Это был последний день в Париже – бестолковая беготня по магазинам в поисках подарков и сувениров, потом попытки затолкать их в сумку. Нудный противный дождь, промокшие ботинки. Грусть.
Вечером, взяв зонты, спустились в метро – оставалось еще одно туристическое мероприятие, подъем на Эйфелеву башню. Почему-то идти не хотелось – наверное, из-за ощущения, что путешествие все равно уже закончилось.
Людей в подземке много. Лица – уставшие и тусклые, несмотря на субботний вечер. Не только нам грустно?
В вагон зашли два немолодых человека с музыкальными инструментами и аппаратурой. «Мадам, мсье, сейчас будет музыка!» – или что-то в этом роде, с явным нефранцузским произношением. Особой радости мадам и мсье не проявили – наверное, парижане давно привыкли к местным неместным. На лицах безразличие, и в кошельки никто не полез.
Несколько минут возни, щелчки в микрофоне. И вдруг ожил аккордеон, и музыкант чудесным бархатным голосом запел какую-то смутно знакомую песню. Эту мелодию я точно слышала давным-давно. То ли она, искаженная заезженной пластинкой, лилась из открытых соседских окон в моем далеком детстве. То ли пели ее в одном из когда-то любимых в нашей стране французских фильмов.
Оживилась вдруг компания принаряженных парижских подружек-пенсионерок, и самая молодая из них, с подведенными глазами и аккуратной укладкой, стала подпевать, приятно грассируя и сверкая улыбкой.
Парочка, молча сидевшая у двери, тоже встрепенулась, парень что-то зашептал на ушко девушке.
Пассажиры как-будто расслабились, даже лица потеплели.
Музыка неслась вместе с нами в подземном вагончике, и казалось, что там, наверху, сияет, как и положено, весеннее солнце, цветут каштаны. За столиками уличных кафе пьют вино мужчины в ярких шарфах и женщины в шляпках. А на набережной Сены юные и не очень пары танцуют танго. И лента старого кино отматывает назад годы и десятилетия.
Париж, как будто обидевшись на наше настроение, прощался так, как мог прощаться только он.