Шли дни, Норт окреп и с удовольствием помогал Маме с самой тяжелой работой. Но временами на него находила непонятная тоска, он часами сидел у очага и, молча, смотрел в огонь. Не обращая внимания на очередной приступ меланхолии, Призрак вразвалку подошел к Норту, засунув руки в карманы заношенной куртки, и уставился в зеленые глаза.
— Слышь, Норт, по тебе все равно будут рыдать фонтаны, такая хорошая куртка пропадет. Давай махнемся?
— Давай. Сразу после того, как твой левый глаз станет солнцем, а правый — луной. А если ты наивно полагаешь, что я не могу украсить одно из твоих светил хорошим фингалом, ты ошибаешься.
— Вижу, ты — дельный парень, тебе можно доверять. Пойдешь со мной в разрушенную церковь? Это недалеко. Мама нас проводит.
— Как раз туда собирался, как только жареный петух пропоет.
Норт сломал толстую ветку и швырнул в огонь. Призрак понизил голос.
— Я заплачу.
Норт весело расхохотался.
— Твоей заначки не хватит. Даже в один конец. Кстати, я ее перепрятал, так что будут нужны деньги — обращайся. Правда, процент у меня высоковат, но для тебя…
Призрак вмиг растерял всю самоуверенность, как и дар речи. Задыхаясь, он смотрел на Норта, не в силах издать не звука.
— Тебе Мама сказал? — Наконец выдавил он, вплотную подойдя к Норту.
18
— Что ты, Мама — святой человек, раз поверил твоим бредням. Я чуть не расплакался, когда злая тетка обидела лошадку, накрошив ей что-то под седло. Ты когда-нибудь кобылу видел? Ах да, на картинке в букваре на букву «ка».
Норт равнодушно отвернулся, подбрасывая хворост в огонь.
Призрака мелко трясло. Он не знал, то ли наброситься на обидчика и разбить ему лицо, то ли облить его ледяным презрением. Наконец, его прорвало.
— Ты же лежал в бреду! Ты же ложку в руках удержать не мог!
Норт резко развернулся и уставился на Призрака. Его голос зазвучал по-новому: напевно и властно.
— Я — сын цыганки, прошедший огонь, воду и медные трубы. Жизнь научила меня замечать и схватывать все в любом состоянии. Я выну у тебя сердце, а ты не заметишь. Я продам твою душу, а ты не узнаешь. Я тебя заговорю, ты забудешь, кто ты. Я умею заклинать ветер и огонь. Меня понимают звери. Ну, что, идешь со мной в церковь в сердце топи? Конечно, если моя доля пятьдесят процентов.
Призрак застыл. На мгновение ему показалось, что Норт смотрит прямо ему в душу, и, вдруг из мрака вырвался пламенеющий закат, по глазам полоснули раскаленные лезвия лучей, а из наплывов жары вырос дом на холме, объятый неземным свечением. Он медленно оторвался от земли и воспарил, огромной тенью закрывая небо. Из его окон вырывался нестерпимый свет, а солнце занялось пламенем, оплывая в песок, как свеча, огненным дождем. Тело Призрака загорелось, теряя части. Голова отлетела на несколько миль. Мир вокруг погас, из мертвого левого глаза медленно взошло солнце. Призрак вскрикнул и повалился на руки Норта тряпичной куклой. Где-то в лесу пронзительно закричала птица.
Мама суетился возле Призрака, брызгая на него ледяной водой. Лицо юноши бело совершенно белым. Норт стоял у камина, обхватив плечи руками, и смотрел в огонь. Призрак медленно открыл глаза и сел.
— Я пойду с тобой, Норт, но твоя доля — сорок процентов, а моя шестьдесят. — Произнес он белыми губами. — И заначку вернешь.
Норт повернулся, удивленно изогнув бровь. Потом рассмеялся.
— По рукам. Когда выходим?
— Сначала поедим. — Наставительно изрек Мама, искоса поглядывая на Норта, все еще стоящего у огня. — Я вас провожу, дорогу отмечу и обратно пойду. Мне еще обед готовить. Если беда какая, не приведи господь, голубя посылайте, он у меня ученый. Я его вам в корзине оставлю.
Взяв крепкие палки и мешок с едой, они вышли к топи. Мама шел первым, уверено ступая, показывая едва приметные знаки и ориентиры. Сначала, шли молча, потом Маму разобрало.
— А знаете, откуда топи взялись?
— Выкладывай. — Отдуваясь от быстрой ходьбы, разрешил Призрак. Норт шел легко, словно по ровной дороге, вымощенной булыжником.
— Замок этот, в котором тюрьма сейчас, был когда-то очень красивым. Только хозяином в нем был человек без сердца. Заманивал он гостей и убивал их. Поговаривали, будто он человечье мясо любил. — Толстяк перекрестился. — А трупы в лес отвозил, вот на это самое место, по ночам, и закапывал. Деревенские не любили его, боялись, колдуном его считали.
19
А тут начался мор в деревне, каждого второго унесла смерть. И пошли крестьяне с огнем на замок, колдуна спалить. Замок подожгли, колдун, говорят, вороном обернулся и улетел. Только место скверным осталось.
Тогда решили местные церковь поставить, да место не рассчитали, никто ж про захоронения не знал. Аккурат, здесь строить и начали. А как копнули склады-то строить, черепа-то да косточки и посыпались. Не успели еще церковь освятить, как в ночь стали тучи собираться. Ветры волками выли. И пошел ливень великий, да не кончался. Стали мертвецы из воды выходить да воду мутить. Так топи и пошли быть. А огоньки — то души их неупокоенные.
Мама покосился на молодых людей, выясняя произведенный эффект. Норт, похоже, думал о своем, а Призрак устал, тяжело опираясь на палку.
— Далеко еще? Ноги вязнут. — Пожаловался он.
— Пришли почти. Вон за тем холмом стена начинается.
Топь постепенно мелела, замаячили проплешины травы, стал слышен птичий гомон. Тяжелая духота топей отпускала, мошкара осталась над трясиной. Старая каменная кладка, густо поросшая мхом, чернела провалами, словно пустыми глазницами. На мертвых деревьях перекликалось воронье. Узлы пересохших корней торчали из земли, как скученные руки, сжатые в кулаки.
— Славное местечко. — Осмотревшись, изрек Норт. — Нам, видимо, под землю?
Призрак зябко поежился.
— Мам, может быть, ты здесь подождешь, черт с ним, с обедом.
— А Безумец? Будет из-за тебя голодным сидеть? Нет уж, я пойду. Держи голубя. Вход под двумя деревьями, что переплелись. Дорогу запомнили? Ну, с богом.
Толстяк прихватил для очага несколько сучьев и заторопился назад.
* * *
Марта настойчиво постучала в дверь. Графиня оторвалась от книги и взглянула на часы. Представление должно быть, уже закончилось. Ей предстояло выслушать увлекательный рассказ о красавцах конокрадах.
— Входи, милая.— Разрешила она, откладывая книгу.
Марта была сама не своя. Она вбежала в комнату, едва владея собой, чтобы не нарушать приличий. Щеки ее горели, серые глаза искрились нетерпением.
— Видимо, конокрад действительно хорош. Ты пылаешь, как маков цвет. Рассказывай.
— Я вышла пораньше, разволновалась, почему-то, решила пройтись пешком до города, поостыть. Тут ведь не далеко. И пошла, почти пришла уже, за поворотом — город. Вдруг слышу: стрельба какая— то, крики, лошади ржут, невообразимое что-то. Я спряталась у обочины. Потом мимо меня автомобиль промчался, огромный такой, с открытым верхом весь людьми забитый. Все в черном, и маски на глазах. Прямо, как в кино.
Потом женщины заплакали, прямо сердце разрывалось. Я пошла посмотреть, а там — цыгане, табор целый. Меня увидели, бросились ко мне, спрашивают, где ближайшее поместье, врач им нужен, на них бандиты напали, много раненых, а один… — Марта не удержалась и всхлипнула. На глаза ее набежали слезы. — Тяжело.
20
Ему плечо прострелили. И брата родного украли. Он ничем плохим не пахнет и не воришка! Он кровью истекает! Они просили у Вас разрешения на опушке у дома на ночь встать. Боятся нового нападения. — Марта заплакала, как дитя, закрыв лицо руками.
— Боже мой, я же не зверь какой-то! Пусть внесут его в дом, я пошлю за доктором.
Марта вскочила, не удержалась и обняла графиню, прижавшись мокрым лицом. Потом устремилась к двери.
— Спроси, что им еще надо, я велю послать! — Вслед ветру произнесла старуха.
Через несколько минут в дверь снова постучали. В покои вошел Хикумо. Он выглядел усталым и встревоженным.
— Графиня? Что происходит?
— Эдуард, я вынуждена была согласиться. Надеюсь, это ненадолго. Альфред поступил бы также. У них тяжело раненый. И кого-то похитили. Кстати, какие новости от Натаниэля?
— Не веселые. На его жизнь покушались. Вышел большой скандал. Альфред остался в колледже еще на несколько дней. Охрану, по его настоянию, сменили и удвоили. Соседние улицы патрулирует полиция. Он лично пробует пищу.
— Боже мой! Бедный мальчик. Могу я чем-нибудь помочь? Буду молиться за него. Это за мои грехи они платят! — Она прижала к глазам кружевной платок.
Полковник почтительно помолчал, затем поклонился и направился к двери.
— Прощайте, графиня. Следите за вашими гостями. Я пришлю своих людей. Охрана и бдительность никогда не помешают.
— Благодарю тебя, Эдуард. Ты побудешь с нами? — Спросила она сквозь слезы.
— Нет, я отправляюсь к Альфреду. Хочу добиться тотальной проверки персонала колледжа.
Он развернулся, поклонился и вышел.
В большом доме хозяйничала суета. Раненого внесли в дом, цыгане держались на почтительном расстоянии, не смея беспокоить хозяев. Доктор извлек пулю, обработал рану, тщательно перевязав, и оставил пациента в покое. Марта не отходила от кровати, сотый раз перечитывая указания доктора, написанные бисерным почерком на листке блокнота. Наконец, убедившись, что раненый крепко спит, она отправилась на опушку с хорошими новостями.
Вечером в поместье прибыла машина с охраной. Люди в костюмах рассредоточились по саду и дому, особое внимание уделяя входам.
Когда суета улеглась, дом задышал спокойно, цикады закончили настраивать свои трескучие струны, ночь принесла прохладу цветам и травам, покрывшимся первой росой, всем обитателям дома стали сниться счастливые сны.
Всем, кроме графини. Она не могла уснуть, ворочаясь в душной кровати. Призраки прошлого терзали ее душу. Тогда, взяв свечу, старуха направилась в комнату раненого. Он лежал, залитый лунным светом, словно молоком. Его лицо казалось прозрачным, вырезанным из опала. Густые темные волосы разметались по подушке блестящими кудрями. Он был совсем ребенком, но, в то же время, мужчиной. Графиня грустно улыбнулась, вспомнив пылающее лицо Марты. Девочка впервые впустила кого-то в свое по-детски хрупкое сердце. Она вздохнула и вышла.
21
В зале, осиянной лунным светом, Момо гонял очередную игрушку. Что-то ярко блестело в его острых коготках. Возня привлекла внимание графини. Старуха подняла кота на руки, ласково журя. Она вынула что-то из его пушистых лап. Подойдя к окну, графиня поднесла игрушку к свету и застыла, пораженная в самое сердце. На ее ладони лежал второй перстень — печать.
— Боже милостивый!— Прошептала она побелевшими губами. — Где же ты взял его?
Момо облил ее золотом глаз, чуть прикрыв правый, словно подмигивая.
* * *
Юноши склонились над темной дырой, оплетенной сухими корнями деревьев. Вороны притихли, наблюдая за ними. Норт сменил палку на короткую широкую лопату.
— Говорят, ад — ужасно пыльный. — Протянул Призрак, явно выгадывая время. Мамина фигура уже исчезла из виду.
— Не знаю, не бывал. — Спокойно констатировал Норт. — Прыгай, твои шестьдесят процентов, так что копаешь тоже ты.
Призрак посмотрел на солнце, достал из корзины фонарь и прыгнул в разверстую пасть. За ним следом скользнул Норт. Переходы разбегались по всем направлениям, но часть из них была разрушена и засыпана землей.
— Куда теперь?
Призрак сразу стал деловым. Развернул помятую перепачканную карту и воззрился на нее с видом полководца.
— Сейчас направо, потом два поворота слева пропускаем, идем в третий.
Норт пожал плечами пошел в правый проход. Потолок становился все ниже, проходы все чаще не соответствовали карте. В конце концов, они оказались в просторной гулкой нише.
— Давай перекусим, да и спина уже не разгибается.
— Чтож, я непротив. Хлеб с маслом будешь? Или тебе сыра нарезать?
Призрак не ответил, пристально глядя на Норта, удобно расположившегося у стены с корзиной.
— Слушай, а как ты это делаешь?
— Что? — Шурша промасленной бумагой, рассеяно спросил цыган.
— Ну, в голову влезаешь и мысли читаешь?
Норт усмехнулся. Не спеша достал хлеб, густо намазал кусок маслом и протянул Призраку.
— В каждом человеке живут боль и страх. Это самые сильные чувства, поэтому их легко нащупать в смятенной душе, а обнаружив, использовать как нож. Это просто, как кусок пирога. — Он откусил большой кусок бутерброда и с аппетитом прожевал.
Призрак поежился.
— А как ты понял, что я вру, Мама ведь повелся, да и Безумец не возражал?
— Это долго объяснять. Ты лучше правду расскажи. А то ложь притягивает «Зрячую плоть». — Его белоснежные зубы блеснули в темноте.
— Ты меня не пугай. Я, между прочим, два курса в университете проучился, пока меня не выперли. Латынь знаю.
22
— За что выперли? — С набитым ртом поинтересовался цыган.
— Ну, это, как всегда — флирт, долги, зеленый змий. Родители взбесились. Отец отказался деньги давать. Сестра помогала, как могла. Потом она уехала в Италию, в школу искусств. Рисует неплохо, хотела поучиться у профессионалов. Я сбежал, скатываясь все ниже, знался со всяким сбродом. Нашел себе дружка, бездомного воришку. Он приносил еду и кое-какие вещи, а я менялся добычей с таким же оборванцам, как мы. Однажды, он притащил эту карту. Глаза горят, аж напевает от радости. Деньжищи, говорит, немерянные. Заживем как люди, а то и лучше.
Тут во мне словно лампочка зажглась! Окончу университет, куплю машину последней модели, пиджак с шелковыми лацканами и подкачу к родительскому дому. Еще шампанское забыл! Целый ящик шампанского и всем налью, даже псу на привязи. И снежно белые розы, полный багажник. Решили мы утром вдвоем идти, никому не сказавшись, да только ему в тот же вечер нож в спину вогнали, не поделился выручкой. Видно, в дорогу припас. Я заначку взял и сюда на попутках и пешком.
— А что родители не искали тебя? — Поднял бровь Норт.
— Искали, наверное. Только я старый седан угнал и два дня мчал, куда глаза глядят, когда сестра уехала, пока не разбил, заснул за рулем. Слава богу, никто не заявил о пропаже. А ты?
— Что за дом?
— Дом, как дом. — Почему-то обиделся призрак. — Может тебе еще родимое пятно показать?
— Валяй! Где оно у тебя? Тут, правда, темновато, но я посвечу, надеюсь, зрелище того стоит? — Глаза Норта весело блестели.
— Какой ты, все-таки, гад. Правильно тебя в тюрягу упекли. — Разозлился Призрак, вскакивая.
— Да ладно, я пошутил. — Смягчился Норт, протягивая воду с беспечной улыбкой.
— А за тобой правда безглазый труп бегает? — Напившись, поостыл Призрак.
Норт снова стал серьезным. Сложил остатки еды в сумку, плотно закрыл бутыль с водой.
— Я не знаю, кто это. Мы остановились в городке неподалеку. Как всегда на площади поставили фургоны. Народу много, подают охотно. Я свой номер отработал, не успел зайти в фургон, на меня напали люди в масках. Тогда меня наши легко отбили. Один тяжеловес Роман чего стоит! Он пудовыми гирями, как мячами жонглирует. Хосе, младший брат мой, стал везде со мной ходить, в каждый закоулок вперед меня заглядывать.
Тут слух прошел, что рядом — большое поместье. Это всегда хлеб. Слезливые старушки платят щедро. Если повезет, и угощение предложат. Но по дороге на нас снова напали, только их было больше и все вооружены. Хосе прострелили плечо, которым он закрыл меня. Я даже помочь не смог. Навалилось четверо. Скрутили и привезли сюда, с завязанными глазами. Заперли в одиночку и не кормили. Только воду давали, иногда хлеба кусок. Я понял, что если сейчас не сбегу, потом сил подняться на ноги не будет. Тут ты шоу устроил, они малость расслабились, я и ушел. Да ты за мной увязался.
— Чтож ты к своим не возвращаешься?
23
Норт вздохнул, поднимаясь на ноги.
— Охотятся, почему-то, за мной. Не хочу на них беду навлекать, им и так досталось. Вот выясню все, и сразу назад.
— И что будешь делать? Я имею ввиду, со своими пятьюдесятью процентами?
Норд изогнул бровь и улыбнулся.
— Сначала найду.
* * *
Мама возился у плиты. Он двигался удивительно грациозно, учитывая размеры его тела, с легкостью перемещая котел с водой со стола на крючок над огнем. Костлявый Безумец, как всегда просвещал его, подняв сухой палец.
— В этот момент, черная птица жабилась в окно, и она поняла, что культурный герой пал в неравной битве.
— Прости, а бывают некультурные герои?
Старик глубоко задумался. Через десять минут до Мамы донеся храп. Примерно через час, Безумец проснулся.
— Не трудно ответить. — Сразу сориентировался он. — Был у него ошел, такой же штарый, как шам крештьянин. Раж бродило животное по двору, приметило пучок травы у жашохшего колодца, пленилошь шочной желенью да швалилошь в яму. Крештьянин бегает вокруг, да невмочь ему ошла вытащить. Ушелшя он на край и жадумалшя: колодец штарый, его давно жашыпать надо. Ошел тоже штарый, польжы от него никакой. Дай, думает, жашыплю колодец ш ошлом.
Мама всхлипнул, прижав передник к губам. Он не выносил жестокости, особенно по отношению к животным.
— Вжял он лопату, жашучил рукава и принялшя жа работу. Ошел кричит, бьетшя, а на него вше новые комья жемли летят. Вдруг жамолчал он. А крештьянин жнай шебе работает. Вшкоре покажалась иж ямы голова ошла, и он вышкочил, целехонек!
Мама облегченно вздохнул, выпустив воздух из легких.
— Окажывается, ошел шоображительный был. Жемлю со спины штряхивать штал да копытами утрамбовывать. Так и поднялшя, победив шмерть и невжгоды. Так должно быть и человеку: прижревать трудношти и идти вперед.
Мама задумался.
— А дальше что? Я про культурного героя, погибшего в неравной битве.
Старик вспомнил все. Глаза его ожили. Палец назидательно пополз вверх.
— Голова его была помещена на дерево. Мимо шла крашивая молодая девушка, ты жнаешь, как они любопытны? Она жашмотрелашь на необычный плод и он...
— Дай угадаю! — Оживился толстяк, тотчас забыв про осла. — Она точно была красивой?
— Очень. Лицо, фигура, вше в лучшем виде.
— Тогда, послал воздушный поцелуй?
— Нет. — Бесстрастно изрек старик. — Даю еще две попытки.
— Причмокнул губами! Присвистнул? — Мама отчаянно нащупывал ответ в воздухе короткими пальцами.
— Нет.