Большую часть жизни мы прожили в маленьком мятно-зеленого цвета домике. Официально он входил в государственный субсидированный жилой комплекс для малоимущих, но стоял на самой его границе. За нашим задним двором вниз по лугу стояли остальные государственные дома. Такие маленькие домики в стиле новоанглийского средневековья на небольших участках с выжженной травой или длинные кирпичные многоквартирные здания, стоящие под какими-то странными углами к улице. Подростки гоняли от одного знака «Стоп» к другому, детвора бегала огромными толпами, фехтуя палками. А через дорогу от нашего переднего газона стояли большие частные дома, красные, как пожарная машина, белые как снег, зеленые как лес, с раскидистыми деревьями и детьми, говорящими «пожалуйста» и «спасибо». На самой вершине холма было поле для гольфа.
Если я говорила, что живу на Длинном Холме, все думали, что в одном из этих богатых домов, и я не уточняла. Было время, когда я болталась у решетчатых заборов района для неимущих, курила сигареты по-французски, выпуская дым изо рта и тут же вдыхая носом, флиртовала с мальчиками, говорящими «м-нда» и «п-зда». Моя лучшая подруга Донна порвала со мной из-за привязаности к этому нищему району. Но было это давно, той осенью, когда все в старшей школе Дага Хаммарскёльда приняли тот самолет за русский. Тогда я и поняла, что большинство живущих в таком районе бедные и странные. Как Сюзанна Джерас и ее отец, Антони, чей задний двор был виден из окна моей спальни. Антони надевал свою форму времен Второй мировой войны, чтобы при каждом удобном случае, как то: День Памяти, окончание школы, собрание по случаю террористического акта и через раз после ужина, потрубить на своей трубе. Он стоял с Сюзанной на заднем дворе и заставлял ее играть «Отбой». Если она брала хоть одну неправильную ноту, он бил ее по уху и заставлял повторять пока не получится правильно. Только после этого Антони отвечал своим печальным чистым высоким горном, посрамив ее игру, как бы она ни была хороша. Получилось, что каждый вечер я переваривала ужин под «Отбой». В этом, я считаю, виноваты мои родители. Я презираю их за то, что поселились в бедном районе, не имели собственного дома, не закончили старшую школу, из-за чего не имели хорошей работы, а значит и денег на собственный дом, да и на остальное, вроде школы танцев или не самой дешевой одежды.
Это еще одно мое романтическое осуждение, точнее наказание, приговор, вынесенный мной за то, что я ушла из школы до выпуска. Я благодарна отцу, он, воспользовавшись связями, сумел поставить нас с Рэймондом в начало очереди на субсидированное жилье. Мы получили квартиру в облупленном мятно-зеленого цвета доме на две семьи на улице, заканчивающейся тупиком. Улице Бейкс Корт, которая, к счастью, была примерно в миле от остальных домов комплекса. На первом этаже у нас была кухня с изумрудно-зеленым полом, и самоклеющимися обоями в голубой кирпичик, а еще гостиная с большим окном. На втором этаже две маленьких спальни, наша и детская, и на самом верху ванная с наклейкой «Чикита банана» на дверной ручке. Деревьев на участке не было, был один засохший куст.
На нашей новой дороге дети целый день гремели трехколесными велосипедами, копали ямки во дворах, наполняя их водой, чтобы кидаться друг в друга грязью. Матери вытряхивали одеяла из окон верхних этажей, сидели на крыльце, их накрученные волосы сохли на солнышке. Немногие оставшиеся отцы раз в день уезжали на машинах и возвращались. То же делал и Рэймонд, пока я шлепала вокруг дома как толстый помидор. Большую часть времени я проводила глядя в окно и хотела, чтобы у меня хватило решимости пригласить одну из этих женщин на чашку чая с корицевой соломкой или вроде того, конечно в то время, когда я не была погружена в приготовление уроков.
Чтобы закончить старшую школу, мне организовали обучение на дому. То есть я должна была пригласить всех учителей, которым раньше грубила, в мое бедное тинэйджерское жилище, обставленное выброшенной мебелью, заглянувшей сюда по дороге в помойку. Другими словами, я сквозь землю проваливалась, пока учителя вытирали ноги на коврике и сидели на моей старой флинстоновской мебели, теткином старье, тяжелой как камень и сменившей обивку. Когда я сдавала тщательно выполненные задания, ни один, включая даже О’Рурка, непрерывно курящего, пахнущего каким-то пойлом, не сделал ни одного замечания, хоть как-то меня унижающего. Я не должна была выслушивать «я говорил тебе», но должна была поддерживать беседы с домашней учительницей экономики типа, когда убили Бобби Кеннеди, этот день не объявили нерабочим, как после убийства Мартина Лютера Кинга. «Это все потому, что Мартин Лютер Кинг был черным».
Я поняла, что это достаточно обоснованно, прикинув сколько в стране чернокожих лидеров, но не раскрыла рта, потому что она была учительницей, а я беременной школьницей, сшившей розовое платье с несколькими швами, чтобы каждый раз, когда мой живот подрастал на очередной дюйм, распарывать один из них.
Потом наступил выпускной, на который я не могла пойти из-за своего пуза, не говоря уж о том, что и не была приглашена. Подруги позвонили на следующий день и рассказали все подробно. Сказали, что директор, стоя на сцене после вручения аттестатов, сказал «И поздравляю Беверли Донофрио, которая не может быть с нами сегодня». Подруги клялись, что ни один человек не хихикнул, не пошутил, за что я была всем благодарна. Я полюбила всех одноклассников, которых раньше называла глупцами, идиотами, имбецилами.
А вот к друзьям я не испытывала таких теплых чувств. Они оставили меня одну, чтобы хорошо провести время в арендованном коттедже на берегу озера в часе езды. Так что все лето я общалась, не считая Рэймонда, с Бам Бамом – умственно отсталым трехлетним ребенком, - и своей мамой, которая заходила каждый день утром и после полудня, потому что куда бы ни шла, это было ей по пути и потому, что она понимала как мне одиноко и как мне это нужно.
Однажды утром она позвала через заднюю дверь «Ээээй, ээээй».
Я еще была в постели - половина одиннадцатого.
«Ты проснулась?»
«Ага»
Я слышала как она гремела на кухне. Встала, напялила вытянувшиеся мешком на животе джинсы, которые мама купила мне во время одной из наших послеобеденных прогулок в «Баркерс», «Старс» или «Калдор». Потом пошлепала вниз по лестнице на кухню.
«Будет жара», - сказала она и поставила на стол две чашки кофе.
«Я не хочу»
«Что ты хочешь, сок?»
Я кивнула.
«Я принесла остатки жаркого, - она показла на пластиковый контейнер в холодильнике, - там же и фаршированные перцы».
«У меня от них изжога»
«Вот чего у меня никогда не было. Но вода держалась, особенно с тобой. Ноги у меня раздулись как надувные шары. И еще этот ядовитый плющ в тот год. Я думала, умру. Рэй любит перцы. Подогрей ему».
Она села, зажгла еще сигарету, глотнула кофе.
«Когда ты стирала последний раз?»
Последний раз это делала она.
«Не знаю».
«Это ты должна знать. Хочешь забросить в машину сейчас?»
«Нет, ма, жарко». Она начинала меня злить.
«Можешь сегодня вечером. Я так делала. Как станет попрохладней, закинь в машину, потом развесь. К полудню высохнет».
«Мне так неохота, я не выдержу».
«У тебя и дел особых нет, просто ты их не делаешь. Когда ты последний раз мыла полы?».
«Я не хочу говорить о домашних делах».
«Я говорю для твоей же пользы. Делай все по расписанию, тогда это легко».
«Ма! – закричала я, - я не хочу говорить о домашних делах. Хорошо?».
Она встала и начала протирать столы. Я посмотрела на часы. Еще час до моей первой мыльной оперы.
«Расскажи, как вы познакомились с отцом?». Я спросила, чтобы сменить тему разговора. Я слышала это сотню раз, как и все ее истории, потому что с самого рождения была ее главной наперсницей.
Только в те времена она радовалась жизни. Пела на кухне, отбивала чечетку в коридоре и иногда делала мостик на лужайке.
Она села, закурила еще сигарету. «Мы были на танцах в парке Рокавей. Все известные музыкальные группы съехались туда. Твой отец был с приятелями и они поддразнивали его передо мной, спрашивая «Почему бы тебе не станцевать с Грейс?» Он не приглашал меня, потому что у него был геморрой, и они знали об этом».
«Из-за этого он не мог танцевать?»
«Ну, ему было неудобно, он стеснялся. В следующую субботу я пригласила его танцевать. Ты знаешь отца, он хорошо танцует. Потом мы начали встречаться и через полгода поженились». Я думаю, мать была популярна, потому что не могла долго обходиться без секса.
«Моя семья отказалась от меня. Они никогда не любили папочку, говорили, что он лодырь. Не думаю, что он простит им это».
«Ты хотела бы не выходить замуж?».
«О, знаешь, когда я была одинока. у меня была работа, деньги были, я покупала хорошую одежду, ездила отдыхать. Делала что хотела. А когда ты замужем, ты едешь туда, куда хочет муж. Я переехала в Валлингфорд. Мне не нравилось там, я не знала никого. Потом пошли дети. Не знаю. Если хочешь быть счастливой, оставайся одинокой».
«Но ты любишь папочку?».
«О, да. Но я так тосковала по дому. Я потеряла друзей, работу. Твой отец не хотел, чтобы я работала. У мужчин своя гордость. Когда я получила водительские права, тебе было, сколько, пятнадцать? Я сказала, черт с ним. Нам нужны деньги. Тогда я пошла работать в «Бредлис». Теперь я стою на этих бетонных полах. На мне два дома. Я не становлюсь моложе, знаешь ли». Так долго моя мать могла говорить только перед тем как начать жаловаться.
«Ма, ты не должна убираться в моем доме». Я пыталась подавить это в зародыше.
«Ага, ну, как родишь и не буду, можешь мне поверить».
Как раз в это время Бам Бам постучал головой в дверь. Бам Бам не говорил ни слова, кроме «Бам Бам» и только когда стучал головой в чью-то дверь.
«Ты собираешься впустить его?» - спросила мать.
«Да». Я встала и открыла дверь.
«Зачем?».
«Он хороший».
Бам Бам сел за стол между нами.
«Видит Бог, Беверли, не верится, что через пару месяцев у тебя будет ребенок. Ты бы лучше повзрослела». Это было ее любимое и самое раздражающее меня высказывание.
«Ты познакомилась с соседями?»
Она подняла брови.
Надо мне поговорить с тетушкой Бам Бама – с ней жил и он, и его сестры? Она не смотрела за детьми, походила на моржа и жила с каким-то беззубым малым. Или пообщаться с женщиной, живущей на противоположной стороне улицы, которая драила свой «Понтиак GTO» так же часто, как переодевалась? И правда, иногда мне хотелось решиться пригласить одну или двух приятных мне соседок. Однако, как-то поговорив с соседями, я поняла, что сделала большую ошибку. Это были Сту и Марша Хекль, живущие в другой части нашего дома. Я называла их Уродами, потому что у него были большие прыщи и маленькая голова, а она была как гриб и розовая кожа на голове просвечивала через волосы. Мало того, они еще и были свидетелями Иеговы. Я сидела на ступеньках у входа, а Рэймонд смотрел бейсбол по телевизору, когда вышел мистер Урод и предложил мне пирожное, которое миссис сделала для вечернего заседания школьного комитета «Родители против полового воспитания».
Я рискнула спросить: «Вы правда считаете, что половое воспитание не нужно?».
«Что б оно пропало, - сказал мистер Урод, - неизвестно кто будет говорить нашим детям про птичек и пчелок? Кто им дал право вместо молитв говорить о сексе?».
Мне захотелось блевать, ведь если б кто-то рассказал мне немного о контрацепции, я, может быть, не забеременела бы подростком, не сидела бы на крыльце дома для малоимущих и не слушала бы эти извращения о конфликте молитв и секса.
«Типа Уродов? – спросила я у матери, - нужны мне люди, не признающие полового воспитания?».
«У каждого свое мнение»
«И у меня. Мне нравится Бам Бам и я хотела бы, чтоб ты убралась отсюда. Это мое дело, с кем мне говорить».
«Я лучше пойду».
Мне стало вдруг плохо, до крика.
«Что ты сегодня вечером будешь готовить?».
«Не знаю. Жарко, наверное просто картофельный салат с колбасой. А ты?».
«Гамбургеры».
«Почему ты не готовишь жаркое? Не знаю как вы, дети, едите эту дрянь».
«Ма».
«Ладно, ладно. Мне надо зайти взять кое-что в «Дженнис» Ты хочешь зайти? Тебе надо что-нибудь?».
«Дженнис» - магазин Дженни, двоюродной сестры отца. Каждый раз, когда я заходила туда, она бросала что-нибудь мне в сумку. Типа коробки шоколадных или кофейных пирожных, большой упаковки мороженого.
«Нет», - сказала я.
Она открыла холодильник и подняла кварту молока. «Тебе нужно больше молока». Опять открыла холодильник. «Это была последняя банка сока? Я возьму еще».
Она помыла чашки и вышла.
Я включила телевизор и мы с Бам Бамом посмотрели мою мыльную оперу. Потом около пяти часов я сказала ему, чтобы шел домой ужинать и открыла банку полуфабрикатов. Положила гамбургеры в булочках в наши тарелки, подогрела кукурузу из банки. Иногда мы с Рэем сидим перед телевизором и съедаем целые подносы закусок. Сегодня вечером я решила, что мы посидим на заднем крыльце, там прохладнее.
Когда Рэй не явился в половине шестого я села на крыльце с тарелкой на коленях и попыталась не волноваться. Когда он первые несколько раз задерживался, я давала волю воображению, представляя как он в машине обмотался вокруг дерева, или его зацепил какой-то из механизмов на работе, или он просто ехал и ехал от меня и пропал. В этот раз я решила, что он, наверное, как обычно упился до бесчувствия в баре с каким-то сослуживцем, которого я не знаю.
Поужинав, я перешла на переднее крыльцо посмотреть его машину. Надеялась, что появятся Бам Бам и Берта и Бетти, две его чудные пяти- и шестилетняя сестры. У Берты и Бетти были блестящие рыжие волосы и поразительные голубые глаза, но девочки всегда были грязными и оборванными, как их братец. Я жалела сестер так же, как Бам Бама, потому что иногда, выглянув ночью, видела их - кудрявые головки в темноте – гуляющих по водосточной канаве. Берта - впереди, Бетти – сзади. Просто бродили взад-вперед по улице, глядя под ноги. Увидев меня, прибежали со своего двора. Бам Бам уселся поближе посмотреть как я занимаюсь с Бетти и Бертой акробатикой. Они прошлись колесом по периметру двора, потом скрестили свои спинки большой буквой Х, сделав сальто. Повторяли упражнение снова и снова, пока не стали укладываться во время и заканчивать синхронно около меня. Потом я учила их делать реверанс, их руки изгибались как лебединые шеи. Клянусь, обе могли бы выступать на Олимпиаде, если бы их тетя стремилась к этому.
Смеркалось, когда тетя встала на заднем крыльце и позвала: «Беееертаааа, Беееттииии». Если б она посмотрела в мою сторону, то увидела бы их, но она не посмотрела. Просто стояла, круглая как яблоко, с руками, прижатыми ко рту, потом вернулась в дом. Берта и Бетти замерли. Дверная сетка хлопала как выстрелы. Они ушли и не оглянулись. Они никогда не говорили «до свидания». Я слышала как Бам Бам шуршал под кустом и хныкал. Я не проследила и сейчас его колени были заляпаны грязью, а лицо было в засохших соплях. «Плачь громче, Бам Бам, - сказала я, - твоя тетя умывает тебя когда-нибудь?» Он улыбнулся, еле раздвинув губы, и быстро закачал головой. «Хочешь я умою тебя, Баммеранг?» Он продолжал трясти головой взад-вперед. Я взяла тряпку, намочила в мыльной пене и умыла ему лицо примерно как я мою машину. Он выворачивался и визжал. Не то чтобы я была помешана на чистоте. Это моя мать. Я думаю, что Бам Бам был таким ребенком, которого людям хочется мучить. Так местный дурачок Эндрю часами мог гонять Бам Бама ивовым прутом. Бам Бам показал пальцем на холодильник, поднял ладони к плечам и прижал к ушам. У него были свои странности. Знаете, говорят слабоумные дети ближе к Богу. Я думаю это о Бам Баме. У него не было ни единой жестокой черточки, а жизнь у него была жестокая. Я думаю, его тетя не возражала бы, если б он исчез. Кто-нибудь похитил его или он попал под грузовик или еще что-нибудь такое. Она никогда не кричала «Берта, Бетти, Бам Бам». Было поздно, около девяти вечера, я старалась не думать о Рэймонде, чтобы не разозлиться. Я дала Бам Баму пирожное и налила стакан клубничного «кул эйда»потом села напротив него со своим пирожным и «кул эйдом». Он делал так как «Саймон говорит». Снял обертку точно как я, взял шоколадный кружок указательным и большим пальцами, как я. Потом я лизнула снизу, чтобы убедиться, что это не сон, он сделал так же. Бам Бам хохотал надо мной.
Была темень, налетал ветер и бил шторами по окнам. Мне было страшно. Хорошо, что рядом был Бам Бам. «Эй, Бам, - сказала я, - хочешь танцевать?» Он быстро кивнул. Я поставила на стереопроигрыватель «Сержант Пеппер». Я следила, чтобы не поднимать руки вверх, мать говорила, что так можно задушить ребенка пуповиной. Поэтому я крутила и качала своими огромными бедрами, а Бам Бам подпрыгивал и покачивал головой.
Я выдохлась и вспотела в этом роке. Бам Бам попытался взобраться на мое колено. Я не хотела, чтобы он меня трогал. «Отстань», - сказала я. Похоже было, что он вот-вот заплачет. «Не плачь Бамер, а то я больше не пущу тебя сюда. Слышишь? А сейчас тебе лучше уйти». Я открыла входную дверь. Он встал у выхода. «Бам Бам», - сказала я сдерживаясь.
Он свесил голову на грудь и, согнувшись, поковылял как обезьяна. Когда он вышел, я закрыла дверь и пошла наверх. Он забарабанил головой в дверь. «Бам... бам, бам... бам»> - говорил он.
Я застонала. «Бам Бам заблудился. Я так и знала!».
Я взбежала наверх, села на кровать и выглянула в окно. Бам Бам сидел в сточной канаве в нескольких футах от дороги. Он палочкой водил по песку и вытирал глаз ладонью. Я чувствовала, что зря прогнала его, но и звать обратно не хотела.
Тут появилась машина в огнях, я подумала, может мама. Это был Рэймонд. Он слишком громко хлопнул дверью. потом шумно прошагал в дом. Позвал: «Беверли».
Я не ответила.
«Дьявол!» - сказал он.
Открыл и закрыл холодильник. Я услышала шум воды. Он поднялся, зашел в туалет. Я задержала дыхание. Он заглянул в комнату и спросил:
«Что ты делаешь?».
«Ты должен был позвонить».
Он прислонился к дверному косяку. От него пахло сигаретами и выпивкой.
«Этот парень, Сэл? Его уволили. Он не ожидал. Кое-кто из наших пошел за выпивкой, чтобы как-то его успокоить»
Я легла на живот и заплакала.
«Что с тобой?» - спросил он.
«Не знаю», - соврала я. Причина была в том, что мне захотелось к маме.
У меня были большие планы насчет замужества. Примерно: каждый вечер приходят друзья. Мы устраиваем «пижамные вечеринки», гремит музыка. Вместо этого, как я уже говорила, они бросили меня и уехали на озеро, где завели новых бой-френдов или поменяли старых, ходили голыми, плавали на автомобильных камерах, а меня не позвали из-за беременности. Только две подруги звонили мне: Вирджиния, которая осенью собиралась в колледж и летом ей пришлось поработать в городе, и Фей, потому что теперь она замужем. Она вышла за парня с атомной подводной лодки на следующий день после выпуска, как и планировала.
В конце концов мои подруги пригласили нас на большую вечеринку. Мы с Рэем везли Вирджинию и Бобби, который через пару недель уезжал в военный лагерь. Все собирались придти, кроме Фей, уехавшей в Вирджинию к родне мужа. Уже подтвердилось, что Фей забеременела во время медового месяца. Я была в восторге, что теперь не буду единственной мамашей.
Я неделями не могла думать ни о чем, кроме этой вечеринки. Я была уверена, что все будут в шоке от того, какая я стала жирная и какой шум поднимется из-за этого. Но подруги повели себя иначе. Во-первых, они загорели, во-вторых, были окружены такими парнями, которых я раньше не видела. В углах стояли переполненные мешки с пустыми пивными банками и бутылками из-под виски. Беатрис, считавшая себя уродиной, была одета в плотно обтягивающие брюки и блузку с глубоким вырезом. Она была с парнем по имени Данни, только что вернуашимся из Вьетнама, где он был фельдшером и последние три месяца занимался только погрузкой пластиковых пакетов с трупами в самолет. Беатрис сказала мне это в ванной, пока выщипывала брови. «Я так расстроена, Беверли. Пью уже месяц».
«Правда?».
«Мы пьем на завтрак пиво с тостами».
«Везет тебе»
«У меня ни цента. Все деньги, подаренные на окончание школы, я потратила. Мы все. Через две недели я начинаю работать в «Рыцарях Колумба» вместе с матерью. Не хочу возвращаться в Валлингфорд. Хорошо тебе – работать не надо».
«Я знаю».
Никто не шумел по поводу моей полноты, так что после моей третьей рюмки рома и кока-колы я задрала рубаху на кухне показать мое пузо. Народ пришел потрогать. «На что похожи твои ощущения?» - хотели они знать.
«Тяжело. Боль в спине и изжога.»
«Ох»
«Но он шевелится. Иногда это видно под кожей»
«Как необычно»
Потом я напилась и заметила как этот красивый малый прошел в дверь и я забылась. Пригласила его танцевать. Мы плясали «Джерк», я забыла все и про пуповину, и про ребенка и даже про то, что беременна. Я закрыла глаза и погрузилась в танец. Я воображала, что он смотрит на меня и хочет, чтобы я не была замужем. Я представила, что будь я не замужем, танцевала бы с ним всю ночь. Потом мы вышли бы и пошли к озеру. Он бы оказался из другого города. Мы бы уехали туда и я познакомилась бы с новыми людьми. Я чувствовала его ладонь на своей руке и открыла глаза. «Ты не повредишь ребенку?» - спросил он.
Я повернулась, прошла через кухню и заднюю дверь и застыла. Я сидела на земле между двумя припаркованными машинами пока не успокоилась, потом поискала Рэймонда. Он прислонился к машине. Отпил большой последний глоток пива, смял банку в кулаке и отрыгнул. Он был с Армондом Уайтом, который приехал в отпуск из армии.
«Ты пьян», - сказала я Рэймонду, встав рядом.
«Скажи мне, - ответил он, - Мы только что говорили. Как ты потеряла мои носки в стиральной машине? Что с ними случилось, черт побрал?»
«Ты слишком много выпил», - сказала я.
«Да перестань».
«Я хочу домой».
«Мы только пришли».
«Оставь его в покое». – сказал Армонд.
У меня была старая вражда с Армондом. Он был тем идиотом, который сказал Рэймонду, что если в течение двадцати четырех часов секс был более одного раза, то беременности не будет. Я знала, что Армонд глуп, как большинство Рэевых друзей, но поверила ему, потому что думала, что в армии учат всему, что связано с контролем рождаемости.
«Думай о своих делах, Армонд», - сказала я.
«Ты позволяешь своей жене так разговаривать, парень?».
«Позволяешь своей жене? Я говорю как мне нравится, шел бы ты ...».
«Хороший язык».
«Рэймонд». Я подумала, что убью его, если он немедленно не уйдет со мной.
«Думаешь, сильно крутая что ли? Помни, жесткое печенье трескается», - сказал Армонд.
«У тебя все на лбу написано»
«Беверли, хватит», - Рэймонд обнял меня сзади и прижал мои руки к бокам, оттесняя назад.
«Такие придурки у тебя в друзьях», - сказала я.
«Что? Я придурок?», -сказал Рэй.
«Пошли домой».
«Я веселюсь. Когда еще доведется. Давай пока не уходить. Пожалуйста. Да, что у Бобби и Вирджинии?».
«Как ты можешь даже разговаривать с таким дураком? Я так устала».
«Ты всегда устаешь. Ты не любишь моих друзей. Мы никогда не веселимся».
Он попытался поцеловать меня в шею.
«Ладно тебе, Беви. Все твои друзья здесь. Ты так долго ждала этого. почему ты не веселишься?».
«Если мы останемся, ты напьешься еще больше».
«Обещаю. Если останемся еще на пару часов, я не буду пить. Ну, баночку пива».
«На час».
«Ладно».
Часом позже я не могла его найти.Еще через час я нашла его на столе для пикников, на озере, лежащим на спине. Пьяного. Я сказала ему, что хочу домой.
«Я хочу домой. Я хочу домой. Ты как эта, ну, как ее там, из «Волшебника из страны Оз»?».
Он полагал, что это очень остроумно.
«Ты сказал, только одну банку пива».
Он сел и так качнулся вправо, что почти свалился со стола. Я подумала, что толкнула его. «Дай ключи», - сказала я.
Он порылся в карманах, вскинул голову. «Что я делаю? Невозможно. Ты и правда что-то». Он показал на меня больщим пальцем. «Большой босс. Все думают, что ты держишь меня за яйца. Вот потому я и напился».
«Я ухожу» , - сказала я и пошла в сторону дома, котрый был в пяти милях отсюда. Дорога была пуста и темна. Я прошла маленький ларек, теперь закрытый, где в прошлом году я ставила столик для пикника и флиртовала со студентами, спрашивавшими меня являюсь ли я нон-конформисткой. Я и слова-то такого не слышала. Я прошагала около мили, стало и холодно, и страшно, потому что деревья смыкались над моей головой и перекрывали свет луны, когда Рэймонд, наконец, затормозил с Вирджинией и Бобби на заднем сиденье. «Ты далеко ушла», - сказал он.
«Я замерзла».
«Залезай, детка».
«Пусти меня за руль».
«Пожалуйста, Бев»
Я чувствовала вину перед ним. Наверное, я сука. Я не хотела разыгрывать сцену перед Вирджинией и Бобби, они и так много чего видели. Я села в машину и не обращала внимания на его пьяные кивки. Через минут десять Рэймонд высунулся в окно и наш «Фольксваген» перевернулся как оладья. Песок звенел вокруг меня и время замедлилось, когда я подумала, что, наконец, потеряла ребенка.
Потом все стало тихо. Вирджиния позвала: «Бобби?»
«Я в порядке», - ответил он.
«Беверли?”, - сказала она.
«Со мной нормально», - сказала я протискиваясь из переввернутой машины. Бобби и Вирджиния с изумлением вглядывались, стоя чуть в стороне. Единственным звуком было жужжание крутящихся колес. «Где Рэй?» - спросил Бобби через минуту. странно, что мы о нем забыли.
Мы как зомби обошли машину. Рэймонд лежал на земле без сознания, на его плечо опиралась дверь кабины, большое пятно крови уже загустело на асфальте под его носом.
«Думаете это мозги?», - спросила я.
Бобби приложил ухо к его груди. «Жив», - сказал он.
Мы перешли улицу и постучали в дверь дома. Женский голос провизжал: «Убирайтесь или я позвоню копам»
Бобби сказал: «Положил я на тебя»
Женщина в следующем доме вызвала «Скорую», и мы вернулись к машине.
«Проклятье!» - Бобби пнул крыло.
«Успокойся, Бобби», - сказала Вирджиния. Он все еще злился.
«Это мой приятель, - сказал Бобби. – посмотри на него!»
Я не смогла, как и Вирджиния.
В больнице Рэя куда-то увезли, доктор осмотрел меня. Послушал живот, сказал, что ребенок вроде бы в порядке. Потом перевязал мои колено и лоб, где меня стукнуло лобовым стеклом, и отпустил домой. Бобби и Вирджинию забрал ее отец. Я осталась ждать результатов рентгена Рэя. Его глаза, черно - голубые, были открыты. Увидев меня, он снова зарыдал.
«У него сломаны ключица и нос», - сказала санитарка.
«Я не должен был пускать тебя за руль», -застонал Рэй.
«Все нормально», - ответила я.
«Я мог убить тебя. Я очень тебя люблю».
«Я тоже люблю. Не плачь».
Санитарка откатила его, все еще всхлипывающего.
«Ты в порядке?», - спросил отец, когда я позвонила домой. Я молила Бога, чтобы трубку взяла мать.
«Да».
«Он?»
«Сломал нос и ключицу»
«Он пил?».
«Немного».
«Его записали?».
«Нет».
«Машина?».
«Списана».
«Боже, что с вами, дети? Я должен забрать его права. Что вы будете делать без машины?»
Мать приехала за мной. Настал ее черед. «Он не пойдет на работу. На что вы думаете жить? Я делаю, что могу. Но ты знаешь у нас нет даже ночного горшка*. Вы думаете, что можете вести себя как дети».
«Мы и есть дети».
«У тебя будет ребенок. На тебе ответственность. Что будет, когда ребенок родится? Как ты сможешь жить, если потеряешь его? Пора уже поумнеть».
Я откинулась на спинку сиденья и смотрела как уличные фонари уходят за крышу машины. Я стала напевать, не песню, а просто гудеть, как пчела.
«Что это?»,- спросила мать.
Я продолжала гудеть и она так и не узнала, что это была я.
По приезде домой меня охватил страх, что за окнами прячутся убийцы и сбежавшие из психбольниц. Я пошла прямо в ванную, закрылась и села на пол возле унитаза. Мне было так одиноко. Я даже призналась себе, что могла бы пойти домой с матерью. Я обняла чашу и завыла как в опере. Тут зашевелился ребенок, первый раз после аварии. Я постепенно успокоилась.
Может мне одиноко из-за ребенка. Я поняла, что месяцами разговаривала с ней ни о чем не думая. Может охватил ужас, что она умрет.
Я пошла вдоль железной дороги к гадалке. Ее вагончик пах кошачьей мочой, она была широкая, как «Фольксваген». Усадив меня, раскинула карты.
Она сказала, что я рожу девочку, что я уже знала, а в течение пяти лет рожу еще двоих детей и перееду в двухуровневый дом. Имя дочери будет начинаться на Дж. Я начала строить планы. Дочь будет выглядеть как я и родится с маленькой круглой головкой, покрытой черными волосами. Глаза будут большие, карие. Она будет моим лучшим другом и мы сможем говорить о чем угодно. Я расскажу ей о своей жизни до ее рождения в мельчайших подробностях. Она, разумеется, пойдет в колледж, я назову ее Николь в честь моей любимой до помешательства мыльной оперы. Рэй сказал, что мальчика бы он назвал в честь него, я сказала нет. Я не собираюсь называть девочку в честь себя. Мы остановились на Джейсоне, в честь Джейсона МакКорна в «Юристе», а второе имя будет Майкл в честь моего отца.
==============================================
*Английская идиома, означающая крайнюю степень бедности. Прим. перев.
====================================
Глава пятая http://proza.ru/2013/04/22/364