Приворотное зелье

               

               

Холодно,
По свежему снегу четкий след,
Из-за края земли, вытекает усталый рассвет,
Одинокому всаднику долгий путь,
И одно лишь желанье, забыться, уснуть,

Черный плащ,
И по золоту пряжки холодный огонь,
Словно демон из ада,
Под ним черный конь,
Белый иней ресниц,
Безразличье прозрачных глаз,
Ничего не имеет значенья сейчас,

Холодно,
Мне под черным плащом, не двинуть рукой,
Долог путь, из чертогов забвенья домой,
Вечный поиск дороги, к порогу мечты,
И пронзительный ветер, заносит следы,

Только конь,
Вечный спутник и страж мятежной души,
Черный демон мечты,
Меня отпускать не спешит,
Лишь усилием воли держаться в седле,
Там, давно, отпевали меня, и омыли в воде,

Ангел ада,
С красивым до боли лицом жестоко пытал,
Получить мою душу навеки желал,
И велик был соблазн,
Все отдать за ничтожный покой,
Только демон мечты, не пожертвовал мной.

               



Все персонажи и события вымышлены.



                1





В зените Ярило застыло, время теням умирать. А лазурь небесная так глубока, так чиста, что и ангел краев ее не видел никогда. Редким медленным призраком, проявлялись в ней тягучие облака улитки. Острым черным крылом чиркнул стриж, и исчез, превратившись в солнечный луч. Лишь неугомонные кузнечики трещали до одури в сухой некошеной  траве.

Лень вползала под кожу, сморив разум смутной дремой. Лень овладела всеми желаниями, стекала тонкими змейками с виска, и испарялась, не успев капнуть на желтый ядовитый лютик. На нос присела суетливая  божья коровка, пади спутала его с маковым цветом. Лапки цепкие, щекотно, но до того  лень…лень шевельнуть рукой, согнать ее с обгоревшего облупленного носа. Взгляд, исполненный немого укора, скользнул к переносице. Ох, летела б ты на небко, к своим деткам. Теперь их было уже две, и было им пополам, что незванный гость, хуже татарина.

В воздухе удушливой волной, разлился аромат помойки, и теперь ею благоухало уже все. Смердело так, что коровка своих деток чуть сироткой не сделала. Неум внюхался в подмышку, но тут же отогнав эту мысль, снова растянулся на траве.

- Твои идут.

Былхвост как обычно ковылял первым, за ним тащился облезлый по сезону Жмурик, он же Грецкий. У него это давно, у Былхвоста-то. Щенком вроде нормальным был, да вот взял себе моду в саду рыть, ну, и перестарался сердешный. Скоро деревья плодовые от  рытья того пропадать стали, а то и вовсе падать. Хозяин пытался утихомирить кобелину и так, и эдак, да терпелка лопнула. Как взял он топор, да как оттяпал Былхвосту когти… прям с пальцами оттяпал.

С тех пор Былхвост мужиков с топорами на дух не переносит. Чуть  завидит, сразу, как оглашенный делается. Кидается, пена из пасти пузырем бурлит. Беньки-то как выкатит, прям огнем калиновым мечет, страсть! И волоса дыбом, аж искру вышибает! Ну, чистый волколак, белены нажрамшись! А оттащить никак, хозяин ему за каким-то лядом еще и хвоста лишил. Ага, лишил достоинства напрочь, аж по самые колокольца.

Вот этого я уже совсем не пойму, чем ему хвост помешал? Ну, отсюда и имя, а раньше его Яцик звали. Яцик, как худея старого из соседней деревни. Он сначала под деревьями все кости прятал, точно этот ростовщик - скопидом, все впрок таил. А потом, пади, искал их что ли? Кто их поймет, кобелей-то этих? Но он теперь и так землю роет, без когтей. Точно говорят, привычка вторая натура.

- Васьк, а Васьк? Может, ну его все к лешему?

- Вот потому Русь- матушка и дремуча. Када бы по тебе-то мерить, так все дикими и помрем.

- Чей-та?

- Ум лень не любит.

- А на кой оно мне?

- Да тебе бы все пожрать, да поспать. А там где сыто, там мысли нет.

- Я бы сейчас от пирожка с ицом не отказался, - лениво потягиваясь, пробасил мой приятель.

- Не с ицом, а с яйцом! Вставай, давай! Одни яйца на уме!

- Ну, чегож одни яйца, - парировал Неум, лениво почесывая зад, - С зайчатинкой тоже уважаю.

- Тьфу, на тебя! Я тебе про мысль, а ты все   бренным маришь!

- Чавой?!

- Тавой!!! Вставай, давай, упырь!

Неум довольно гыгыкнул, что с него возьмешь-то? Дурак дураком, и уши лопухи. Взвалив на плечо тяжелый мешок, Неум потащился за мной, по желтой, знакомой с детства тропе. Былхвост затрусил следом, Жмурик же просто запрыгнул на поклажу, и
покатил с удобством. Он всегда был мудрым, кот ведь. По дороге я еще раз на пальцах объяснила своему дружку-тугодуму план действий.
               
- Давай, опускай. Только, нежнее. Для особо одаренных напоминаю, нежнее! Понял?

Лебедка колодца лениво скрипнула, разбудив пугливое эхо. Метнувшись над водой, оно ударилось о деревянные своды, и утомленное солнцем, свернулось в теплый поросячий пятачок, на воде студеной, колодезной.

- Стой! Ты точно все запомнил?

- Вась, ну че уж я совсем дурак что ли?

- Да умень еще тот!

- Узлы на веревке закончатся, обойти  вокруг колодца, все пальцы на руках загнув.

-Ну, и  давай, опускай! - скомандовала я, плотнее надвигая ведро на голову.

Рогожка намокала быстро, даром ушат жира гусиного извели, все же кожа была бы лучше. Или бычий пузырь? Ладно, в следующий раз попробуем бычий пузырь. Воздух в ведре оставался, но вода поднималась быстрее, чем ожидалось. Задержав дыхание, я стала считать. Два круга он уже точно намотал, третий пошел. Когда по моим подсчетам он должен был уже десятый раз обойти колодец, изменений не последовало, а вода тем временем  подошла уже к самому носу.

Пуская ноздрями пузыри, я вцепилась за веревку. Дергаю, а толку чуть. Мать моя женщина, неужто это божедурье в узлах запуталось? Аль того хуже? Ежели ему в кустики припекло, то пока все лопухи в округе не обдерет…все, туши лучину! А сделать-то ничего и не могу, только на мать честную и уповать. Надо самой выбираться.

Ну, ничего этим мужикам доверить нельзя! Ну, все ведь изгадят! Силой-то боги меня обидели, ручонки как ниточки, но жить хочется. Что же, вот так помру ведь во цвете лет, завоняюсь в затхлой воде, и никто не узнает, где могилка моя.  Ну, нет! Папаня мне тогда таких люлей навешает, что мало не покажется! Цепляясь за веревку, я стала карабкаться ввысь. В воде-то еще ничего, но…ох, как тяжела рогожка…. как тяжела…

       

Редкая ворона мелькала в вязком тягучем мареве, стоящем над пыльной дорогой. Скрипучая колымага, влекомая одуревшей от жары кобылой, лениво кряхтела несмазанной осью, и, подпрыгивая на ухабах, поднимая изрядное облако охристой пыли. Лошадь была серой, а голова у нее была красной, словно кто-то в насмешку, пришил ей чужую голову.  Но Чугунок давно уже перестал это замечать, кобылка-то ему почти даром досталась, а дареному коню все равно какая голова.

Проклиная на чем свет жару, и лениво утираясь рукавом домотканой рубахи, он зло размышлял о бренности жизни. Ох, бес попутал. И дернул же его черт по такому пеклу в стольный тащиться! Хотя… оно, конечно, того стоило. Эвона, денежка в узелке тугом, такая ноша не тянет. Любит меня денежка, любит. Кривда ему в прошлом году задолжал, лихоимец. Хотел вокруг пальца обвести, да не на того напал. Чугунок не пальцем делан, долг поросятами выбил и деньжат срубил, да с наваром. Богоугодное дельце провернул!

- Водицы б испить, - простонал путник, запекшимися губами.

И тут, словно в ответ на его молитвы, справа возник черный сруб колодца.

- Батюшки свет! Да как же это я забыл-то, дурак старый! – прозрел он, заметно оживляясь.

Неожиданно ловко для своей сытой комплекции, он соскочил с телеги и покатился  к колодцу.

- Вот заразы-то, а! И ведро-то им все недосуг поднять, окаянным! Чей-то туго идеть!

Уже предвкушая прохладную влагу в своем круглом брюшке, Чугунок воодушевленно принялся накручивать веревку, на отполированную временем колоду.

- А узлов-то, узлов навязали! Тьфу, супостаты! – плюнул он в сердцах через левое плечо.

Плюнул…и обернулся. Последнее, что он увидел… перед тем как обделаться… это было пучеглазое ведро. Страшное старое пучеглазое ведро. Могильно завывая, оно тянуло к нему бледные ручки-веточки, словно пыталось утащить  в черный омут колодца. Мужика бросило в холодный пот, и с ужасающей отчетливостью сверкнула мысль, что его смертный час, ох как недалек.      

- Ааааа! – завопил Чугунок, выпуская из рук вертело. - Нежить! Сила нечистая!!!!!! Сгинь!!! Чур меня, чур!!!




Во дворе гуляли куры. Не видать им червей как ушей своих, дождя которую неделю нет. Вот ведь жизнь у них, короткая, бесцельная. Едят, гадят, потом башку оторвут, и все. Съедят и перья в подушку. Как-то все так горько, дело-то труба. Хотя, сейчас вопрос спорный, кому голову оторвут.

- Василиса! Ну-ка подь сюды! Предстань пред очи мои ясные!

Ну, все, началось…

Папаня восседал в тереме за крепким дубовым столом. Косоворотка, расшитая умелой рукой мастерицы, была хоть выжимай, он просто кипел от гнева, да плюс еще и жара. Рядом дымился и булькал самовар. Анфиска, девка дворовая, зыркнула на меня недобрым ехидным взглядом, в котором так и читалось: «ну, сейчас  будет тебе на орехи!».

Поставила перед батюшкой блюдо с пирогами, и, воткнув ему чуть ли не под самый нос сиськи пудовые, забросила на гладкую спину тяжелую длинную косу. Да так соблазнительно все это провернула, шельма, что папаня на миг забыл и обо мне, и об этом кляузнике подлом Чугунке, которого час назад только спровадил. Пришлось его медовухой отпаивать и на порты новые, деньгу отстегнуть.

Угу, если бы у меня такая коса была, я бы может тоже так ею крутила, и у всех мужиков слюни бы текли, вон, как у моего папаши сейчас. Да и была бы я совсем другой, и не стояла бы сейчас в ожидании нагоняя. Все если бы, да кабы…мечты…

-Ну?! – грозно вопросил родитель, глядя грозным испепеляющим взглядом, - Ответствуй!

Я под его прицелом замерла, хотелось сжаться до размеров стрекозы и вон, нафиг куда подальше. Дыханье от страха перехватило, душа и вовсе в пятки свалила. Папаня истолковал мое молчание как всегда, по своему, да как врежет пудовым кулачищем по столу! Этого точно силой не обидели, здоров как бык. Пироги так и подлетели над столом. На миг это меня отвлекло, я подумала, а что если…

- И в кого ты такая уродилась?! Мать ведь, пусть земля ей будет пухом, красавица писаная была! Как пройдет, бывало, аж сердце от красоты ее заходится! А это, что это? Всех юродивых в округе собрала, якшаешься со всяким отродьем, а тебе о замужестве думать надо. Уж шишнадцатый год пошел, а тебе все хрень какая-то в голову лезет!

- Семнадцатый, - буркнула я, разглядывая потолок.

- В старых девах остаться хочешь?!!

- От чего ж, батюшка. Вона, Береней, из соседей тока свистни, -  возразила я, пыталась сохранить остатки достоинства.

- Я те ща как свистну! Губу-то закатай, непутевище! Беренееей! Да ты посмотри на себя! Ни рожи, ни кожи. А ухи-то, ухи! Ну не за одни серьги ж не спрячешь! А вот эти вот,  бздички твои, а?!  Хоть бы ленту какую приспособила, а то крысиные хвосты, срамота одна! Все девки как девки, и ликом лепы, и подержаться есть за что! А это что за лик?! А!? Ну, будто мухи обосрали!

- Да, что вы папенька, все обосрали, да обосрали! – возбудилась я, обидно же.

- Молчать! Шклевотина - собаководница! Срачник, и тот  как на колу висит! Ты куда смотришь?! На меня смотреть, когда я говорю!

- Да на вас, батюшка и смотрю, - угрюмо буркнула я.

Папаня покосился на стрельчатую, расписанную птицами арку, осекся, и вновь воззрился на меня зверским взглядом, словно я диво, кикимора какая болотная.

- И кто тебя такой сотворил?! – горестно вопросил он, вероятно намекая на мое сходяще-расходящееся косоглазие.

- Побойтесь бога, папенька! Вы ведь сами и сотворили! – резонно возразила я, не уловив его мысли.

- Молчать! – разозлившись еще пуще, взревел родитель, и снова бац кулаком по столу.

 Пироги, словно мухи, расползлись по всем углам.

- Ты почто Чугунка чуть не удавила?! Мужик со страху в штаны наложил!!!

- Да я просто хотела…

- Молчать!!

- Да я…

- Еще слово, и я тебя к тетке твоей малахольной, чернице юродивой отправлю!

- Батюшка, почто ж единственного ребенка-то родного згубить желаете?! – в отчаянье взмолилась я.

- Вожжи!!!

- Нет! И так седалище все синее с прошлого разу, пощадите!

- Молчать!!!

- Батюшка, родненький!

- Марш  в баньку, чтоб  духу твоего здесь не было! Посидишь на хлебе да воде, подумаешь мозгами своими куриными, может, образумишься! Тожа мне, испытательница великая! То ей летать, то под водой, как рыба! Раз человек ты, по земле должон ходить, по земле! И нефиг тут всякие фортели выкидывать!


В баньке было темно и уныло. Ни дать, ни взять темница. Да и душно. Срачник отняли, сиди, мол, в чем мать родила, стыдом изводись. Хорошо кто-то кусок холстины забыл, а то и, правда, как-то неловко, голой-то совсем. Почесав ребристый бок, я тяжко вздохнула, и скупая слеза капнула тихо на земляной пол.

- А в тереме, наверное, уже трапезничают, - воткнув обгоревший нос в щель меж оконцем, чуть не всхлипнула я.

Вкусно пахнуло шкварками, аж слюньки потекли. Да что уж там…
С горечью, вкусив от своей невольничьей краюхи, я потянулась за ковшиком с водой. Кусок застрял в горле. Родной отец, а? Вот хуже зверя ведь лютого. Волк ведь с волчонком своим так не поступит. А этому, ну все во мне не так. Второго дня, сижу, никого не трогаю. Углем малость разжилась, на заборе рисую. И получилось, главное, так не плохо. Изобразила я  человека, таков как он есть, только одежду нарисовать не успела. Идет этот тиран из места нуждного, ну и застукал меня за делом-то моим. Подкрался-то папец незаметно, но зато вся округа слышала, так орал по матушке.

- Это что за хрень?! – тыча перстом указующим, в место потребное, рычал родитель.

- Это не хрень! Это художество!

- Ах, етит твою мать! Дожился! Родная дочь заборы ху..и расписывает!

Ну, и получила я по полной, за свое художество. Задница до сих пор болит, так вожжами отходил. Теперь, вона, замуж спихнуть желает, видать опять все по-своему растолмачил. А на кой оно мне? И что же так темно-то? И смрад такой, словно Былхвост здесь нужду справил, или сдох три раза.

Пошарив под лавкой, я нашла припрятанный кремень, лучину и немного сухого сена. Ни первый раз здесь, приходится думать наперед. Искра сверкнула во тьме, на миг, ослепив, и скоро слабые язычки пламени заплясали в пучке сена. Легкий дымок перебил неприятный запах, словно костром на берегу реки повеяло.

Неум, пади раков наловил, рыбки свежей. Радуется на волюшке дарами речными. Вообще-то в детстве золотом он Наумом был, кто ж знал, что с ним такая ерунда приключится. Он ведь из подкидышей, нашли его в тряпице возле порога. Поговаривают, что принесла его волчица, поскребла в дверь и растворилась в воздухе, словно призрак ночи.
.
Да мало ли, что люди-то говорят. Вот так вот жил он, без роду без племени. Родители приемные его уже тогда стариками были. Померли скоро, ему лет-то всего ничего было. Теперь вот, кроме меня, никому и не нужен. Наши его не обижали, понимали, что парень блаженный, кто ж на Руси такого обидит. Здоровый такой детина вымахал, а умом не вышел. Зато добрый. А о родителях его настоящих, никто ничего так и не слыхивал, ни памятки никакой не оставили, ни зацепки. Только пятно родимое на ягодице, мы, когда в реке купались, я видела. Словно руна какая-то начертана, да такая четкая, нарочно не придумаешь.

Лучина разгорелась ярко, но на всю ночь, конечно не хватит. И чего я больше не запаслась, теперь сиди, кукуй в темноте. Но пока еще этот последний луч надежды не погас, я решила исследовать странный налет, что был на стене, ближе к полу. Поднесла лучину, опять появился этот противный запах.

- Фу! Что же это такое?

На этом мысль закончилась, ибо раздался адский грохот, и банька старая в мгновение ока превратилась в груду пылающих щеп. Начался нехилый пожар, поднявший на ноги всю деревню. Не так я мечтала о свободе, не так.



И вновь я стою перед разъяренным родителем, и отчетливо понимаю, что на сей раз расправы мне не избежать. Погрома в отчем гнезде мне не простят. А притихшие дворовые уже собирают нехитрый мой скарб, грузят на телегу, и начинается с этой минуты мой долгий путь в изгнание, и возврата нет… и косы теперь тоже нет. И башка
               


моя глупая похожа на черную грязную метелку. Филя, конюх папанин, один человек и остался на всем белом свете. Физиономию мне тряпицей мокрой обтер, а то вообще как окунь копченый была. Снеди мне в путь долгий собрал, правда немного, видать, чтоб не обожралась. Молочка свежего в крынку налил, лягушку прохладительную не забыл туда посадить, дабы не скисло. Батюшка сил нет как осерчал, запретил даже слово молвить со мной. Ослушаться его боялись, боярин все же. Так и расстались, даже не обнямшись.
   

 Телега уже давно катила по проселочной дороге, новая, ход мягкий. Филя мне еще соломки подстелил, с младенчества ведь меня знает. Понимает, что я на жестком сидеть не могу. Дома-то на лавке и то стараюсь подушку подложить, шклевотина, одним словом. День катился в вечер, жара малость спала. Уже и птица запела в высокой кроне нежным голосом, словно прощалась. Вот ведь птица, как вот она так…летает? Мне бы крыльев таких пару, весь свет бы я увидела. Но что-то с моими крыльями было не так. Как ни старалась, ничего не выходило.

Первый раз сплела из лыка, обтянула тканью добротной…пришлось у Зарки фартук праздничный позаимствовать. Мало того, что люлей получила, еще и Жмурика угробила. Привязали мы его покрепче, ну, типа кот ведь, все равно если и упадет, то на четыре лапы. С обрыва, с самого высокого запустили. Да только Жмурик веревки перегрыз, и в реку-то глубокую и упал. Утоп, расшибся об воду и утоп. Но ничего, через три дня вернулся.

Помирать-то ему не впервой. Его хозяин прежний удавил. Воровал кот по черному, цыплят да утят, глазом моргнуть не успеешь, а уже одни ласты остались. Похрустит так, а они ему на один зуб. А котята у нас в деревне, все на одно лицо были, на его лицо. И все, главное, кривоногие и рожи такие вороватые. Вот его хозяин старым поясом-то и удавил, вся округа вздохнула с облегчением. Да только через пару месяцев явился наш котик, как ни в чем не бывало живой и здоровый. Только странный какой-то стал, все кругами ходит, и словно говорит что-то. Короче, стал наш Жмурик философом.

По селу слух прошел, что кот этот заколдованный, и в него дух какого-то колдуна грецкого вселился. Колдун тот, где-то за семью морями, в бочке жил. Не знаю, то ли родился он в этой бочке, то ли женился на ней, дело какое-то темное. Да только если до Руси великой слухи дошли, знать и правду колдун тот чего-то стоил. Лежит в бочке, глаза во! Как вишни черные, и девы прекрасные ему туда, прям, бульон прозрачный приносят в тарелке золотой. А он умом так и блещет, мысли так и сыпет.

Ну, как придумают! Вот лишь бы все тока задарма! Мне бы так, лежишь, всякую пургу несешь, а тебе бульончик с пампушками, нате, пожалуйста. Да только что-то не умом, не вишнями я не вышла, что б вот так вот пампушки задарма. Хотя по сравнению с Неумом, преимущество явно в мою сторону. Да, о чем это я? Но кот-то действительно сильно изменился, на кошек забил, и жрал теперь только одну траву. За все эти дела получил он имя второе, Грецкий.

- Вась, глянь-ка, - окликнул меня Филя.

На краю поляны выстроилась вся моя юродивая рать. Неум, рядом сидел Былхвост, а вокруг него Жмурик по привычке наматывал круги. Как только мы с ними поравнялись, Неум тронулся  вслед за телегой.

- Покидаешь меня? – хлопнув, густыми пшеничными ресницами, угрюмо спросил мой друже.


- Видать судьба наша такая, Неумушка, - тихо вздохнув, ответила я и протянула ему крынку с молоком.

Он опустошил ее одним долгим глотком, закусил лягушкой, и, утершись грязной пятерней, зашагал рядом.

- Пропадем мы без тебя.

- А, ну, как сейчас кнутом огрею! Брысь, Неумка! – прикрикнул конюх, тайком утирая слезу.

Неум отстал, но еще долго я видело его лицо. Оно вдруг стало каким-то пустым и чужим, словно в нем что-то погасло. А может это во мне что-то умерло, ведь все что я любила, все, что было моим домом, моей семьей, моей рекой, все осталось там, за этим поворотом, разделившим нас…



Уже поздней ночью мы наконец-то добрались до старого, полуразвалившегося скита. Хлебом-солью никто меня здесь не встречал, гостей здесь не жаловали, а гости и не стремились сюда. Разве что бабы полоумные, да жизнью обиженные место это знали, а нормальный сюда и не сунется. Тетку свою я никогда не видела, ровно, как и она меня. Филя высадил меня с моими пожитками, и двинул в обратный путь, поцеловав меня в маковку, на прощанье.

Звезды были яркими, луна не жалела света. Рядом со скитом было несколько древних
 покосившихся каменных крестов, на коих знаки начертаны были. Еще от пращуров далеких наследие осталось, но язык этот забыт был давно. А пращуры наши знаниями владели, все тайны мирозданья постигли. Живых богов чтили, и те их детьми своими считали, помогали. Я камень рукавом оттерла, как бы хотелось познать их мудрость, но спросить не у кого. На тропе, ведущей к скиту, появилось около десятка женщин в белых рубахах до земли. Все они были похожи на утопленниц не первой свежести. Простоволосые, неподпоясанные, они тащили соломенную бабу с венком на голове, увешанную множеством деревянных бус. Они, было, прошли мимо, но одна из них вдруг остановилась. Она долго смотрела меня колючим холодным взглядом, у меня прям мурашки по спине побежали.

- Истинная дочь своей матери, - усмехнулась она, - Никак про тетушку свою вспомнила, гостинцев привезла?

Я пролепетала в ответ нечто невразумительное, что-то типа все мое-твое. Мда, видать и здесь мне не были рады. Тетка порылась в моих пожитках, раздала товаркам мое драное приданное, и отвела спать. Вот тебе и родня, хоть бы водицы предложили с дороги. В моей жизни началась вереница монотонных тоскливых дней.

Гоняли меня как сидорову козу, стирай, убирай, за ягодой и то за счастье сходить. Поначалу я их донимала расспросами, отшельниками живут, мало ли, может тайну какую знают? Мне-то все интересно, с пеленок к знаниям тянулась. Писать, читать сама научилась, хотя папаня вовсе не приветствовал мою тягу к науке. Всегда говорил, чем меньше знаешь, тем краше будешь. Как скажет, бывало: « Вася, ты же дева». Так скажет, будто я выродок какой, а не человек вовсе. Вот и пошла вся моя красота в ум.

Да какие здесь знания? Самая заветная тайна, которую тетка мне поведала  - окружай себя подругами страшными, завсегда краше казаться будешь. Вот и собрала она здесь одна  другой краше. Не любо мне это, мне бы все красивое, смотреть-не насмотреться. В каждом камне душу вижу, в каждой капле росы. Тетка гнобила меня по страшному, то затрещину отвесит, то ущипнет, уже вся синяя ходила. Хорошо, что я страшко такое уродилась, а то вообще со свету сжила бы. Она всех ненавидела, тоже мне, владычица морская. На семью мою напраслину возводила, видать, что-то у нее с матушкой не срослось, вот и отыгрывалась на мне.

Несчастная баба, с такой ненавистью жить и в злобе купаться. Честно, у меня даже обиды на нее не было, что с дуры взять-то? Так я и не поняла, каким богам они тут молились. С чучелом этим в полночь к заводи таскались, идолищу своему поклоны били, омолодиться что хотели? Или к матриархату стремились, она бы всех в кулаке во как держала. Бедные мы будем, если она от власти вкусит. Оно конечно хорошо, когда ты богиня. Хочешь медовухой заливайся, хочешь ягодок молодых меняй, хочешь вожжами кого-то отходи. Но только не она, хана Руси, песен больше не будет.

Ну, не вышла я ликом, зато не только смотреть, но и видеть умела. Так, посмотришь на землю нашу прекрасную, на озера чистые, на солнышко ясное, сразу гордость в душе просыпается, а гордость, она всегда дорогого стоила. Главное, в стоячую воду не смотреть, слишком уж она честная. А леса здесь были богатые, зверья много всякого. Рядом били из-под земли ключи холодные, благодать.

Мда, если я тут останусь, то недалек тот час, когда и я превращусь в такую же желчную старую грымзу, а какой еще исход? С кем поведешься, у того и наберешься.  Батюшке уж больно перечить не хотелось, только душе-то не прикажешь. Не любо мне здесь было, ох, не любо. Как-то раз вечером, присела я на теплый камушек и с негой, глядя в небо, расчесывала волосы гребнем, доставшимся мне от моей матушки. Мне казалось, что его тепло согревает меня, мысли плохие отгоняет. Словно мама меня по голове гладит.

Она любила вещи красивые, а папаня на подарки ей не скупился. Привозил отовсюду самоцветы ценные, баловал. Как ни стало ее, в отчаянье сжег он наряды дорогие, мало, что на память осталось. Она словно от тоски умерла, не хворала, а просто погасла, и все. Мне-то от роду всего ничего было, но иногда мне кажется, я помню ее голос, будто песню мне у колыбели поет.  Батюшка любил меня по-своему, но видать никак не мог забыть, что надежд его не оправдала, далеко не царевна. Сижу я, размышляю о доле своей горькой, а в этот момент тетка подкралась ко мне сзади, да как рявкнет. Я с испугу и воткнула реликвию свою драгоценную прямо в глаз. Вот это боль!

- Ничего, как на собаке заживет! – ухмыльнулась добрая женщина.

Я тоже на это надеялась, на мне как на собаке все и заживало, но не на сей раз. Утром я проснулась, глаз закис и болел так, что хоть волком вой. Больше того, я и второй глаз едва могла приоткрыть, а из носа текло как из водостока.

- Ох, отец твой беспутный мне дорого заплатит, за то, что я тебя приютила. Ты думаешь, что я с тобой за так тут вожусь? Златом платить будет, златом! Принимайся за работу. Обжираешь меня, дармоедка!

Я прозрела! Даже раненный глазик открылся. Тут вообще, что найдешь, то и съешь. Ягоды да орехи, вон, в лесу. Надо же, и этим попрекнула, зараза. Кое-как собрав грязную одежду, мелкими перебежками, я поплелась к реке. Здоровый глаз приоткрою, дорогу намечу, и дальше вслепую несколько шагов. Вот ведь гадство! Плечо там, или колено поранишь, ладонь приложил и все как-то легче. А тут боль такая, что хоть дуб столетний приложи, толку чуть. Я раньше думала, что страшнее того, когда зуб болит, проклятья не бывает. Ох, как я ошибалась.

Добредя до берега, я швырнула ворох тряпок на траву, и уселась на отмели в воду, прям, в чем была. Платье  мое она изъяла, сказала, что девки непотребные так разодеваются, хотя особым изыском моя одежка вообще никогда не отличалась. Так, если только по праздникам батюшка заставлял принарядиться. Ей все во мне было плохо, напялила на меня рубище, словно я чума какая. Матушка, родная, где ты? Почто ты меня на злыдню эту оставила?

Стащив с головы видавший виды платок, я намочила его в воде и прижала к лицу. Плакать необходимости не было, слезы и так бежали в три ручья. Мда, вероятно родитель мой сильно был разгневан, когда отправлял меня сюда на перевоспитание. Но я уверена, что он и в страшном сне не мог себе представить, что здесь со мной, чадом его единственным, будут обращаться хуже, чем с собакой. Хотя, оба они хороши. То дева старая, то дева непотребная. И здесь мне не место, и там никто не ждет.

Может папенька еще образумится, да приедет за мной? Ну, или хотя бы пришлет кого-нибудь? И заживем мы душа в душу…а ухи-то, ухи! Ни за одни серьги не спрячешь! Выродок! Хм, пожалуй, сейчас обида была сильнее, чем боль, он ведь знал, куда меня отправлял. Вот теперь, до кучи, еще и кривая буду. А вот как он это, интересно…внезапно возникшая идея, вывела меня из печального созерцания.

С востока подул легкий ветерок, и над всей рекой разлилось стойкое благоухание помойки. Я внюхалась в подмышку.

- Ты че, здесь до мух белых сидеть собираешься?

На берегу, почти у кромки воды сидел на корточках Неум. Я еле разглядела его, а скорее узнала по голосу. Былхвост в воду не полез, он боялся и ненавидел воду. А Жмурик подплыл по-кошачьи ловко и обнял за шею.

- А может я снегурочка?

- Да вон я и вижу, таешь уже.

- А, - махнула я рукой, - Царевич стрелой попал. Невесту искал, ну и…

- Угу, да только царевичи в этих местах не охотятся.

- С чего бы это?

- А на кой ему такую даль тащиться?

- Уж и помечтать нельзя, - тяжко вздохнула я.

- Топиться, что ль собралась?

 - Ага, прям бегу и падаю. Ща Латырь – Камень-то к шее привяжу, что б уж наверняка. Че уж там.

- Вась, так ты теперь цаклоп что ль?

- Ты чего, белены наелся?

- Да сама ж мне заливала, что на острове, посередь кияна, живут чудища с одним оком.

Я уныло посмотрела на своего приятеля, еще и издевается. Вот я уже и чудище киянское.

- Васьк, тебе бы к ведьме.

- Ну, нет. Хватит с меня ведьм.

- А Теря, вон, сказывал, что за кудыкиным мостом живет такая. Может, она тебя в красу ненаглядную обратит?

- Где, где?

- За кудыкиным мостом.

-Ох, и наивный ты! Где ж это видано, что б камень поганый, мог яхонтом обернуться?

- Так я ж, это, полудурок.

-Оно и видно. Сказок наслушался. Найди мне облепихи, да подорожника. Сама справлюсь как-нибудь.

- Давай хоть к бабке сходим или…

- Слушай, у меня тут идея одна появилась, - перебила я его, - Давай-ка камыша мне набери, да тряпье это прихвати, и  валим отсюда.

- Куды?

- За Кудыкины горы!

- Ой, вот так вот не пожрамши, не посрамши? И идтить-то, набось, далече?

- Чем дальше, тем лучше.

Неум надрал камыша, связал в тюк и поплелся за мной. Жмурик привычке не изменил, покатил с комфортом. Ясный пень, далеко с таким ранением не уйду, но попытка не пытка. В общем, через пару часов Неум уже и тюк, и меня на себе тащил. Мысли путались, отвлекая от идеи, и мне это не нравилось. Пришлось все-таки пехать к бабке. Пока Неум пахал ей огород, расплатиться-то надо было за ее услуги, Лукерья колдовала надо мной. В общем целом вся ее ворожба длилась недолго. Пошептала она, пожевала листьев с цветами смачно. Распяла веко, и как плюнет!

- Держи дулю вот так, - напутствовала она меня на прощанье.

Так я и ушла, держа фигу перед раненным глазом, но полегчало. Бабка дело свое знала.
Долго ли, коротко мы шли, но вскоре все ж достигли главной цели своего путешествия. Перед нами открылась поляна широкая, старый дуб на краю и валун под ним. На камне том, знаки высечены. Если бы могла их прочесть, то поняла бы, камень тот с перепутья, да только раньше он прямо стоял, а сейчас завалился на бок, травою плотно зарос снизу, словно корни пустил. И было на камне том предупреждение…стрелка, а под ней написано, что туда ни один нормальный человек не пойдет. А Неуму-то что? Дуракам закон не писан. Влез он на этот камень, колоду сухую перекинул. Я Жмурика, с крыльми камышовыми на один конец пристроила, ну, а он как прыгнул!

Жмурик даже мявкнуть не успел, как улетел за те самые кудыкины горы. Искать его сейчас было делом напрасным, колода так треснула Неума в лоб, что я стала опасаться за его жизнь. Рожа вся ободранная, нос на бок, на лбу шишак размером с лошадиное копыто.  Слава богу, дуболобым родился, а то все, мозги бы так и вылетели через уши. Пришлось снова тащиться к бабке. А задарма только дураки колдуют.

- Что уставился? Рой! – приказала я Былхвосту.

Переночевали мы у Лукерьи в старом сарае. Она Неума еще молочком парным угостила, и мне перепало. Старушка- то подслеповата была, вышла в огород работу принимать и ахнула.

- Ты, видать, девка, слово волшебное знаешь?

Не просекла она, что Былхвост за меня перекопал все, душеньку свою вволю отвел. И мне хорошо, и ему приятно.

- Ты дулю-то пока держи, - напутствовала меня ведунья на прощанье.


               


И пошли мы Жмурика искать. Как раз туда пошли, куда стрелка указывала. Друга в беде негоже бросать. Былхвост бы его по следу вынюхал, да улетел котик,  следа не оставив. Откуда в небе-то следы, не бывает так. И вот идем мы уже день третий, птички редкие щебечут, ягодой балуемся. Жара, прям, адская, как только перед грозой бывает, но небо тучей все не баловало. Мне хорошо так было, отрадно, никто не тиранит, над душенькой не стоит. Руку с дулей только держать устала, когда присаживались передохнуть, Неум свою мне в глаз тыкал. А так как она у него зело больше была, глазик быстрее на поправку пошел.

Все б хорошо, да только друг мой верный больно голодом изводился, в брюхе у него урчало так, что Былхвост шарахался и лаем с испугу заходился. Прям, в ушах уже звенело от его лая.  Коренья не спасали, у него перед глазами пироги с зайчатиной так и стояли. Поскучнел, только об одном и думал, чем брюхо себе набить. Шестого дня вышли мы к речушке небольшой. Вода чистая, небо ясное в ней отражается. Неум хотел рыбы наловить, острогу крепкую вырезал. Да рыба вся в глубины от такой жары ушла. К вечеру может и разгуляется, только Неуму уже ждать невмочь. Пошел он заячьи норы искать, охотой промышлять, а я на берегу осталась.

Прилегла на камушек, воды ладонями зачерпнула. Водица прохладная, приятная на вкус. Круги на воде растаяли… и отражение мое стало ясным и четким. Прав был батюшка, я и есть пародия на весь женский род. А ухи-то, ухи…ну, надо же было такой уродиться? Нет, лучше уж в стоячую воду не смотреться. Нельзя быть такой честной, нельзя. Но и смысла заморачиваться по поводу красы своей удручающей не стоит, и так жить можно. Вон, сколько прекрасного и интересного в мире этом, каждый день радует… когда воды стоячей рядом нет. 

Ухо мое уловило странный звук. На миг мне показалось, что сирена морская сказочная голосом своим меня в омут смертельный зазывает. Или птица Гамаюн пророчествует, предсказывает мне судьбу несладкую, скитаний полную. Вон и молния сизая уж в небе чистом сверкнула, и зашипела змеей подколодной, и душу свистом рвет. Испугалась я знака страшного, в кусты рванула.

Да не успела добежать. Жмурик возник как из-под земли, а на него сокол камнем упал, схватил когтями, да в небо с добычей рванул. Ага, не на тех нарвался! Схватила я дрыну, да как треснула птицу хищную. От всей души звезданула. Когти враз разжал, крылом дернул, да дуба врезал. Лежит пучком, дух вон, и лапки кверху. Кот на радостях мне на загривок запрыгнул, шипит, глаза как блюдца. А справа всадники приближаются, трубят в рог, мчат во весь опор.

И тут дошло до меня, что охота эта царская, а Неум, полудурок, как всегда все перепутал. Кони-то в упряжи драгоценной, одежды цены незнамо какой. А птицу их ловчую я только что кокнула как курицу ободранную, и пощады не жди. За выходку такую посадят меня на кол, и прощай девственность. Мать честная! Что ж я натворила, бедовая! И собаки гончие все ближе, ох, и несдобровать мне! Етит твою мать! Ухватила я птицу, на камень закинула, на котором лежала давеча. А вот уж сокольничьи закружили, собаки того и гляди порвут.

- Эй, девка, сокола царского не видала?

Я, молча, ткнула на камень. Закручинились сокольничьи, опечалились. Подумали, что птица врезалась в камень со всей дури. Видать, зрение острое подвело, с тетеревом спутала.

- Ты видала, как дело было?

Я от ужаса слова молвить не могла.

-Немая что ль?

- Ууу, - закивала я.

- Да что она видеть могла! Глянь, она ж косая! - заржал второй сокольничий.

Тут царевич молодой со свитой подъехал. Был он краше солнышка ясного, русокудрый, со станом гибким. Сам высок, лицо чуть загаром тронуто, от того глаза еще более яркие кажутся, голубые. Конь под ним белый, породистый. Папаня сказывал о таких, редкой породы и стоят несметно. А рядом с ним, рука об руку царевна красоты неземной, заморской красоты. Мне таких дев видеть сроду веку не доводилось. Хотя, что я могла видеть в кукуевке-то своей забитой, где Анфиска, полюбовница папанина, первой красавицей была.

Царевичу не до птицы было, жаль, конечно, ее, но он все глаз с лады своей не сводил. Будто причарован ее красотой, на лице улыбка светлая, сам так и тает. А дева, словно богиня, в одеждах тонких. Конь под ней тоже белый, узда вся самоцветами так и играет. Теперь я уже  и впрямь онемела. Оказывается, вон они какие чудеса на свете бывают. Всадники унеслись прочь, а я еще долго стояла на месте, не в силах справиться со смятением, ворвавшимся в мою душу. Царевич завладел всеми моими мыслями, словно свет с ног на голову перевернулся. Какой же у него голос приятный. Руки точеные нежные, персты длинные все в перстнях, ногти точно перламутром тронуты. Из задумчивости меня вывел сокол.

Отлепив голову от камня, он уставился на меня мутным глазом и каркнул по-вороньи. Попытался подняться на ноги, получилось. Вот, сволочь, а я из-за него чуть на кол не угодила. Пнула я его под хвост, с камня согнала. Он, было, огрызнулся, но слабо так, видать башка еще трещала от удара, и, пошатываясь, побрел в тенек отлеживаться. Жмурик пошел за ним, а я упала на камень, и стала с горечью разглядывать свое отражение.

Брови у нее соболиные, словно художником писаны, волосы богатые медью отливают. А мои-то брови где? Где косы мои роскошные? А глаза… куда ж вы смотрите, глазоньки-то мои? Разве польстится принц на жабалаку такую? В душе… затянув рубаху, вновь глянула в живое зеркало. Какое там подержаться, обмануться нечем… в душе воцарилась кручина печальная, да тоска серая, а слезы капали, капали, размывая ненавистное отражение. А в это время….

В тереме царило смятение. Челядь домашняя сновала суетливо из угла в угол, пытаясь двигаться как можно тише, тенями незаметными. Боярин Нил Нийевич, в горе безумном пребывая, пил мед хмельной, заливая боль душевную. Из Новгорода прибыл отряд витязей, лучников, да копейщиков царских, вызванных гонцом быстрым. Дело нешуточное, дочь боярская пропала. В углу зло всхлипывала тетка, прикладывая кусок постного мяса к свежему синяку под глазом. Боярин в гневе зарядил. Как узнал, что дщерь исчезла, в гнев страшный впал.

- Ыыы, - выл он, протягивая горестно руки к старшему дружиннику, - Верниттеее! Найдиттеее голубку мою сизокрылуююю…уууууу…. Цветочек мой аленькай.

- Особые приметы? В чем была? – бряцая кольчугой, вопрошал старший.

- Глазоньки словно синь лазоревыяяя…Словно ручьи чистые небесныяяя….Станом гибкая, словно лань, красавица мояяяя…ненаглядныяяяя….ааааа, - завывая, и покачиваясь из стороны в сторону, скорбел боярин.

- А уж как пройдется, - утерев сопли рукавом, продолжал горевать безутешный отец, - так точно лебедушка прекрасная. Ручки маленькия, работы никогда не виделииии. Ножки вооот такусенькияяяя…царевна моя, дочееееенькааа…. Найдите, сыщите! Златом платить буду, мехами собольими!

У Анфиски от слов этих, про красоту неземную, глаза-то как плошки сделались. Челюсть так и отвисла, но промолчала, стерва.

- А как половцы увели? – поддакнула из угла тетка.

- Цыц, выхухоль вшивая! Тварь поганая! Кикимора идейная, не уберегла кровинушку мою единственную, убью! – врезав кулаком по столу взревел боярин.

Тетка заткнулась, плотнее прикрывшись куском говядины.

- Мда, что ж вы, Нил Нийевич такую красавицу не уберегли? – хмуро двинув бровью, спросил старший.

- Ааааааа! – еще пуще, взвыл боярин.

- Коль жива еще, сыщем! Из-под земли достанем. Такую красоту в мешке не утаишь, где-то слух да пройдет.

Когда дружина скрылась за поворотом, оставив в память о себе лишь облако пыли, тетка вновь ожила.

- Может, надо им было сказать?

- Чаво? – злобно зашипел папаня.

- Она может быть кривой на один глаз.

- Ну, б…ь! Я тебе этого не прощу!

На следующий день, чуть зорька позлатила маковки терема, тетка уже шустро выгребала навоз на скотном дворе. Вот там ей самое место и было. Матриархальные идеи как корова языком слизала, а под вторым глазом сиял великолепный фингал, даже покруче первого.

Ярило, катило в закат, на огненной своей колеснице. Дремотный вечер опускался на землю родную. Припав к березе виском, и поджав колени к самому подбородку, я уныло смотрела на Жмурика, наматывающего круги вокруг хищной птицы. У той уже голова как у совы закрутилась, а кот все ходил и ходил кругами, рассказывая свои байки. А когда шея раскрутилась, башка начала шататься из стороны в сторону. Да хоть бы она вообще отвалилась, не жалко. И зачем я его только увидела? Нет, сил думать не было, и плакать сил не было, и так вся опузырилась, рыдая. Из оцепенения меня вывело родное до горя благоухания помойки.

- Васьк, смотри, что я добыл-то! Ща нажремся! – весело защебетал Неум, бросив к моим ногам пучок мертвых зайцев.

- Неум. Пошли к ведьме.

- Вась, ты че? – оторопел мой приятель.

- Пошли.

- Да че случилось-то?!

- Кажется… я влюбилась, - обратив взор в его ясные, не тронутые мыслью  глаза, покаялась я.

Неум на всякий случай посмотрел влево, следуя направлению моего правого глаза. Потом направо, следуя за левым. Затем весь вытянулся, словно вырос на голову, и, ошалело воззрился на меня.

- В МЕНЯ что ль?!!!!!!!

- Если бы все было так просто, - ответила я, вновь бессильно уронила голову на колени.

Шли мы долго, зайцев всех съели. Былхвост косточки сглодал, даже прятать нечего было. У случайных людей спрашивали, где ведьму найти, да они только шарахались от нас, и плевали вслед. Но сколько веревочке не виться, все равно конец будет. В конце концов, Неум не выдержал, навалял парочке странников, те под пытками и признались. Что есть  де лес такой на западе, туда никто носу не сунет, места страшные, гиблые. Там эта ведьма и проживает.

 И пошли мы в указанном направлении бесстрашно, ибо терять нам было нечего. Ну, мне, по крайней мере. Правда, ошиблись странники, лес тут был на диво хорош, зверьем богат несметно и травы запах источали приятный.

- Че надо? Зачем гости незваные пожаловали?- недобро встретила нас хозяйка, - Вона, как сейчас веником-то обмету, век счастья не видать!

- Так за счастьем и пришли, - молвил в ответ Неум, - Влюбилась она.

- В тебя что ль? – смерив Неума оценивающим взглядом с головы до пят, и уперев руки в боки, съехидничала хозяйка.

- Если б все было так просто. В принца втюрилась.

- Та ладно! – ведьма аж руками всплеснула, да так расхохоталась, что Жмурик в кусты спрыснул.

- Зелья что ль приворотного хочешь?! – от души веселясь, продолжала она глумиться над моими прелестями.

- Красоты хочу, - уныло буркнула я.

- А чем платить-то будешь, бедолашная?

- Вот, - протянула я ей свою единственную драгоценность.

- Никак сперли где?

- Не, это матушки ее покойной серьги. У нее больше нет ничего.

- А с тобой-то, что не так? – нахмурив бровь, грозно вопросила она.

- Да у меня все хорошо.

- Оно и видно. Здоровый детина, а ума гулька какнула. Если за мозгами пришел, так это не ко мне, это вон, к богу, - ткнула она перстом в небо.

- А на кой они мне? Вон, одно горе от ума-то от этого. Одни страдания. Мне и так хорошо. Ей бы помочь, мается человек.

- Она тебе так дорога?

- Угу. А почему места эти гиблыми называют? Здесь нечисть водится?

- Я одна нечисть здесь и есть. Мной был пущен слух страшный, а толпе только дай, в миг по миру хрень разнесут. Языки-то без костей. Усвоил?

- И что? И не русалок, ни бесов?

- Отчего ж? Русалки, мабуть, и есть. А с бесами нынче туго, они все в столицу перекочевали. Что им тут делать? Но могу устроить, хочешь?

- Не, это я так, для красного словца приплел.

-Не такой уж ты дурак, как я погляжу.

- Ну, не дурак вовсе, полудурок. Да, Вась?

- Угу.

- Серьгами не отделаетесь. Будете мне служить верой и правдой. А я, еще подумаю, помочь ли ей. Ха, принца ей подавай! Придумала же такое!

Похоже, тетя давно так не веселилась. Ну, и хорошо, хоть кого-то повеселю. Смеяться-то завсегда лучше, чем плакать.

Захарья, так звали ведьму, в сущности, была неплохой. На самом деле ей было глубоко забить на нас, поэтому сильно и не доставала. Нечесаная была, да одежда на ней не пойми какая, хоть и  не рвань. Старенькая, но чувствовалось, что когда-то дорогой была. Может, с ней кто  платьем расплатился, ведь не все к ней нищета ходила. Она курила трубку, ела мало, в основном паренную  репу, чем и нас потчевала. Колдовала на закате, а то и в полночь.

Поначалу, она все приглядывалась ко мне. Велела Неуму корней лопуха накопать, и еще дребедени прочей, мне не знакомой. Три дня и три ночи варила она зелье в котле тяжелом, все нашептывала что-то. Я так подумала, что хуже все равно не будет, если выпью. А как отравит, так и то хорошо, всем моим мученьям конец.

- Кот колдун? – осведомилась она, впервые увидев Жмурика.

- Баюн скорее.

- А вонючка этот? Что он все время роет?

- Клады ищет.

- Годится. Может и нароет чего. Здесь разбойники последнее время все что-то шерудят, может скарб наворованный прячут.

- Здесь разбойники есть?! – возбудилась я.

- А как же? Где им быть, как ни здесь? Еще и поэтому сюда никто и не сунется.

Не очень ее слова обнадежили. К тому же, как на грех, через три дня явился к нам отряд, вооруженный луками, да копьями. Неум с Былхвостом как раз на охоту пошли, а мы с Захарьей разговоры разговаривали. Жмурик завел свой хоровод, но молчал на сей раз, словно к словам ее прислушивался.

- Веру предков похерили, - трактовала ведунья, - Матушку Йогиню, красоту нашу, в старуху хромую злобную обратили, а она ведь никогда сирот любовью своей не обделяла. Бродишь, вон по земле неприкаянная, никому ненужная.

- Да я не круглая сирота.

- Что, папаня какой никакой завалящий есть? Почто ж бросил тебя?

- А кому такая дочь-то нужна?

- А…

Не успела она договорить, появилась куча потнючих и вонючих мужиков в кольчугах, да с копьями наперевес. Кистени с цепями, да ножами за поясом. Утомились с дороги, от того и еще свирепей, аж дух злой из-под кольчуг пускают.

-   Девка, че ж ты стоишь-то руки в боки? Испроси у гостей дорогих, не хотят ли они с дороги дальней водицы испить?

- А может вы не хотите водицы ? – угрюмо буркнула я.

От водицы не отказались, а жажду утолив, к расспросам приступили. Я на них с трепетом смотрела, потому, как и секиры у них имелись. Неровен час, Былхвост из лесу явится!

- Ответствуй, тетка! Видела ли ты чужаков в этих местах? С ними дева должна быть красоты писаной, боярина Лыкова дочь. Похищена она. Боярин вернуть ее желает, денег сулит несметно. Видала ее?

- Скажешь тоже, дочь боярская в моей лачуге. Откуда невидаль такая?

- А это кто у тебя? Какого роду-племени? Ну-ка, подь сюды.

- Да забрела тут какая-то. Зараза у ей, че, не видно?! Немощная она, паразитами здравие  подточено. Глисты, передаются по воздуху.

Я от возмущения аж рот открыла. Ну, все! Теперь пол Руси будет знать, что у меня глисты!

Копейщик грозно брови у переносицы свел, в меня зорко уставился, но приближаться не стал.

- Да, нет, Данило. Ты глянь на нее, разве она может быть дочкой боярской?

- И то, правда. Надо ж как девке не повезло.

Мужики ушли, пообещав напоследок страсти всякие, ежели беглянку утаим. Вот так так, а папаня-то погоню снарядил. Теперь точно прибьет меня, как пить дать прибьет. Так вожжами отметелит, что всю оставшуюся жизнь стоймя стоять буду. Нет, возврата мне в отчий дом нет.

- Вот так так, - вторила моим мыслям Захарья, - А к нам, оказывается, непростую птичку занесло. Матушку твою знавала, видела мельком на торгу в Новгороде. Она тогда еще в девушках ходила.

- Ты матушку мою знала?!!

- Захарья сказала видела. Захарья не сказала знала. Я тогда еще пешком под стол ходила. Ну, или типа того. Чудны дела твои господи…

Больше она на эту тему не говорила, как я не пыталась ее окучивать. Только смотреть на меня как-то странно стала, исподтишка так посмотрит, и быстро глаза прячет, если я замечу. Бес ее поймет, что у нее там в голове варится. На заре следующего дня пирогов заквасила, печь так, и пыхала жаром день, да ночь напролет. Неум просто счастлив был, дождался своего звездного часа.

 И начала она в меня эти пироги днем и ночью пихать, я уже думала, как не помру, то точну тресну от счастья-то от такого. Чан с зельем остыл, загустело зелье. Она смесь эту и в питье мне добавляла, и в волосы втирала, что-то шептала, приговаривала. Я в этих ухищрениях женских никогда сильна не была, но недели через две стала явно замечать, что волос у меня на голове прибавилось, и росли они просто как грибы после дождя. Мало того, у меня появилось ощущение, что одежка мне стала тесна, особенно в душе давление возникло. Лицо округлилось, щеки порозовели, и нос как-то даже уменьшился.

- А что же я раньше-то такой шклевотиной была?

-  Тягаешься с котами, да псиной этой брыдлой. Все глисты твои, сказывала ведь, чем слушала? А папаше, пади, не до тебя было. Я отвара тебе от паразитов дала, на лад все и пошло. А Былхоста твоего вонючего помыть надо, весь лес мне уже засмердел!

- Это вряд ли. Он мыться страсть, как не любит.

- Я займусь этим. А ты кликни Неума, да по грибы сходите.

Я любила собирать грибы, да только где их в такую погоду взять-то? Они ведь дождик любят, влагу. Но делать нечего, ослушаться мне не хотелось. Ведьма все же, еще превратит в паукана какого, или в ящерку. Тьфу, тьфу! Взяли мы с Неумом короб берестяной, и пошли прокорм добывать. Весь лес обошли, ноги уже гудели. Нашли пару сморчков, а когда уже возвращались, Жмурик стойку сделал на кочке, в болотце небольшом. Я говорила? Жмурик еще и грибы искать был мастак.

Я легче была, еле ступая по зыбкой почве, добралась до нужного места, там грибов этих целая россыпь была. Нарвала я их в подол рубахи, и поплелась обратно, рискую каждую минуту в топь свалиться. Но ничего, пронесло.

- Поганки-то хуже Былхвоста воняют, - втянув шумно воздух, заявил Неум.

- Кто его знает, что это такое. Я их раньше не видала никогда. Давай у Захарьи спросим, с чем их едят.

- И то правда, может она ведает…


- То, что надо! – довольно заявила ведьма, когда мы вернулись, - Вы пока, детишки, пирогами-то побалуйтесь, а я тут своим займусь, колдовским.

Насадила она грибы на травинки, сушить в теньке повесила. А Жмурик, прям, как спятил, лезет к этим грибам. Мяу, да мяу! Через три дня сняла она низки, грибочки те в мелкий порошок в ступе растерла и в трубку забила. Сразу радостная такая стала, но потом что-то призадумалась.

- Который день сегодня?

- Шестой, от начала июля.

- Пойдете ночью на поиски папоротника. Дуракам всегда везет, может, и отыщите цветок заветный.

- Да, как же, Захарья? Папоротник спорами сеется, откуда цветам взяться? Сказки это все.

- Уж больно ты умна, как я погляжу! Я тебе ведьма, или куда?! Пойдите и сыщите! Ночь на Купала близится. Забили вам головы верой бесовской. Своих богов чтить надо, своих. Волхвы-то русские по всему миру ее разнесли за горы рукотворные, за моря ледяные. Что башкой-то пол пробивать, просить у того, кто рабом тебя нарек? Капища древние разорили, земля родная могилами богам стала. Ох, и воспрянут они однажды от сна тяжелого, воспрянут! И молнией Перун поразит каждого, кто отрекся от веры истинной!

И в гневе подняла она руки свои к небу, и сжала кулаки так, что аж пальцы хрустнули. И потрясала она кулаками в ярости бессильной, словно проклинала тех, кем вера была поругана, а в небе чистом молния блеснула. Каак шарахнула! Раскат грома был так страшен, что я аж присела. Неум перекрестился.

- Это знак! Идите туда, куда молния указала! – приказала она.

- Прям щас, что ль идти-то?

- Прям сейчас!

Шли мы долго, молния-то чуть не в горизонт ударила. Как же место нужное найти? Но не ошиблись мы в направлении. Скоро дымком пахнуло. Уже темнело, когда мы вышли через лес к заводи тихой. Молния угодила в дерево сухое, старое такое, корявое дерево. Высоты, наверное, немалой было, но когда мы проходили мимо, оно уже углями тлело. Как дальше-то при такой жаре пожар не пошел? Трава везде сухая, так и разбежалось бы пламя во все стороны. Жмурик зашипел опасливо на угли, но пройтись по ним не осмелился.

- Никакой он не колдун, точно, - глядя на трусливого кота, разочарованно констатировала я.

- А че, так бы по углям пошел?

- Запросто.

- А ты б так могла?

- Что я, больная что ль на всю голову?

В заводи плескались лягушки, ловили мошкару. Даром, что вечер, все равно жарко было. Неум скинул рубаху и пошел собирать хворост, пока еще не совсем темно было. Ох, и здоровый он, Неум-то. Было бы с мозгами все в порядке, девки бы за ним табуном бегали. Ну, или если за душой, хоть что-то было, и так бы сошел. Я раздеться постеснялась, ведь ничего кроме срачника на мне не было. Жмурик углубился в созерцание первой смутной капли в темном небе, любил он это дело. Звезданутый был на всю катушку. Былхвост шумно внюхивался в свежевырытую яму, копал, и опять внюхивался. Может, крота искал, а может, запах денег пытался уловить. Тоже ведь не дурак, пади, тоже мечтал о чем-то. Когда-нибудь он пророет землю насквозь, может к тем самым рукотворным горам и выведет.

Неум принес охапку хвороста и сухих веток, ловко развел костер. Стало так хорошо, прям, словно благодать снизошла. Как предок далекий, я зачарованно смотрела на огонь, а рядом вонял мой верный волк. Я улеглась на землю, и, пожевывая травинку, уставилась в небо, а Неум пошел искупнуться, мокрый весь от жары был. Крякнув от удовольствия, он с шумом плюхнулся в воду. Плавал он лучше любой утки, подолгу из воды не вылазил. Силушка у него богатырская, как махнет рукой, так сразу пол реки переплыть может.

- Глянь-ка, Жмурик, вон еще одна вылупилась.

- Мяу, - мудро вторил котей.

- А ты заметил, что и звезды по одной не сияют?

- Мяяя.

- Вот как присмотришься, так и видно, что каждый звезды по паре. Видать бог всем пару дает.

- Мя.

- Или потому что я косая, все в глазах-то двоится, - горько вздохнула я.

- Мя.

- А еще вот так присмотришься….

Не успела я окончить свои разглагольствования, как раздался жуткий душераздирающий вопль. Я аж прям так и подпрыгнула на месте. Неум мчал по воде, как святой. Морда со страху вся перекошена, глаза на пол лица и волоса дыбом. Я понять-то ничего не могу, сом-людоед, что ли на него напал?! Выскочил из воды, словно черт за ним гнался. Орет, перстом во тьму тычет.

- Что?! Что?!!!

- Русалка!

- Ты что, Неум, грибов ведьминых поганых объелся?!!!

- Точно тебе говорю!!! Она ко мне подплыла и молвит…

- Ну, так как насчет перепихнуться? – молвило нечто, подплывая к берегу.

Бляха муха, и, правда, русалка!!! Вся в татуировках. Волосы длинные, спутанные. На голове венок из цветов речных… и хмельным на милю тянет. Меня, прям, оторопь взяла! А пока я стояла, раззявив рот, еще несколько таких же подплыло. Неум за меня спрятался, место интимное мною прикрыв.

- Ну что уставились-то? Пить будем? У нас и медовуха с собой.

- Ммм….

- Да, ладно, не боись! Ночь сегодня такая, куражу хочется!

Русалки были пьяны в кизяк, но что-то мне подсказывало, что плохого от них ждать не стоит. Да и любопытство бдительность мою сморило.

- И хвосты у вас есть?

- А то! – перевернувшись на спину, она покрасовалась хвостом.

- Краса-то, какая! – прошептала я, зачарованно уставившись на русалочье достоинство.

- Дааа, - поддакнул Неум, таращась на грудь.

- Да ты тоже ниче, - парировала вторая русалка.

Я прям так и растаяла. Впервые слово доброе в свою честь услышала. Подружились мы быстро, медовуха поспособствовала. Их всего было пять, пять сестер. Коля, Толя, Доля, Воля и Соля. Неум поначалу с опаской к ним отнесся.

- Че вам, своих, что ль мужиков не хватает? – буркнул он, присаживаясь на землю позади меня.

- Да ну их, скучные они. Им бы все дома сидеть, да размножаться. Вечно непраздные.

- Как это?! – спросили мы с Неумом в один голос.

- А у нас же мужи детей вынашивают, наподобие морских коньков. Все нянькаются, нянькаются. От бремени разрешатся ведром ершей, и ни шагу из кущей. Гы гы гы.

- А Это как?

- А у нас это дело по договоренности. Можем и так и так. Обычно они под нами.

- Вот они у нас где! – поддакнула Воля Коле, сжав кулак.

- Ну, надо же, как у вас все интересно! – изумилась я.

- Все не по-людски как-то, - буркнул мой приятель.

Он не сразу проникся доверием к нашим новым знакомым. Сначала все как-то поодаль держался, но потом, вкусив медовухи крепкой, осаду снял, раздобрел, повеселел. А полночь близилась…
Неум зашел в воду, приспустил портки.

- Э! Э, ты что делаешь-то? Тут же девы, - пристыдила я его.

- И то, правда, - смутился он и пошел в лес.

Былхвост поплелся за ним. Пристроившись в кущах, Неум приспустил портки и принялся за дело. На лице его появилась блаженная улыбка. Прихлопнув комара на бычьей шее, обернулся. Былхвост, до этого шумно рывший под кустом, как-то странно притих. В кущах лесных, в зарослях папоротника мерцал звездой волшебной, цветок редкостный. Неум так и обомлел. Надо же, такое везение! Но он и глазом не успел моргнуть, как Былхвост, громко чавкая, сожрал цветик заветный. Вильнув обрубком хвоста и облизнувшись, пес захромал на берег.

- Вот ведь черт! – почесывая пятерней в буйной шевелюре, прошептал Неум.



- Вас только за смертью посылать, - мрачно приветствовала нас ведьма. – Где всю ночь шлялись?

- Так ты ж нас сама послала незнамо куда!

- Где цветок заветный?

- Нету, - сокрушенно развел руками Неум. – Всю ночь искали, все ноженьки до крови истоптали.

- То-то я и гляжу, перегаром за версту несет. Значит, нету?

- Нету, нету.

- А это на шее у тебя что? Засос что ли?

- Не, не. Это я комара давеча прихлопнул, размазал видать.

- Надо кобелей твоих помыть, а то завоняли мне тут все.

Дала она Былхвосту сон травы. Не сразу его сморило, он еще копал некоторое время под раскидистой старой елью.

- Хватит там рыть-то, и так на соплях держится! Того и гляди рухнет!

Былхвост словно прислушался к ее словам, зевнул смачно и захрапел, прям под лапами тяжелыми. Захарья тем временем в корыте деревянном отвар из мыльного корня и трав душистых развела. Авось пронесет, вода теплая, может во сне и не заметит, что над его натурой  так вероломно надругались. Затащили мы его, спящего, в корыто и принялись мыть-стирать, что есть мочи. Да то ли сон трава была просрочена, то ли… в общем, не успели мы свое дело подлое до конца довести, Былхвост очнулся, да как даст деру! Весь в пене, точно овца белая, мчал так, словно за ним хозяин прежний с тесаком гнался. Пришлось его искать идти, неровен час, еще покусает кого от злости.

Помчались мы с Неумом по тропе, хлопья пены примечая. Добежали уже до дуба старого, сами все в мыле были. А под дубом тем сидит наш пес и чешется остервенело. И тут появляется мужик… с топором. Вот повезло-то! Мужик как заорет: « Бешанный!». Да как начнет топором махать, на Былхвоста наступать. Я уж и кричала ему, чтоб он топор-то опустил. И по-хорошему уговаривала, и по матушке. Неум на Былхвоста бросился, да где там! Он же весь в мыле, скользкий весь. Мужик понял, что кранты ему сейчас будут, да как кинется к дубу! Так и забежал на него.

Леший его знает, как оно это у него получилось, ибо древо то ширины необъятной было. Мы пса своего сумасшедшего изловили, наконец. Неум его в бублик скрутил, и на руках к лачуге понес, а Жмурик возле дуба остался, все круги наматывал. А мужик тот потом на суку три дня еще просидел, слушая байки кота странного. Руки ноги у него одеревенели, голова кругом пошла, так и рухнул мужик с дуба.





Я вот все думала. Вот ведь у птиц крылья свои, они к ним привычны с рождения. Может и Жмурику надо время дать, чтобы пообвык. Надо какой-то материал придумать, чтобы крылья полегче были, да попрочнее. Захарья тут туалетами моими занялась, говорит, что в таком срачнике как я хожу, одни подсрачники на уме. Так и врезала бы мне. Пошарила она в сундуке и задарила мне платье атласное, поволокой с золотой нитью отделанное. Красиво. Наколола я лучин подлиней, сделала из них каркас прочный, обтянула тканью дорогой, заморской.

- Ну, ты и дура! – констатировала Захарья, увидев кота с новыми роскошными крыльями.

Жмурик видать уже привык к моим опытам, сильно сопротивляться не стал. Знаю я его душу подлую, это он при мне был паинькой, но лишь отвернулась на миг, как он попытался избавиться от летательного аппарата новой конструкции. За что и получил кулаком по головушке. Сидел долго в кустах, очухивался, потом опять свое мя завел. А жара стала еще невыносимее. Вечер уж, почти стемнело, а дышать нечем. Но вдруг…кап... кап...

Первые тяжелые капли упали на землю, а за ними словно небеса разверзлись. Налетел ветер с силой яростной, гром грянул неистово. Мы еле успели забежать в лачугу, а снаружи начался настоящий шабаш. Видать, Перун хлебнул лишнего. И тут меня осенило! Жмурик! Его же ветром унесет!

- Стой! Стой, оглашенная! – кричала мне вслед ведьма.

Но было уже поздно. Раздался оглушительный треск, и дерево, подрытое нашим недоделанным кладоискателем, рухнуло прямо на меня. Да как раз по башке и угодило, видать богу не понравилось, что я животину тираню, той же монетой мне отплатил. Я стоять-то на ногах осталась, видать удар вскользь пришелся, но сознание как-то помутилось, поплохело мне. Неум меня на руках в лачугу отнес, положил на стол.

- Етить-колотить! А ухи-то где? – ахнула ведьма.

- Одно вроде есть, а второе вот.

Захарья в растерянность не впала. Взяла иглу серебряную, нить шелковую из одежды выдернула.

- Хоть бы не перепутать, - в раздумье молвила она, разглядывая оторванные уши, - Так, что ли?

Ловко орудуя иглой, ведьма накладывала стежок за стежком. Когда дело было закончено, крепко накрепко завязала платком чистым.

- Спи, сердешная. А ты курицу черную неси, будем богов задабривать. Авось и выживет.

- А на кой богам курица-то?

- Молчи, упырь! А то я сейчас тебя в жертву принесу, давно они кровушки человечьей не вкушали.

Неум носом хлюпнул, видать  жалко себя стало, и поплелся за курицей. Несушка, словно почуяв неладное, никак не давалась в руки. Пришлось приложить немалые усилия, чтоб выловить ее из зарослей бузины. Даже курица глупая, и та жизнь свою без боя отдавать не спешила, а Васька из-за принца своего готова была с самым заветным расстаться. Вот ведь, что любовь окаянная с людьми делает.


Захарья курила трубку.

- На-ка пыхни, пока я делом займусь. Тебе не помешает.

Пока он гонялся за будущей жертвой, ведьма сильно изменилась. Одежда сейчас на ней была богатая, и где только взяла? Кика на голове звенела подвесками хрустальными, волосы под ней гладко в косу зачесаны, сплетены туго. Неум аж остолбенел, когда увидел ее, и чтобы скрыть свое смущение жадно затянулся трубкой. Одна затяжка, другая…Захарья, вдруг, преобразилась еще более чудесно. Помолодела, прям, диво, да и только.

- Ты только сильно не увлекайся, - предупредила ведьма, перерезая курице горло, - Штука сильная. Будем по-фрикански колдовать, по черному. Слыхал о магии фриков?

- Дааааааа….., - с обожанием глядя на новоиспеченную молодуху, молвил Неум.

- Чего?!

Захарья на миг замерла, потом медленно обернулась.

- Ты что, все выкурил?!!! – подозрительно прищурив глаз, вопросила она.

- Даааа…

Я не сильна в магии Вуду, только на утро, Неум проснулся с больной головой, голый и под ведьмой. Не знаю, как уж они там колдовали, но одежда их, изодранная в клочья, валялась по всей лачуге, и даже слегка на крыше. Жаренная, местами обглоданная курица, вяло плавала в адском зелье, побулькивающем в котле.

- Мы, че, типа теперь вместе? – с ноткой ужаса  в голосе поинтересовался Неум, отползая в угол.

- Забудь, ничего не было! – парировала ведьма, поправляя съехавшую набок, кику, и в голосе ее звучал металл.

Она заявила это так твердо, словно пыталась вбить в его тупую башку эту мысль намертво. Потом как-то призадумалась.

- Слушай, а ты что, девственником был?

- Угу.

- Мда, вы пади грибочки-то эти на болоте собирали?

- Угу.

- Сопляк, упырь и младоумен суще. Недурно, недурно. Для моих-то годов. Ладно, будем считать, что вы больше мне ничего не должны. Только никому ни гугу, понял?

- Угу.

- Заруби себе на носу, ничего не было! Понял?!

- Угу.

Неум все понял, и этой же ночью у них опять ничего не было, и следующей тоже. И днем ничего не было, и вечером, и так вплоть до того дня, когда я пришла в себя. Оставаясь в неведенье блаженном о том, что произошло, я с удивлением обнаружила, что Захарья каким-то невероятным образом посвежела, плечи расправила, и главное, блеск такой в глазах появился. Видать девственность моего приятеля сыграла с ней интересную шутку, но я-то этого не знала, и по простоте душевной, приписала метаморфозы, чудесно  восстановившемуся зрению. Хотя ларчик проще открывался, от сильного удара косоглазие мое приказало долго жить. Мне же она заявила, что с сегодняшнего дня займется воспитанием Неума вплотную, будет пению его обучать, голос ставить. И должна признаться, что опыт этот Неуму в будущем весьма пригодился. Но об этом потом.

А сейчас я радовалась жизни, и отражение в воде стало ко мне более лояльным. Уши приросли и больше не торчали, благодаря художественной штопке крестиком. Глаза больше не косили, да и волосы заметно отрасли. Радуясь такому чудесному преображению, я отправилась спать. Хотя и велик был соблазн, заглянуть на ночь глядя, в серебряное зеркальце, я все же решила дождаться утра. А вдруг мне все это снится? Ближе к полуночи меня разбудил какой-то неясный шум, доносившийся с огорода. Спросони ничего не разобрать. Прислушалась, не воры ли?

- Эх, ухнем! Еще ухнем! – басил Неум.

- Дубинушка ты моя! – вторило ему женское сопрано.

Я повернулась лицом к стене, заткнула уши пальцами.

- Блин, чего они там распелись-то? Время за полночь, что им неймется? – недовольно

пробурчала я, переворачиваясь с боку на бок.

- Вот уж кому медведь на ухо присел, - уже засыпая, съехидничала я.




Сегодня снова началась жара. Земля после дождя почти высохла, взошли травы высокие. Собирая по дороге душистые цветы для венка, мы медленно плелись по дороге к дубровнику. Захарья набелила мне лик мукой, щечки свеклой накрасила для пущей свежести. Щечки мои минут через десять почернели, свекольный сок высох, но я-то этого не видела. Иду себе, царевна.

- Хорошо-то как! – потягиваясь всем телом, пробасил мой приятель.

- Да, хорошо жить, - поддакнула я, одевая, венок на голову.

- А хорошо жить еще лучше. Гы гы.

- Ой, гляньте-ка, у кого мозга шевельнулась. Сам придумал, аль слыхал где?

- Слыхал, гы гы.

В ветвях чирикали птахи. Былхвост, по-щенячьи весело резвился неподалеку, таская за хвост крылатого Жмурика. Кот в образ новый вжился, шелковые крылья ему уже не помеха. Вдруг, откуда ни возьмись, на тропе нарисовался мужик… тот самый, с топором. Я даже пискнуть не успела, как Былхвост бросился в атаку. Мужик выхватил топор из-за пояса, да как заорет!

- Не надо! Я сам!! Я сам!!!

Как замахнется! Да как всадит себе топор в башку! И убежал…

- Вась, че это с ним? – в изумлении прошептал Неум.

Я лишь плечами пожала, сама ничего не поняла. И вот идем мы дальше, а из кустов еще один мужик вырисовывается. Странный такой, косорылый, и кривой на один глаз.
Озирается все, через плечо поплевывает.

- Детишки, вы здесь мужика с топором в голове не видели?

- Не, не.

- Точно говорят, места гиблые. Покойники как за здрасьте шляются, - дико зыркнув на меня, заявил он и исчез, как сквозь землю провалился.

- Вась?

- Не знаю! Вы все мужики чокнутые какие-то!

Мы на всякий случай еще в кустах пошарили, нет никого. Былхвост как всегда разошелся, душеньку отводил под старой рябиной. Неум позвал его, толку чуть.
А нам вообще пошевеливаться надо было, Захарья до заката велела жуков-единорогов набрать, да и вообще здесь стало как-то неспокойно.

- Ну, сейчас я ему задам! – разозлился новоявленный баян.

Я уже на дорогу вернулась, жду его, когда слышу, зовет.

- Вась, смотри. Вот за чем он приходил-то.

В свежевырытой яме лежал сундук, оббитый железом. Небольшой такой сундук, но вместительный. В петлях замок пудовый, но ржавчиной еще не тронут. Видать не так давно в земле лежит. Неум пару раз по нему камнем стукнул, дерево и треснуло, а там…

- Мать честная! Да здесь сокровища, которые не снились и купцу!– прошептала я, не веря собственным глазам.

А там злато пригоршнями, алтыны серебряные. Камни дорогие, да украшения всякие. Меня, прям, оторопь взяла, а Неум дурак дураком, но на сей раз смекнул быстро, что к чему. Вспомнил он про цветок заветный, сожранный нашим псом на Купала. Я-то в смятении была, ясен пень это клад разбойничий, а как хватятся они его, искать начнут, то нам точно несдобровать.

- Кто нашел, тому и надо! – развеял он мои сомнения.

Довольно крякнув, он закинул сундук на плечо и бодро зашагал к дороге. Я за ним едва успевала, а ему все нипочем. Все же к дальнему дубровнику сходить надо, а то без жуков вернемся, огребем по полной. Управились мы скоро, да на пути обратном, Былхост пещеру тайную обнаружил, и снова копать начал. И снова меня Неум зовет. Заползаю я в эту пещеру, не видно не зги. Глаза к темноте привыкли, пригляделась, стоит. Еще один сундук стоит! Я прям, опять глазам своим не поверила. И обуяла меня жадность, видать и мне этот порок не чужд был. Да и Неум масла в огонь подлил. Глаза аж пекельным огнем светятся, слюни так и текут от вожделения.

- Неум! А сундук-то старый! Никак самого Кудеяра клад?! – с благоговейным ужасом, прошептала я.

Не стал друг мой вдаваться в подробности, схватил он второй сундук за ручку кованную, и поволок за собой. Ибо этот сундук и ему не под силу было на плече тащить. А Неум красный весь, пот так и льется, и борона за ним глубокая остается. И я за ним, в подоле жуков этих тащу. Уже близко лачуга была, почти рукой подать, и мы считай дома. Сейчас как засядем денежку-то считать, так и до утра не управимся. И вдруг слышу я крик истошный.

- Караул!!! Домогаются!!!

Неум кинул поклажу свою, дерево с корнем выдрал, да как кинется на крик. Я за ним, время  для раздумий не было. А во дворе мужиков полно, схватили они нашу Захарью, да в кусты тянут. Та криком кричит, кусается, проклинает всех, на чем свет стоит. Разбойники все как на подбор коренастые, вонючие…  и топорами размахивают. Как в воду глядела, вычислили они нас как последних дураков, и пару часов не прошло. Как взмахнул Неум дубиной своей, так враз душегубов десять и смел.

Как взмахнул второй раз, так и того больше. Так озверел, что мне самой страшно стало. Я его никогда таким лютым не видела. А тут уже и Былхвост подоспел, в пене весь от злобы лютой. Жмурик в рожу то одному, то другому вцепится. Враз зрения всех лишал. А ко мне здоровый такой бугай привязался, рожа поганая, вся в оспинах. Осклабился, надвигается, словно тень черная. А я тоже не лыком шита, как запустила в него пригоршню жуков. Они ему за шиворот попали. Начал он извиваться как гадюка, жуки лапками-то щекочут. Тут и Неум на выручку подоспел. Мне, правда тоже от него перепало, так ниже спины мне угодил, что и батюшка мой меткости такой позавидовал бы. И победили мы супостатов в бою этом честном. Неум всех их прибил, всех до одного. Захарья, еще дрожащая от испуга прижалась к нему, в глаза заглядывает.

- Витязь ты мой яхонтовый. Спаситель, касатик ненаглядный!

И взрыднула у него на груди. Я этот момент как-то упустила. Почему? Да потому, что и с нашей стороны были потери. Видать, Неум дрыном-то, когда своим размахивал, замочил Жмурика моего, и сейчас его легче было закрасить, чем отскоблить от пенька. Так вместе с крылышками шелковыми и остался. Друг…

- Прости, Вась. Может еще обойдется?- покаялся здоровяк, и крепко сжал мне плечо.

- Че обойдется-то? Вона как ты еще расплющил, ни одной косточки не уцелело. Нет, не вернется он больше к нам. Котик мой.

Похоронили мы Жмурика верного, вместе с пеньком и похоронили. Поплакала я над могилкой его. А Неум тем временем всех разбойников убиенных собрал, в яму бросил. Сверху хворосту с горой накидал, дров подсыпал. Захарья к тому времени от испуга отошла, в ярость впала. Как закричала голосом пронзительным, запричитала. Руки в небо вознесла, и проклятия, что на ум пришли, так и выплеснула. Гром грянул, молния сверкнула, и прям в кучу хвороста над бандитским могильником ударила. Я присела, Неум перекрестился. Потом как возбудится. Как начал кричать.

- Отомщу! Всем отомщу! Кровушкой своей  клянусь!

Схватил нож острый и начал себе руки полосовать. Что к чему? Кому он мстить собирался, не понятно. Я даже про кота своего убиенного забыла, повисла на нем, пытаясь утихомирить. Захарья на помощь подоспела вовремя, вдвоем едва управились с ним, здоровый ведь как черт.

- Какая тебя муха укусила, чего ты так разошелся-то? – осматривая его руки, поинтересовалась ведьма.

- Бес попутал.

- Ты, припадочный, ты какой стороной нож-то держал?

- В смятении был, не помню.

- Ну-ну, - буркнула ведьма, покачав головой.

Руки были целыми и невредимыми. А хворост тем временем всполохнул, и горел огнем жарким. Черный дым от лапника повалил. Пора было сматываться отсюда, разбойники остальные в любой момент пожаловать могли. И двинули мы по тропам едва заметным, заметая след глубокий от сундука тяжелого.  Шли долго, почти до заката. Неум совсем упарился, изнемогал под тяжестью сокровищ. Тогда мы решили, что сундук большой мы до лучших времен закопаем, потом вернемся за ним. Пока совсем не стемнело, у заставы затаились, а под покровом ночи в город вошли, никем не узнанные.

На окраине Захарья с хозяином договорилась, сняла за монету малую хибару- развалюху. Там несколько дней могли мы жить без кручины, да печали. Наутро Захарья в город отправилась, выменяла височные кольца, да монисто жемчужное на деньгу и еды принесла. Мы с Неумом отсыпались после бурной ночи.

Проснулась я с приятной мыслью, мы ведь теперь богачи. Потянулась всем телом, и тут пронзительная мысль обожгла меня как клинком раскаленным. Царевич! Душа, прям, так и заныла, и сразу печаль настала серая. И деньги не в радость стали. Вот ведь и богата, и почти красавица, а радости-то нет, одна кручина. Захарья вернулась пополудни, снеди вкусной принесла, платье новое. Мне даже сапожки красные добыла.

- Вась, кушать-то иди! – весело позвал Неум, облизывая пальцы. – Разносолы, прям, жуть вкусные.

- Не хочу я есть, Неум, - горестно ответила я, и вышла из хибары.

Захарья с Неумом, молча проводили меня взглядом, переглянусь.

- Все по принцу сохнет, - горестно вздохнул он, откладывая ложку.

- Надо что-то с этим делать, - барабаня пальцами по столу, поддакнула ведьма, - не возьмет ее принц замуж. По любому не возьмет, роду племени она не того. Хотя…

- Мабуть, все-таки зелья приворотного?

- Мабуть и зелья. Тогда мне мабулаторию организовать надо.

- Чаво?

- Деньги- то отмывать как-то надо? Надо! А то не ровен час, кто нос свой сунет. Почему, да откель богатства у них несметные. А как грамоту с печатью спросят?

- А?

- Вот тебе и а. Есть у меня мысля одна. Открою-ка я избу - гадальню.

- Дык, сразу все поймут, что ты ведьма.

- Правильно ты трактуешь, Неум. Только и я не лыком шита. Я туда человека своего посажу, типа колдун будет. Сны вещие разгадывать, ворожить, милости прошу.

- А, ведун! Так, где ж своего-то взять?

- Ведун, звездун, а денежки-то на что? За три копейки любой удавится… тьфу, согласится! Понял?

- Неа.

- Вот, а я тогда колдовать смогу, руки-то развязаны. А кто спросит, с нас взятки гладки.
Какой такой колдун,  мы тут ни при чем. Мы у него только на побегушках.

- Какая же ты умная, Захарья! – с благоговейным ужасом, пролепетал Неум.





Я знала, что все надежды мои напрасны, но как душе это втолковать? Ох, и горько мне было, прям мед не в радость. Одежку новую примерила, в лужу посмотрелась. Прям, дева, блин,  красная. А на кой она мне теперь, красота-то эта? Ни кола, ни двора у души моей. Но Захарья мудрая была, видела она страдания и безысходность мою, и решила она по-своему.

 Семь ден с утра куда-то уходила, возвращаясь лишь под вечер, а восьмого дня вернулась в плохом расположении духа. Говорит, видела разбойников тех на привозе, злые, по сторонам глазами так и шарят. Ну, не тех убиенных, других. Нутром, говорит, почуяла какого они роду племени. Надо, говорит, облик свой менять. И еще сказала, что купила на окраине города дом неплохой, сторговалась недорого, чтобы подозрения не вызывать. Мы туда и перебрались.

Днем она огонь в очаге разводила, делом своим занималась. А я все по лесу бродила, ягоду собирала. Это отвлекало от мыслей печальных. И вот однажды я набрела на поляну красивую, так хорошо там было на солнышке полежать, пожевывая травинку. Ходила я туда часто, даже без Неума, он теперь больше песни петь с Захарьей оставался. Вроде, малость полегчало мне, голова снова в нужном русле заработала.

На земле сырой часто я крылья рисовала веточкой. Вот чую, вроде в правильном направлении думаю, да где-то ошибка в моих планах закралась. Ох, мать сыра земля, где ж мне ума взять?! Знания  за деньги не купишь, это надо в страны заморские к мудрецам ученым на поклон идти.

Захарья снова в чане что-то варила, нашептывала. А мне все равно было. Хоть должна признаться, удивлять она меня не перестала. Накатала из смолы шариков, ну, точь-в-точь какашки заячьи, ела дрянь эту несколько дней. Потом снадобьем волосы вымыла, и они как в девичестве темно русыми стали. Прям помолодела она лет на двадцать. Хотя, должна сказать, что меня и раньше смутные сомнения одолевали. Такое ощущение, словно она сознательно уродовала, старила себя.

Однажды застала ее за тем, что она голову мукой посыпает. Говорит, типа мучкой оно сподручнее. Все время так и ходила, словно седина у нее обильная. Горбилась вечно.  А теперь глиной белой лицо напудрила, в общем, и не узнать ее. Это я к тому, что мы теперь в городе появляться неузнанными могли. Платье новое, все по моде, а раньше-то деревня деревней были. Да меня в город-то нешибко и тянуло, мне поляна моя ближе была, спокойно так там. Но Захарья не сдавалась.

Просыпаюсь как-то рано поутру, она велела мне и Неуму себя в порядок привести. День был будний, потому народу не сильно много. Можно, наконец, и на люди выйти. Неум точно фазан разоделся в пух и прах. Нравились ему шмотки дорогие. Оно и не мудрено, всю жизнь в лохмотьях проходил. Я сапожки новые надела. Каблуки там, ходить непривычно.

И вот мы уже в городе. Там по-всякому. Есть и терема за забором высоким, но их с улицы почти не видно. Если только в дырку на заборе, изловчившись заглянуть. Есть и вообще жалкие избушки, а там грязно, просто жуть, но это уж совсем на окраине. Народ весь такой нервный, злой. Щерятся друг на друга. Терема есть стрельчатые, а есть и с плоской крышей, крытой простой соломой, но, в общем, впечатление не самое приятное. Прям, так и давит, так и давит.  Ближе к центру и девы в красивых одеждах попадаться стали. Важные такие, и все орешки плюют. Ну, может так и надо?

- Смотри, Василиса. Сейчас терем царский будет. Там такие хоромы, что смерду и не снились.

Встрепенулась я. Неровен час, солнышко свое ясное увижу. Хоть одним глазком взглянуть. Да не срослось, сегодня, видать, чудеса не ко времени были. Зато к нам какой-то отрок привязался, да такой назойливый, спасу нет. И щебечет, и щебечет, вот язык-то без костей. Шлында какой-то, чумазый, да еще и рожей не вышел, но такое трепло. Вот ведь прилип-то, прям как банный лист к мягкому месту! Говорит, вижу, вы не местные, за полкопейки город весь покажу, лавки самые интересныя, да места злачные. Мне-то оно, вроде, как и не к чему, но Захарья его услугами заинтересовалась. Пока он нас по улочкам водил, все приглядывалась к нему.

- Вижу, языком молоть ты мастак.

- А то! Я еще и на тарабарском могу, - хвастался оборванец.

- Звать-то тебя как?

- Ейко.

Мог бы и не говорить, и так видно. Башка как яйцо.

- А как, насчет, ко мне в услужение?

- А ты не сильно стара для меня, тетя?

- А ты не слишком размечтался, сопливый? Ты рожу-то свою видел, ягодка?

Быстро сказка сказывается, да и дело недолгим было, сговорились они. Помог попрошайка этот нам избу неподалеку от торга найти, и мастеровых нужных сосватал. Так что через три дня в нашу избу-гадальню уже чуть не очередь спозаранку выстраивалась. Плут этот, колдун наш липовый, тип, ох и  скользкий был, но языком чесал так, что послушать любо дорого.

Величар, так теперь звали новоявленного лжепророка, смекалистым был, змей. Науку обмана постиг быстро, ибо был у него к этому дар особый. Так людей разводил, что без гроша в кармане уходили. Захарья велела продуктами не брать, ибо терем через неделю в гнездо бы превратился, одни яйца несли. Отмыли мы его, принарядили в тему. Захарья, знавшая толк, во всем потустороннем, в том числе и искусстве преображения, все свои чары применила. Прилизала ему волосенки гребнем частым, да только после этого вообще на идиота стал похож. Зубы верхние вперед торчат… идиот-грызун, да и только. Крысеныш каких мало. Колдовала она над ним, колдовала, но итог был неутешителен. Ну, да ладно, и так сойдет. Ведь в его деле, чем чуднее, тем ладнее.

Скоро слух по граду стольному пошел, что есть де чудо мальчик, что будущее предвидит и от недугов молитвой исцеляет. Вот, что значит серость-то! Что тут непонять? Пришел мужичонка тощий, последнюю копейку принес. Интересуется, справит ли к будущему лету сруб новый? Конечно, нет, откуда? А вот баба справная, да сытая. Вдова ремесленника интересуется, клюнет ли на ее телеса Прошка соседский? А чего бы нет, когда и телеса в порядке  и деньга водится. Ответ положительный, а за радость все вдвойне платят. Хорошо все у Чарки получалось, нареканий не было. Только вот что меня озадачило.

Как-то раз девица к нему лет о двадцати пришла, говорит, четыре года с мужем стараемся, а детишек все нет. Величар веточками-то помахал, серег липовых на уши навешал, и понесла ведь! Пришла через месяц поклоны бить, а мне и невдомек. Я до конца на исцелении не присутствовала, не знамо мне, может, Захарья длань свою приложила. Спросила я у нее невзначай, а она в отказ. Говорит, сила веры. Уверовала, мол, дева, вот и чудо тебе. И, кстати сказать, случай тот не последним был. Ну, да ладно. Лишь бы работало, да нам прикрытие.

К слову сказать, разбойники утихомирились, в городе появлялись редко. Но только Неум мог клюнуть на это, Захарья-то понимала, что они просто так дело это не оставят, сокровища свои за так не подарят. Это и ежу понятно, сундук, что первый нашли, их был. Знали ли они про вторую нашу находку? Ох, мало денег- тоще. Много, не знаешь куда с ними деться. Разбойник, он ведь как зверь, добычу нюхом чует. Ищет, рыщет, поживой грезит. Бросила она как-то раз кости, что-то не понравилось ей предсказанное. Нахмурилась пуще тучи черной, слова не вытянешь. Даже на Неума забила, песен их которую ночь не слышно.



Утро уже теряло свою призрачную прохладу. И сегодня день обещал быть таким же знойным, как и вчера. А я вдруг абсолютно четко почувствовала, как сквозь меня прошло холодное  дыхание осени. И солнце тоже, и дышать нечем, а вон ведь как. Все на свете остается неизменным. Прижавшись лбом к дубу, я пыталась впитать в себя хоть немного его мощи, хоть немного той жизненной силы, которой я так долго была обделена. Формы мои округлились, пришло какое-то новое чувство, а вот его природу понять я пока не могла. И матушки рядом нет, чтоб подсказать, и в голове сумбур.

Вот явись сейчас чародей какой взаправду, что просить, не знаю. То ли чтоб принц мой взглянул на меня ласково, то ли что б освободил меня чародей этот, от занозы в сердце. Ведь все как-то нескладно получается. Вздохнув, присела я под ветвями раскидистыми. И снова мысли покоя не дают. Ну, ведь вроде правильно все. Вроде вот-вот озарение придет. Аж зло меня взяло! Ну, вот ведь точно, крылья-то у птиц вот так растут, и хвост типа руля. Как же правильно это все в одну кучу сложить. И вновь я рисую на земле все тот же силуэт. Кажется, отгадка так близко, еще миг и все откроется.

- Вась!

Я аж подпрыгнула от неожиданности. Неум как чертик из печи нарисовался.

- Захарья сказала к терему подойти. Задумала она что-то.

Пока мы до дома дошли, пока переоделись, солнце уже за полдень шагнуло. Людей сегодня как на грех непролазно. К терему царскому путь долог был. Вот уже и крыша видна, и охрана, злая от жары у врат. Не успела я и глазом моргнуть, как нате вам! С грохотом распахнулись врата резные, и оттуда принц мой желанный вылетел со свитой. Я так варежку и раззявила, и посторониться не успела. Да еще каблуки эти как на грех. Сшиб он меня, конем и сшиб. Хорошо сапожки новые были, еще не разношены, так бы только они и остались на дороге стоять. Невесть откуда взявшаяся Захарья как закричала, как запричитала.

- Ой, божеж ты мой! Убили! Убили ребенка! Совсем убили!

Неум от горя волосы стал на себе рвать, землю ногтями царапать. Принц коня осадил и послал Вермяту, одного из слуг, узнать, в чем дело. Тот наклонился надо мной, самое ухо к устам приставил.

- Жива. Что орешь-то?!

Принц указом своим распорядился в терем меня отнести и лекаря прислал. Семья моя могла оставаться при мне, пока не поправлюсь. Неведомо мне было, по каким соображениям не бросил он меня вот так вот на дороге помирать, только прониклась я к нему еще большим чувством. У него еще и сердце добрым было. Тут и чародей не нужен, понятно, что заноза в сердце желанней. Вот дурище-то, невдомек мне было, что принц мой перед зазнобой своей покрасоваться желал, типа вот я какой хороший, какой великодушный, да сострадательный…но об этом потом. А сейчас мне не очень до любви было, болело все. Оно и не мудрено, вот так вот конем со всей дури переехать.

Лежала я в тоске, ребра ушибленные потирала, аж исхудала за эти несколько дней. Снеди мне с царского стола перепало, хоть поросята молочные с хреном, хоть севрюги, хоть осетров с икрой. Неум от души нажрался, а мне только пить хотелось шибко. Но понемногу в себя приходить стала. А как-то раз…дремала я…двери тихонько отворились, и вошел…он! Мне даже показалось, что марю я. Присел на край одра моего, за руку взял.

- Спи, чудесное дитя, - тихо сказал он, и коснулся чела моего устами.

Какие там ребра, я про них и думать забыла. Такая благодать снизошла на меня. Улыбка блаженная от уха до уха. Даром, что синяк на полрожи. Пади, видок у меня еще тот был, раз принц так расчувствовался. Поцеловал, и ушел. А когда он уходил, я себя на мысли странной поймала. Чей-то ноги у него как-то коротковаты…тьфу! Тут, можно сказать чудо свершилось, а в голову какая-то ерунда лезет! Тут же следом и Захарья на полусогнутых примчалась.

- Ну, что, был?

- Дааааа….

- Поцеловал?

- Дааааа….

- В уста?

- В лобик.

- Козел!

-?!

- Че-то магия моя не срабатывает. Жабы что ль несвежие были?

- ?!!

- А ты думала он сам по себе приперся? Ага, держи карман шире! Ты видела, какая его стерва окучивает? И еще полцарства баб в придачу. Конкуренция, поняла?

Ничего я не поняла, но одно ясно точно. За все в этом мире приходится бороться, и неважно, сколько раз тебя конем переехали. Важно, насколько у тебя после этого когти отрасли. Зло мне стало, зло. И решила я, что надобно мне постичь науку любви. Война так война!

На следующий день я уже хромала по двору, под ручку с Неумом. Много интересного узрела. Людей дворовых здесь было не счесть, все суетились по делам и вид имели важный, словно самому господу богу служили. Даже на черни одежда не драная была, чумазых вовсе не видать. Конюший важный, чуть ли не сам царь. Ключница Фетинья так вообще, словно царица-мать, ни на одной козе не подъедешь. Неум вводил меня в курс дела, уже успел ознакомиться с ситуацией. С нами пересеклась девка, здоровая такая, надменная.

- А, царский подкидыш, - презрительно хмыкнула она, разглядывая мой синяк.

- Это Крижанка, воеводы Костромы дочь. Сука редкостная. И тоже на принца глаз положила, - осведомила меня, подошедшая Захарья, и смачно плюнула ей вслед.

Ничего себе конкуренция! Да она же моего дорогого в первую брачную ночь своими репами удавит.

- Но это еще цветочки, - продолжала ведьма.

- Да куда уж там, цветочки?! Это же коровище! – в ужасе воскликнула я.

- Ты еще его зазнобу сблизи не видела, та вообще.

- Еще толще?! Когда ж она успела?!

- Не, та тощая. Но сука еще круче. Овечкой тонкорунной прикидывается, а сама…

Встреча с Самой произошла третьего дня. Вернее, это была ночь. Еще вернее, как раз полночь. Мне не спалось, вышла я свежим воздухом подышать. Рядом с конюшней сижу, вдруг вижу, Гордомил чешет, конюх царский. Отпустил он всю прислугу, да свечей несколько зажег. А зачем свечи? Опасно ведь, сена по колено. Думаю, сейчас конюшню закроет, ан нет. И нет его, и нет. Нет, оно-то конечно понятно, он завсегда при конях должон быть, но…и вдруг вижу, Зенона, царевна наша византийская в свете лунном является. Плащ на ней до пят, хоть и не холодно. И шасть тоже в конюшню.

Я-то и не сразу поняла, что это за видение. В щель пригляделась. Она плащ-то скинула и при свете свечи, волосы ее медью блеснули. Во, дела! Что это она там потеряла? А она на плаще не остановилась, следом и другая одежка наземь полетела. Разделась она до нага, да как кинется на Гордомила! У меня аж глаза на лоб полезли. Не стала я ожидать дальнейших событий, кинулась наутек, только пятки сверкали. А в темноте не видно ж ничего.

Налетела я со всей дури на что-то, грохнулась. Вставать, а не могу. Запуталась, точно русалка в сетях. А это что-то шипит на меня, рычит. Языком тарабарским так и сыпет. Я в толк не могу взять что это, от этого еще пуще испугалась. Высвободилась из сети непонятной, вдруг вижу, вроде как человек это. Только маленький, чуть выше пояса мне, гном что ли?! Весь в одежде бесовской черной переливающейся, со шлейфом. Нос как флюгер, глазенки крошечные, злобные. Ножонки короткие и тонкие колесом, панталонами обтянуты. Господи, что за нечисть такая?!

Примчалась в свою опочивальню, лица на мне нет. Захарья трясет меня, типа что случилось-то? А я слова со страху молвить не могу. Кое-как, с грехом пополам, рассказала ей, что приключилось. А она как заржет. Говорит, это Ираклий, фрейлин принцессы. Я уж про Гордомила-то сказывать не стала, ибо в чужую тайну проникла невольно, а за такую тайну и прибить могут. Ну, его, лучше язык за зубами держать.

И это был только первый день моей долгой дороги познаний. А потом каждый день нес в себе что-то новое, только успевай на ус мотать. Вчера к вечеру явился витязь из свиты, молвил, что принц меня на пиру видеть желает. Дар от царевича передал, одежду богатую парчовую, соболями отороченную. Захарья меня полночи дрессировала, как правильно вести себя на людях. В носу не ковырять, в репе не чесать, у котов царских блох не искать.

- И главное помалкивай, так умнее будешь казаться.

Да я бы и так молчала, рукава эти меня просто извели. Телепаются аж до земли, как рукой ни взмахни, кругом одни рукава. Это конечно, навыки надо иметь, в таком платье-то себя привольно чувствовать. Мне и есть-то, перехотелось, хоть столы просто ломились от яств.

Царевич в честь невесты пир закатил, не поскупился. Бояре сидели в два ряда, шубы на плечи наброшены, даром что лето. Злобно зыркая друг на друга, подсчитывали сколько роскоши в ушах жен, за противоположным столом. Рядом дщери на выданье, глаза потупив скромно, едва устами кубков касались. Красовались в жемчугах своих перед гостями знатными, женихов заманивали. Тостами сыпали за здравие да красоту избранницы, льстили.

Византийка сидела рядом с принцем, то ли кол проглотила, то ли как на сучок присела. На устах улыбка примерзшая, фальши полная. И что он в ней нашел? Фантик-то красив, но нутро поганое. Она вообще отмороженная какая-то. По крайней мере, на людях, ночью-то я ее другой видела. Гусляры, да ложкари в мастерстве управны были, у меня уже голова раскалываться начала от их трескотни. Меня одну пригласили, от этого еще сложнее было.

Разгуляево было в самом разгаре, когда принцесса изволили откланяться. Ага, видать на конюшню отправилась. После  русских-то солений, на сладенькое потянуло. Принц мой ясный натрескался медовухи, на смердов смотрел царственно-презренно. Оно и понятно, небожитель. А я смотрела на него, любовалась им, только перебрал он здорово. А душно было, и до ветру просто уже невтерпеж. Воспользовавшись случаем, я потихоньку слиняла.

Вышла во двор, все одно суета. Пошла прогуляться, мысли в голове так и кружили. А может и одежда неудобная, не привыкла я к роскоши к этой. Пока кустики нашла, пока рукава до кучи собрала, да на шее завязала. Ну, чтоб не обмочить случайно.  Сижу, журчу.  Опа, Гордомил идет. Царского коня с выгула под узды ведет. Я давай быстро рукава расшнуровывать, что б за делом моим не застукали. Хоть и  темно уж совсем было, но журчание мое он бы услышал. 

И полчаса не прошло, как он всех восвояси отправил, а следом и гостья ночная последовала. И только они свечи принялись гасить, Перелюб, солнышко мое ясное, по этому самому курсу зигзагами чешет. Что делать-то? Затрепетало во мне все, бросилась я ему на встречу, будто случайно тут прогуливалась.

- О, чудное дитя! – молвил принц, целуя меня в лобик, - Чувствуешь, как благоухает ночь?

- Да, фиалки ночные открылись.

- Я хочу тебе кое-что показать, - томно заявил он и повлек меня в конюшню.

- Сударь, может не так быстро? – уперлась я всеми копытами, ибо знала, что из конюшни только одна дорога-под венец, а он вроде, как уже засватан.

- О, дитя, мое. Ты жеребца-то моего видела? – совсем не по царски, почесывая в одном месте, поинтересовался он.

- Ну, как сказать, - испугалась я.

- Смагальд мой.

Ого, он еще и имя ему дал!

- Знаешь, сколько я за него злата отвалил?

- А, вы про этого, - успокоилась я, - Как же, сударь, вы же сами изволили меня им переехать.

- Ну, белый иноходец?

- Да, да, знатный конь.

- Эх, сейчас я тебя прокачу!

А сам на ногах еле держится, и как его без охраны отпустили-то! В общем, я еще полчаса побрыкалась, а потом все же согласилась. На лавочке под звездами с ним посидеть. Перелюб на воздухе свежем немного протрезвел и стал мне читать свои стихи. Вот как, он еще и поэтом был.

- Фиалки лиловые, розы красные…у меня сапожки новые, а у лады моей глаза прекрасные…

Ну, и дальше все в таком же духе, типа, целую в лобик, ваш бобик. Мда, поэт он был еще тот. Я видела в темноте черные тени, таки охрана была рядом, но они его не беспокоили, видно не впервой. Через час я уже одурела от высокой поэзии и с надеждой посматривала в сторону притаившихся витязей, но они не спешили меня спасать. Сам принц и спас. Запнувшись на полуслове, он сполз по лавке и захрапел, положив голову, мне на колени.

С одной стороны это было приятно, но если бы он был при памяти и понимал, что это именно я, а сейчас он меня от седла не отличит. Но с этой минуты дело сдвинулось с мертвой точки. Он стал частенько приглашать меня на прогулки с ним, на беседы. Угощал сладким, на подарки не скупился. Любовь любовью, но не такая уж я дура. Я очень быстро поняла, что уши мои влекут его гораздо больше, чем все остальное, включая и душу.  Принцесска его своим обществом баловала только в первой половине дня, во второй же у нее, как правило, начинала болеть голова и она уединялась в своих покоях.

Карлик же ее, просто исчадие ада. Это злобное творение имело особый дар, оно лезло везде, где нужно, а особенно где не нужно, и, умело вызывать скандалы на ровном месте. Интриган он был просто от бога. Я его опасалась, ибо у меня талантов придворных еще не было. Шнырял везде, все разнюхивал, в общем, еще та бестия. Но общество принца дороже. Хотя, чего греха таить, за время близкого общения, он меня до такой степени извел своими рифмами, что как только он открывал рот, мне уже хотелось волком выть.

Светлый образ слегка померк, и время от времени меня стали посещать смутные сомнения, но колесо уже закрутилась. К тому же, ну вот ведь никогда не бывает, что бы человек полностью плохой был, или наоборот, до конца хороший. Вот ведь, кажется, опостылел уже, а он вдруг с такой доброй стороны откроется, что и начинаешь бог весть на что надеяться. Когда он в рифмоплетстве не изощрялся, да про красоту свою на миг забывал, он и впрямь становился волшебством.

Зачастую мне казалось, что-то в нем отзывается на мой взгляд, словно я затрагиваю в нем какие-то потаенные грани, дремавшие ранее. Я видела это, я чувствовала. Душа моя была в смятении. Понять не сложно почему, мы ведь из разных миров. Это окружение, в котором он был воспитан, в котором вырос. И душа у него тонкая, добрая, и не глуп совсем. Да только интриги постоянные вокруг, девки сами на шею вешаются, выбирай какую хошь. Похоже, он уже всех перехотел, уже придумать не мог, чем бы еще себя взбодрить. Я-то совсем другая, открытая, вот и тянуло его на что-то свеженькое. Он словно заново открывал себя рядом со мной. Но его тяга к прекрасному... его стихи… ооой…


Неум с Былхвостом пошли на зайцев охотиться, косточки размять решили. Засиделись в лени, да праздности.  А я неспешно на поляну заветную отправилась, мне просто уже страсть как хотелось побыть в уединении. Захарья вся при делах была, дело ее гадальное процветало как никогда. Переодевшись отроком, я пошла по знакомой тропе. Что-то мне последнее время местные ухажеры просто проходу не давали, поэтому и маскировались. А ухажеры, они же все идиоты, платье женское, значит и полу женского, а как портки, так и не дотукают. Хорошо бы на дозор не нарваться, неспокойно стало в последнее время в этих краях. Иду, никого не трогаю, свои мысли думаю.

- Эй, пацан! Торг в какой стороне?

Я махнула рукой в западном направлении. Мелкий купчишка, видать вез свой товар на воскресный торг. Кляча старая под ярмом, еле ноги тащит. Гружен всякой рухлядью, а все туда же, в стольный его тянет. Телега уже мимо проскрипела, когда он меня окрикнул.

- Пацан, не хочешь котея на воротник купить?

- Нет, дядь, пришивать пока не к чему.

- А то смотри, неплохой котей. Мясной.

Я обернулась. Вот ведь душегуб окаянный, это какой же нормальный человек котов на пироги продает. Торгаш пошарил в мешке и вытащил… Жмурика! Я прям, встрепенулась вся. Схватила камень, да как запущу в душегуба этого поганого, попала. Он Жмурика-то и выпустил, а тот бежать сразу.

Котейка мой ненаглядный, я его еще полчаса по кустам искала, звала. Видать, осерчал он на людей, кисло ему пришлось. Но потом он меня по голосу узнал, сразу на загривок мне запрыгнул. Мурлыкает по-своему, радуется встрече. А уж я как обрадовалась, слов нет. И гладила его, и пузико чесала. Уснул он у меня на руках, словно дитя малое прижавшись. А я сижу в раздумьях опять, веточкой по земле рисую. Вдруг, слышу голос над самым ухом, словно сам господь бог со мной говорит.

- Тут угол надо исправить, а то крен велик будет.

Я аж прозрела. Глаза-то ввысь поднимаю, а там только небо ясное. Догадалась влево посмотреть, а там вьюнош стоит. Одежда на нем странная. Рубаха, да порты из шелков черных, и сапоги черные, не нашенского покроя тоже. Ликом непривычен. Волосы темно каштановые стрижены коротко, торчат непокорно.  Кожа белая, солнцем не тронута. Глаза как у ребенка,  только светло карие. Словно два омута сумеречных, ничего в них не прочесть. И ресницы подстать,  чернючие. Стрельчатые, да  короткие, но очень густые.  Брови шелковистые, прям, словно углем наведены. Носик аккуратный, словно  мастером искусным точеный, уста чувственные. Лик зело породистый, но больше заморский, нежели наш. Улыбается вьюнош улыбкой приятною, располагающей, заглядывает мне в глаза со скромностью. И ростом высок зело, так что голову задирать приходится. Ладони не крупные, кожа на руках мягкая нежная, работой не тронута. И веет от него чистотой особенной.

В общем, вот, весь какой-то ненашенский. Удивилась я, откуда невидаль такая в краях-то наших? Может, из посольского ордена? А как лазутчик? Смутилась как-то, растерялась. Думаю, куда бежать, кого держать? Неровен час пытать начнет, тайны государства нашего выведывать. А кто его знает? Чего он тут в шелках шляется, такой приятный на вид? Смотрю на него с подозрением, глаз прищуривши, но делаю вид, что мне все до лампады, и не такое видывали.

- Это какой еще такой хрен? – не полезла я за словом в карман.

- В смысле? – опешил незнакомец.

- Это на что ты, добрый человек, намекаешь?

- Вот здесь, смотри. Нарисовано умело, только вот тут  немного ошиблась. Надо вес в расчетах учитывать. Для себя крылья делаешь?

- Для кота, - смерив незнакомца взглядом с ног до головы, умно заявила я.

- Знатный котик. Баюн?

- Откуда ведаешь? – изумилась я.

- Сердцем чувствую.

А сердце-то у него было большое. Даже под струящимися шелками видать, грудь широкая. Сажень косая в плечах, а стан-то как гибок, движения плавны. Взял Жмурика на руки, приголубил. И столько в его жестах нежности было, прям, как у девы юной. А Жмурик даже не заартачился, сам ему на руки пошел.

- Ты, что, из воска теплого слеплен? – озадачилась я.

- Да, нет, я просто йогой занимаюсь.

- Ё?!

- Упражнения специальные, чтоб с миром в гармонии жить и любви открытым быть.

У меня в голове возник образ конюшни и пыхтение Гордомила в стойле. Черт его знает, может они там тоже йогой занимаются. Или это сейчас так называется? Озадачилась я, извилиной шевельнула.

- Если потянешь в стойло, получишь по морде!

- Разве ты лошадь? – удивился незнакомец.

- Ну, не овца точно!

- Я понял.


Я стала спешно собираться, все это было как-то странно, встреча эта. Какая такая йога, хрен еще к чему-то приплел, откуда он такой взялся? Что за явление такое непонятное?

- Как звать-то тебя? – спросил он мне вслед.

- Васька, - пискнула я, потом, внезапно остепенившись, исправилась, - Василиса!

- Премудрая?

- Угу, прибабахнутая, - бросила я через плечо, и во весь опор помчалась в город.


Иду, задумалась шибко. Вдруг по ноздрям резанул знакомый запах. Оглянулась, нет Былхвоста. Что ж такое? Прислушалась.

- Ать, два! На плечо!

- Нам вражина ни почем! Псам поганым горячо!

- Ать, два! Четче шаг!

- Перебьем мы всех собак!

Ага, Кострома своих воинов дрессирует, к войне вечно готовится. Те уже в мыле все, прапор, и тот сдох. А этот все никак не уймется. Ать, два! Ать, два! И на кой им все эти луки, да кистени? Они ж на войне на этой от собственной вони сгинут, и до стенобитных орудий не доживут. Вон, латиняне, те хоть бань по всей округе настроили, умные люди, поэтому и победа завсегда на их стороне.

- Пацан, иди отсюда! – кышнул меня воевода, - Нече тут беньки таращить! В штанах еще ниче не выросло, а все туда же, на взрослых мужиков пялится.

Ну, я и пошла. Причем здесь мужики?! На кой они мне сдались?! Тут с собой бы разобраться.

Ейко, он же Величар восседал в горнице на своем троне. Боярин Нехрюда жарко шептал ему на ухо желания свои, кошелем потряхивая. Ейко за кошелем следил, слушал боярина, чуть опустив голову, кивал. Знаю я, чего этой морде толстой надо. Все погостом для Кандыбы марит. Мыслит, если изведет его, так доход годовой в его пользу будет. А пущай помарит, колдун-то наш новоиспеченный все одно в деле подлом несведущ. Сейчас опять наврет боярину с три короба, денег сманит, не грех ведь. Потакает слабостям людским, те ведь сами платят, обманутыми быть желают. Что-то у меня с ним не клеилось, с Ейко с этим.

Вот душой чувствую, а понять не могу. И любопытный он чрез меру, все вопросы задает. Откуда деньги у вас, да откуда? Захарья ему уже втолковала, что и денег-то особо нет, на нем и зарабатываем. А серьги на ней, кольца височное, да прочие крохи, так это ей полюбовник задарил. А этот яйцеголовый все никак не уймется. Захарья, кстати тоже здесь, типа прислуживает. Кому какашек заячьих отсыпет, кому травок. Увидела меня, кивком на опочивальню указала.

- Слушай меня сюда, - протягивая  зеленый флакон, таинственным шепотом вещала она. –
Сегодня в полночь Перелюб тебя к себе призовет. Пригубишь маленько, прям, из флакона, остальное ему в питье выльешь.

- А что это?

- Зелье это приворотное, сильное.

- Я так не хочу!

- Слушай! Пора к делу переходить! День свадьбы сегодня назначен, нужно быка за рога брать. Сама эту кашу заварила, а теперь в кусты?

- Захарья, может ты сама? – с надеждой в голосе взмолилась я.

- Да что я, совсем ополоумела что ль?! На кой мне твой павлин сдался?

- Захарья…

- Слушай! Как зелье действовать начнет… ты сама увидишь…сразу цалуй его в уста! Все, он твой навеки!

- Нет!

- Иди! – рыкнула она на меня.

Вот головушка моя бедовая! Что ж я натворила-то! Это что ж, мне теперь всю жизнь по пирам ошиваться, да в рукавах путаться?! А как Византия на нас войной пойдет?! Принц-то мой теперь Зенке под хвост даст… мать моя родная! Что ж делать-то?!!! Не хочу я так любимой быть, не хочу! Ежели он во мне души разглядеть не смог, даже не удосужился, какое это может быть счастье?



Сижу. А полночь близится. Извелась вся, но Захарья права, ох, как права. Сама кашу заварила, теперь по гроб доски стишки и буду слушать. Труба мне! Иерихонская! Флакон с зельем ладонью грею, а душа прям не на месте. А вот и тень к конюшне промелькнула. Ага, Гордомил честь отечества идет отстаивать. Носом дернула, сижу на луну смотрю. Туча черная на ней, прям как мысли мои сейчас. Словно затмение. Шевельнулась туча, отползать понемногу начала.

И тут вижу, не Гордомил это вовсе. А кто же это? Такое мной любопытство одолело, прям, спасу нет. Что я, не женщина что ли? Поставила флакон на пенек, ближе на цыпочках подкралась. В дырку от сучка глазик вставила.

- Ехарный бабай!

А перед царевной-то, перед голой, Неумка мой стоит! Мать честная! И главное, ошибки быть не может, не обозналась я. Он ликом-то ко мне обращен.

- Снимай портки! – приказала Зенона.

Неум снял.

- Ого! – возопила принцесса, как кинулась на Неума, и как давай на нем жаницца!

- Ого! – затыкая рот рукой, возопила  я.

Вот! Вот куда весь ум-то его пошел! Надо же, сто лет ведь знакомы, а никогда и не замечала, что у приятеля моего такие достоинства в штанах водятся. Нет, я должна это видеть! Неум… царевна…госпидя!!!

Да, недаром его Захарья вокалу обучала, он такое исполнял, что всей княжеской рати и не снилось. Какая там, нафиг йога! Мне и в голову не приходило, что люди на такое способны. А византика-то, византийка! Она же не бельмес по-нашему не знала, ну не в зуб жеж ногой, а тут как начала по матушке выражаться, у меня, аж уши в трубочку свернулись. Бедный Неум, хоть бы выжил!  Я бы, наверное, до рассвета у этой дырки проторчала, но…ну, не то, чтобы я подглядывала, просто как-то так…как-то, в общем, очень удивлена была. Очень. А пока я в дырку-то таращилась, не заметила я, что Ираклий подлый, пузырек-то с волшебным зельем попер с пенька.

И не ведала я, что испробовал он зелье это на вкус, и трофеем обрадованный, помчался он в покои свои. Но это еще было полбеды. По дороге он наткнулся на вечно бдящего Кострому. Этого вояку недоделанного и алкаша. А тот как увидел пузырек и бодрого Ираклия, и как приложился он к горлышку. И вся радость бытия снизошла на него, и такой он счастливый стал, что схватил он карлика злобного и поцеловал его в уста от всей души. Взасос и поцеловал. Мда…




- Далече собираешься? – вперив в меня взгляд, поинтересовалась Захарья.

- Да пойду, прогуляюсь.

- Ничего не хочешь мне поведать?

- Дык, сделала  все, как ты велела.

- И что он?

- Кто?

- Принц, спрашиваю, что?!

- А, все в порядке. Любит меня пуще жизни. На жеребце своем покатать обещался.

- А чего ж ты тогда не в царском ложе? Че ж ты жеребца-то его не оседлала?!

- Дык, это. Захарья, мы с ним договорились, что только после свадьбы. Все по-честному.

- Ну, ты и дура! Надо ж было союз скрепить!

- Батюшки, свет! – всплеснула я руками, - И что ж теперь?

Все же время, проведенное средь сильных мира сего, не прошло зря. Кое-чему я все же научилась. Соврала я весьма убедительно, прям, петрушка бродячего балагана, блин.

- Вот ничего тебе доверить нельзя! Все самой приходится делать! Надо укрепить действие зелья, сегодня опять к принцу пойдешь!

Закручинись я, да делать нечего. Надо отвечать и за поступки свои, и за желания. Чувство такое было, словно последние дни доживаю. Последние минуты солнышку красному радуюсь. Вот с такими мыслями серыми сидела я под дубом своим, а вокруг Жмурик круги наматывал, и Былхвост рыл неподалече. Одни они у меня и остались. Неума принцесса теперь ни на шаг от себя не отпускала. С утра приказом хранителем царской печати его назначила. Видать, по нраву ей пришелся наш добрый молодец…витязь наш…яхонтовый.

Эх, были бы крылья, улететь бы в страны дальние! Ходить бы опять в одном срачнике, и учиться бы у людей премудрых. Тоска кручина взяла меня, ох и тоска.

- Здравствуй, Василиса премудрая, - прервал мои размышления приятный голос.

- И тебе не хворать.

- Что-то ты не веселая сегодня?

- А чему радоваться?

- Жизни.

- Что я, дура, какая? Вот так сидеть и радоваться?

- А ты попробуй, - заглядывая мне в глаза, попросил он.

- Чудак человек! Ты с дуба рухнул?

- Спорить любишь?

- Да вроде нет. Окусываюсь просто.

- Зачем?

- Зачем, зачем?! Почем я знаю?! Все так делают!

- Разве обязательно быть как все?

- Откуда ты такой умный на мою голову взялся?

- Из Египта. Знаешь, страна рукотворных пирамид. Хотя, откуда?

- Ну, не такая уж я и дремучая. Конечно, слыхала о такой.

- А до этого в стране семитов жил. Еще раньше в Мессине. А рос возле моря Ледяного, там, на севере, - присаживаясь рядом, доверительно продолжил он.

- А семья твоя, из чьих ты?

- Головрана я внук. Он мне и учитель, и отец, и друг. И вся моя семья.

- А вы что, типа странники?

- Типа да.

- Видать, многие науки ты постиг?

- Да. У эллинов философии учился, у левонцев искусство алхимии постигал.

- Да ты  чернокнижник?! – возбудилась я, отодвигаясь от него подальше.

- Нет, конечно, нет… Приукрасил просто. Они весьма преуспели в работе с металлами, как и берберы на востоке, или азиаты. У латинян машины превосходные. Механизмы делать они умеют, - поспешил он меня успокоить.

- А ты бербер, или сарачинин какой? – с умным видом, осведомилась я.

- Русич я. Более русского просто не бывает.

Я с сомнением посмотрела в его темные с поволокой  глаза. Посмотрела так, словно домового в суе узрела. Но, вдруг, словно что-то во мне изменилось, и взгляд стал какой-то особенный. Словно через черное зеркало защиты, смогла я увидеть все глубины души его, ничем более не скрытые. Словно бог на миг наделил меня своим даром, даром видеть людей по-своему, видеть их прекрасными. Собеседник под взглядом моим на секунду осекся, и удивление отразилось на его красивом лице. Он вздрогнул, словно пытаясь сбросить оцепенение, и посмотрел поверх моей головы.

- Это брат твой? – пытаясь разрядить затянувшееся молчание, спросил он, и, лик его вновь озарился смущенной улыбкой.

Я обернулась. Конечно же, это был Неум. Я уставилась на него так, словно  впервые увидела. И тут на меня напал такой смех, что я аж икать начала. Я так хохотала, что чуть штаны не обмочила, я просто выла от хохота. Я чуть не сдохла со смеху, вспоминая, как он вчера… ладно, упустим это.

- Вась, а Вась. Неудобно же перед человеком. Че он о нас подумает-то? – увещевал меня баян всех времен и народов.

А мне было до лампады, что он о нас подумает. Еще смешнее было от того, что Неум-то не знал, о том, что я была невольным свидетелем его грехопадения. Ох, и повеселилась я вволю.

- Ага, ну ты уже понял! Это брат мой, Неум, – давясь смехом, представила я родственничка, - А я его сестра, девочка-дурочка!

- Лукас.

- Вот! Исконно русское имя! – констатировала я, и уползла в кусты.

Через пару минут мне полегчало. Выползаю из кустиков, мужики смотрят друг на друга, изучают, стало быть. Ум, неум, а все одно как два петуха друг на друга пялятся.

- Так, спокойно, я дева. Я дева, - призывала я себя к этикету, хотя так и хотелось расхохотаться.

- Вась, ты ныне странная какая-то.

- Ох, Неум, и не говори. И с чего бы это? Видать, зельем ведьминым злоупотребила давеча.

Лукас с неприкрытым удивлением взглянул на меня.

- Не заморачивайся, парень. Это у нас приколы местные такие.

Он понимающе кивнул головой. А что он мог понять? Что? Что тают, словно роса на траве, последние мгновения моей свободной жизни? Что ночью придется опять топать к принцу, и скреплять наш тайный договор собственной бренной плотью? А чистота моя девичья ему до лампады, если не сказать хуже. И тю-тю все мои мечты о крыльях, странах дальних и большой и чистой любви? Ведь подобное насилие над душой, это совсем не любовь, это просто невозможность разорвать путы зависимости, навеянные колдовскими чарами.

 Все! Решение было принято молниеносно. Выжру все зелье до последней капли! Как не сдохну, так буду любить саму себя вечно. Хватит с меня всей этой политики! К бесу принцев! Чтоб я еще когда-нибудь! Да никогда!!!
Вечером, сидя в корыте с теплой водой, я слушала напутствия Захарьи. Прихожу, выпиваю, наливаю, возлегаю и свободна до следующей ночи.

- Как?! Еще раз придти идется?! – прозрела я.

- Ну, да! Ты ж с первого разу не все сделала. А что ты хотела? Теперь тебе с ним всю жизнь возлегать придется!
 
- Тьфу!!!

Захарья взглянула на магический сосуд, отмерила взглядом количество жидкости.

- Многовато, - отпивая глоток, заявила она. – А то еще отравлю вас силой своей мощной. Кто последний пригубит, с того реакция и начинается. Поняла?

Все я поняла. Пришла в царскую  опочивальню, с горя махнула чарку другую медовухи. Уже хотела план свой коварный осуществить, как Перелюб ударился в восхваления своей зазнобы. Сначала про красу ее, то да се, потом начал жаловаться, что она его до свадьбы к себе не допускает. Конечно, где уж там ей. Она и так в поте лица своего местный диалект оттачивает. А потом как ударился в поэзию. Я как прослезилась. Как остограмилась из кубка его.

Утром просыпаюсь, ничего не помню. Пузырек пустой, а на мне почему-то царское платье. А на Перелюбе мое, все по швам разошлось. Знать свершилось, раз одеждой обменялись. Так вот, что чувствует женщина после первой брачной ночи? Ох, как башка трещит! А на простынях-то кровищи… ну, все. Евоная  навеки.
Пошла я до дому. Волосы все растрепанные, живот болит, но рту как Жмурик нагадил. Вот она, любовь-то!

- Че? Поздравить можно? – ехидно приветствовала меня ведьма.

- Угу.

- Ну, с женскими праздниками тебя!

Я подняла мутный взор на свою мучительницу. Ух, так бы и прибила!

- Вона рожа вся в прыщах. Знать, с первого разу родить наследника не получится. Придется подождать, пока праздники закончатся.

Есть бог! Есть бог на свете! У меня аж голова на радостях прошла. Сбросила я шмотки царские, переоделась, и в лес бегом. Сижу, прям, сияю. Аж распирает меня от любви ко всему свету белому. Эх, жаль, Лукаса нет, поговорить не с кем, счастьем поделиться. Еще несколько дней живем. Не пришел он сегодня на поляну, видать, занят был. А жаль, так его увидеть захотелось. Задумалась, замечталась. Надо же, парень, а нежный какой. И не стыдится ведь.

Наши, вон, все мужланы, помесь волчары с каркадилом. Чувство свое проявить, словно стыд какой. Мне и Перелюб-то приглянулся потому, что на принцесску свою с такой нежностью смотрел. Видать, позавидовала я чужому счастью, на себя примерила. А я не она. И приданого за меня полцарства не будет. Вот оно, где собака-то порылась! Я зависть за любовь приняла. Как же так, как же я сразу не поняла-то? И заплакала я горько, и уснула на поляне своей, покаяния полная.



А Перелюб вел себя странно. Узнав, что я прихворнула, вечером примчался с дарами. Прям, такой обходительный, хоть на горбушку намазывай. И про язву свою отмороженную ни слова. Улыбается, ручки мне целует, и все время разрешение у маман спрашивает. Он ведь думает, что Захарья мне матушка. Конечно, нажрался дури-то, теперь вон изощряется. Щенков борзых мешок припер, а на кой мне столько-то? Мне и Былхвоста своего за глаза хватает.

А Захарья с ним мур мур мур, прям так и щебечет, теща недоделанная. Принц ей три фунта изюма отвалил, бочку меда, коврижек насовал. Чаи сидят гоняют. И Неум рядом, плечо в плечо, прям братцы молочные. А Перелюб, блин, как с цепи сорвался, так и гарцует, так и гарцует. Ахалтекинец, блин! Тещей ненарадуется, то за стан обнимет, то ручку погладит, то… и тут меня пот холодный прошиб! А что, если я зелья-то того не пила? Захарья-то его первая пригубила!

Прям, как стало мне дурно, побледнела как полотно. Хоть сейчас на погост неси. Неум под шумок свалил, видать печати ставить помчался. Ейко еще раньше из дома выперли, мощам святым покланяться отправили. А я лежу на лавке, ни жива ни мертва, глаза в потолок уставила, и слова молвить не могу. Захарья панику подняла, лекаря мне вызвали. А какой там лекарь! Судьба государства была в моих руках. Что же я сотворила-то, окаянная! Нет, я не девочка дурочка, я просто антихрист какой-то! И зачем я только на свет белый родилась. Мама, мама, роди меня обратно!



Лес шумел, и травы шумели тоже. Третий день кусок в горло не лез. Уже вечерело, а домой просто ноги не несли. Неум с царевной кто кого перепоет упражняется. Перелюб за Захарьей бегает как пес верный. А я сижу, сижу одна, у разбитого корыта. И еще. Дотукала я, куда первый флакон делся. Ох, дотукала, когда увидела, как Кострома танцы придворные византийские с Ираклием учит. Ягодка моя… это так он теперь карлика называет. Ягодка, блин…волчья. Думала, ничто уж меня не удивит. Удивило. Конец, конец Руси матушки, когда воевода с карликом менуэты отплясывает. И бойцов своих на это дело присадил. Все! Любовь ведь такая, она державы рушит.

Приехал давеча посол Вестгард от викингов. Страшный как людоед, волосатый, зубья через один. Видать в боях повышибали.  И его плясать заставили. Напился он, давай ордена с груди рвать, целоваться в уста со всеми лезет. Договор подписали. Но он же, подлец, теперь переехать жить сюда желает. Увы, мне, увы. Увы!

Уж и стемнело почти, а я все сидела в кручине, слушая байки родного Жмурика. Даже Былхвост копать умаялся. Лег мне в ноги. Что-то снится ему, вздрагивает во сне, тявкает. И видится ему, наверное, как его хозяина прежнего черти на сковороде в аду поджаривают. Вот так и мне жариться. По-модному, с перцем красным, да листом смородиновым.

- Можно? – вывел меня из раздумий горьких, знакомый голос.

- От чего ж нет. Садись, коль пришел.

- Не помешаю?

- Слушай, может ты еще челобитную в пол отвесишь?! – разозлилась я.

- Звезды сегодня какие, чудо.

- Звезды как звезды.

- Видишь то скопление? Там находится созвездие Волосы Ариадны.

- Ну?

-У царя Миноса дочь была Ариадна. Жила она на Крите, танцевала себе на сцене, которую для нее Дедал сотворил. Но пришло время, и полюбила она Тесея. Тесей прибыл на остров, чтобы убить чудовище минотавра, обитавшего в лабиринте. Минотавр каннибал с телом быка и головой человека. Семь юношей и семь девушек раз в семь лет приносились в жертву этому чудовищу, а Тесей решил избавить Крит от страшной дани. Спустился он в лабиринт и победил чудовище. Да только лабиринт был так запутан, что выбраться из него было просто невозможно. Но влюбленная девушка дала ему волшебный клубок, и он смог найти дорогу назад.

- Ну?

- Выбрался он из лабиринта, и ночью, пока Минос спал, посадил он Ариадну на свой корабль быстрый и умчал ее в царство свое. Только по дороге случился страшный ураган, и пришлось им причалить к острову. И жили они на острове этом долго и счастливо… почти целый месяц.

- Все?

- Неа. Однажды, под покровом ночи, Тесей поднял паруса и был таков. А Ариадна сошла с ума от горя и бродила по берегу растрепанная в тоске.

- Слава тебе господи, не одна я такая дура!

Лукас удивленно посмотрел на меня.

- Знаешь, вот там где Тесеи, там всегда одна головная боль. Вот сожрал бы его людоед, она бы хоть страдала по делу.

- А Дедал этот, помнишь, который сцену для Ариадны смастерил? Его с сыном однажды в темницу заключили. Что-то он там с  Миносом не поделил, неважно. Только Дедал не впал в уныние. Сделал он крылья из перьев и воска для себя и для сына. Водой пропитав, утяжелил их, и улетели они из темницы.

- Да ладно?! – аж просияла я.

- Вот тебе крест. Да только Икар молод был, глуп. Дедал предупреждал его, что к солнцу близко подниматься нельзя, а тот не послушал. Взлетел высоко, солнце воск растопило, и рухнул Икар на острые скалы камнем.

- Короче, все дуба врезали.

- Зато они были любимы. Разве не стоит один краткий миг любви того, чтобы рискнуть ради него жизнью?

Озадачил он меня. Посеял зерно сомнения в душе, вновь перевернув мой мир с ног на голову. Или, может быть, с головы на ноги?

- А ты думаешь стоит?

- Конечно, Василиса. Только она одна и имеет значение в этом мире, - тихо ответил он, заглядывая мне в глаза.

А в его глазах было целое небо. И тут мне что-то так захотелось поцеловать его. Так захотелось припасть к его устам, прижаться к нему всем телом, утонуть в его объятиях. Навсегда утонуть. Словно с меня упали какие-то путы, и все, что было раньше, потеряло свое значение.  И так меня к нему потянуло…

- Рукава… - собирая остатки разума, прохрипела я, вспоминая, как давеча едва не удавилась в коварном узле, - Рукава мне!

- Тебе нехорошо?

- Что ты… кх… что ты там про Икара трактовал? – пытаясь сохранить остатки самообладания, перевела тему я.

А внизу живота порхали стаи бабочек, щекотали своими хрупкими крылышками, и чувство это было такое… ну, такое.

- Мы изменим, кое-что в твоих расчетах, и полетит твой Жмурик. Надо только его вес в коррективы внести. Ну, и так, по мелочам.

Жмурик! Я схватила его в охапку, прижала как родного, не спасало.

- Мне идти надо! У меня это! Корова недоена! – оборвала я его размышление, и опрометью кинулась домой.

Лукас с удивлением посмотрел мне в след. А у меня только пятки сверкали. Прилетела домой как фурия, а может даже и как гарпия. Забегаю в горницу, а там Захарья с принцем чаи гоняют.

- Где шлялась?! – злобно вопросила ведьма, и зырк так на меня, словно, я ее на чем-то нехорошем застукала.

- Че расселись? С запада, вон, псы тевтонские клыки скалят! Половцы охамели! Янычары мечи свои кривые точат! Родина в опасности, а вы тут сушки жрете!!! – рявкнула я в ответ.

Вылетев во двор, я с разбегу воткнула голову в бочку с дождевой водой. Дыхание задержала, а в голове чехарда. Любовь… Ариадна… а если шкуру коровью взять. Если еще мешок из шкуры воздухом наполнить, то дышать под водой можно еще какое-то время будет. А если горчим воздухом, да большой мешок наполнить? Горячий воздух легче, можно и взлететь на мешке, и руками махать без надобности… фууу... фу, полегчало.  Что это было? Надо срочно прогуляться, проветриться.

- А и то правда, Перелюб. Половцы совсем нюх потеряли!

- Убьем!

- Янычары как геморрой на глазу.

- Натянем!

- А…

- На кол! Всех на кол!

Неслось мне вслед, из открытого окна. А, пущай воюют, лишь бы меня сейчас не трогали. Лавка скорняка была неподалеку, туда и направилась. Товар добротный, но цены кусаются. Пошевелив пальцами, пришла к выводу, что шестью шкурами не обойдусь, надо поболее будет. Придется рублей пять отвалить, блин, а это целое состояние. И без Неума не справлюсь, тяжелы шкуры. Пока я думы свои думала, да подсчеты производила, вечер неспешный на град стольный опустился, жара на спад пошла. Из раздумий меня вывели девичьи голоса, вроде шепчутся тайно. Ага, один голос вроде как Крижанкин.

- Батя сказывал, что у разбойников тех атаман имеется. Ох, и страшен, аспид. И говорил еще тятенька, будто не человек он вовсе, а вообще оборотень!

- Ох, ох!

- Пощады не знает, страх как лют. И никто его никогда не видел. Зуб даю!

А вот интересно, подумалось мне. Если его никто никогда не видел, откуда ведомо, что он оборотень-то? Уж, не про наших ли разбойничков эти куры лясы точат?

- И вся княжеская рать его изловить  не может, потому, как никто не знает, как он выглядит. Во!

- Ох, ох!

- И уговор с князем черниговским ими скреплен. Он им оружие поставляет, а за это они ему дань награбленным платят.

Вот это да! А Кострома-то хорош, на кой он напропалую языком-то чешет? Ежели знает, что у баб язык как помело.

Утром, чуть свет, Неум забрал мой заказ у Кожемяки. Мастер дело свое знал, изделие пререканий не вызывало. Былхост трусил впереди, Жмурик катил на тележке с поклажей. По дороге нам встретилась корова. Здоровая такая, рога во! Вот у всех коров четыре дойки, а у этой тоже четыре, но какие! Такое ощущение, словно она из одного вымени и сделана. И злобная такая, цепь натянула, копытом гребет, пар из ноздрей валит. Того и гляди сорвется.

- Да это Тинька, телка воеводина, - просветил меня Неум.

- Оно и видно. Дойки как у Крижанки! Костромская порода, - ерничала  я.

- Ага! Кострома над ней, прям, трясется! Гы гы.

-Над Крижанкой? Гы.

- Над Тинькой. Гы гы!

Вдоволь обосрав Воеводину корову, мы потащились дальше. Пока дров накололи, пока костер развели, пока бурдюк летательный над огнем пристроили, времени прошло не мало. Но усилия наши таки увенчались успехом. Шар, набрав горячего воздуха, стал расти, прям на глазах. И вот он рос, рос, и вдруг, как рванет ввысь. Неум всеми копытами упирается, еле сдерживает его.

- Держи! Держи его! Я ща быстро за вожжами мотнусь!

- Вась! Силов нет! Вырывается! – прохрипел Неум.

- Привяжи его к чему-нибудь пока. Я быстро!

На ходу, подтягивая портки, я опрометью кинулась к тележке. Только схватила моток вожжей сыромятных, вдруг… кап кап…

- Дождь что ль? Откуда? – удивилась я.

Руку-то выставила. А рядом шлеп шлеп. Вроде как лепешки коровьи.

- Мууууу…

Я так огляделась вокруг, ан нет никаких коров нигде. И опять…

- Мууу…

Меня аж оторопь взяла, ничего понять не могу. Подымаю глаза… а в небе чистом, безоблачном небе, прямо надо мной плывут титьки.

- Неум, ты к чему шар-то привязал?! – в ужасе завопила я.

- Че под руку подвернулось, к тому и привязал, - пробасил на самое ухо мой приятель.

- Неум!

- Ну?

- Гну! Ты вверх-то посмотри!

- Летит, - просиял дружок-недоумок.

- А куда летит?

- Дык, Серухино там. В Серухино и летит.


- Мать честная, да  Кострома ж нас по самые брови кастрирует!

И бросились мы корову догонять. Бежали лесом, бежали полем. А она ж по небу летит, ей быстрей. Добежали до села, а там все как вымерло. Встречаем менялу по дороге.

- А что это у вас так тихо? – вежливо осведомились мы.

- Дык, это. У Акишки все собрались. Чудо ему явилось. Молился он усердно. Все работали рук не покладая, а он все лбом пол прошибал, корову у бога просил. Так бог ему и послал. Прям, говорит, с неба свалилась! Во, чудеса-то!

Прибегаем мы к избушке этого Акишки, а там все Серухино собралось. На чудо пялятся, Акишку ненавидят. А того от гордости, прям, так и распирает, еще бы, буренка мясистая привалила. Ведро во двор вытащил, доит. Молоко уж через край бежит. Ясен пень, шишь с маком он нам ее отдаст. Народ волнуется, происшествие обсуждает.

- Да как же так? Прям, из воздуха нарисовалась?

- А то! Господь и не такое могет!

- Может, орел выронил? – с сомнением почесав репу, предположил один из зевак.

Все посмотрели на него как на идиота, он заткнулся, мысль развевать не стал.

- Дракон это был, - вдруг осенило меня, - Не орел. Да, Неум? Мы видели!

- Дааа? – удивился Неум.

- Как это? – возбудилась толпа.

- Истину глаголю! Дракон, да о четырех головах! А они добычу свою не оставляют, эти самые жадные. Вот помянете мое слово, вернется он за буренкой.

Толпа креститься начала, бабы запричитали.

- Спалит он вас всех живьем, начисто спалит. А ежели нет, придется вам дань платить. Семь дев прекрасных и юношей златокудрых семь лет отдавать людоеду будете. А как заартачитесь, всех пожрет!

- Надо гонца к воеводе! Пусть рать свою ведет на битву!

- Не надо рать! – как можно убедительнее, возразила я.

- Ой, смотрите! – вдруг истошно завопила баба, - вона, че та черенькое летить!!!

- Возвращается!

- Да где? Тучка это!

- Слушайте нас, жители Серухина! Мы с братом битву на себя примем, он богатырь, с демоном окаянным бой держать желает! Да, Неум?!

- Даа? – обомлел Неум.

- О, герой, жопа с дырой! А богатырь твой мелким дристом, нахер, не обсерицца? Один-то против змея? Да четырехголооового? – съехидничал знаток орлов.

- Серухино твое нахер обсерицца! - возбудился Неум, начиная вскипать.

- Этот не обсерится! Кто с нами на людоеда в бой пойдет?

Толпа заметно поредела, а потом и вовсе рассеялась. Отдали нам Тиньку без лишних переговоров. Акишка сказал, что и молока с него за глаза хватит.





- Пять рублей коту под хвост! – сетовала я, возвращаясь домой, через лес.

- Вась, ну их, эти рубли-то. А мне и взаправду с драконом биться придется?

- Ну, ты и дурак!

- До ночи-то управлюсь, как думаешь?

- Управишься, Неум. Управишься, - успокоила я его.

Понятно, откуда ветер дует, ночью-то опять ему печати на конюшне ставить. Прям станок какой-то печатный!

Вернули мы коровку на место, колышек вбили. Она, прям, присмирела вся, прям как шелковая, и не ерепенится вовсе. Налеталась-то вдоволь. Неум в город с тележкой помчался, а мне надо было подумать в уединении. Сижу, мозги скрипят. Камень на сердце, Захарья-то не знает, что я натворила, идиотище. Надо открыться ей. А как? Превратит меня в саламандру, ох, как превратит. А мне много ли сейчас надо, опять кожа, да кости. Извела меня эта любовь-то. Ох, как извела. Пока я в размышлениях вся была, не заметила как Лукас подошел. Присел рядом, а лицо такое непривычно серьезное.

- Как ты?

- Вашими молитвами.

- Угу. А корова как?

- Тоже не кашляет.

- А удои?

- Не падают.

Голову поднимаю, ликом серьезен, а в глазах, словно чертики пляшут.

- Чего?

- Да видел я вас, когда вы за коровой по сухостою мчались, - прыснув со смеху, пробасил он, - Вмешиваться не стал. Уф, прости, не удержался. Уж больно смешно было.

- Смешно ему, а меня чуть на кол не посадили.

Лобик наморщила, бровки насупила, пытаюсь мину серьезную изобразить. А не получилось, такой меня смех взял. Как представила себе, как это все со стороны выглядит, чуть живот со смеху не надорвала.

- А Неум где? – давясь смехом, поинтересовался он.

- С драконом биться пошел! – хлопнув ладонью ему по колену, отмахнулась я.

Ощущение было необычным, но очень приятным. Шелк тонкий прохладный и очень гладкий, а под ним тепло его тела. Словно по наитию, моя ладонь вновь прикоснулась к его колену… и уже не могла оторваться. Он на миг замер от моего прикосновения, и стон сорвался с его уст. Ну, и тут меня понесло. Никакие рукава меня бы сейчас не удержали. Он был большой, шелку много, так что пока я его весь перегладила, стонал он долго. Весь мир исчез, растворился, обескровел. Учащенный стук его сердца затмил все звуки на земле.

Я целовала его глаза одним дыханием, едва касаясь губ, оттягивала самое заветное, и, наконец, наши губы слились в страстном бесконечном поцелуе. Внизу живота защекотали бабочки. О, боги… подумала я… и лишилась сознания. Вот это да, грохнулась в обморок как последняя дура. И надо же было так оконфузиться в самый неподходящий момент. Конечно, он испугался, хотя с другой стороны, теперь будет знать, как оживлять принцесс поцелуем. Я и не догадывалась, что так бывает. Да что я вообще могла знать?

Сегодня, я больше не решилась к нему прикоснуться. Мы еще долго сидели разговаривали, почти до глубокой ночи. Мне так не хотелось с ним расставаться, но я опасалась, что меня будут искать. Так что пришлось мне топать восвояси.

- Это тебе. Подарок.

- Что это?

- Книги. Это Эвклид, а это Пифагор.

- Надо же, да это целое сокровище. Мне таких подарков никто никогда не делал, все больше изюм бочками.

- Ты любишь изюм?

- Терпеть ненавижу!





Пришла я домой такая тихая тихая, задумчивая задумчивая. Захарья курила трубку и вышивала крестиком.

- Ну, что, все звезды пересчитала? Аль на потом чуток оставила?

- Угу, тебе пару оставила.  А, кстати, где Неум?

- А пес его знает! Скупил в жестяной лавке все железо, меч двуручный нацепил и учесал. Не знаешь, что это с ним?

- Захарья, покаяться я хочу.

- Потом. А сейчас бери пузырек и вперед, за орденами.

- Захарья, виновата я перед тобой. Нет надобности, мне к Перелюбу идти.

- Чевой то?

И открыла я ей душу, и рассказала все как есть. И таких я трындюлей получила, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Она так орала, что крыша чуть не рухнула. По мордасам мне заехала, от души так выложилась. И чего я только не услышала в свой адрес.

- Так принц теперь мой? – внезапно успокоившись, поинтересовалась она.

- Твой.

- А я-то все грешным делом думаю. Чего это он, как ни придет, у него завсегда стояк. А оно оказывается вона как.

- Ага.

- Ладно, что сделано, то сделано. Изюмчику хочешь?

- Не.

- Тогда иди спатки, голубка моя. Утро-то вечера мудренее. Тока языком-то не трепи, пусть уже будет, как будет.

Что-то не сильно она закручинилась, я думала сейчас гром и молния будут, а она прям даже как-то и обрадовалась. Видать, наш великий эстет все же  по вкусу ей пришелся. Или, может, опять чего задумала? Легла я на лавку, в потолок уставилась, а из головы все Лукас не идет. Надо же, какой он нежный да ласковый. Прям как сон какой, как наваждение. И бывает же такое? А голос у него иногда пробивается, прям как у Неумки. Так интересно. Хотя, наверное, это у всех мужиков так. Перелюб, вон, тоже иногда басит.

Поутру приперся принц, пригласил Захарью на соколиную охоту. Храпевший на сундуке Неум, приветствовал его, подняв над головой меч.

- Чей-то с ним? – поинтересовался гость.

- С драконом биться желает. Что, не видно, что ль? – буркнула я.

- А что, у нас драконы есть?! – изумился принц.

- В любом нормальном царстве- государстве драконы есть, одни мы как вчерашние какие-то!  Словно нищие, какие. Ты принц, вот и думай где взять. Это твоя головная боль.

- Заведем!

Уехали. Перелюб, прям, Захарью впереди себя на седло посадил, красуется. Народ спозаранку глаза вытаращил. Это что это принц по городу с ведьмой разъезжает? Сама же мне велела молчать, а вон, какие фортели выкидывает. Мда, долог день до вечера, коли делать нечего. Потынялась по улице, маета одна. Вернулась домой, подарки достала. И так увлеклась, что не заметила, как почти стемнело. Встрепенулась я, и бегом на поляну свою. Лукас поди заждался.

Прибегаю, а он стоит, лбом к березе прижавшись, ждет. И я, такая подбегаю к нему, радости полные штаны, душа нараспашку. Подбегаю, а что дальше делать не знаю. Поздоровались чинно, присели.

- Как матушка? – вежливо осведомился он.

- Все хорошеет. Как дедушка?

- Тоже ничего.

- Угу.

- Угу.

- А…

- А я, вот тебе тут меду дикого принес.

- К черту мед!

Берестяной ковшик вылетел у него из рук. Я налетела на него как три урагана, и вскоре его паруса летали по всей поляне. Поцелуй длился бесконечно, дыхания не хватало. Кто бы мог подумать, что во мне таились такие страсти? Спроси меня сейчас имя мое, не вспомнила бы. Уже потом, лежа на нем и уткнувшись лицом в его широкую грудь, я ощутила какое-то странное чувство, словно я была так надежно защищена, как никогда прежде.  Словно он был моим ангелом хранителем, посланным мне с небес. Пытаясь перевести дыхание, я соскользнула с него.

- Нет, нет. Не уходи, прошу тебя.

Удержал меня, и все время гладил по голове. И в жесте этом было столько нежности.

- Ты вся липкая, - прошептал он.

- Как пряник медовый.

- Головран ждет тебя завтра. Приходи с братом. Знаешь кузницу заброшенную?

- Зачем?

- Как зачем? Надо же благословение его получить.

- Зачем? – прозрела я.

- А как же иначе?



Вернулась я домой под утро.

- Только молчи, - заявила я с порога Захарье.

 А что спрашивать-то? И так все видно, похожа на жертву бешенного волка. Вся в меде, башка растрепанная, сено из волос во все стороны торчит. Проснулась поздно, день прошел как в тумане. Захарья меня на торг погнала, так бы совсем извелась. Прохожу мимо товарных рядов, вижу, женщина платок обронила. Странная она какая-то была, словно в себе вся. Лицо породистое, и сейчас видно остатки былой красы, но в глазах что-то такое, словами не передать. Осанка царственная, и охрана с ней. Я платок-то подняла, отдала ей. Глаза ее, до того холодные и безразличные, вдруг холодным огнем вспыхнули. Уставилась она на меня, я думала и душу мою заберет. Но вроде обошлось. Я уже отошла от нее, вдруг она мне вслед бросила фразу, от которой у меня все внутри похолодело.

- Нила Лыкова дочь?

Я сделала вид, что не услышала, и постаралась смыться как можно быстрее. Домой влетела, Захарье сказываю.

- А, княгиня Хельга. Забей на нее, безумная она. Ничего больше не ляпнула?

- Да, нет. Я дернула с торга как черт от ладана.

- Кровь, это все кровь.

- Захарья, о чем это ты?

- Ты куда-то собиралась? Вот и шуруй! – сказала, как отрезала.

Ближе к вечеру принарядилась, посмотрела на себя в зеркало. Дура дурой. Сняла наряды свои, и то правда. Какая нормальная дева попрется в лес в золоте, да парче. Навертела косу, подчесала, чтоб потолще казалось, и так сойдет. Кликнула Неума, чтоб не так страшно было. Ну, думаю, пошлет меня его дед. Так пошлет, что дорогу обратно не найду. Хоть Неум выведет.

Цветов по дороге набрали, хотя на кой хрен цветики старцу? Надо было ему пряников печатных взять, да кто его знает, может этот дед-пердед сто пятьдесят лет, беззубый. Нехорошо тогда бы получилось. Приперлись. Мы-то приперлись, и картину видим такую. Лукас с дедом во всю на мечах рубятся, аж искры высекают. И это мой неженка?! А дед-то, дед! Я таких мужиков красивых, да статных сроду веку не видела, аж рот раззявила. Волосы как смоль черные, лишь на висках сединой тронуты. Глаза синючие, само небо позавидует. Станом гибкий, словно юноша. Вот это дедуган! Он меня первый увидел, подошел сам.

- Так это ты моего недотрогу соблазнила? – смеясь, вместо здрасьте вопросил он.

Я готова была сквозь землю провалиться, не повезло. Стою столбом, признаков жизни никаких, только уши горят. И тут Неум воскрес.

- Биться желаю!

- Ну, давай. Вижу богатырь ты знатный.

- Ой, вы б не трогали его, он это. Не в себе малость.

- Да, пусть себе душу отведут. И я немного передохну, совсем меня дед загнал, - успокоил меня Лукас.

- А может все-таки не надо… ой, – осеклась я.

У меня аж волосенки-то с перепугу шевельнулись. Из зарослей густых выплывало нечто черное, огромное и страшное. И волосатое. Оно хрустело, а из его ноздрей пар валил, и земля содрогалась от поступи. У меня в голове пронеслись все самые страшные байки про нечисть темную.

- Не бойся. Это Марокуш, пошли познакомлю.

Я таких коняг огромных в анналах родной природы припомнить не могла. Словно демон из страшных снов. Грива черная почти самых трав касается, глаза так и сверкают, так и сверкают. Головран с Неумом мечи скрестили, аж звон на всю округу пошел. Видать, сразу общий язык нашли. Прям, любовь с первого взгляда.

- Это он с виду такой грозный, а на самом деле добряк, - прижимая к себе, успокоил меня Лукас.

- Эй! Эй! Ваську руками не лапать! А то жаницца придется! – размахивая мечом, возмутился Неум.

- Хорош защитник! – парировал дед, нанося удары, справа и слева.

В общем, битва их жаркая чуть не до вечера затянулась. И на лугу они дрались, и на крыше дрались, и в кузнице тоже дрались. А Лукас тем временем трапезу на костре готовил. Оказывается, они с дедом мясо не жаловали, только рыбу ели, да корм всякий подножный. Опять не понятно, как же он такой здоровый-то тогда вымахал. Вот так вот всю жизнь одну стерлядку жрать, и ноги протянуть можно. Когда трапеза была готова, забияки наши передохнули чуток, рыбу наспех похватали, и опять бздынь, бздынь! У меня ужо в ушах звенело от этого бздынь. Они и не заметили, что мы с Лукасом тихонько свалили. Марокуш был послушен под седлом, командам многим обучен. Общение с ним зело приятно.

Проехав пару верст, мы заприметили местечко уютное, спешились. Тут же озерце небольшое, вода чистая, прозрачная. Я ж девка-то смекалистая. Пенек нашла, оно и понятно. Целовать его так удобнее. Да и неловко как-то, если мы все растрепанные за благословением явимся. Ну, это я поначалу еще так думала, когда мысли еще более менее ясные были. Потом опять меня как понесло. Скинула я одежку, и в озеро занырнула, Лукас за мной. Ох, и красив он, словно сам Ярило, принявший облик человеческий. Языческий бог, сошедший на землю.

Лукас лежал на животе, я же, уютно покачивалась, положив голову, ему на спину. И нагота моя, меня сейчас совсем не смущала. Мне было так хорошо, и так спокойно.

- Вась, а что это за история с принцем? Откуда такая неприязнь?

- Да так, - уклонилась я от ответа и попыталась встать.

- Стой! Да, стой же ты, непоседа! Или обидел тебя чем?

- Да, нет. Время уже, идти надо. Заждались нас.

- Ты такая разная, не поймешь. Вроде и со мной, и в то же время где-то далеко. Может, откроешь, что у тебя на душе? Иди ко мне.

Он сжал меня в своих объятиях, и в этом жесте было столько нежности.

- Ты так прекрасна, возлюбленная моя, - шептали его уста, - Так прекрасна…

На обратном пути мы шли, держась за руки. Марокуш топал следом. Умный конь, преданный. Такая преданность дорогого стоит. Свернув с едва заметной тропы, углубились в лес, так дорога дольше. Лес совсем дикий, нехоженый и словно разорванные бусы, россыпь кроваво красной земляники в косых лучах, падающего в горизонт, Ярилы. Лукас набрал мне целую горсть сладких ароматных ягод. Я ела их с его ладони, едва касаясь дыханием точеных пальцев. Он замер, и словно завороженный смотрел на меня.

- Ой, зайчонок!

Я кинулась за зверьком, но, не смотря на свой нежный возраст, малявка оказался довольно прытким. Увлекшись погоней, я и не заметила, как изменился лес. Зайца и след простыл. Посмотрела вокруг, нет. Подняла тяжелую еловую лапу, и открылось передо мною явление странное. Избы заброшенные, на сваях подняты. Дерево почти черное от времени, да от погод.  Они смотрели на меня  пустыми глазницами окон. А кроны деревьев высоких так густо сплелись над полуразрушенными крышами, что луч света не пробьется.

- Это царство Велеса, хранителя душ наших предков. Город мертвых. Так наши пращуры раньше своих мертвецов хоронили, - тихо сказал Лукас.

- Если заглянуть внутрь, мы их увидим?

- Конечно. Но мощи уже истлели давно. Так бы мы их в окнах увидели.

- Я чувствую, как они на меня смотрят.

- Я тоже. Не бойся мертвых, они не причинят зла. Пошли, не будем их беспокоить.



Вояки валялись перед домом. Ни дать ни взять два покойничка. Но проблески жизни, все же в них присутствовали. С периодичностью несколько минут, один из них, вдруг оживал, и тенц другого мечом. Тот отвечал, но вяленько так. Понятно, благословения сегодня не будет. Намаявшись изрядно, взгромоздили мы тушку Неума на коня. Тот хоть и не при памяти был, меча из рук не выпустил. Пока довезли его до поляны, он время от времени оживал, точилом своим помахивал. Все хорошо, только как я этого верзилу одна до дома-то допру? С Лукасом светиться в стольном желанья не было, вопросы начнутся. А дозоры по всей округе так и шныряют. Ну, а что делать? Пришлось ему плечо свое могучее подставить. Неум очухался слегка, но все одно на ногах держался неуверенно. Я его уже почти до самого терема дотащила, тут дозор-то нас и застукал.

- Кто такие?!

- Биться! – вновь возбудился мой друже.

Ну, и что? Ну, и попали мы в поруб, где и был произведен допрос с пристрастием. Оно и не мудрено, это чучело в полном боевом снаряжении, а с ним существо непонятного полу. За лазутчиков нас приняли, допрыгались. И что нам только не обещали! И пытать, и колесовать, и четвертовать, и головы наши на городской стене выставить. Интима сулили несметно. Мне такие посулы совсем не по душе пришлись. Примчался Кострома, от злости аж башка трясется. Конечно, он пади с Ираклием латынь изучал, а тут такая оказия. Неум, тот уж на полу валялся, морду ему разнесли так, что мать родная не узнает.

- Батюшки свет! Да это ж хранитель царской печати! - ахнул воевода.

- Вот! Мы тут землю русскую готовимся защищать, а нас в темницу! – возроптала я, изображая, возмущенную благодетель.

А у самой-то душа в пятки, сейчас как прикопаются, что да как. Как всплывет, чей я отпрыск, и будет мне царствие небесное от папани. И как взвыла я, да так горько, что слова молвить не могу. Кострома дело-то замял, но все одно в порубе ночевать пришлось. А утром что? Утром Захарья пришла, штраф внесла. Да такой крик подняла, что и ее к нам определили. А она проклятьями прям так и сыпет. Руки к небу подняла, да как закричит. Я на всякий случай присела, Неум перекрестился. И гром таки грянул. Но это еще были цветочки.

Через час Перелюб собственной персоной явился, в гнев отчаянный впал. Как увидел свою зазнобу, тряпками, да вожжами связанную, прям, так и вскипел, как самовар медный.

- На кол! Всех на кол!!! – орал он.


И весь дозор, что нас давеча взял, в полном составе на войну отправил, а меня под домашний арест посадил.

Сижу, Неуму примочки меняю. В горнице Перелюб с Захарьей крестиком вышивают. Ейко уж дней пять, как в отдельные хоромы съехал, сам пожелал. Неума-то облагораживаю, а у самой сердце не на месте. Ждет же меня ладушка мой у березы заветной. И весточку послать не с кем. Думай, думай, головушка моя.

- Василиса! Ты куда это намылилась?

- Щеночков покормить. Голодают ведь, - пытаясь изобразить всю бездну сострадания на физиономии, покорно ответила я.

- Сидеть! Без тебя управятся.

- Что, мне уж и воздухом подышать нельзя?

- Сядь!

- Да уже все седалище болит.

- Подушку-то возьми.

Вот что делать? Прям, извелась вся. А делать нечего. Устроилась я поудобнее в изголовье у Неума, Пифагора ему по слогам тихонько читаю,  он слушает, будто что-то понимает. Читаю, читаю, и вдруг осенило меня. Упросила я таки Захарью во двор меня выпустить. Я ж прям перед окнами, никуда не деюсь. Кликнула я Былхвоста, играю с ним, пузо чешу. А что? Пузо-то чесать всем кобелям нравится, крамолы никакой. Жмурика на руки взяла, на ушко ему мурлыкаю, а он вторит. Поиграла малость с животинами, и опять примочками занялась. А Былхвост зевнул смачно, в ухе ногой поскреб, и затрусил за Жмуриком. Мышей полевых погонять отправились.

Лукас сидел под березой, и сидел он там почти с самого утра. Колено сегодня болело нещадно, но когда любишь, разве физическая боль имеет значение? А ее все нет, и вот, это уже по-настоящему  больно. Может, молвил вчера чего лишнего? Словом обидел или жестом? Что же я сделал не так? И с принцем история мутная, может сердце ее уже занято? Да, нет, она не такая. Головран тоже хорош, надо же было такую встречу устроить. Но ведь не со зла. Теперь она подумает, что у меня вся семейка чокнутая.

А если вообще больше не придет? Нет, она со мной так не поступит. Ведь знает, что  я дышать без нее не могу. Где же ты, родная моя? Неужели забыла про своего Лукаса? Вдруг, чу! Звук знакомый долетел до его слуха. Вроде как Былхвост фыркает, землю копает? Рывком поднялся на ноги, застонав от боли, схватился за колено. Может, показалось? Нет, вон и Жмурик. Запрыгнул  на руки, мурлычет, о щеку трется. А следом и пес из кустов показался. Обрубком хвоста виляет, признал.

- А где же ваша хозяйка? – гладя пса по голове, с надеждой спросил он.

А ее нет. Опустился он на землю, к березе виском припал, а сердце так и рвется из груди. А Былхвост ласкается, на спину упал, пузо подставил. Дескать, чеши давай. Чисто автоматически Лукас погладил пса по пузику. Что это? Ладонь словно в саже. Пригляделся, а на пузе том каракули кривые размазанные. С трудом сдерживая волнение, Лукас попытался их разобрать. Почерк кривой, ошибка на ошибке. Но подключив воображение, он все же смог разобрать следующее… бирозы.. зафтро вечиром…изюму не нада…Вася. А что? Бывают же почтовые голуби, значит и собаки почтовыми могут быть.

А завтра, ближе к вечеру, я спатки пораньше отправилась. Постелила на лавке, подушку попышнее взбила. Захарья подозрительно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Принцу по руке гадала, райские кущи ему обещала. Во дворе охрана принца овцу на вертеле жарила. У меня аж слюнки  текли, но я решила спящей прикинуться, что бы бдительность их сморить, и план свой хитроумный осуществить. Только план мой оказался на грани срыва, уснула я по настоящему. И так бы все и проспала, если бы не Жмурик. Запрыгнул он мне на грудь, и давай топтаться. Глазик приоткрыла сонно, а в небе уж первая звезда вылупилась. Батюшки свет, вот я зараза! Во дворе пиршество в разгаре, мед хмельной рекой льется, а это в планы мои никак не входило.
 
Взбила я одеяло лоскутное, еще подушек под него положила. Захарья тоже не дура, одежду мою всю спрятала, видать ожидала от меня фортеля подобного. Да только я тоже не лаптем щи хлебаю. Стащила я Неума праздничный кафтан из сундука, кушаком подпоясалась. Тихонько в окно на север вылезла. А овца-то как пахнет, прям ням ням. Прошмыгнула тихонько к изгороди, огородами почти ползком. И была такова. Иду шагом скорым, почти бегу, к деревьям прижимаюсь, чтоб не так заметна была. Бог миловал, дозора не видно. Прибегаю к березе. Ждет меня ладушка мой. Прям так в объятья ему и кинулась, дух не переведя.

- Василиса, любушка моя!

- Лукас, как же я соскучилась!

- Я не могу без тебя. Совсем не могу. Мы с Головраном завтра к матушке твоей пойдем.

- Зачем?!

- Руки твоей просить будем.

- Так, так, так! – вмешался в нашу тайную молитву, знакомый до горя голос.

Нет, это не был призрак далекого пращура. На поляне, в свете полной луны стояла Захарья, собственной персоной.

- Ну-ка, добрый молодец! Яви свой лик. Посмотреть на тебя желаю.

Лукас подошел к ней, на колени опустился. Ну, и меня за руку держит. Я тоже бух на колени, а сама понимаю, что вот сейчас будет развязка моей красивой сказки, и будет она, скорее всего печальная.

- Так вот, кто дочурку мою бесценную причаровал. Ага.

Лукас-то на коленях стоит, снизу вверх на нее смотрим доверчиво.

- Хорош, ничего не скажешь.

- Матушка, позвольте нам завтра благословение придти просить. Дед мой, Головран, со мной будет.

- Головран. Ага.

- Можно?

- Нет.

Лукас аж в лице изменился.

- Уж лучше мы к вам. Лучше мы.

Парень мой  весь просиял. Не ведал он, что уж лучше к каркодилу в пасть, нежели к Захарье меня сватать. Она то уж меня давно просватала, уже в уме просчитала, какие выгоды сулит родство со мной.

- А это что за чудовище?

- Марокуш. Конь мой.

- Ага, сон значит, наваждение. Вась, ну-ка домой быстро! Негоже девице навыданье в час ночной по лесам шляться!

Домой возвращались молча, ведьма и словом со мной не обмолвилась. Уже и до крыльца дошли, молчит. В горнице Неум сидит, меч свой точит, на камень поплевывает.

- Горюшко ты мое луковое,- наконец-то разродилась Захарья. – Ты хоть представляешь, что ты опять натворила?

- Не пойду я за принца!

- Да при чем тут принц! Ты хоть знаешь, с кем связалось-то? Этот твой Лукас и не Лукас вовсе! Это же Пересвет, родной брат близнец Перелюба!

- Как близнец? – изумилась я, и оторопело уставилась на Неума.

- А мне все твои принцы на одно лицо, - заявил братец, и бровью не повел.

- Неум! – возмутилась я.

- А что Неум? Как че, так сразу Неум! Пошел я, надобно мне!

В семейке моей больше ладу не было. Каждый за себя. Захарья днем принца окучивала, фиалки ему на уши вешала. Неум, вон, к печатному делу пристрастился. У меня свои печали. Только недавно ведь все было так хорошо. Целыми днями с ним по лесу бродили, он рыбку ловил, я мечтала Жмурика в небо запустить. И дом, какой-никакой у меня был, а то, что папаня ко мне так, так в какой семье не бывает. И черт его дернул меня к этой тетке отправить? Ничего бы этого не было, если бы не эта дура, с пушечным ранением в голову. Я запуталась, я устала, словно стала нищая душой. И вот, наконец, блеснул луч света и в моем темном царстве, а вона как все вышло. Даже не знаю, нужно ли мне знать все подробности этого дела, какая уже разница.

- Не знаю, правильно ли я делаю, но меня так и прет. Поделиться с кем-то надо, а то ща прям так и лопну.  Знаешь эту сказку, типа было у царя три сына, и бла бла бла.

- Средний так и сяк, а младший вовсе был дурак?

- Угу. Так вот, было таки у царя нашего, долбанутого на всю репу,  три сына- близнеца. Старший Пересвет, средний Перелюб, младший Перемысл. Да только явились царю три волхва, три старца мудрых седовласых. И поведали они ему тайну страшную. Будто бы когда вырастут его сыновья, станут мужами сильными, вражда их одолеет лютая. И будут рвать они неистово Русь матушку на части, гордыней своей ослепленные. Каждый кусок пожирней отхватить пожелает, жажда власти затмит их разум светлый. Пойдут они друг на друга войной, погибнут все и Русь в крови захлебнется. Царь-то наш патриотом был хреновым, за отчизну последние волоса на жопе порвет.
 
Вот и поддался страхам. Перелюба оставил здесь. Старшего Головран вымолил. Увез его в страны дальние, пообещав никогда не возвращаться. А с третьим вообще скверно получилось. Волхвы сказывали, что от него больше всего бед будет, так как он сверхъестественным умом обладает, а потому и самый опасный. И приказом царским был он в лесу брошен, на растерзание зверю дикому. Так что его душа досталась волку, а Головран, видать прослышал как-то об этом и вернулся. Теперь-то на троих не сообразишь.

- По-моему это только у русских так. К детям своим, как к барахлу относиться.

- Это еще не все. Помнишь, ту княгиню свихнувшуюся?

- Ну?

- Гну! Тетка она тебе!

У меня во рту все пересохло, круги перед глазами.

- Стой, стой, Захарья. Что я в толк не могу взять.

- А что тут брать-то? Головран жених ей был, прям из-под венца и исчез. Она ж не ведала, что он волю царскую исполняет, просто сдрыснул, и все. А она умом тронулась. Любила его пуще жизни. Потом еще с матушкой твоей эта история.

У меня кровь от лица отхлынула, в ушах зазвенело. Столько вопросов, но у меня словно дар речи отшибло.

- Че смотришь-то? У нее тоже любимый был. Игельд, из  варягов, а как же, род-то знатный. Все у них изначально сладилось, да только дед твой пообещал ее другому. Уж больно честолюбив он был, все с царями породниться хотел, ну, и нашел ей пару. Пошла она против воли его, деспота этого. В общем, когда Каран, дед твой узнал, что она того, непраздная, он ее быстренько за боярина в глубинку замуж сбагрил, чтобы грех-то прикрыть. Ну, и приданное за не дал не хилое. У вас в роду все бабы несчастливые, проклятье что ли? Вот теперь и думай, что лучше, знать или не знать?

- Может, лучше и не надо.

- А батюшка твой хоть и мудак еще тот, деревня деревней. Но Софию любил беззаветно. Видишь, и от тебя не отказался. Как родную растил.

- Что-то слишком много для меня одной.

- Я уверена, Хельга знает кто ты. Одного взгляда было достаточно, что бы понять.

- Захарья, но ведь все говорят, что матушка моя красоты неземной была. Как же так?

- А вот так. Бывает, красивое дитя, глаз не отвести, а вырастет такое чмо, что мама дорогая. А бывает и наоборот. Серое, поганое, вдруг в такое диво расцветает. Природа.

- Кто же тогда отец мой?

- Оно тебе надо? Из этой бы истории выпутаться.

- И все же?

- Сожгли его, Вась. На костре сожгли. Неспокойный он был, все к тебе, да Софии рвался. Каран на него поклеп возвел, де заговорщик он. Против царя подлое задумал.

- Может, у меня тоже сознанье помутилось? Как у той, Ариадны?

- Это еще кто?

-Да, была тут одна. Тоже принц кишки ей мотал, мотал, а потом с носом оставил. Все с этим клубком мыкалась.

- С кишками?! – ахнула ведьма.

- С какими кишками?

- Ну, клубок с кишками?

- Захарья, ну ты и извращенка! Никакого уважения к чужому горю!


Утро было хмурое, по крайней мере, для меня. Всю ночь сон ни шел. Все думала, думала. Это что же получается? Я теперь вроде и ровня принцу, и ежели бы не Зенонка, то и никаких преград бы и не было. Но дело-то политическое, не так просто он с Византией породниться хочет. Рассвет был еще далек, когда Неум вернулся. Тоже все кряхтел, вздыхал на своем сундуке. Поди, ведь, тоже о чем-то думал. Прав он был, от ума только горе одно. Захарья меня потащила к Величару. Тот уже на широкую ногу развернулся, в чародействе преуспел.

Пришли, и снова у него баба в ногах валяется, руки ему целует, оды хвалебные поет. Говорит, дух святой на нее снизошел, зачала двойню. Вот брехло-то поганое, и как у него все это так ловко получается-то? Захарья мзду с него сняла, пока они считались, я за движением во дворе наблюдала. Людей уйма, все обманутыми быть желают. А может так оно и лучше? Верить в то, во что хочется? А на душе-то как пусто. К кузнецу, что ль, в ученики пойти? Буду всю жизнь молотом махать, подковы гнуть. Посмотрела на свои ручонки. Неа, пролетаю. С такой комплекцией только ложки деревянные точить, и то за счастье.

В полдень Захарья принца сбагрила, сославшись на женское недомогание. Тот приперся с отроком смазливым, а отрок тот с ведром был. Говорит, права Василиса, что мы, вчерашние что ль? Вот, нововведение. Новая должность при дворе, писбой, то бишь по-нашему говночерпий. Как в лучших дворцах зарубежья. Показал, как отроком пользоваться и удалился. Неум со службы на перекус до вечера явился. Собрались скоро, удилище взяли для прикрытия, и к заброшенной кузне пошли.

Головран встретил нас с ликом серьезным. С Неумом за руку поздоровался, с Захарьей раскланялся. У меня такое ощущение возникло, будто меж ними с первой секунды какая-то искра блеснула. Вежлив, улыбчив, но словно все время начеку, и Захарью, словно взглядом все время ощупывает. Наверное, раскусил, что она ведьма. А Захарья тоже не отстает, сама улыбается, а глазами так и зыркает, но таится. А у меня немой вопрос в глазах.

- Сейчас придет твой молодец-голубец. С утра все прихорашивается. Вот детишки, а?

- Угу, - вторит ему Захарья, а через прищур улыбки, так и цепляет колючками.

- Ему сегодня малость нездоровится.

- Так, может, я взгляну? – встрепенулась мамуля.

- Не стоит, сами справимся.

- А я все же взгляну.

- Тогда мы с Неумом пойдем дров принесем. Внучок сказывала, Василисушке дичь по вкусу. Так я добыл.

- Вы ж мясо не кушаете, - удивилась я.

- Это он не жалует, а я иногда себя балую. Не грех ведь?

Захарья к Лукасу пошла, мужики за дровами. Я одна осталась, осматриваюсь. Во дворе чистенько, стол скатертью накрыт. Несколько плодовых деревьев произрастает, в том числе и яблоня. Плоды на ней красивые, сочные. Сорвала один, хрущу. А кузня и, правда, совсем старая, но видать подлатали ее недавно. Слева пристройка свежая, наверное, для Марокуша. Справа, под навесом горн старый, а рядом идол деревянный, железом оббит. Лик Сварога покрыт трещинами, словно глубокими морщинами. Интересно, кто ж здесь раньше обитал? Лес зарос буйно, подступил почти к самому жилищу. Наверное, давно здесь хозяев не было.

Что ж они так долго-то? Куснув яблоко, пошла, посмотреть, может, помощь, какая нужна? Захожу за дом, яблока полон рот. И слышу.

- Неум, исполнишь, что я прошу?

- Запросто.

- Сними штаны.

Слышу, снял.

- Повернись к лесу передом, ко мне задом. И немного нагнись.

У меня прям яблоко в горле застряло. Да что им там всем, в его штанах, медом, что ль намазано?!!!

- О, боги….

Я как чухнула к столу. Сижу как истукан, что делать-то не знаю. А тут Захарья с Лукасом выходят. Я привстала им навстречу, улыбку ангельскую изобразив. А в голове, словно набат звонит. Бум бум. Вот это дед, в его-то возрасте! Каких только чудес на свете не бывает, каких чудес…
Лукас выглядел немного уставшим, веки припухшие, словно слезами тронуты. Никак по мне плач его? Пошла ему навстречу, обняла, к груди припала. И он меня обнимает, целует в маковку.

- Дети мои, - одернула нас Захарья, - Вы, это! До свадьбы чтоб не шалить.

Тут и Неум с дедулей из-за угла появились, дрова несут. Быстро они. И главное, ведут себя так, как ни в чем не бывало. Костер развели, чирикают о чем-то, над дичью колдуют. Пламя уж к небу метнулось, дрова потрескивают, горят жарко. А я сижу на скамье у стола, словно жука проглотила, Лукас рядом. Вдруг, чувствую, он к ладони моей прикоснулся. Сначала легко так, потом сжал с силою. В глаза мне смотрит с нежностью. А свет так падает, что его глаза кажутся почти прозрачными. И словно вижу я в омуте этом, душу его, такую чистую. Такую светлую, и такую беззащитную передо мной.

- И о чем ты все время думаешь, чудо мое?

Тут Головран с образами во время подоспел. Сам озадачил, сам и спас. Скатерть со стола под ноги нам постелил. Опустились мы с Лукасом на колени, и тут Неум, как плюхнется по левую руку от меня. Захарья его увещевать пыталась, да толку чуть.
 
- Ты, что, и замуж с Васькой пойдешь? – разозлилась ведьма.

- И замуж! – упрямо сдвинув брови, буркнул братей.

Ни на разговоры, ни на посулы, он так и не поддался. Так и благословили нас. Святую троицу. А вокруг Жмурик, все наматывал и наматывал свои круги.


Головран с Захарьей у догорающего костра остались, беседу неспешную вели. А мы на озеро отправились. Неум удочку тащит, соскучился он по этому делу. Заметила я, что Лукас прихрамывает, еще тогда заметила, когда он с Захарьей из дома вышел. Пыталась его спросить, что да как, но он отшутился. Говорит, сам виноват, с коня неловко спрыгнул. Что-то он мне явно недоговаривает. На берег пришли, Неум удилище размотал, в воду уставился. Я в теньке присела, Лукас рядом прилег. Свернулся калачиком, голову мне на колени положил. Потом на спину перевернулся. Смотрит на меня, аж весь светится от счастья, рукой играет с непокорными локонами моих волос.

- Я прежде даже мечтать не мог о таком.

- Скажешь тоже. Разве в краях далеких красивых дев не было?

- Были. Да все они просто тени, чужие все. А ты свое, родное.

- Да, наша русская красота особенная, - отмахиваясь от комара, поддакнула я.

- Я не об этом. Я когда тебя увидел, во мне словно что-то проснулось. Словно все струны моей души отозвались. И нет ни вчера, ни завтра, словно мое сердце бьется у тебя в груди. Ведь я теперь смотрю на мир твоими мечтами.

- Ты так красиво говоришь.

- Я так красиво чувствую. Послушай, как бьется мое сердце.

Он прижал мою ладонь к груди. Опять это ощущение. Прохладный шелк, его тепло… и бабочки. Ой, ой ой.

- Тсс, - зашипела я на него, указывая кивком на Неума.

- Понял.

А у самого улыбка лукавая прелукавая, и чертики веселятся. И в голосе его столько нежности. И мечты уносят так высоко. Мы могли бы говорить бесконечно, он рассказывал о пустынях и морях. О зверях невиданных и птицах райских. Мне было все интересно. Самой-то особо похвастаться нечем, разве что вон, историей как я Чугунка чуть на тот свет не отправила. Он так хохотал, даже про боль забыл. Взорванная банька тоже повеселила.

 - Это сера была. Сера, - смеясь от души, просветил он мой недалекий  разум.
- Нас теперь никто не разлучит. Знаешь, где бы я ни был, что бы ни делал, моя душа всегда будет рядом. Помнишь, эту яркую звезду на небе? Это моя любовь. Днем и ночью она будет светить тебе. Сиять, указывая путь ко мне. Как же ты прекрасна, возлюбленная моя…

Он уснул, а я любовалась им, спящим. Тихонько выскользнула, положив ему под голову платок. Подошла к воде, и долго долго смотрела на тихую воду. Очнувшись от грез, опустилась на траву рядом с Неумом.

- Ничего не хочешь мне поведать?

- Ой, Вась, что-то мне муторно. Прям, душа не на месте.

- Чего?

- Чета мне как-то неспокойно за тебя. Прям вот эх! – ткнул он себя в грудь здоровенным кулачищем.

Звук как из бочки.

- Я ж для тебя последнюю рубаху во! – и как рванет, рубаха вдрепь.

И на кой мне его рваная рубаха?

Жаль, день этот был короток. Иногда так хочется, что бы Ярило застыло над горизонтом. Вот здесь вот, на стыке двух миров. И день бы  длился вечно, ведь ты так счастлив. А, все хорошее быстро заканчивается, только плохому время благоволит.

 Вернулись в город, а там нас уже гонец поджидает с приглашением на пир. Делать нечего, переоделись, пошли. Во дворе столы накрыты. Пир в самом разгаре. Баяны, да скоморохи самые затейливые гостей веселят. Перелюб с Зенонкой рядом сидят. Он в одну сторону смотрит, она в другую, оба хмурые. Принц как Захарью увидел, аж встрепенулся весь. Неум пошел Зеноне отчет давать, печать свою понес. К чаше серебряной как приложился, осушил залпом. Лишь стемнело, из-за стола встал, типа до ветру ему надо. Тут писбой подоспел. Неум смерил ведро взглядом, и заявив, что ему маловато будет, удалился. А следом и Зенонка сдрыснула, сославшись на головную боль. Гостям принцесска уже и ни к чему, и так весело. Видать, только мне на этом чужом пиру жизни горько.

Сижу как сыч, дума одна, как бы побыстрее свалить. Наконец-то гости стали расползаться, по-другому не скажешь. Кто на четвереньках, кого слуги унесли. Редкий гость на своих двоих ушел. И тот, наверное, либо недугом подточен, либо подлое на уме. Кто ж в нашем царстве от чарки-то откажется? Пока я с мыслями сидела своими и Захарья куда-то делась, упустила я ее из виду. Пошла искать, хотела разрешение испросить, домой удалиться. Вычислила по писбою. Смотрю, стоит с ведром в обнимку, уши развесил, подслушивает. Кышнула его, тот ушел неохотно, видать на самом интересном месте прервали. Слышу голоса отчетливые.

- Захарья, любушка. Мне твои лета не помеха. Полюбил я тебя, всем сердцем полюбил.

- Перелюб, я старше тебя на целую жизнь.

- Безразлично мне, лишь с тобой хорошо. Лишь с тобой я, такой как есть, без притворства и шелухи наносной. Если ты про Зенону, так это расчет, политика. Не люблю я ее, холодная она как рыба. Расчетливая, корыстная, никогда не поймешь, что у нее на уме. А ты другая.

- И как ты себе все это представляешь? Свадьба не за горами.

- Как-то да будет. Слыхал я, что за семью морями источник волшебный есть. Кто выпьет той воды, тот жить вечно будет, будет вечно молодым. Хочешь, я дружину подниму, поход снаряжу, водицы тебе той добуду? Если хочешь, я все для тебя сделаю.

- Не надо дружину!

- Ты только пожелай. Как водицы той добуду, то все зашибись коромыслом будет. И волки сыты, и овцы целы…

- Ага, и пастуху вечная память.

Хм, а Перелюб-то и на самом деле не такой павлин-мавлин  как сдавалось. Таки есть у него душа, а стишки все от одиночества, да от безделья. Не ошиблась я в нем, приятно. Хотя, оно конечно, и не без алхимии обошлось, но ведь ему-то на пользу.  И пошла я домой с душой легкой, мешать им не стала. Хоть и осень уж на дворе, а в воздухе любовь так и витает.

Прихожу, а в горнице Неум. Сидит под лучиной, Пифагора читает. Пальцем по странице водит, словно понимает что. От старания, аж вспотел, бедный.

- Вась, научи меня знакам, - попросил он.

А в глазах мольба застыла. Смотрю на него, а он словно дитя малое, даром, что чуть не под потолок вымахал. Жалко мне его стало, свое ведь, родное. Не стала я его разочаровывать, хоть и понимала, что все усилия напрасны. Не дал бог ему ума, ну и ладно. А память у него хорошая, всегда добро помнил.

Захарья сегодня была более задумчива и рассеянна, чем обычно. С утра вместо трех чашек чая, все десять выпила. Я сидела с пяльцами, пальцы колола, на нее тайком поглядывала. Ну, вышивать я никогда не умела, мне всегда эти бабские штучки не по душе были. Но надо, же чем-то время занять, да и ждала я, что она сама разговор начнет. Так и вышло.

- Знаешь, что я подумала?

- Ну?

- Дам-ка, я Перелюбу зелья отворотного. Пусть забудет меня.

- А у него ты спросила, хочет он тебя забывать?

- А мы у него спрашивали, когда дурманом-то накачивали? Не могу я так, не по-людски как-то.

- Ага, теперь ты меня понимаешь. Только вот, что я тебе скажу. Все мы словно дурманом накачаны, только одному это рай, другому пекло. Слово, оно ведь тоже как зелье. Я Перелюба не первый день знаю, хорошо ему с тобой. Он живой с тобой, настоящий. Ты уж прости, я вчера ваш разговор ненароком подслушала.

- Слушай, а тебе общение с Лукасом на пользу пошло. Ты какая-то другая стала. Манеры, вроде как появились.

- А что не понятно-то. Всю жизнь только и слышала, дура, да чокнутая. Вот и была такой, а он мне словно глаза открыл. Словно мне меня саму подарил. Разве может быть подарка лучше?

- Ох, не знаю, Вась. Похоже, мы в такой переплет попали, в такую жопу.

- А что человеку еще надо? Тепло, да вонюче, - улыбнулась я.

- Ладно, иди к нему. Вижу же, что маешься. Иди, все равно златошвейка из тебя никакашная. Я тут как-нибудь сама.

Прихожу на место наше заветное, а Лукаса нет. Присела я, задумалась. Вот ведь как интересно в жизни бывает. Только примешь решение, утвердишься в нем, а судьба тебе сразу искушение подбрасывает. И пади знай, правильный ли ты путь выберешь у камня на  перекрестке. Главное в жизни, себя не потерять, не прогнуться под толпу, а это сложнее всего. Вот и богата я сейчас, и любима, и даже красива местами, а таиться приходится. Толпа ведь не помилует, слухами не обойдет. Вот и выходит, не живи, как хочешь, а живи, как люди велят. Значит, опять я не свободна.

А что же тогда есть свобода? Это когда ты в рубище идешь босой, да голодный по дорогам. Тогда ты свободен и от толпы, и от молвы, и от любви, и от богатства. И терять тебе нечего.  А мы летим как мотыльки, зачарованные на этот пагубный свет, сгораем в нем. Все что-то пыжимся, суетимся, размножаемся. А исход один. Цепи, а потом пеплом канем в Лету. И только наши поступки останутся после нас. Наши дела.

По делам воздастся… мудры были наши боги, добры. К нам как к детям своим относились, а не к рабам безвольным. Права была Захарья, права. Ох, когда женщина думать начинает, это не к добру. С такими-то мыслями куда угодно зайти можно. И еще непонятно, кому больше повезло, мне или Неуму. Сижу, думы думаю, а ощущение такое странное, словно не одна я на поляне. Глаза подымаю, стоит мое золотко, из-за дерева выглядывает. Увидел, что я его заметила, из укрытия вышел.

- Давно ты здесь?

- С первой звезды. Ждал тебя.

- А я тебя и не заметила.

- Не хотел тебе мешать. Ты вся в раздумьях была. А мне так нравится смотреть на тебя. Ты такая…. Такая….

- Убогая? – усмехнулась я.

- Нет. Ты волшебство. Для меня ты целый мир. Чудо чудное.

- Знаешь, никто и никогда не будет любить меня, так как ты. Твоя любовь и есть бог. Но не каменное идолище, алчущее жертв, а тот, кто отдает, не требуя ничего взамен. Ты лучший.

- Я всегда буду лучше кого-то, но кто-то всегда будет лучше меня. Я умней мудреца, но глупей идиота. Я осилю войну, не осилив меча, - опустившись передо мной на колени, ответил он, - Я всегда буду таким, каким ты меня хочешь видеть. Лишь бы нравиться тебе. Лишь бы тебе со мной хорошо было.

- Как это у тебя получается?

- Знаешь, я думал, что всегда буду один. Меняя день на ночь, я шел по дорогам в поисках знаний. Я переплыл океаны надежд, оставляя позади острова – фантомы. Но только теперь понял я, в чем истинная сила жизни.

- И в чем?

- Слеза дождя на алтаре твоих ресниц.

Он обнял меня, прижал к себе.

- Ангел мой, зачем ты здесь, на этой проклятой земле? Отдаешь в наложницы кресту, свою золотую мечту, - шептали его уста.

- Ты про крестик? А как же не крещеному-то? Не по-людски как-то.

- Это символ страданий. Одев его, ты добровольно обрекаешь себя на муки.

- А как же Головран? Благословение, ты же сам хотел этого. Святые лики зачем?

- Любушка моя, он просто чтит местные традиции. Он скорее для Захарьи это сделал.

- О, да! Вот уж нашел перед кем иконами-то красоваться. Она наших древних богов чтит.

- А ты?

- А я только тебя чту. Я вообще уже во всем запуталась. Заблудилась, запуталась и от этого так холодно.

- Я согрею тебя своим дыханьем. Иди ко мне…

Бабочки. Бабочки. Целые стаи бабочек черного шелка. Я шептала ему что-то на ухо, что-то неземное. Он растворился в моем шепоте, словно день в ночи. Дыханье от поцелуя перехватило, все исчезло, даже неумолимое время потеряло власть над нами. Лишь бы это не было сном…ведь так не бывает.

В доме пахло вареньями. Несмотря на поздний час, ведьма колдовала у печи. Земляничное, мое любимое. Денег теперь куры не клюют, можно и сахара вдоволь себе позволить.

- Иди братца своего пришлепнутого позови.

- А где он?

 - Вона, под крыжопником  уж который час сидит. Херней мается.

Пошла на задний двор. И правда, сидит. Одной рукой Пифагора прижав к груди, другой Жмурика. Присела-то на корточки рядом. Говорю, пошли, Захарья там повидло изобрела, прям, страсть какое вкуснючее.

- Люблю я ее, гангрену эту! – бия себе котом в перси, взревел Неум.
- Все сердце она мне иссушила! – и опять бум котом, у того аж чуть глаза из глазниц не повылетали.

- Захарью?! – обалдела я.

- Знаешь, вот если бы все было так просто! Зенонку, язву эту забугорную!

- Та ладно?!

За сердце, прям, схватилась, бухнулась рядом. Час от часу не легче!

- Ведь умом понимаю, что она принцева, а вот сделать ничего не могу. Люблю ее, сучищу!

Я Жмурика-то из рук у него выдрала, что б не прибил вовсе. Сижу, ресницами хлопаю.

- Вот, прям, хоть в пекло за ней, - сокрушался братей.

Я его по голове-то погладила, а сама чем утешить-то его не знаю.

- Вась, может мне прибить его?

- Кого? Жмурика?!

- Да, Перелюба этого окаянного, - с надеждой заглядывая мне в глаза, продолжал он, - На битву вызвать, я ж его одним ударом прихлопну. И Зенонка мне достанется.

- Подожди, Неум, Византия дело тонкое, тут кулаками ничего не решишь.

- Да, клал я на эту Византию!

- Эй! Хватит мне там крыжопник удобрять! Идите повидло жрать! – вмешалась в наш диалог ведьма.

- Нахер повидло! Увы, мне, увы!

- Ого! Чей-то он от жрачки отказывается?!

- Да, подожди ты Захарья со своим повидлом. Не видишь, в кручине он! – отмахнулась я.

- Пучит что ль?

- Меня давно от этого всего пучит! Эх, давай свое повидло! Покончу жизнь чревоугодием!

- Да, что это с ним? – изумилась пуще прежнего Захарья.

- Втюрился он.

Ведьма аж прям чуть не оступилась, ложку выронила.

- В кого это интересно? - с опаской спросила она, видать, что вспомнила.

- Да в византийку эту, заразу!

- Та ладно?!

- Да что вы все заладили та ладно, та ладно! Все! Иду к Перелюбу, на бой его вызывать. Убью, павлина драного! Все перья ему повыдергаю!

Мы с Захарьей как повисли на нем, да как давай причитать. А он, бык, здоровый. Насилу уговорили до утра подождать. Сожрал он все повидло, сокрушаясь. Захарья ему туда коры крушины подсыпала обманом. Говорит, для силы мужской порошочек. Этот дурак и сожрал все. Ясен пень, завтра из чулана нуждного не вылезет, животом скорбный будет. Так что время мы немного выиграли. Он на сундук бухнулся, Жмурика к себе прижал и захрапел, а мы сидим за столом, друг на друга смотрим. Поутру, принц сюда явится, как пить дать припрется. Тут и крышка ему, а заодно и всем нам.

- Может к Головрану его отправить? Пущай пока мечом бряцает?

- Не надо к Головрану. Ну, Захарья, не такой уж он нам еще родственник.

Конечно я сразу в отказ, вспомнила, как чуть яблоком не подавилась.

- Может и ей зелья накапать?

- Так она и без зелья с него не слазит. Его одноглазый для нее как вон, как  валерьяна для Жмурика.

- Че деется. Че деется. И давно это у них?

- Да вот как раз, когда ты меня к Перелюбу первый раз отправила, тогда у них все и случилось. Кстати, первый флакон у меня карлик попер.

- Ну?

- С Костромой, видала, как отплясывает?

- Че деется! Че деется, - охнула ведьма, - Это все? Или еще, какой камень на сердце припрятала?

- Всеее.

- Ах ты, зараза!

- Чья б корова мычала!

Короче, ночь прошла бурно. Поутру, не в меру молчаливый Неум на рыбалку отправился, меня с собой прихватил. Не оправдались наши чаянья, порошок ему как мертвому припарка был. Лукаса по дороге забрали, на озеро известное пошли. Неум сеть забросил, а перед тем, жмень мяса вместо прикормки раскидал. Удивилась я, спросила, конечно.

- Щуку хочу.

- Ты ж карасей в сметане уважаешь.

- Сама сказывала, щука желанье исполняет.

Не стала я его разубеждать, что то была всего лишь сказка и щук таких не бывает. Пусть, пока делом занят, и то хорошо. Пока мы с Лукасом на травке ворковали, он все в воде торчал. Рыбы на берег набросал уже несметно, но все не то. Вдруг слышу, крик радостный. Вытаскивает он из воды рыбину, показывает нам ее победно. А глаза у него все больше становятся. Все больше и больше. Рожу перекосило. И как заорет он.

- Аааа!!!

- Щука?! Помочь? – кричит Лукас.

- Русалки?! Пьяные? – схватилась за голову я.

А Неум уже мчался в кусты, размахивая во все стороны щучиной.

- Да, что это с ним сегодня?

- Пучит его.

Из кустов раздавались душераздирающие вопли, вперемежку со слезливыми стенаниями. Несколько раз он являлся, но и пару шагов не ступив, вновь мчался обратно. А рыбу волшебную из рук так и не выпустил. Выл, выл, потом слышу, вроде как с Былхвостом прощается. Пробралась сквозь заросли, сидит.

- Ты там как?

- Васьк, помираю я, - жалобным голосом, оповестил он.

- И, что, сильно помираешь?

- Ох, сильна.

- Это тебя бог наказал. Ты ж вчера дело черное замыслил. Кто Перелюба прибить хотел?!

- Ой, хоспидя!!! Прости меня грешныва!!!

- Вот, кайся сиди, кайся! И учти, это только в сказках все по три, а в жизни щука только одно желание исполняет. Думай, что просишь!

- Ой, ой – неслось мне вслед, - Пущай тока живот пройдет, больше ничего не желаю…

А здорово я придумала. Вона как все перевернула. Умница разумница. Сегодня он по любому в кустах проторчит, а завтра еще что-нибудь придумаем.

- Вась, а кто такой Перелюб? – поинтересовался Лукас.

- Брат твой... кх …мой. Мой брат его очень не любит.

Вот это умница! Надо же было такое ляпнуть!

- Чем он ему так не угодил?

- Ох, и не спрашивай.

- Твой враг, мой враг. Мы же теперь семья.

- Неум… брат мой, втюрился в Зенонку. А Зенонка это невеста Перелюба.

- А.

- А Перелюб втрескался в Захарью… а воевода в карлика.

- А как же это все?

- Да конем он меня переехал. Как, как.

- Кто, карлик?

- Ага, как же, карлик. Перелюб и переехал. Он же принц.

- Ага, теперь мне его тоже хочется прибить.

- Да забей ты на него, он и так бедный. Вон, в Захарью втрескался по самые орехи, теперь в поход желает идти к источнику вечной молодости.

- Зачем? Разве он старец?

- Да какой там, он Захарье в сыновья годится.

- Ну, она вообще интересная женщина, видная такая. Хотя теперь понятно, почему ты принцев не любишь. Ты Захарью к нему ревнуешь?

- Это почему это?- изумилась я, такой трактовке мысли, а у самой колокольчики в голове динь динь.

-  Обычная детская ревность.

- Ну, если ты так думаешь… значит, ты так думаешь, - глубокомысленно заметила я, хоть уже и не рада была, что разговор этот  затеяла.

- А вообще Зенона, она царя византийского дочь. Политика, брат, понимаешь?

- Понимаю. Понимаю, что если Захарья с Перелюбом поженятся, то ты теперь сама царевна будешь! И как ты говоришь? Забьешь на меня, ведь я не того роду племени!

- Чей-то? – забывая о манерах, возбудилась я.

- Той-то!

Короче, поцапались мы с ним так, что пух и перья летели. В конце концов, я психанула и пошла сеть вытаскивать.

- Отойди! Не царское это дело, я сам вытащу, - одернул он меня, и сам за сетью полез.

Вытащил, складывает, на меня взгляды огненные бросает. Того и гляди покусает. И я на него тоже зыркаю, ух, прям, ух! Потом мне что-то так смешно стало, из-за чего поцапались-то? Из-за ничего. Ну, и прыснула я со смеху, и он тоже рассмеялся. Помирились, тут и страдалец наш из кустов выполз. Полегчало ему, сердешному. Видать, щука точно волшебная оказалась, желание исполнила.
Так не хотелось мне с Лукасом расставаться, но что поделаешь? Домой возвращаться надо.
 
Неум улов тащил, все подсчитать пытался, сколько из рыбы пойманной пирогов можно напечь. Мозгами шевелил, в небо посматривал. Посчитал таки, сказал, что много выйдет. Зашли в город уже, а там смятение. Народу на улице тьма, не протолкнешься. И чем ближе к нашему дому, тем его все больше становится. Защемило у меня сердце, словно беду какую почувствовало. Подходим, а там вообще не пробиться. Вижу, Вихрат стоит. Протолкалась к нему, спрашиваю, что мол, и как.

- Дракона доставили. Царевич у чуди выписал. Тьфу, кусок идиота! Совсем мозги потерял с этой ведьмой… Зенонкой! Вона! Поглянь!

Я к дому протолкалась, ан и правда дракон! Глаза в разные стороны торчат, видать укачало с дороги. Пока я на диво это таращилась, Неум как из-под земли нарисовался. Мечом размахивает, в битву вступить желает. Народ-то  ахнул. А дракон голову одну поднял, посмотрел на забияку тоскливо, да как плюнет в него. И дымок такой легкий пошел. Видать, дракон какой-то дешевый попался, или искры не хватало. А Неум так и остался в недоумении обтекать, пока зеваки не разошлись.

- Ну, че? Как тебе зверушка? – приветствовала меня Захарья.

- Ням ням.

- Кто тебя за язык-то тянул?!

- Да я ж так, образно.

- Вона твои образа! Три рожи бусурманские! Одна ширее другой! Чем кормить-то будем, а?!

- Может вареница ему?

- Вареница?! Ты видела, что он с твоим братом сотворил?

- Прям верблюд какой-то.

- А енто еще, что за дрянь?! Смотри, царевичу не ляпни, а то еще и вер****ей полный дом натащит!

- Да я уже поняла. Язык мой, враг мой.

- Знаешь, что я тебе скажу, девка! Ума у тебя палата, да только ключ потерян! У тебя  один только враг, и враг этот ты сама! Где ты всего этого набралась?! Все люди как люди, а ей, б…ть, дракона подавай!

- Ты уж прям как мой папаня сказываешь. Пойду я. Никому я здесь не нужна.

- Нет уж, стой! Хотела чудо с доставкой на дом, нате вам, ешьте с хреном! Че я с ентим людоедом делать-то буду? Сама накаркала, сама и разбирайся с ним! Иди, иди, он тебе ботву-то повыдергает!

Хорошенькое дельце, а мне-то что с ним делать? Грудью кормить? Делать нечего, пошла я на эту сволочь еще раз посмотреть. Лежит, вздыхает, слюни пускает. А как сожрет? Но душа-то русская у меня, жалостливая. Попросила я Неума корыто побольше найти. Тот хоть и обижен был на аспида, меня не ослушался, принес. Налили воды, гад одним глотком осушил. С бодуна, что ли был? Напоили, небось, ироды, чтоб он не дергался во время перевозки. Ох, и горе мне. Ох, и горе.

Ничего, к утру очухался. Полегчало ему. А мне? Я куда не пойду, он всюду за мной как на привязи. Люди шарахаются, все прям, здороваются с перепугу. А вонючий. Боже ж ты мой, какой он вонючий! Захарья вроде отошла, видать жалко ей меня стало. Говорит, иди развейся, а куда я с ним пойду-то? Посидела я, подумала, репу почесала. Пошла. На поляну и пошла. А сама иду, боюсь. И с Былхвостом он не поладил, шипит на него, плюется. Лукас опешил, когда меня в сопровождении пташки-нелеташки увидал. И немой вопрос застыл в его карих глазах. Откуда?

- А, - махнула я рукой, - Принц задарил.

Приподнялась на цыпочки, ну, чтоб поцеловать его, а этот гад мордой мне в спину тык тык. Нос чуть не расквасила. Лукас меня собой прикрыл, за широкой спиной спрятал, а сам на ящера смотрит, разглядывает. Влево голову опустит, и тот его движению вторит, словно передразнивает. Вправо, и аспид башками вправо крутит.

- Осторожно, он плюется, - честно предупредила я.

- Слушай, да он мал еще.

- Вот эта куча мяса?

- И доходяга совсем.

- С пропитанием  нынче туго, где я ему столько дев прекрасных возьму? Хотя…

Что-то мне сейчас Крижанка вспомнилась, и Анфиска, в общем, если поднатужиться, можно было подсобрать.

- Может рыбки ему? – робко предположила я.

Рыбка пошла на ура. До вечера на озере проторчали, сети забрасывали. Лукас еще Головрана привлек, втроем-то сподручнее. А змей с голодухи жаднючий такой, так и хватает из рук, еле успевай пальцы отдергивать. Нажрался, раздулся весь, да как выпустит столб пламени.

- О, отрыгнул, - умилился дед, - Теперь дело на поправку пойдет.

Головран, вообще, тип странный, скользкий. Вот так посмотришь, прям рубаха мужик, а чую я, прям, нутром чую, что не так он прост. И за маской притворной, лукавой, скрывается иной лик. Дракона увидал, хоть бы на миг изумился. Посмотрел пристально, глаз прищурив. Лицо, так, ладонью прикрыл, словно маску надел, и вновь улыбается. Все как-то смутно.

Хотя бы, почему они здесь, на старой кузнице остановились, а не в городе на постоялом дворе? Почему Лукас меня дальше поляны никогда не провожает? Хотя я и сама с ним светиться не хотела, но все же? И как быстро он согласился нас у себя встречать, лишь бы только лишний раз на людях не мелькать. И одежды на них дорогие, странники-то все больше в рванье всяком.

Странное чувство какое-то появилось у меня, словно я отдалилась, очнулась от грез. Смотрю на Лукаса, а он мне вдруг совсем чужим показался, совсем незнакомым. На своего-то принца позарилась, и то смех. По большому-то счету ничего у нас и не срослось. А Лукас так красив, что смотреть больно. Утончен, образован, воспитан. У меня аж голова закружилась от этих мыслей, словно бездна передо мною распахнулась. А Лукас, словно почувствовал, что со мной что-то произошло. За руки взял, к себе привлек.

- Что, что не так?

- Лукас, зачем я тебе?

Глаза его словно дымкой подернулись, и в них отразился такой неподдельный ужас, что у меня сердце сжалось. Обняла его, а он сжал меня так, словно из последних сил, хватался за тонкий лед, на краю обрыва. Словно за ускользающую из рук жизнь. Головран, невольный свидетель этой сцены, помрачнел. Поправив рукой тяжелую прядь, возвел глаза к небу.

- Вот я старый дурак. Что ж я натворил?

Мне хотелось одного, бежать как можно дальше, остаться одной, забыть все это. Не знаю, куда угодно, лишь бы подальше от этих любящих глаз. Головран все это понял, почуял словно зверь, каким-то неведомым чувством. Пригласил на трапезу. Зная, что я неравнодушна к наукам, соблазнил меня книгами. Но скорее не они меня прельстили, я видела, что происходило с Лукасом, я просто не могла предать его любовь. И еще я понимала, что если я сейчас уйду, я больше никогда не вернусь.

Головран собирал на стол. Лукас разводил костер, я видела, как вздрагивают его плечи, он едва сдерживал себя. Одному дракону было хорошо, он свернулся клубочком рядом с Марокушем, Жмурик дрых среди голов. Блин, дракон, и тот недоделанный попался.

- Видишь он какой? Словно большой ребенок, добрый, ласковый. Он, вообще, недоверчив к людям, душу так сразу не открывает, видать боится, что нежность его и чувствительность, за слабость примут.  А к тебе как прикипел, не оторвать.

- Дракон-то? – глупо пошутила я, хотя прекрасно поняла о ком речь.

- Я про внука своего. Он боец, просто однолюб.

- Я знаю.

- Пощади. Я понял, что там, у озера произошло. Если ты его бросишь, он не выживет. Вены себе грызть не станет, но и прежним уже не будет.

- Я никогда его не брошу, Головран.

- Пожалела?

- Жалость? Нет. Просто, как-то… ну, не знаю. Большое счастье, оно как большое горе, крест и тот, и тот тяжек. Недостойна я такой любви.

- Просто, ты еще цены себе не знаешь.

- В том-то и дело, что три бочки изюма мне красная цена, и это в хороший год.

- Поверь мне, у тебя еще будет время, разубедиться в этом.

- Откуда ведаешь?

- Старость держит за руку мудрость. Многих людей я повидал на своем веку, ты особенная. Была бы другая, он бы не выбрал.

- Пересвет?

- Тссс….

Вроде отлегло от сердца. Вот, что значит с мудрым человеком потолковать. И бездна моя черная затянулась. Сегодня я осталась здесь, на старой кузнице. Не хотелось возвращаться во всю эту суету, да и люду так спокойнее, чем от дракона-то шарахаться. Не спалось. Положив голову Лукасу на плечо, я обняла его левой рукой. Я знала, что он тоже не спит. Лежит, боясь шелохнуться, чтобы меня не спугнуть. Мыслей не было, я просто лежала, закрыв глаза и ощущая всем телом его сердцебиение.

 Вот и первый прозрачный луч скользнул по потолку, прикоснулся к его лицу. Рука моя скользнула по его животу, по груди. Коснулась кончиками пальцев теплых чувственных уст. Я чувствовала, как он затрепетал от моего прикосновения, и все сомнения растаяли, словно дождь над водой. Он так щедро отдавал себя мне, подвластный всем моим желаниям, всем жестам. А в глазах его было столько любви. Любви с каплей боли. И сейчас, мне открылся истинный смысл его слов…в твоей груди, бьется мое сердце.

А после, когда уже совсем рассвело, мы вновь отправились на озеро. Нам сегодня везло, хотя правильнее сказать, везло дракону. Рыбы было поймано немеряно, так что в брюхе его до завтра не заурчит. Накупались вдоволь. День сегодня солнечный, теплый, и на душе так хорошо, так светло. Лукас вытерся куском холста, обмотал его вокруг бедер.

- Как обжору своего назовешь?

- Васька. Пусть будет дракон в честь меня.

- Отвернись, мне переодеться надо.

- Неа.

- Ну, как хочешь.

Он игриво повел плечом, повернулся ко мне спиной. Холст упал с его бедер.

- Ммм, - застонала я.



Я бежала домой, задыхаясь. Я мчалась так, словно за мной гнались все полчища бесов, желавших поджарить меня живьем на вертеле. Дракон семенил за мной, подскакивая на кочках. Попукивая, и поплевывая огнем, он еще и крылышками ухитрялся помахивать. Иногда получалось. И тогда он заглядывал мне в лицо, типа спрашивал, ну как я, молодец?

- У, бесовское отродье! Уйди!

И я мчалась дальше. Бежала, не переводя дыхание. Вот и знакомые ворота. Забегаю в дом, братей мой стоит, облокотившись на подоконник, мечтает.

- Неум!!! Снимай штаны!!!

- Вааась?!

- Снимай!!! Бегом!!!

- Ты ж мне как сестра!

- Снимаййййй!!!!!

Снял.

- Задом повернись!

Повернулся.

- Ммм… где ж глаза-то мои были?!!! Лихо мне, лихо! Ой, лихо!

Порывая волоса на головушке, я рухнула на колени. Вою. Неум попытался поднять меня, не поймет же в чем дело. Схватил меня, дотащил до лавки, по дороге-то штаны вообще потерял. Запутался в них, чуть не грохнулся. На скамью плюхнулся, а я лицом-то в его колени уткнулась, мычу. Тут Захарья является, видит картину следующую. Неум на лавке без порток, рубаха задрана. Ну, и моя башка у него в коленях застряла.

- Йи! Паразиты, да че ж вы делаете! Срам-то, какой! А как люди увидят?!

- Уйди! – взвыла я, - Уйди, ведьма окаянная! И где ты только взялась на мою голову!!!

- Да, вы ж сами ко мне приперлись! Василиса! Василиса! – пятясь, пыталась образумить она меня.

А я как безумная сделалась. В волосы ей вцепилась, рву. Ну, и она не отстает. Крик по всей светлице стоит, шерстка пучками летает. Неум бегает, глаза выпучивши, растащить нас пытается. А я реву как белуга, за космы ее таскаю. Потом как кинулась душить ее, а у той уж и глаза, как у мышки, которая какает. А я все не отступаю. Еле Неум отодрал меня от нее.

- Смотри! Видишь?! – тыкаю я в него.

- Чаво?!

- Вот это видишь?!

- Нууууу… как сказать…

- Задом повернись! Задом!

- Ну?!

- Гну! Родимое пятно видишь?! У Лукаса такое же! Это не родимое пятно, - схватившись за голову, простонала я, - Это… это… знак.

- А вы, что, с Лукасом уже того? – присаживаясь на краешек скамьи, осторожно спросила она.

- Того, этого!- возбудилась я,- Неум, выйди отсюда! Иди, вон, дракона напои, только своим точилом у него перед мордой не размахивай, заплюет!

- Иди, Неум, иди, - поддакнула ведьма, выпроваживая его.

Тот ушел в полной непонятке.

- Ты же мне сказывала про трех братьев! Пересвет, Перелюб, Перемысл. Ну? Ну?! А младший самый опасный, самый умный?

- Ну?!!

- Так это он! – указывая головой на вышедшего приятеля, прошипела я.

- Кто?!

- Неум!

Захарья ахнула, прикрыв рот пятерней. Аж побледнела вся.

- Охренеть! Чеж теперь будет? Так он же это…

- Пифагора читает!

- А?

- Да.

- Слушай, если хоть одна живая душа доведается…

- Головран ведает. Он первым и дознался!

- Охренеть! Ой, горя нам! – возопила Захарья, - А Пересвет знает?

- По-моему нет.

- Ой, горе! Какое горе!

И тут Перелюб на пороге нарисовался…. с писбоем лопоухим. Ну, просто как белка из дупла. Мы на него обе уставились, потом на писбоя.

- С доброй вестью явился я в ваш дом, сударушки мои. Василиса, жениха я тебе привел.

Я на писбоя-то смотрю, прям, счастью-то своему не верю.

- Готовьтесь сватов принимать!

- А не слишком ли он молод, чтоб женихаться-то? – прервала затянувшееся молчание Захарья.

- Витязь в самом соку. Розмир, князя черниговского сын.

- Ах, Розмир?

- Ну, да. А вы что подумали? – наконец-то дотукал он, оглядываясь на писбоя.

- Пшел, вон! – рявкнул принц на лопоухого, и такого подсрачника ему отвесил, что у того ведро из рук вылетело.

У меня, прям, катехизис случился. Не знаю, что это такое, но слово страшное. Губешки задрожали, ручонки затряслись. Смотрю на ведьму глазами полными мольбы, а она уж суетится, принца окучивает, чаев ему наливает.

- Девка-то не готова. Прихорошиться ей надо, на стол накрыть.

Принц чай допил, учтиво во двор вышел, чтоб не мешать. Ведьма суетится, наряды из сундуков достает.

- Захарья, что ж это?

- Не стой столбом. Шевелись, давай! Нам время надо выиграть.

- Для чего?!

- Не знаю! Потом что-нибудь придумаем!

Нарядила меня как куклу, красоту усилила. Неума на помощь крикнула, ибо я никакая была. Ленты мне в косы вплетает, а Неум такой притихший, словно пришибленный малость.

- Васька, Лукас ведь умом тронется.

- Неум, молчи! Всеми святыми  тебя заклинаю, молчи! – рыкнула на него ведьма.

- Я так не могу.

- А на кол могешь?!

Вот уже и гости дорогие в горницу заходят, дары всякие на стол отправляют.

- У вас товар, у нас купец, - представляют суженного, - Невесту хочет молодец.

- Кому и кобыла невеста, - парировала Захарья.

Я глаза-то подымаю, а передо мной эдакий медведь стоит, весь в шмотки забугорные упакован. В пух и прах разодет, видать, надел все лучшее сразу, но впервые. А до этого только секиру в руках держал.  Кружевами так и переливается, а выражение лица такое, словно он таких принцесс как я на завтрак пучками трескает. И тут я кааак грохнусь в обморок. Суета поднялась, возня. А мне все до лампады, только звон в голове. Неум меня на руки подхватил, на сундук положил.

- От счастья это у нее, от счастья, - приговаривает ведьма, спроваживая гостей, - В следующий раз приходите, когда оправится… ну, я имела в виду, очухается. Мы весточку пришлем.

Выпихав сватов взашей, Захарья кинулась меня в чувство приводить, травками отпаивать.

- Вааась, не умирай, - всхлипывая, клянчил Неум., - Ваааась, уж лучше я заместо тебя.

- Типун тебе на язык! Че несешь-то?! Перевозбуждение у нее. Как ты?

- Тошно мне, жизнь не в радость.

- Мабудь съела что? Или травки слишком крепко заварила.

- Мабуть… хм... возможно.

- Не помрет? – с надеждой в голосе, вопросил братей.

- Завтра оклыгает. Будет как новый алтын.

А у меня что-то совсем крылья опустились. Из дома не выхожу, дракона не кормлю. Пришлось Неуму им заниматься, а он из его рук есть не хочет. Глаз в окно воткнул, на мои мучения взирает, тоже вздыхает. Пригорюнился змеюшка. Неум подводу взял, сам на озеро за кормом пошел. Добрый он, Неум. Ох, какой добрый. И надо ж было ему в эту халеру втюриться! Уже и стемнело на улице, змей под окнами вздыхает, в чреве у него бурчит, жрать-то хочет. Захарья пирогов напекла, отнесла ему. Слышу, уговаривает.

- На, отведай пирожочка, змеееюшка.

А тот не ест, бурчит, но не кушает. Вот уж и подвода во дворе скрипнула.

- Я тебе гостинец привез,  - с порога обрадовал меня Неум, а у самого улыбка от уха до уха.

- Землянички? – жест крылом умирающего лебедя, над смертным одром.

- Как ты догадалась? - изумился он.

А из-за спины его появляется… Лукас, и полный берестяной ковшик земляники в руках держит. Бросился он ко мне, в объятия заключил. Я его целую, а у самой слезы из глаз в три ручья. А он шепчет мне на ухо слова заветные, словно молится. Слышу смутно голос Головрана, и дракон чавкает. Уговорил дед зверька моего, накормил. Захарья мне воды дала испить, чтоб успокоилась. А я икаю, к Лукасу прижалась, а он мои глаза целует, успокаивает. И тут как гром средь ясного неба!

- Так вон оно что?! Крамола!

Царевич! Собственной персоной. И как схватится он за меч, а Захарья как плюхнется ему в ноги.

- Не вели казнить, великий князь!

- Всех на кол! Против воли моей пошли?!

Захарья как кинулась ему на шею, как поцеловала в уста сахарные, у того аж корона с головы слетела. Он поначалу еще так отбрыкивался, но не злобно. Потом и вовсе растаял, упираться перестал.

- Вели слово молвить, - на миг, отрываясь от его губ, попросила ведьма.

- После, Захарьюшка, после.

Опять поцелуй.

- Не могу более от тебя крыться. Должна душу перед тобой излить.

Ну, думаю, все! Сейчас она ему про зелье все как на духу откроет, и вечная память нам обеспечена. А тут еще Головран с Неумом в дом залетают, видать, вопли царские услышали. И тоже хвать за железо.

- Не подымай ты меча своего на Пересвета. Он брат тебе единокровный, близнец!

Перелюб аж поперхнулся. На Лукаса вытаращился, будто самого Одина  узрел. Лукас сам в изумленье впал, руку мою выронил.

- А это Перемысл, ваш третий брат. Младший, - внес полную ясность в ситуацию Головран, указывая на  Неума.

А что уже таить-то было, гулять, так гулять. Вот все и открылось. Хотя нет, Захарья еще перцу подсыпала.

- А Василиса племянница княгини Хельги.

Молчание. Оно зависло в доме, словно плотный саван. Было слышно, как жужжат комары над бочкой с водой во дворе.

- Так что, мне таперича на Зенонке жаницца можно? – первым вышел из оцепенения Неум.

Ой, что тут началось! Перелюб опять возбудился, кинулся с кулаками на Неума, тот, конечно, в долгу не остался. Лукас влез в драку, пытался их разнять, но огреб по полной. Тоже вскипел, и давай кулаками махать. Мы с Захарьей метались от одного к другому, и мне досталось от Неума, попала под горячую руку. Лукас еще пуще обозлился, да как зарядил Неуму, за меня-то.

- Ах, так?! На родного брата руку поднял?! - взревел Неум, словно громовой раскат.

И все по новой. Один только Головран оставался спокоен. Налил себе чаю из самовара, пьет с сахаром вприкуску. Наблюдает. Мордобой пошел на убыль. Силушка-то у наших молодцов богатырская, но и она не бесконечна. Хотя, я бы еще на Неума поставила, и полушки не жаль. Все, вроде унялись. Лукас скулу потирает, царевич за глаз держится, а Неуму хоть бы хны по деревне, даром, что рожа не казенная. По углам разошлись, взглядом друг друга сверлят.

- Ну, что? Вот и познакомились, и душу отвели. Теперь милости просим за стол переговоров, - прорезался, наконец, голос у Головрана.

За стол сели, зыркают друг на друга. Захарья с посудой суетится, а я со стороны наблюдаю. Ну их нафиг, а то опять достанется.

- Головран, как же так? И ты столько лет молчал? – укорил Лукас деда.

- А оно тебе надо было? Жили спокойно, и черт меня на эту родину потянул? Вон, первая встреча, и уже рожи все синие.

- И давно это у вас? – полюбопытствовал Перелюб, кивком указывая, Лукасу на меня.

- Да уж третий месяц пошел, - опять ляпнул Неум.

- Это ты про Зенонку сейчас?

- Ну, да.

Опять сцепились, чашки со стола полетели.

- Наша свадьба залог мира с Византией! Я не могу от нее отказаться! Захарья, ну, молви ты хоть слово.

- А че тут говорить-то? Все будет по-прежнему. Ты со мной, Неум с Зенонкой, а Васька, вон, с Пересветом. Кому свадьба-то помеха? Ты только от сватов этих назойливых отделайся.

- От каких сватов? – насторожился Лукас.

- А, вона, князь нас облагодетельствовал. Жениха Ваське родовитого подогнал.

Сцепились. Похоже, Перелюбу сегодня больше всех досталось. Оно и понятно, чем выше корона, тем больше и по мозгам получать. А Головран спокоен, вот это выдержка у мужика. Не ведала я, какие бури в его душе сейчас бушевали. Слова Захарьи все всколыхнули в нем, воспоминания жгли огнем. Никому и словом не обмолвился, что творилось в душе его. Ведь тогда, когда он младенца Перелюба у царя выпросил, жизнь, желая мальцу спасти, исчез он бесследно. Не было возможности весточку Хельге передать. Все так быстро вышло, так быстро.

Скитаясь дорогами дальними, думал о ней, не переставая, думал. Боль эта никогда его не покидала, он сроднился с ней. Она, наверное, замуж давно вышла, живет счастливо, и детишки уж выросли. Лукас у него этому научился, любить вот так вот беззаветно одну единственную на свете. Рассказал он внуку эту историю, только без подробностей рассказал, вот тот и сделал для себя выводы. Вот она, жизнь-то, все возвращает на круги своя. А коль так, пусть, хоть Лукас счастлив будет. Ежели Василиса из этого рода, не ошибся он в выборе. Голос крови. Надо же…

Перелюб прислушался к словам ведьмы. На том и порешили, что ничего пока открывать не будем. Пусть тайна эта только нашей будет. Неуму печать дороже короны была. Лукасу власть и даром не нужна, ему лишь бы я рядом была. А Перелюб уже привык к власти, пусть и отдувается. А то, что они близнецы, трое из ларца, одинаковы с лица, так об этом только мы ведали. Другим-то и невдомек было.


Закат сжигал мосты облаков, время, когда никто не правит, не в праве перемирия меж светом и тьмой нарушить. Сумрак плыл, как прозрачный дым, и в нем так легко было пропасть. Лукас разжег костер, присел позади меня, обнял.

- О чем думаешь?

- Мыслей нет.

- У тебя уже хорошие привычки появляются, ладушка моя.

- Ты про себя?

- Я не против быть твоей привычкой, если она хорошая.

- От тебя только свет.

- На то я и Пересвет. Знаешь, сколько стран не видел, краше Руси родной, ничего на свете нет. Может, потому что здесь тебя встретил?

Мы долго сидели у костра, все смотрели и смотрели на огонь. Недаром, наши далекие пращуры ему поклонялись, он завораживал душу, дарил тепло, жизнь и покой. Теперь, когда все сложилось наилучшим образом, можно было и расслабиться. Так думала я, забываясь в объятиях любимого…. А тем временем…

А тем временем Неум свой печатный станок запустил. И столько он уже сегодня печатей наставил, что пора и угомониться. Но Зенонка ненасытна, опять ласкает его, любви хочет.

- Неум, а ты челн мой императорский видел?

- Ага. Красава.

- А хочешь на борт подняться?

- Канешна!

- Так пошли.

Кликнула охрану. Черный плащ до пят, скрыл ее от любопытных глаз. Никем не остановлены, миновали портовый кордон. Ничего необычного.  Византийка часто ночевала на своем челне, спасаясь от докучливого русича. Иногда паруса продувала, прогулки по реке ей были по вкусу. Пребывание ее здесь затянулось дольше, чем она рассчитывала. А этот Перелюб так достал ее своими стишками, что при одном только взгляде на него, у нее начинала болеть голова, и тошнота подкатывала к горлу. Сначала он ей даже понравился. Высок, строен, глаза ясные, экзотика. Но он так и не смог разбудить в ней ту искру, из которой вспыхивает страсть.
 
Сегодня прибыл гонец с родины, послание тайное привез, все решилось. Дурак-то этот русский, прям, опешил от императорской роскоши ее покоев. Она с удовольствием наблюдала, как он в изумлении разглядывает трофейные латы, и украшения редкостные. Пока он охал да ахал, она приказала служанке налить вино в бокалы, и кивком указала ей на дверь. Девушка удалилась. Зенона не спеша разделась, взглядом соблазняя гостя. Недолго старалась, у того прям, аж слюни потекли. Закинул портки на люстру, и вперед.

Предаваясь любовным утехам, она не забывала подливать ему вина. Вскоре он захмелел и захрапел, прям на ней. И не видел, Неум, что корабль быстроходный поднял паруса, и под покровом ночи вышел из гавани. А как только пригород минули, гребцы взялись за весла, и помчался челн быстрее стрижа, рассекая волны клинком острым. Огней на борту не было, лишь дьявольским светом во тьме сияли глаза деревянной химеры, выточенной  на носу парусника.

Вот уж и зорька позлатила верхушку мачты, осветила каюту алым. Льняные волосы любовника разметались по подушке, кулак пудовый под головушку положил, сопит. Сладко так сопит, аж слюни текут из приоткрытого рта. Но Неум не лежебока, привык вставать с первыми петухами. Потянулся, хрустнув всем телом, и прогнав  остатки сна, наш молодец, вскочил с императорского ложа.

- Пожрать бы, - почесывая волоса на седалище, пробасил богатырь.

Зенонка хоть и слышала, что он встал, но прикинулась спящей, а Неум напялил портки, и пошел искать укромное место, дабы облегчиться. Вышел на палубу… а тут, опа, нежданчик! Вокруг, на сотни верст одна вода. Море-киян спокойно катит свои волны, покачивая резвый кораблик. И ужасом повеяло от чужой роскоши. Неум так и впал в задумчивость, но лишь на миг. Потом как возбудился, и ярость благородная захлестнула его. Орет, по матушке, на чем свет стоит кроет. Команда подоспела, стали вязать дурня русского, уж и цепи тащат.

- Я есмь царь! Как, псы, с царем обращаетесь?! – взревел русич.

И смел он толпу нападавших, и летели они кто куда. Цепь схватил, помахивает, в раж неистовый впал. За мачту зацепился, тянет, пятками босыми упирается, дым из ушей. Корабль аж крен на корму дал. Мачту чуть не свернул, благо цепь порвалась, да ему в лоб концом зарядила. И плюхнулся Неум на палубу, слезы горькие от злости, да отчаяния роняя. Ворога-то подавил, одолел, а куда бежать-то? Куда? Кругом одна вода?

- Похитили! Похители, супостаты! Вааасяяяя… Ваасечка…родненькаяяяя… .


Дракон учился у Жмурика охотиться на полевок. Притаился, головы к земле прижал, выслеживает. А мышки роются по своим делам. Выждал время, да как кинется на добычу. А мышки фить в разные стороны. Ну, а он за ними. Тоже мне, охотничек. Так в головах запутался, что и сам упал. Огнем плюется, а серых уже и след простыл. Потеха, да и только. Не отчаялся, шеи расплел, и давай за Былхвостом гоняться. Шипит на пса, зубами острыми щелкает, но всерьез не нападает. Вроде поправился немного, округлился, и правда на дракона становится похож. А то я поначалу уж подумывала, что царевичу липу подсунули.  Заместо дива заморского, нашего, отечественного, кощея бессмертного втюхали.

Должна признаться, что плавал он пока гораздо лучше, чем летал. Оно и не мудрено. Правое крыло покалечено, перепонка разорвана. Захарья его своими мазями чудодейственными спасала. Тот не сопротивлялся. Пищал, правда, видать щипало. Я подула, вроде успокоился. Хотя, мое подула ему до одного места, но тоже тварь божья, ласку, да внимание любит. Надо бы покормить его, да что-то братей мой сегодня слишком делами государственными увлекся. И всю ночь трудился, и под утро не явился. Оно, конечно, и без него можно справиться, но с ним-то дело быстрей пойдет.

Вернулась домой прихорошиться, а в стольном непонятное творится. Люд шепчется по углам, все смурные какие-то. Вермята, гридь царевича по дороге встретился. Мне сначала показалось, что это сам царевич и есть, они зело похожи были. Я с ним не очень знакомство водила, поэтому спрашивать не стала, но по лику видно, что что-то неладное. А с ним еще и Скурата был, тот над ополченцами главный.

Видать, сгущаются тучи черные, хорошего не жди. Животин своих во дворе закрыла, сама на торг пошла. Там все сплетни последние, что надо и что не надо узнаешь. По дороге к скорняку в лавку зашла, делаю вид, что товар рассматриваю, а у самой ушки на макушке. И до торга тащиться не пришлось, все здесь и поведали.

- Византийка исчезла. Ночью подняла паруса и была такова, - приглушенным голосом вещал торговец пенькой, - А главное, все  видели, как она отчаливает, но никто ж и подумать не мог.

- Вот змея подколодная! – сокрушался Кожемяка, - и что ж теперь?

- Не видать нам мира с Византией, вот что!

Вот черт, и Захарьи как на грех нигде нет. До вечера ее прождала, все в окно выглядывала. Вернулась она вся зеленая от испуга, словно  волколак ей кое че из кустов показал.

- Неум пропал, - с порога заявила она.

Точно говорят, пришла беда, отворяй ворота. Она поодиночке никогда не ходит. У меня внутри словно все оборвалось. Сидим, смотрим друг на друга. Слезы на глаза наворачиваются.

- Подожди сопли мазать. Я тоже не пальцем деланная, кое-что еще могу.

Призвала она духа смерти, кости кинула, шепчет что-то, а сама хмурая. Над переносицей резкая складка прочертилась, брови насупила грозно. Холодок у меня по спине пошел противный. Смотрю на нее, а вид ее надеждой не балует.

- Выйду в чисто поле, там белый кречет… падалью не грезит, мертвячину не клюет, души чистой не возьмет… лети, лети белый кречет в царство нави… лети, белый кречет, страх свой  крысам оставив … и там ты видишь все, покажи мне его!

Три раза кости бросала, и три раза недовольна осталась.

- Ну, средь мертвых-то я его не вижу, но это слабое утешение. Видится он мне, как плод во чреве матери, и воды вокруг. Вроде как все раздвояется. При чем здесь плод? Не могу разобрать, как толковать не ведаю. Словно на ногах груз тяжелый, тянет на дно, задыхается он. Вроде и как утопленник, а вроде и как дышит еще.

Я аж духом воспряла. Потащила ее на берег за собой. Она еще по дороге гонца к Перелюбу отправила, тот хоть и был занят зело, все же нашел время, и служивых нам в помощь прислал. Обшарили они всю реку, долго ныряли, но тело так и не нашли. Все мои надежды были напрасны. У меня еще теплилась мысль, что он наше приспособление для погружения использовал, но, увы. Кто его знает, что ему в голову могло взбрести. Может, он перед Зенонкой покрасоваться решил, умом щегольнул. Что с горя в головушку не втемяшится. Я даже русалок знакомых пыталась вызвать, кричала над водой, звала их.

Совсем у меня разум помутился, совсем. Ведь Неум мне как брат родной был, даже ближе. Захарья меня травками пыталась напоить, но какие там травки?! От такой боли ни одно снадобье не спасет. До утра просидела, в одну точку уставившись. Ну, никак, никак я не могла поверить, что его больше нет. Ну не может же солнце встать, а его нет, и я не проснусь от его урчания в брюхе… пожрать бы…

Рассвело. Заурчало, да только не у него. Дракон голодом маялся. Пришлось взять сеть и к озеру тащиться. Дракон уже был готов сам сеть тащить, лишь бы брюхо набить. Иду, как потерянная, колени подгибаются. На поляне Лукас ждет. Всю ночь здесь просидел, я же вчера не явилась. Увидел меня, все понял. Понял, что что-то страшное случилось.

- Неум пропал, - кинулась я ему на грудь, не сдерживая рыданий, - утоооп.

Он пытался меня утешить, как мог, да разве тут утешишь?
 
В озере вода уж холодной была, но я все равно влезла. По воде луплю, кричу.

- Коля!!! Толя!!!

- Что ты делаешь? – опешил Лукас.

- Русалок зову, хоть похоронить по-человечески, а то рыбы сожрут.

- Василисушка, родная моя. Неужели ты в эти сказки веришь?

- Нет! Соля!!! Ну, где вы?!

Взывала  до хрипа. Ну, и довзывалась.

- О, у тебя новый мужик? – всплывая, вопросило нечто.

А перегаром, как и в прошлый раз, на всю округу разит. Видать, у них вечный праздник. Лукас аж за голову схватился, глаз один прищурил, смотрит на эту невидаль. Потом волосами тряхнул, словно пытался избавиться от наваждения. Ан нет, все раз, два, три, четыре, пять… вышли девы побухать.

- Колюшка, родненькая. Неум, брат мой утоп. Найдите его, - взмолилась я.

- А чем платить за услугу будешь? – поинтересовалась Доля.

- Цыц, мерзавка! Видишь, горе у человека.

- Вы только скажите, я ведь все отдам, - срывая с груди жемчуга, рыдала я.

- Да у нас, знаешь, сколько такого добра-то? Ты что-нибудь поинтересней предложи.

- Душу?

- А на кой нам твоя душа-то? Кому она нужна? Нам бы медовухи, да, вон, мужик у тебя ниче.

- Это жених мой.

- Ладно! Медовухи хватит. И это! Вот это вот успокой.

Они ж русалки, с хвостами ведь, да  чешуей, и рыбой пахнут. Дракон уже слюной захлебывался, просто никак определиться не мог с кого начать. Видать, вспомнил прошлый казус с мышами, не рискнул шеи в косичку заплести. Девы погрузились в пучину.

Сейчас только до меня дошло, что озеро, пади, не только ключами полнилось, а и имело сообщение с рекой.  Вот, откуда здесь рыба не переводилась. Накормили страждущего, да опрометью за медовухой. Лукас по пути в кузню забежал, Марокуша оседлал. Он нас быстрее ветра донес. А дракон-то за нами, рыбы полные рты, жует по дороге. Увидал, что отстает-то, крылья расправил. И взлетел! Еще как взлетел!

В общем, скупила я все хмельное, что нашлось. Денег у Захарьи выпросила, а она за мной увязалась. Спрашивать ни о чем не стала, тоже, видать поняла, что у меня катехизис. Люди оглядываются, шепот в спину летит… мабудь, к тризне готовятся... добрый человек был, даром, что умом не вышел… чистая душа, так и утоп девственником…упокой господь его душу… одним словом, люди. Ейко еще некстати подвернулся. Опять куда-то мощам святым поклоняться шлялся, только вернулся. Нос свой везде сует. Еле отделались от него.

Бочонки сетью опутали, дракону в зубы всучили. Ничего, не артачится. Уже за город вышли, и тут дозор. Круг-оберег вдоль городской стены наматывает.  Естественно, стали вопросы задавать, но так, для проформы. Ясен пень, кому на войну-то хочется? Прошлая история еще не забыта.

- Запор у змея. Худо ему без человеченки, животом мается. В бочках проносное. Не здесь же давать, весь город задрищет, - отшила вояк Захарья.

Дозор ретировался, докучать не стал. Вернулись мы на озеро, Лукас нас поджидал, и Головран с ним.

- Зря ты его привел. Русалки на красоту падки. А он же…

- Дед и со змеёй язык найдет. Не тревожься за него.

Ожидание длилось бесконечно. Уж и небо звездами усыпано, уж и ночь черным сахаром тает, восток светлеть начал. Я не выдержала, уснула. Как сидела, так и забылась беспокойным сном, в объятиях Лукаса. А он целовал мои волосы, что-то шептал, словно молился. И молитва его была услышана. Еще не пришло время теням умирать, как дракон сделал стойку над водой.

- Нате!

Какие-то тряпки рваные, да мокрые. Ничего не пойму.

- Тело не нашли, только одежду. В кровищи вся. Уж не обессудь за плохую весть, но по всему видать дело темное, - в прозрачных глазах Коли, промелькнуло что-то похожее на сочувствие.

- Тело, скорее всего течением унесло. Мы еще поищем, - обнадежила Толя, оценивающе разглядывая Головрана.

- Если он среди нас, то через сорок дней по любому объявится. Так что подожди убиваться-то. Мы передадим, что ты его ищешь, - утешила Соля.

Хорошенькое утешение! Вот так вот как представишь Неума с хвостом, да вечно беременного, так сразу оно конечно и на душе легчает. А что делать? Пусть хоть так, братьев не выбирают. Хоть племянников понянчу.

Девы речные медом баловались. Забрать с собой не могли, бочонки-то большие, да из карельской сосны. Налили медовуху в то, что под руку попалось. Так что тонкий оттенок хвои в хмельном присутствовал, но сестрам это пришлось по вкусу.  Захарья с ними общий язык быстро нашла, видать, почувствовала родство душ. Подобрела так, румянец во всю щеку. Короче, к вечеру ее пришлось в стольный под белы рученьки тащить. Волосы растрепаны, венок, что русалки подарили, набекрень.

Так и явилась я с ней домой. А там уж князь засиделся. На государственные дела забил, пришел маменьку утопленника утешить. А Захарья песни поет, да такие кренделя выписывает, что глаза на лоб. Почуял принц неладное, ревностью как воспылал. Де в кручине-печали должна прибывать, а она вон, хороводы водит. Где была, что делала?!

- А мы с русалками колдыряли! А че, нельзя?! Вот, что ты за человек такой? - присаживаясь рядом с Перелюбом, и помахивая пятерней у него перед носом, возбудилась ведьма.

- Привык, понимаешь, командовать! А вы у нас вот где!

Сжав кулак, сунула ему под самый нос.

- Всем зелья! Требую игрищ! Баяна заморского! И дружину на побегушки!

- Захарьюшка, тебе уже хватит, - пытался увещевать ее дорогой.

- Ах, так?! – возмутилась ведьма.

И как зарядит ему кулаком в глаз. С того аж корона слетела. В общем, поцапались. Потом мирились до утра на сундуке. Я уши-то заткнула, но долго  не выдержала, пошла к дракону спать. Устала я зело, да и ожидание томительно. Еще сорок дней неизвестности. Хотя, уже тридцать девять…

Головран закинул сеть. Надо же кормить Василисиного заморыша, помочь не тяжело. Оглянулся через плечо. Лукас стоял недалече, прислонившись спиной к молодому вязу. Смотрит в небо, взгляд застывший. Под глазами черные тени пролегли, лицо осунулось. Раньше он так мечтал, а ныне все изменилось. Любовь земная, она такая. В мечтах-то все, как тебе хочется, все тип топ, и херувимы с барабанами.  Но как быстро тают хрустальные замки, тают, словно апрельский лед, от грубого прикосновенья дыхания жизни. Все не так, как в сказке.

Хотя, Василиса сказочница еще та. Где же это видано, что б девка подводными челнами, да летательными аппаратами грезила? Вместо щенка дракон. Подруги и те русалки, и по всему видно, ей с ними хорошо. С ними она словно в безопасности, чувствует себя уверенно. Нормальный человек кони двинул бы со страху, а эта нет. По всему видно, тянет ее к нежити этой. Тут и до греха недалеко, как бы с ними не ушла. В омут с головой и поминай, как звали. А эта может.

В странах дальних, заморских, столько дев пригожих внуку знаки внимания оказывали, да только он с ними холоден был. Вежлив, учтив, ибо манерам хорошим обучен, но всегда недоступен. За исключением того случая, когда он удар этот на горе получил, но там другое. А тут так прикипел. Если она уйдет, то душа его уйдет вместе с ней, и чуда не жди, исцеления не будет.

А она все краше и краше день ото дня, и талант ее все ярче и ярче. Она уже не заглядывает Лукасу в рот, третьего дня видел ее чертеж, сам бы лучше не справился. Да только каких бы она семи пядей во лбу не была, любовь Лукаса для нее как искра божья. Нет, не бросит она его. Не бросит… и в омут за собой утащит. Словно, в ответ на его мысли внук улыбнулся, подошел к берегу.

- Колено болит?

- Ерунда. Когда ты собираешься на север выдвигаться?

- Да, вот, здесь немного помогу, пожитки соберу и пойду. Думаю, дней через десять. Я так понимаю, тебя с собой звать бесполезно?

- Я нашел свой дом. Хотя, от моей непоседы все что угодно можно ожидать. Ты же знаешь, как она переменчива. Завтра, вспомнит, что мир о ней давно скучает, может, мы тебя и догоним.

Неясный шум донесся издалека. Вроде как земля под ногой дрогнула и по воде рябь пошла.

- О, твои идут, - улыбнулся Головран.

Васька прибежал первым. Стал с жадностью рыбу хватать, в пылу и не заметил, как Жмурик скатился с его мощной брони. Сожрал и кота до кучи, не подавился. Лукас и пикнуть не успел, как кот исчез в необъятном чреве параглота.
Подхожу к берегу, вижу, дорогой мой стоит, на деда уставился, а тот на него. Молчат оба. И что-то на шею мне никто не бросается.

- Что-то случилось?

- Ничего, Вась. Я так соскучился, - обнимая меня, молвил Лукас.

Дракон имя свое услышал, хвостом вильнул, и тык меня в спину. Типа, все пучком, жрачки досыта. Отрыгнул огнем смачно, и вновь за трапезу принялся.
Сегодня новостей из подводного царства не было. День как день, я в трауре. Дед меня порадовал. Куда дракон, туда и он. Такой любовью к змею проникся. Оно и хорошо, может, бусурмана этого себе заберет, тут-то ему привольнее, и озеро близко. А дорогой мой сегодня, прям как в первые дни знакомства. Улыбчивый такой, ласковый. Все желания бросается исполнять.

Понятно, жалеет меня. Пытается мысли черные отогнать. Думается мне, если бы я нрав свой  не показывала, он бы и по сей день, надо мной вился как орлица над орленком. Так я ж все сама. Ждать уже не в мочь, скорее бы хоть какая весть от русалок пришла.
Я решила размяться, уже в глазах рябило от воды. Дед с драконом у озера остался, все ходил за ним по кустам, а мы к кузне пошли. Желая отвлечь меня, Лукас книг новых пообещал, попалась. На душе, конечно, кошки скребут, но я же пока еще жива. А, кстати.

- Жмурик! Кыс, кыс! Куда-то запропастился. Травки, что ль пощипать пошел?

А Былхвост услышал, что я кота зову, как разлаялся. И все будто головой мне в направлении озера указывает.

- Понятно, опять дракону на шею сел, - догадалась я.

Лукас прям, весь встрепенулся, обрадовался, пади, что мы наконец-то наедине остались. На руки меня подхватил, так и нес до старой кузни. Хорошо, пупок не развязался. Забрались на сеновал, Лукас  книги показывает. Одни из бересты, кожей стянуты. Иные из пергамента, кожа золотом тесненная, потерта уже изрядно. В царских дворцах такие только и бывают. Мудрость, вот так вот, цены немалой. Все собрано по капле, разложено по полочкам, только впитывай. И по дорогам в рубище бродить ненадобно, и в бочке век куковать. Думаю, вот тот клад, который мы припрятали, если его на такие сокровища пустить, то хранилище не меньше, чем у римского императора будет. Хотя возможно я и не права, ведь и одна такая книга может стоить больше, чем весь императорский дворец.

Читая вслух Платона, Лукас так увлекся, словно наяву видел все описываемые им события. Словно, отрешился от всего происходящего. Мне интересен был миф об атлантах, но еще интереснее смотреть на него. Лик посветлел, в глазах блеск появился. Глаза-то у него темные, черт поймешь, что там за ними. Лишь душу открыв, смог он поведать мне тайны и помыслы. Мне ведь никогда карие глаза не нравились из-за этого, души не видать, а вон ведь как все получилось. На Руси-то испокон веков считалось, что черный глаз - дурной глаз, тут и до беды недалеко. А сейчас эти глаза самое дорогое, самое родное, что есть у меня.

Опустившись позади него на колени, я прикоснулась губами к его непослушным волосам, к нежной чувственной шее. Он слегка наклонил голову, отдаваясь моему желанию. Губы скользнули по ушку, обожгли дыханием, и припали вот к этому самому местечку, к плавному изгибу, между шеей и плечом. На сей раз, я снимала с него одежду медленно, словно доставала из шелка самый желанный на свете дар. Дар, о котором раньше и не грезила. Наше дыхание слилось, время исчезло, исчезли и все звуки во вселенной. Исчезло все, кроме его голоса…. А Платон подождет, ему и так более десяти тысячи лет, еще одну ночь уж как-нибудь переживет.

Дорога на Серухино была знакома. Накрапывал мелкий докучливый дождь, небо уныло, без надежды на просвет. По ту сторону села было капище древнее. Захарья даров мне насовала, и отправила проветриться. По пути встретился отряд ополчения, дядьки дремучи, топоры за поясом. Былхвост разоряться не стал, догадался, что перевес не в его пользу. Увидав дракона, мужики расшевелились. Типа, о, тяжелая артиллерия, огнепал. Ворога разобьем умело, шапками закидаем. Но держались на всякий случай подальше, опасались. Лишь один в спину бросил…

- Вот сучка! Обманула таки, головы-то три!

Ну, понятно. Великий орлолюб.  Жители Серухина, теперь именуемого мною Титькино, на меня из-за забора пялятся, в щели подглядывают, дев в погреба прячут. А, пущай потрясутся! Ща змея-то как запущу, будут знать, как дармовых коров пользовать.

Капище находилось в низине, на берегу небольшого, но глубокого озера с темной водой. Велес – хозяин Нави, могучий чародей и повелитель магии, бог, приносящий удачу. Рога, скотьи черепа, некоторые совсем свежие. Тропа сюда не забыта. Рядом с кумиром идолы предков. Высыпав горсть меди на алтарь, подошла к идолищу, прижалась. Холоден камень, жизни в нем нет. Но пращуры-то наши знали, что делали. Сотни лет сюда приходили, просили о заветном, молились о главном. Вот и мне попросить надо, да только в голове сумбур. Вернулся бы Неум в целости и сохранности, да разве бывает так. Если он застрял меж двух миров, выклянчаю, еще вернется упырем каким. Силы бы мне, терпения, знаний, а все остальное у меня есть. Да, жила бы Русь вечная, сапогом супостата не поруганная.
Долго стояла, к камню прижавшись, молилась тихо, о мире просила. И страхи понемногу отпускать стали. Выговорилась, вроде, как и полегчало.

Вдруг слышу, голоса тихие из зарослей лещины доносятся. Тихонько подкралась, и голос один мне знакомым показался. Вроде как Величар с кем-то шепчется. Я на четвереньки-то бух, подползаю ближе. А с ним два мужика наружности непривлекательной. Один длинный и хромой, второй кривой на один глаз. Вроде как знакомым мне показался. Вроде видела я где-то этого кривого, сморчка этого мухоморного.

-  Не знаю, пока неведомо мне, - отнекивался Ейко.

Ну, думаю, попался наш отрок в руки разбойников, спасать надо, а как? Не успела и бровью повести, слышу, пыхтит кто-то надо мной. Глаза подымаю, а там мужик с топором. Уж и замахнулся. Я глазенки-то от страху закрыла, и тут Былхвост как из-под земли возник. И как кинется он на душегуба, от того только клочья полетели. Пес-то мой злопамятный был. Видать припомнил, что ему перед отрядом ополченцев отступить пришлось, вот и оторвался. Ейко подбежал.

- Василиса, уйми дьявола своего!

- Что ты здесь делаешь-то?

- Нищим кой-чего собрал. Голодают они, а бог велел делиться.

- Что ж ты мне не сказал? Я бы помогла, - укорила я его, пытаясь подняться, но предательская дрожь не способствовала этому.

- Бог сказал давать тайно! А ты, что, следила за мной?

- Да, нет. Просто поблизости оказалась. Это достойно, что ты о страждущих печешься.

- Давай сохраним это в тайне. Может, нам на том свете зачтется.

Я слово дала, что тайну сохраню. Честно говоря, не ожидала этого от него. Думала, алчный он, а вот ведь как. По копеечке собирал, страждующих кормил. А они и впрямь все в обносках, годами не мытые, даром, что лето только минуло. Совсем им тяжко.
 
Обратный путь держали вместе. Мужики мешки забрали, сверкнули на меня злым глазом, и ушли восвояси. А мы по дороге беседу вели неспешную. Ейко отца-матери-то не знал, детство трудное, да голодное. Прям, разжалобил меня своим рассказом-то. Вот гадский папа, так разжалобил, что я и слезу пустила.  Говорит, после того, что пережил, мне одна дорога, в святые. Я понимаю его, еще бы. До Титькино дошли, и тут люд его окружил.

- Величар! Величар!

Остался он людей исцелять, недугов у всех хватало. Не знаю, может, уверовал он в себя, и правда дар в нем открылся? Бабы, вон, чуть не каждый день ему деньгу тащат, руки целуют. Да и другие желания исполняются. Может, и этот бог был прав? Уверуй, и по вере воздастся? Совсем я в этих богах запуталась, их много, а я одна. Пойду как я лучше к Лукасу, когда он рядом, все сомнения исчезают.

Иду, ворон считаю. И тут мимо меня гонец проносится. Конь загнан, в пене весь. Видать, издалека мчит, и дела неотложные, раз так скакуна не жалел. Пролетел мимо, только земля из-под копыт. Что бы это могло значить? Брр, ну, и колотун. Неудивительно, зима не за горами. И словно в ответ на мои мысли снег пошел. Ветер пронзительный налетел, с ног сбивает, хлопья рваные в лицо швыряет. Закуталась плотнее в армяк, и бегом на кузню. Думаю, приду сейчас, у костра погреюсь, а то руки совсем как ледышки.

Змей топает за мной, зубами щелкает, снег ловит. А за ним прям, просека остается, и дорогу прокладывать не надо. И как ему не холодно? Прибегаю, платок съехал с головы, вся раскраснелась от бега. Только рукам уж больно зябко, про рукавицы не подумала. Не ожидала, что так резко похолодает. Лукас навстречу мне бросился. Ладони мои дыханьем согрел, потом к животу под рубахой прижал. Ух, ты! Выглянула из-за него, а дед неподалеку. Этот тоже с мешками возится, пожитки собирает. Естественно, у меня в глазах такое смятение отразилось, что Лукас поспешил успокоить меня.

- Я остаюсь.

- А он далече?

- Возвращается. Сначала в Аркону путь держать будет, это самый северный мыс острова Руян.  Потом в страны сарацинские. У него там еще дела остались.

- Вот как?

- Вась, а может мы с ним?

- Неужто и впрямь, Велес меня услышал? Он же покровительствует странникам! Лукас, это же чудо! – обрадовалась я.

- А Захарья?

- По-моему, она уже нашла свое место под солнцем. Только дождемся вестей от Коли, а потом и Головрана догоним.

Ох, я и дура! Если бы я знала, во что обернутся нам эти несколько дней ожидания, я бы лучше сама утопилась. Но откуда, я, же не провидец, а Захарья со своей любовью, сейчас дальше собственного носа ничего не видела. Она же тоже зелья нажралась, и так оно на ней сказалось, что она глупее дитя малого сделалась. И Жмурик как на грех куда-то запропастился. Какая трава? Уж лед, вон, на озере толщиной в несколько пальцев.

Пока Головран в дорогу дальнюю готовился, Лукас развел огонь, в очаге, сложенным из камней, потеплело.

Печи, конечно же, здесь не было. И как это раньше люди в таких нечеловеческих условиях жили? К хорошему-то, вон как быстро привыкаешь. Я обувь сняла, на лавку с ногами забралась. Сижу, колени обняв, смотрю на пламя. А ладушка мой все на меня смотрит, не насмотрится. А у меня из головы все тот гонец не идет.

- Что, Василисушка, мечты сбываются?

Я улыбнулась в ответ, поманила его к себе. Подошел, сел рядом, сгреб меня в охапку.

 -Чудо мое. Весь мир будет у твоих ног. Я так мечтаю тебе его подарить.

Сегодня я осталась здесь. Головран не столь строгих правил, ничего не сказал, когда увидел, что мы спим вместе. Вот еще дурацкая привычка, как бы я ни засыпала, все время просыпалась на Лукасе. Но сегодня никаких телодвижений, что-то мне нездоровилось. Пади, простыла. А, не беда, запасемся одеждой теплой. Это ведь не главное. Впереди только свет.

Утром, еще до зари проснулись. Соплей нет, и то хорошо. Подмучивало слегка, но прошло быстро. Чайку с брусникой попили и в город пошли. Головрану наш павлин подарок с царского плеча отстегнул. Двух коней огнегривых посулил. Надо было забрать, не пешком же топать в страны заморские.

Перелюб нас уже поджидал, в терем пригласил трапезничать, но дед отказался, сославшись на то, что к сумеркам надо уже у кордона дальнего быть. Перелюб ему грамоты сопроводительные выдал. Увидев на них печати царские, нахмурилась я, опечалилась. Скучала я по Неуму, ох, как скучала. Хоть и понимала, что его уже не вернешь, и надо жить дальше, душе – то не прикажешь. Лукас почувствовал боль мою, обнял.

Коней выбрали, к ним еще и полное снаряжение прилагалось. Обнял царевич Головрана на прощание, поцеловался, как это у него водилось. И пошли мы, держа лошадей под уздцы. Уж и околица близко, а конь мой узду из рук рвет, фыркает. Не по нраву ему тезка мой пришелся. А тот же лезет везде, башки свои сует, играться желает. Я пока коня усмирить пыталась, на дороге силуэт размытый возник. Лукас помог справиться. Погладил коня норовливого, успокоил.

- Помощь нужна? – обернувшись, спросил дед.

- Все хорошо, да, друг? Все хорошо, - поглаживая гнедого, успокоил его Лукас.

Головран и шагу не ступив, вдруг замер на месте как вкопанный, словно привидение увидел.  Навстречу шла княгиня Хельга в старом свадебном одеянии. Взгляд безумный, пустой. Сопровождения нет. Посмотрела она на Головрана, и глаза ее на миг сверкнули странным огнем. Но лишь на миг, и вновь взгляд ее стал пустым и безразличным. Побрела она дальше, шатаясь, и, скользя босыми ногами по девственному снегу. У меня ком в горле застрял. Я видела, как Головран вздрогнул, на лице его застыла маска ужаса. Дыханье замерло, исчезло облачко пара. Он все понял. Все понял.

- Деда, кто это?

- Так. Показалось, - тихо ответил он, потирая ладонью лоб.
- Стар я уже, вот и мерещатся призраки, - улыбаясь, добавил дед.

Столько раз он сказку эту внуку сказывал, ненадобно ему знать, что у сказок и такой конец бывает. Пусть верит в чудеса, пока верится. Я тоже промолчала. Есть тайны, которые должны умереть с тобой, ибо они могут изменить чью-то жизнь, да и твою тоже.

Расстались с Головраном за околицей. Долго не прощались, ведь скоро мы по его следам отправимся. Дед вскочил на коня и помчал без оглядки. Мчал прочь от своих разбитых надежд, он ничего не мог изменить. А любовь его, лебедем белым взмыла в небеса, чтобы навечно улететь в тот чудный край, куда уходят нерожденные мечты.

Судьба все же штука подлая. Задержись мы еще на несколько минут в царских хоромах, и встречи бы этой не было. Так и жил бы он дальше, с надеждой, что у нее все хорошо. И жизнь сложилась, и забыла она его. Ан нет, и тут свой пятак вставила, не удержалась, судьба эта!

Вечером к нам в гости принц с лжематушкой пожаловали. Дракон дрых под боком у Марокуша, пузыри носом пускал. Поумнел мой ящер, сам рыбу добывать научился. Вода на озере уже совсем замерзла, он лед разбил, а рыба-то и выплыла подышать. Нагреб полные пасти, доволен. Все хорошо, да запор у него случился, раздулся вообще как шар летательный. Но ему было пофиг, он на такую ерунду не заморачивался.

Перелюб был озабочен. Гонец тот неприятную весть принес. Говорит, разбойники совсем распоясались, купцов уже средь бела дня грабят, и люду полегло уже не мало. Купцы ропщут, товар на торг вести отказываются, боятся смерти лютой. Озверели совсем разбойники, к тому же их все больше и больше становится, и к Чернигову след их ведет.

Меня-то он не удивил, впрочем, как и Захарью. Она уже во всех его делах участие принимала, советы давала. Он без нее уже как без короны. Приехал за чертежами новыми, мне тут умная мысль в голову по поводу машины метательной пришла, Лукас помог воплотить. Вот и мои куриные мозги пригодились. Шар летательный на прошлой неделе опробовали. Посадили лазутчиков, но неувязочка вышла. Их ветром незнамо куда унесло, не нашли. Видать, с балластом не рассчитала, надо было поправку на ветер сделать. Я, вроде, как и правильно рассчитала, шквал внезапно налетел, сдуло, нафиг. Век живи, век учись.

Поведали мы Перелюбу о своих планах, он поначалу даже взгрустнул. Только обрел брата, и вот уже разлука. Но в печали недолго прибывал, видать, корона-то царская все же тяжелее дружбы братской, перевесила. И по всему, видать, думы у него на этот счет были, делиться он ни с кем не хотел. А может, просто не привык. Зато откупился по царски. На утро целую подводу шуб соболиных прислал, да прочего барахла. Мне за всю жизнь носить, не переносить.

И, кстати, весьма, вовремя прислал. Вот, скажите мне на милость, кто ж из разбойников на такую роскошь не позарится? Вот, шельма, хитрый! Ох, и хитрый! Зенонке под стать  был бы, та еще парочка. Кто кого больше поимел бы, это бабушка надвое сказала. Не человек, а прямо адамант какой-то. Каждый день новой гранью открывается. Ну, да, леший с ним. Для меня все это позади, и то хорошо. Ждать осталось всего несколько дней.

А у нас с Лукасом медовый месяц начался, никто ведь не мешал. На кузню-то эту давно заросла народная тропа. Город мертвых недалече, а туда ясно дело, никто и не стремился, побаивались. Я туда одна и ходила, но в дом погребальный, подняться так и не осмелилась. Нельзя тревожить покой усопших.

А нам уж так хорошо было. Я засыпала на его плече и просыпалась. У Лукаса отросли  волосы, черты лица смягчились, и он стал еще милее.

Повезло же мне, ох, как повезло. И готовил он искусно, и тут смог убедить меня, что плевать ему на все эти глупые предрассудки. Баловал меня всякой вкуснятиной, а у меня такой аппетит проснулся, все сметала. Оно и немудрено, жизнь светлее стала, да и не слазила я с него сутками. Только успевай дыхание переводить. И каждый день нес что-то новое, он все больше и больше открывался мне.

 А я, словно, не могла из ладоней его напиться. Знаю, что дева хоть изредка должна делать вид, что у нее голова болит. Но у меня почему-то с головой было все в порядке. Ничего у меня не болело. Иногда, где-то здесь, в душе, словно щемило что-то, и тогда я просила у богов послать мне хоть немного мудрости, что бы сохранить этот дар. Ведь говорят, что любовь это не навсегда, а мне хотелось верить.

- Ты такой чувственный, - шептала я ему на ушко, и он растворялся в моей молитве.

Я обнажала его до души, и для меня он был святым, ангелом хранителем. Может быть, я не очень хорошо могла выразить свои чувства, но я училась. И недалек был тот день, когда я поняла истинную силу слова. Слова, которое рушит стены и двигает горы.

- Я люблю тебя. Я люблю тебя…

Я промолчала в ответ. Возможно, я просто еще не научилась говорить эти слова.

Утром следующего явилась Захарья. Прикатила со свитой, по-царски. Хвост свой отправила в город, приказав явиться за ней под вечер. Заодно и травок привезла для облегчения змейских страданий. Прям, как чувствовала. Царевич с ней грамоту Лукасу передал, тот собрался скоро и прыг… стоп! А где же Марокуш? Еще на заре ведь сено рядом с кузницей жевал. А где конь-то? Ан, нет его нигде! Смотрю на дракона, а тот еще толще стал, того и гляди лопнет. И смутные сомнения стали меня терзать. Неужели…

- Захарья!!! Давай быстро траву свою!

Неужто сожрал?! И, похоже, не одна я об этом подумала. Лукас расстроился жуть как, да делать нечего. Вскочил на моего гнедого, помчал с ветром наравне. Мой конек тоже не плох, но… Марокуша-то он с жеребенка вырастил, считай друг единственный.

- Ну, все! Переварил уже, - приставив ухо к раздутому брюху дракона, констатировала ведьма, - даже не булькает.

Нет, такой подлости я от трехголового никак не ожидала! Он же спал с ним чуть не в обнимку. Похоже, начала проявляться в нем его аспидская сущность. Слабительным-то мы его накачали, а что толку? Марокуш-то тю-тю. Одна подкова, вон,  валяться осталась. Да что ж это такое?! Не одно, так другое! А ладушка-то как расстроился. Еще бы, я его понимаю. Не каждый день драконы твоим лучшим другом закусывают.

Я бы тоже расстроилась, если бы он Неума сожрал. А главное, никаких намеков до этого не было. Оно, конечно, можно взять дрыну, да отлупить его под первое число, но оно же ничего не понимает. Вон, Захарье хвостом виляет, радуется как щенок. Настрой у меня упал ниже уровня замерзания воды, на душе заморозки, в глазах оттепель. Завтра сороковой день, по Неуму тризна будет. А тут еще это!

- Захарья, а Жмурик у тебя?

- Нет. Который день не видала.

Я опять на дракона уставилась. Потом на ведьму.

- Думаешь, он и Жмурика того?

- Давай-ка, мы ему еще отвара дадим.

Если завтра сестры тело Неума принесут, похороны у него царские будут. И будет он лежать в сырой земле на коне и с котом под мышкой.

- У, сволочь! – набросилась я на дракона с кулаками.

- Вась, постой, Вась. Это еще не все плохие вести, - одернула меня ведьма.

- А что еще хуже может быть?!

- Царевич Лукаса не просто так позвал.

- Ну?

- Плохи наши дела. Князь черниговский, подлая его душа. Он договор с одним из ханов янычарских заключил. Тим…Бей…тьфу! Имя, язык сломаешь! А, Тимберлейк! Хан под его знаменами выступать будет. Западники хорошо сработали, янычаров подготовили, но сами вмешиваться не желают. Гонца перехватили с тайным посланием.

- Где выступать?

- А ты ж ничего не знаешь. Войско он на нас свое двинул. По правую руку янычары, по левую сама догадайся кто.

- Разбойники?!

И тут меня осенило! Вспомнила я того мухомора, мужика кривого. Вспомнила, где его видела! Он тогда клад проверять приходил. Меня он не признал, я тогда, ну, точно нежить была. Сок этот свекольный. Тут уж мне совсем не по себе стало. Лазутчик у нас под самым носом все это время был. Ейко, бузотер поганый. Видать, он за нами все время приглядывал. Он же хотел, что б мы его к сокровищам вывели, но план ведьмы сработал на славу, и он нам сам денег добывал в достатке. Мы к ним, к сокровищам-то этим,  и не притрагивались.

О, нет! Во что же я Лукаса-то втянула?! Бросились мы с Захарьей в город. В избу-гадальню забегаем, а того уж и след простыл. Словно пятой точкой почувствовал, сбежал. Ну, все! Он же здесь все ходы-выходы знает, врага на раз приведет по тропам тайным. Пришлось покаяться Перелюбу. Правда, не до конца. Про клад ни слова не молвили.

Принца-то с военного совета выдернули, сквозь приоткрытую дверь Лукаса увидела. Стоит, чело нахмурено. О, боги, что же мы с Головраном не ушли?! Но теперь уже поздно каяться. Да и хорошо бы он сам в лапы врагу не попал. Вот ведь черт! Из оцепенения меня вывела Захарья. Схватив за шкирку, она затащила меня в угол.

- Васька! Забудь ты про эти сокровища треклятые! – прошипела она мне в самое лицо.

- Да, я уже давно забыла. Но ты же видишь, какая лихомань из-за них заварилась.

- Молчи! Я ни я, и лошадь не моя! Моя хата с краю, ничего не знаю! Хоть железом каленым пытать будут, дурочкой прикинься и молчи.

- Да, куда уж больше.

А к городу со всех сторон отряды ополчения подтягивались. Несколько соседних волостей полки лучников, да копейщиков своих пригнали. На поляне заветной костры жгли, снедь нехитрую готовили, грелись. К кузне не совались, прослышали уж, что там дракон трехголовый обитает. А сам предмет устрашения лежал и вздыхал, пучило его. Я ему еще отвара дала. Нюхнул, поморщился и отвернулся. Я пока книги сложила, что с ними делать, не знаю. Надобно их было с Захарьей в город отнести, да поздно спохватилась. Почесала репу, пошла. В город мертвых и пошла. Ни лестницы, ничего, а страшно так, что душа в пятки.

Покрутилась, повертелась, ничего подходящего. Пыталась по доске ветхой в окно залезть, рухнула. Только ободралась вся. Ну, короче, не придумала ничего лучше, как зашвырнуть мешок в окно. Со второго разу получилось. Книги до слез жалко, но кто его знает, чем все это закончится? При благополучном исходе событий вернусь за ними, ежели уж исход совсем плачевен будет… одна надежда, что враг тоже человек и смерть уважает. Может, книги и уцелеют. Возвращаюсь, Лукас присел возле костра на корточки, руки греет. Вернулся не так давно. Увидел меня, расцвел. А я даже что и сказать-то не знаю.

- С Перелюбом в бой пойдешь?

- Угу. Тебе надо собираться. Рать уже на позицию развели. Сегодня ночью еще несколько отрядов подтянется, а на рассвете будут женщин и детей из города вывозить. По всему, похоже, враг уже завтра к вечеру будет здесь. Тебе надо успеть к обозу.

Осмотрелась я растерянно по сторонам, а собирать-то и нечего. Нечего мне здесь не надо кроме него.

- Я с тобой пойду.

- Ты меч-то подымешь? Иди ко мне, обними меня.

Зарывшись лицом в теплый мех, и пытаясь перевести дыхание, я нашла его ладонь, сжала. Повернула голову, он смотрит на меня.  Похоже, он совсем не думал о том, что будет завтра, все мысли его были заняты только мной. Он и впрямь какой-то, не от мира сего. Мне как-то не по себе стало. Что б заглушить эти мысли, вновь поцеловала его.

- Отдышись, - на миг, отстраняя меня, рассмеялся он.

- Не, потом.

До рассвета у нас еще было немного времени. Немного, жаль не вечность.

Предрассветные сумерки еще не обрели власть, а он уже был в седле. Посадил меня впереди себя, поцеловал. Может, все это дурной сон?

- Лукас, я че вспомнила-то! Дракона не покормили.

- Вась, не шути так.

- Дорога-то дальняя предстоит. Ты представляешь, что это будет?

- Ты же знаешь, я не оставлю тебя одну. А мне у Перелюба надо через полчаса быть.

- Вот и едь! Я же быстро, а на поляне на нашей, людей несчитано. Ничего со мной не случится. Пожитки мои Захарье передай.

- Вась!

- Хватит спорить, время-деньги! Я с этим супостатом через лес пройду, в обход озера, что б люд не пугать.  А ты меня в городе, как раз и встретишь. Давай, двигай.

Соскользнув с седла, хлопнула коня по крупу. Тот понес с места во весь опор. Хороший конь, быстрый. Я еще некоторое время смотрела ему в след. Потом, сдвинув платок, задумчиво поскребла за ухом… и отправилась на озеро. А холод сегодня был, ну просто собачий. Пришла.

- Ну, что стоишь? Вперед!

Дракон сделал пару шагов по льду и провалился. Полынья размерами впечатляла. Перекусил слегка, но так, без фанатизма. Потоптался на месте. Вдруг смотрю, притих, и как дернет в кусты. Вот ведь вежливость, повадки-то заморские. Палку взяла, подхожу к воде, треснула несколько раз по поверхности. Ну, нет, это не серьезно. Я же не могла забыть о друге. Ответа никакого.

- Коля! Коля! – позвала я, а в ответ тишина.

Обещали ведь сегодня ответ дать. Понимаю, что нельзя здесь оставаться, но такая уже я. И вдруг, до меня неясный гул донесся, земля под ногой дрогнула. Прислушалась. Сначала подумала, что змею полегчало, ан нет, звук с другой стороны доносится. Присмотрелась, а на том берегу движение какое-то. Зрение-то, хвала небесам, у меня теперь нормальное. Мать честная! А там левонцы! Доспехи блестят, словно лед. Пик целый лес, не счесть их. Всадники тяжелые, да кони под ними тоже все в броню закованы.

- Ой, кашатики. Никак рыбки русской половить приехали? Ну, будет сейчас вам подледный лов.

А они уже на кромку льда ступили, почти все подтянулись. И тут меня понесло. Я лупила дрыном по воде, вопя во весь голос. Конечно же, я была услышана…ими. Вот и первая стрела тихо пропела, ударилась в дерево. И еще одна. И еще. Они ведь видят, что какая-то мартышка им палкой машет. Типа, вот я вам сейчас задам, а что ору-то не понимают. Конница уже вся на льду, приближается неотвратимо. А лед штука-то обманчивая, если где в одном месте трещину даст…

- Коляяя!!! Толя!!!! Соля!!! – взвыв от ужаса, возопила я.

- Дева, вы что орете?!  Мы и так слышим! – всплывая, возмутилась русалка.

- Коляяяя!!! Мужиков заказывали?!!! Вона, все ваши!– завопила я, тыкая в левонцев, и храбро бросилась наутек.

В глазах русалочьих блеснул холодный свет. С каждой секундой он разгорался все ярче и ярче. Ну, теперь не я русалкам, а они мне по гроб жизни должны будут.


Мчусь, дракон за мной через лес чухнул, деревья ломая. На поляну выбегаю, а там нет никого. Ох, змеи подколодные! Они же заявили, что в битве отступного дают, а сами? Видать, письмо обманное было, с гонцом липу подсунули. Но где все? Надо же предупредить. Уж задыхаюсь, душа-то у меня сейчас как у зайца, а ноги-то нет. Бегу дальше, лес минуя. Вылетаю на поле, а там тишина такая зловещая. Уж до середины добежала, чую, что-то не то.

Оглянулась направо, а там опа, полная попа! Рать черной пеленой, и холма за ней не видно. Налево, и там рать, словно тьма египетская. Что-то, вот там вот, когда налево, мне какое-то лицо из рядов высветилось. Ейко на коне! Да, он же еще ребенок?! Конечно, я ведь не ведала, что у Ейко нашего редкостная хворь была. Ему уж тридцать стукнуло, а он все как отрок выглядел. Вот так вот он женам и помогал зачать. А те все диво мальчик! Диво мальчик!

Ладно, не до того мне сейчас было. Еще неподалече от него рожа эта янычарская, скалится, Тимберлейк. Поживу скорую чуя, аж в седле ерзает, собака.  Я со страху-то замерла, переклинило меня. Дракон за меня прячется. Все видать, и, обалдели, когда он на поле примчался. И тут клич раздается. Вперед, за Русь святую! Мать твою, печалька! А я как раз посредине торчу, а полки уж сейчас сойдутся, стрелы сплошной стеной летят. И тут грянул глас с небес! Просто раскат громовой!!!

- Вассссссськаааа!!! Бегиии!!!

Ну, Васька-то и побежал, сметая врагов как катком. И отвар наконец-то сработал. Еще как сработал. Ряды неприятеля косил, просто огнем шквальным. А я с благоговейным ужасом глаза-то к небу подымаю…. А там…

Неум парит на воздушном шаре. На том самом, на котором мы лазутчиков запускали. Меч в руке яркой молнией блестит. И я так, бздынь, и в обморок. Хорошо, недолго затменье мое длилось. Битва уж кипела как прибой на камнях, все сверкало, грохотало. Я ползком, куда глаза глядят. Щит нашла, укрылась, а он тяжелый, сволочь. Пока я до зарослей добралась, пинков получила от души. Хорошо еще, лошадь по мне не потопталась.

Ну, до зарослей добежала, а дальше куда? Везде мечи сверкают, искры выбивая. Головы, руки летят. Страшно. А еще страшней от того, что наших почти в три раза меньше, чем врага. И уцелеть в этой резне просто невозможно. Заревела я от отчаяния, слезы так и текут в три ручья. Вдруг чувствую, запах такой зловонный. Обернулась. Жмурик! Только выглядит он ой-ей-ей. Весь зелено-коричневый, и рыбой тухлой от него на милю разит.

Пошла я за ним, как по наитию. Голову в плечи втянула, реву, стрелы кругом звенят. Мат такой доносится, что и одно его бы хватило, что бы меня на смерть свалить. Камни над головой свистят, и каждый следующий может быть моим. Довел меня котей до валуна, наполовину в землю вросшего. Лапой, так, копнул немного под ним. Я ему помогла. А там щель глубокая. Забралась я туда, лежу, словно в могиле каменной. Жмурик рядом смердит.

Не знаю, сколько я там пролежала. Видела сквозь прорезь узкую, кто-то подходил несколько раз. Сердце просто замирало от ужаса. Потом все исчезло, я, словно в забытье впала. И чудится мне, голосок ребенка. Будто девочка маленькая подходит, заглядывает под камень.

- Лежишь?

- Угу.

- Выходи уже.

И словно, так рукой меня манит. Выползла из укрытия. Рассвет ранний, едва саваном серым опустился. Не понять, то ли туман, то ли дым. А ноги сами на поле боя несут. Там все, кто мне дороги. Все, кем я дышала, кого любила. Иду, еле ступая, от собственной тени шарахаюсь. Чем ближе, тем больше тел поруганных. Картина мне открылась страшная. В небе стервятники кружили, сегодня им есть чем поживиться. Мертвецов было не счесть, и каждый был сыт кровью своей. Все смешалось в этом адском месиве, ни стона, ни крика на помощь. Только груды безликих тел.

Конечно, среди них я искала его. Вот, мне показалось, что это он со спины. Перевернула, нет, ошиблась. Мне казалось, что я от горя обезумела. Так же, как тетка моя, Хельга. Я устала, была вся в крови, а его все нет. Он не мог выжить в этом аду, я понимала это, ведь видела начало. Брожу средь трупов, как тень. Долго уже брожу. Вон, Вихрат, разрублен надвое от плеча. Он не мог бросить Перелюба, тот где-то рядом должен быть. И Лукас тоже. 

Пробралась сквозь завал ближе. Щит царевича. Сердце екнуло. Перевернула одно тело, взглянула в лицо. Нет, вроде не он, не мой ладушка. Лицо искажено гримасой смерти. На руки посмотрела, нет. Вдруг слышу, кто-то плачет тихо, всхлипывает. Пробралась ближе. Смотрю, Неум сидит! Плачет как ребенок, покачиваясь из стороны в сторону. Присела рядом. Он весь в крови с головы до пят, волосы и те черные.

- Вась, что же это? – всхлипывая, спросил он.

- Ад.

- Перелюба на копьях распяли.

- О, господи, - застонала я, прикрыв лицо ладонями.

- Лукаса тоже нет. Он храбрец, знатно бился, но в такой омут попал. Я к нему пробиться не смог.  Прости, Вааась…

Все исчезло, то есть вообще все. Все потеряло значение. Словно сквозь слезы видела я этот мир, который еще вчера был моим. И в нем были люди, и у них был кров, и дети играли на траве рядом с крыльцом. А сейчас неподвластно мне описать, что чувствую я, глядя на этот застывающий хаос, где ненависть пировала за одним столом со смертью. Словно содрав с меня живьем кожу, они лишили меня единственной надежды на мечту, они отняли у меня моего ангела хранителя.

- А ты-то как, живой? – наконец спросила я, намекая на возможное перевоплощение Неума.

Русалки так и не успели дать мне ответ, в каком он из миров.

- Угу. Бросил я Зенонку. Не по душе мне клетка золотая. По тебе скучал зело. По Руси матушки. Там чужое все, Вась. Не смог я родину продать. Не смог, Вась.

- Такую родину, захочешь, не продашь.

- Свое ж, Вась, родимое.

Я обняла его, голову к груди прижала, а он все всхлипывает. А по полю, средь тлена, брел белый княжеский конь, в крови по колено. Словно призрак единорога, призрак утраченного рая.

- О, смотри, Смагальд. Помоги мне подняться, Вась. Ноги не держат.

Помогла ему подняться, убедилась в том, что серьезных ран на теле у него нет. Порезан весь, избит. Пару стрел все же достали его, но навылет, острие торчало наружу. Исцелимо. Смагальд сам подошел, видать узнал Неума. Помогла раненому взобраться в седло.

- Вась, давай лучше ты.

- Сиди уже, на ногах не держишься.

И пошли мы. В Новгород возврата не было, его пади уж разграбили подчистую. Дым по всей земле стелился. Пировать, варвары, еще не один день будут. Куда идти? Кругом дозоры вражеские. Все же пробрались мы к кузне старой. Подхожу, глазам своим не верю. Марокуш! Он был оседлан, в сумах одежда, но не моя. Осмотрела все вокруг. Надежда это проклятье. Скорее всего, мародеры награбленное собрали.

Снег пошел густой, но даже его плотная пелена не могла скрыть одинокую яркую звезду, чье сияние пробивалось сквозь дым пожарищ, указывая путь одинокому страннику. Я забралась в седло. Минуя озеро, мы выбрались на тайную тропу. Вскоре и застава осталась позади. Путь наш лежал к ледяным морям. Туда, где на острове Руян, сияла белокаменная Аркона.

Холодно. По краю земли растекался усталый рассвет. Былхвост, словно белый волк, весь в снегу. Ресницы мои  заиндевели. Потому и не видела я,  как в снежной пелене, блеснул луч яркий. И бил он, то ли из колдовского глаза кота баюна, спящего на седельной суме, то ли из самой сумы, на боку моего коня. Неум довольно улыбнулся, подмигнул коту. Это он украл Марокуша, и набил сокровищами сумы, сверху прикрыв тряпками. Но я знала, что все сокровища мира не променяю на то, что росло сейчас внутри меня. Ведь под сердцем у меня билась новая жизнь…



…… ладно, шепну вам на ушко. Только никому ни гугу. Лукас не был убит в том бою. Его взяли в плен, и он был угнан в орду. Головран, дед его, сердцем почуяв беду, вернулся обратно. Два долгих года, он искал след Лукаса, и наконец-то нашел. Хитростью и обманом, он смог вызволить Лукаса из плена. Но это уже другая сказка…