Плач проодолжался до кануна свадьбы. Рэй был на мальчишнике, а я сидела на кухне у Фей с ее матерью и подругой матери Джойс, мужененавистницей. Они пили джин, мы с Фей - кофе. Джойс - опора в доме Фей, ярая противница брака и разоблачительница мужчин. Более всего она любила, выпив второй мартини, захватить нас с Фей в плен, чтобы обрушить свои ругательства и предупреждения. «Все они большие младенцы. Лучше быть одной и жить для себя. Кому нужны их сопли, жалобы и лапание?». Зашел мистер Джонсон и налил себе виски. Джойс продолжала, как будто его не было. «Нет в мире женщины, не пожалевшей о замужестве. Но они скорее задохнутся, чем признаются в этом. Я уверена, что твоей матери просто нравится быть замужем за черномазым итальяшкой. (Джойс и мать Фей - тоже итальянки). Колотит он ее за подгоревшие котлеты?»
Мне нравилось что у мамы Фей такая подруга как Джойс. Мама приехала из Бронкса, носила аляповатую пластмассовую бижутерию, красилась яркой помадой, курила сигареты в мундштуке слоновой кости. В своем доме она разрешала нам курить и ругаться. Однажды, из-за мигрени, она пришла с работы в середине дня и обнаружила нас пятерых прогуливающими школу и разодетыми в ее наряды. Не было сказано ничего, кроме «Я заболела. Пойду лягу». Сегодня вечером она тоже едва разговаривала со мной. Наверное, из-за того, что я переметнулась во вражеский стан. Это меня очень расстроило, и после второго куска пирога я ушла, оставив Фей с мамой и Джойс, лежащими на диване в гостиной, где сидел мистер Джонсон, разгадывая под лампой кроссворд и прихлебывая виски.
«Ну, Беверли, - сказал он, - завтра великий день».
«Ага».
«Я думаю, ты станешь большой актрисой».
«Стану».
«Никогда не угадаешь, что может случиться. Я знаю, что тебе нужно. Тебе нужно сценическое имя. Оно поднимет твой дух».
Я удивилась: «Да?»
«Я знаю. Виела, Виела Скалоппини. Как тебе? Это хороший творческий псевдоним для тебя».
Виела Скалоппини, повторила я про себя. Это хорошо звучит и легко запоминается.
«Эй, Фей, - крикнула я на кухню, - твой папа придумал сценическое имя для меня, Виела Скалоппини».
«Это итальянское блюдо, Беверли, - сказала она, - вроде, телятина с перцем».
Ее отец расхохотался так что газета затряслась. Я готова была разреветься прямо перед ним, но тогда я уж точно буду выглядеть дурочкой, поэтому терпела, пока спешила домой, пролетала мимо смотрящих телевизор сестер и родителей, желала доброй ночи в пол и, поднимаясь в свою комнату, слушала, как мать говорила: «Завтра большой день, встань пораньше». Я лежала на нерасстеленной кровати и думала, что последний раз мать говорит мне такие слова. Последний раз я сплю в своей кровати, последний раз эта комната моя. Я разглядывала сучковатые сосновые панели, которые отец приколачивал одну к другой, чтобы сделать спальню Майку, моему брату. Я переехала в нее как только Майк уехал на флот. Я переставила мебель, но на самом деле все равно комната никогда не была моей. Погасила маленькую лампу над кроватью. Мать купила ее на распродаже в «Бредлис», где работала в кондитерском и канцелярском отделах. Она была в форме луковицы из стекла молочного цвета с лампочками по кругу. Фей сказала, что лампа больна и лампочки выглядят как бородавки. Я вынуждена была сказать ей, чтоб она заткнулась. Я прижала подушку к лицу и долго плакала.
Жестокость отца Фей оказалась весьма полезной, потому что к началу свадебной церемонии следующим утром я выплакала все слезы и улыбалась, когда девяносто процентов присутствующих плакали. А может во мне просто был столь силен дух противоречия. Когда мы встретились с Фей и Беатрис, на нас напал приступ хохота.
Я пыталась не смотреть на Рэя, пока он был не ближе пяти футов. Когда наконец рискнула встретиться с ним взглядом, он рассматривал свои руки. Я вспомнила про его отца. Взглянула на первый стул в проходе около Рэя. Его мать и сестра плакали, прислонившись головами друг к другу. Отца не было видно. Он появился в городе пару недель назад. Мы послали ему приглашение и этим утром Рэймонд должен был заскочить к нему с красной гвоздикой в прозрачном пластиковом пакете и привезти на свадьбу.
У алтаря глаза моего отца стали еще зеленее. Когда он поцеловал меня его щека, после бритья гладкая как шелк, была скользкой от слез. Мать прекрасно выглядела в новом розовом платье, но чуть не в судорогах. Она и мои сестры сидели позади меня и когда Рэймонд подошел и взял меня за руку, губы его дрожали. Меня это злило, я хотела видеть в нем мужчину. Но когда взяла его холодную трясущуюся ладонь почувствовала себя так, как чувствовала при виде карлика, лилипута, горбуна – хотелось привести их домой и приютить. Я накрыла его трясущуюся руку своей, заглянула в глаза и сказала: "Я люблю тебя". Хотя минуту назад, когда сидела в первом ряду, желала его смерти в тридцать пять лет. Ребенку будет восемнадцать, совершеннолетний, я буду еще привлекательной, смогу начать новую жизнь. Когда в один из выходных дней нашего медового месяца мы дошли до квартиры сестры Рэя в Нью-Йорке, я устала и ворчливо злилась на Рэймонда за то, что он пил виски «Сиграм 7» в баре, примыкающем к холлу, а когда настало время резать торт, его нашли блюющим в туалете. Я впервые пила и курила при родителях. Я танцевала почти каждый танец. Я вела в танце «Прыгающий кролик», смеялась, шутила, дождалась сладкого. Теперь все закончилось. Я чувствовала себя как выброшенный цветок. Сестра Рэя оставила нам бутылку шампанского в холодильнике и два шампанских бокала с нашими именами, вырезанными на них в виде ледяных узоров. Рэй и я сплели руки и глотнули, потом прокрались в постель. Немного повозившись в темноте, я вспомнила про отца Рэя. «Что с твоим отцом?» - спросила я.
«Он не отвечал на стук в дверь»
«Ты принес цветок, постучал, а он не ответил?».
Рэй кивнул.
«Откуда ты знаешь, что он был там?».
«Были слышны мультфильмы».
«Тебе нехорошо?».
«Было бы странно, если бы он пришел».
«Я хотела бы с ним познакомиться».
«Нет».
Я притянула голову Рэймонда к себе на грудь. Он положил мне руку на живот. По радио зазвучала «Знаешь ли ты дорогу на Сан Хозе?» Дайоны Уорвик. Это навело на мысль о танце с отцом на свадьбе. Я предвкушала это неделями. Мне рисовались ча-ча-ча, линди хоп, фокстрот, вальс, так же, как он танцевал с матерью перед нами, детьми, на кухне субботним вечером, когда они нарядились и собирались уходить. Я представляла целую группу людей в подвальном зале итальянского клуба, остановившихся просто посмотреть как мы с моим статным отцом скользим по полу. Но отец ни разу не пригласил меня еще раз на танец с тех пор, как отпустил из дома. В постели с Рэймондом я подумала, что следовало набраться смелости и пригласить его.
После банкета все пришли ко мне домой. Мы с Рэем переоделись в моей спальне и посчитали деньги. Набралось восемьсот долларов, которые надо будет заплатить за роды. Потом мы часок послушали Four Tops в подвале с моими кузинами и друзьями перед тем как Бобби и Вирджиния повезли нас на поезд. Когда Бобби рванул и, сдирая шины, выехал со двора, я увидела отца, смотрящего в окно.
«Тут, небось, дюжина копов в этом доме» - сказала Вирджиния.
«Они мне ничего не сделают, - сказал Бобби, - я через пару месяцев буду в Наме*»
«Герой», - Вирджиния откинула шарф с плеч и выглянула в окно.
Когда на знаке «Стоп» Бобби ударил по тормозам и опять рванул с места, Рэймонд сказал: «Эй ты, тут беременная женщина» Не знаю почему, мне показалось, что Рэймонд и Вирджиния в одной команде, а я с Бобби - в другой.
«Внеси доллар и купи машину», - песня Дайоны перенесла меня в мой медовый месяц и будущую жизнь. «Через неделю или две ты станешь звездой». Я почувствовала, что вот-вот расплачусь. Рэймонд положил голову мне на живот. «По-моему, шевелится», - сказал он.
=============================
*Вьетнаме. Молодежный сленг. Прим. перев.
=================================
Глава четвертая http://proza.ru/2013/03/18/389