно сработанные из толстой яловой кожи, с высокими голенищами, подшитыми изнутри светлой мягкой кожей.    На твёрдой кожаной подошве, укреплёненной деревянными гвоздиками. Таких сапог не видел он ни у кого, даже у господ офицеров и большевистских комиссаров. Это были флотские противоискорные (для работы в корабельных  пороховых погребах) сапоги. Их с Балтики привёз уволившийся из царского флота  Николай Борисенко, отец Захара. Раньше они Захару были бы велики, а сейчас Захар до них дорос. Теперь они были ему в пору.  Это была первая в его жизни серьёзная обновка. Почувствовал Захар себя почти настоящим парубком. Сапоги каждый день начищал до блеска, не мог ими налюбоваться. И не подозревал, что очень скоро эти сапоги спасут ему жизнь.
      Ещё в средине осени произошла очередная смена власти. В город пришли большевики.  Над городской управой холодный осенний ветер полоскал красный флаг,  фронт откатился куда-то очень далеко.  Пришла новая власть  надолго - -наверное, навсегда. Внедрением своих порядков большевики занимались всё основательнее, создавали всевозможные Комиссии, Комитеты и Советы, и многим это нравилось. Пока нравилось.
    Далеко ещё было и до нэпа, и до коллективизации,  до голодомора...до массовых репрессий...
    Неожиданно для  Захара его опять арестовали.  Обычно арестовывали представители  местечковой власти, а тут серьёзные вооружённые люди приехали из Черкасс, да ещё и обыск произвели, перевернули в хате и сарае всё вверх дном, чего предыдущие арестователи не делали - забирали его всегда без обыска.
     Когда ранним  утром молчаливые конвоиры доставили Захара в Черкассы и вели пешком от поезда в Черкасскую тюрьму, хрустели подмёрзшие лужицы под ногами, а с камней булыжной мостовой собаки слизывали мозги и кровь убитых ночью людей. В каких-то жалких опорках, грязных рваных шинелях несколько трупов  валялись на улице - кто под забором, а кто посредине. Когда Захар покосился на убитых, один из конвоиров усмехнулся недобро:
- А и гарные у тебя чоботы, хлопец!
  Поместили его в камеру-одиночку. Он ещё надеялся, что будет как раньше - подопрашивают и отпустят, и даже задумал перед отъездом  наведаться к дядьке, железнодорожному машинисту, что жил  над  Днепром, в районе, что черкасчане называли "Казбет".
      Но первый же допрос его надежды развеял:
- А ну, рассказывай, сволочь, за что убил  Дмитрия Рыжкова!
- Какого ещё Дмитрия Рыжкова?
До Захара не сразу дошло, что "Дмитрий Рыжков" - это и есть грязноватый зачуханный соседский Митька, в которого  он несколько месяцев назад пустил пулю из обреза.
     Вон оно что!
     Как мог, попытался  объяснить следователю причину того выстрела. Рассказать, как и для чего сочинил легенду о "красном Митьке".
    Но чекист-следователь, повесив на спинку стула кожаный пиджак с орденом Красного Знамени, лишь ухмылялся, показывая кривые жёлтые зубы:
- Так вот же твоё заявление гайдамакам, за что ты его прикончил! За то, что он предлагал тебе вместе с ним уйти к нам, большевикам! Контрик ты, и я подписываю тебе  р а с с т р е л!  У самого руки чешутся грохнуть тебя, да не хочу тут свой кабинет марать. Утром комендант приедет и позаботится о тебе! А я постараюсь подскочить в расстрельную комнату и помогу ему! Жди, гад! Конвой! Увести! В камеру смертников!
   Когда тюремный коридорный вёл Захара, навстречу вели другого арестанта -  Мыколу, ровестника Захара, что жил на соседней улице. Коридорный, часто поглядывая на Захаровы сапоги, разрешил землякам остановиться и поговорить. Конвоиры  угостили друг друга махоркой, задымили, а Мыкола рассказал Захару, что в общей камере находятся почти все хлопцы с "кутка". Чекисты всех забирают.
- Все хлопцы тут. Всех вызывают - по одному, по двое. Кто вертается в камеру, рассказывает, что их спрашивают, как они относятся к большевистской власти. Заставляют подписать бумажку о добровольной сдаче оружия.
- И даже дробовики нужно сдавать?
- Нет, за дробовики ничего не требуют. Дробовики иметь разрешают.
- А меня завтра расстреляют, - вздохнул Захар, - за Митьку.
- За шо? За Митьку? Та если б не ты, его б другие хлопцы порешили! Он же гад ещё тот был.
- За Митьку - сволоту! Следователь думает, что Митька был червоный - ото  за тэ
я ёго й застрэлыв.
- Митька красный? Смих та й годи! (Смех, да и только) Та он же ничего не понимал, ни шо такое красные, ни хто такие - гайдамаки!
-  Ничего  не можу доказать - меня не слушают. Застрелил ты, говорят, большевика, та й годи! От  теперь и сам получай пулю! Как теперь мать с сёстрами будут жить без меня? -
   Даже теперь Захар думал не о себе, а о матери и сёстрах.
- Ну, побалакали и хватит! - Коридорные докурили и повели арестантов каждый в свою сторону. Мыколу - к следователю. Захара - в камеру смертников.
   Камер было много, из некоторых доносился людской гомон , из-за двери одной из них услышал Захар знакомые голоса -  там, видимо, находились смелянские приятели-хлопцы.
  Большевики твёрдо и  решительно наводили порядок.
-Хочете шоб я подарувал вам свои чоботы? - спросил Захар конвоира.
-Хм...Хто ж от такого добра откажется? - просиял служивый. - А шо ты за них хочешь?
- Та шо мне уже треба? Впусти на пол-часа в общую камеру с хлопцами попрощаться. Перед смертью.
- Если дозволю, - сапоги мои?
- Та отдам тебе, на шо они мне теперь?
-И то правда. На шо они тебе? Комендант  сначала их с тебя снимет, а потом тебя босого расстреляет. А знаешь,  у него уже сколько всего! И кожухи у него, и чоботы, и багато ещё чего, - с обидой и завистью горевал конвойный.
    Наверное, он сам непрочь был занять место коменданта, чтобы каждый день обогащаться, раздевая и разувая, обирая смертников.
   Стал Захар стаскивать сапог, а конвоир расшнуровывать свои ботинки, раскручивать обмотки, но тут в кридоре за углом раздались звуки уверененых шагов и властных голосов - шагало какое-то начальство.
    Конвоир торопливо наспех подвязал обмотку и кое-как зашнуровал ботинок.  Открыл общую камеру, впихнул в неё Захара.
   Захар оказался в помещении, набитом людьми. Кроме парней, знакомых по Смеле, было много людей незнакомых, арестанты  с интересом смотрели на Захара, что прибыл с одним сапогом в руке, - другой сапог он снять так и не успел. 
 - О! Захар! - Заходь, друже! - раздались голоса - когда тебя взяли?
-  Я, хлопцы, попрощаться зашёл - грустно сказал Захар и стал снимать второй сапог, - завтра меня расстреляют.
Все замолчали  -  обступили Захара.
Захар расказал, в чём дело и стал раздавать смелянским хлопцам  прощальные подарки.
- Тебе, Степан, сапоги.
Степан переобулся, а на ногах Захара оказались какое-то потрёпанное подобие ботинок  с обмотками.
- Тебе, Мыкола, - куфайку, - она ещё почти новая. - отдал Захар ватник и получил  взамен драный замызганый пиджачишко с одной пуговицей - пуговицы были в большом дефиците.
Так отдал он  сорочку, штаны, шапку, полностью переоделся, и тут загорланил коридорный:
- Обед! Обед! Дежурному с посудой на ворота!
Арестанты засуетились,  затарахтели пустыми кастрюлями, дежурный по камере стал собирать их и укладывать половчее. Сложил, стал наматывать себе на шею какую-то замызганную матерчатую полосу - шарф.
   Тюрьма не предоставляла  питания своим подневольным обитателям. Тюремный "рацион" был нулевым - нечем было кормить армию, не то что  подследственных. Об арестантах должны были заботиться родственники - приносить к обеду глечики, горшки, кастрюльки с кашами, борщами, картошкой и даже, бывало, с буханкой хлеба. В передачу вкладывали бумажку с указанием  фамилии получателя. Дежурный выходил в тюремный двор, шёл к воротам, через приоткрытые ворота отдавал родственникам пустую посуду, взамен брал полную и нёс проголодавшимся сокамерникам.  Пока ещё было не очень строго. Новорожденная советская пенитенциарная система  по  инерции  копировала гуманную дореволюционную. Скоро, в ближайшие  считанные годы  станет она одной из самых жестоких и изощрённых в мире. 
    Вот и сейчас с ворохом пустой посуды , без сопровождения конвоира должен был идти  дежурный к двери, затем через двор к воротам, но Степан, которого Захар одарил  сапогами, остановил паренька-дежурного. Глаза Степана хитро заблестели:
- Подожди, хлопче, не торопись!
 И заговорщически, почти шёпотом Захару:
- Слухай, Захар, попробуй втикты (сбежать).
Захар, смирившийся с мыслью о неизбежном расстреле,  сразу даже не понял замысла:
-  Куды втикты? Куда сбежать?
- Слухай, слухай, Захар! Тебя ж, переодетого, коридорный может не узнать. Бери посуд, иди к воротам, а там - как получится. Давай, друже, пробуй! Шо тебе терять?
Терять, в самом деле, было нечего.У Захара закружилась голова, ёкнуло сердце. Он, смирившийся с судьбой, попрощавшийся уже с жизнью, вдруг понял, что у него появился шанс. Шанс появился!
   Захара, наспех, как могли, замаскировали: подбородок спрятали в шарф,  да и груда посуды в руках закрыла  часть лица. На самые брови надвинули ему шапку и посоветовали:
- Морду, морду скриви!   
Захар "скривил морду" и шагнул в коридор, навстречу шаткой надежде остаться в  живых.
Коридорный, пока ещё не догадывавшийся, что рухнула его светлая мечта о новых чоботах,  не узнал  Захара. Он не счёл нужным даже взглянуть на лжедежурного, замкнул  камеру и, перебирая ключи, направился к следующей двери. Забот у него было много - выпустить дежурных из других арестантских помещений, а потом, когда вернутся с полными кастрюлями  впустить. И повернуть ключ.
    Только в тот день один из дежурных  не вернулся.
    Пересёк Захар двор, подошёл к приоткрытым воротам, где следил за порядком часовой в  тулупе с поднятым воротником и длинной винтовкой с примкнутым штыком.
      За воротами было шумно. Щель между створками ворот была оставлена неширокая, и несколько десятков родственников, голося и причитая, старались поскорее протиснуть свои  свёртки, миски, горшки, чугунки и кастрюли.
- Возьмите, возмите у меня! Как там мой Изя?
- Ты з якойи  камеры? Терещенко з тобою сыдыть? 
- Как себя чувствует Лёва? Лёва Беренштейн? У него слабые почки!
Ушло куда-то волнение, взамен пришли спокойствие и уверенность. Собравши все силы, на выдохе, как будто забрасывал рыбацкую сеть, швырнул Захар в часового кастрюлями и горшками , особенно надеясь на тяжёлый чугунок, что специально положил с краю, Прямо в рожу, что краснела промеж поднятых отворотов огромного овчинного тулупа,  и часовой упал, выронив винтовку. А Захар - вьюном  в щель ворот. Изумлённая толпа  замолчала и расступилась, ничего не понимая. А он - гайда, гайда - побежал вдоль по улице, освежая молодые лёгкие целебным морозным воздухом.
    Куда? Пока ещё не знал, но только подальше от  тюрьмы, подальше от камеры смертников.  Наступал на размотавшуюся обмотку, спотыкался и падал. Так несколько раз. Встречный прохожий дал совет:
- Ты, парень, так далеко не убежишь. Сначала подмотай.
Погони пока не было.
   Сел, спокойно подмотал злополучную обмотку и пошёл дальше. Сдерживал себя, чтобы не бежать, но всё-таки пошёл, а не побежал, дабы не привлекать к себе внимание. Больше не спотыкался - совет прохожего оказался дельным.
  Одноэтажные Черкасские дома с огородами, бесчисленными сарайчиками. Зашёл в один из дворов, и там  заскочил в досчатую щелястую уборную. Решил здесь пересидеть, - дождаться сумерек, отдышаться, подумать. Да и место было, вроде бы, подходящее: через щели было видно, что происходит во дворе и на улице.
    Сколько же времени понадобилось тюремщикам, чтобы разобраться в том, что произошло! Поднять тревогу, собрать силы для  поиска по городу! Наверное, немало времени!. Это ж пока часовой поднялся с земли, пока стрельнул  в знак тревоги, пока там разобрались, кто именно сбежал...Пока поняли, что сбежал не какой-то неинтересный следствию дурачок - дежурный по общей камере, а приговорённый к расстрелу опасный политический враг...
    Дверца уборной открылась - по своим делам пришла хозяйка - немолодая еврейка. Увидев мужчину, сначала испугалась.
- Не прогоняйте, не выдавайте меня, - попросил Захар, - я из тюрьмы сбежал от расстрела.
- Ой, вэй, - посочувствовала женщина, - прьячьтеся себе на здорговье. Моё вам сочувствие, потому что они Адика моего тоже забрали. Вы не встречали там Адика?   Я была счас на базаре, так на том на базаре  только и ведут разговоров, что из-за расстрэла из турмы сбежал очень стргашный бандит! А вы вон вы какой - совсем молоденький мальчик. Так вы - да не бандит?  Ой-вэй, совсем, совсем ещё рыбьёнок, - добрые глаза пожилой женщины повлажнели. - Может, вам покушать принести?
   От "покушать" Захар отказался. И место было неподходящее для трапезы, и аппетит напрочь пропал от нервных передряг, от последних приключений.
- Я вас не выдам, только и вы не выдайте нас за то, что прятались у меня.А когда вас поймают, и отвезут на вашу турму, обязательно передайте там Адику, что видели меня - и хозяйка ушла, великодушно оставив Захара в  этом продуваемом ветрами убежище.
  Глухой ночью пришёл Захар к дядьке-железнодорожнику. Тот тоже, как и гостеприимная еврейка, удивился. Только если еврейка удивилась, что Захар совсем не похож на страшного бандита, то дядя удивился, что беглец, о котором говорит весь город, - не кто иной, как его собственный племянник.
  - До Смелы тебе сейчас нельзя, - советовал дядя. -  Они тебя сейчас как раз там и ищут. Наверняка, уже и засаду у матери организовали. И в Черкассах нельзя показываться. Что ж будем делать с тобой?
   На следующий день к вечернему рабочему поезду сообщением ст.Черкассы-ст. Бобринская (так тогда называлась станция им. Т.Г. Шевченко) , состоящему из четырёх деревянных вагонов и нетерпеливо пыхкающего паровоза, подошёл молоденький железнодорожник. Это был кочегар, судя по возрасту. На голове - промасленный картузик.  Весь в угольной пыли и мазуте ватник, какие-то немыслимые ватные штаны. На ногах - видавшие виды солдатские ботинки. Измазанное  лицо. В руках у кочегарёнка был железный сундучок с дырочками для вентиляции, непременная принадлежность каждого уважающего себя  члена паровозной  бригады.   Так было заведено: - на смену (в поездку) в этот  сундучок заботливая женщина укладывала  мужчине обед, а домой машинист или помощник машиниста, или кочегар, нёс этот же сундучок, но наполненный отборным угольком для домашней печки, что было очень весомым подспорьем  (для большинства населения уголь был вообще недоступен, топили  дровами, а  то и соломой. Или даже кизяком).  И никому в голову не приходило бороться с этой  привилегией  паровозников, - так укоренился  обычай. Просуществовал обычай многие десятилетия -   бытовал он и при Советской власти, а исчез лишь тогда, когда исчезли со  стальных магистралей   работавшие на угле паровозы.
    Не успел кочегарёнок, подняться в вагон,  как его грубо оттолкнули:
- Куда прёшься, сопляк чумазый?!
Из вагона,брезгливо отряхиваясь, выходила небольшая группа военных  при оружии, руководил ими решительный командир в кожаной куртке, на которой нарядно поблескивал орден Красного Знамени. Это он оттолкнул чумазого. Когда  отдавал команды, неприятное впечатление производили некрасивые кривые жёлтые зубы.  Это был именно он,- чекист, следователь, приговоривший Захара к смертной казни. 
   Мало внимания обратили участники облавы под руководством желтозубого орденоносца  на  грязного мальчишку-паровозника. А зря, потому что это был тот, которого они, сбившись с ног, искали вторые сутки. Это был Захар.  Пошли досматривать следующий вагон, а Захар сел в  проверенный.
    Не мог дождаться, пока тронется поезд, - а ну как вернутся и будут проверять ещё раз? Вот тогда желтозубый его обязательно узнает.
     , Несколько раз ухнул паровоз, спасительно лязгнули буфера тронувшегося поезда - и понял Захар, что и на этот раз удалось ему спастись.
     Поехали!
      Так поздней промозглой ночью добрался он до родного дома, ставшего для него опасным. Засады не было, хотя  местные чекисты сегодня приходили  с расспросами. А для засады, наверное, в Смеле не хватило "специалистов".
   Поел, отмылся, переоделся, рассказал матери, что с ним произошло и, как можно быстрее,  ушёл. Ушёл в холодную ночь, и больше о нём никто никогда ничего не слышал.
      Пришло время жениться подросшему младшему брату Пеьру, и женился Петро на очень любимой им женщине - Марии, что жила на  соседней улице. Злые и ехидные языки нашёптывали жадным любопытным ушам, что Мария покупает и расходует слишком много харчей -  наверное, готовит не на одного, а на двоих мужиков.
   А там - тридцатые годы, жуткий голодомор, а потом - война...Не вернулся с Отеченственной войны Петро, долго жила и умерла в преклонном возрасте, будучи очень больной, Мария... А мне эту историю рассказала моя мать Надежда, одна из сестёр Захара, которой тогда было шесть лет. Она в ту ночь не спала, а слышала из-за двери другой комнаты  разговор беглого Захара с матерью, моей бабушкой по материнской линии.
         Последующие исторические события, несказанно более драматиичые и более эпохальные, заслонили эпизоды времён революции и гражданской войны, и вряд ли кто помнит эту историю, вряд ли кто знает дальнейшую судьбу моего дядьки Захара, простого, но благородного семнадцатилетнего юноши, типичного хлопца (или, как бы сейчас сказали, - "реального пацана") той ушедшей в небытиё эпохи.
          А я, когда был мальчишкой, не  раз рассматривал дыру в дверной доске, всё пытался вычислить - куда улетела пуля из захарового обреза. Однажды нашёл расплющенную, свинцовую, в изъеденной временем позеленевшей латунной оболочке. Та ли это была пуля? Может, та, а может, другая. Копаешь, бывало, огород, колодец или погреб и откапываешь то чей-то череп, то ржавую, с истлевшим деревянным прикладом винтовку. Много чего повидала и приняла в себя земля Украины.   


март 2012 года                г. Смела 
       
                ****************************************