Оля, а точнее уже Ольга Степановна, приехала на место работы за неделю до своего первого учебного года, надо было появиться раньше, но мама отстояла ее право на заслуженный и, главное, необходимый отдых. Мама – человек. Мама понимала, что не институт, не экзамены взвинтили ее нервы – совсем другое, о чем отцу догадываться некогда. Что взять с мужчины. Все они – слепцы, эгоисты, дутые индюки. Но теперь, слава богу, все позади. Никого ей не нужно. Пусть кто лезет из кожи, чтобы сделать карьеру – ей безразлично. Она будет преподавать в обыкновенном рабочем поселке. Только перед этим ей нужно было отдохнуть, успокоиться, забыть о последней кошмарной зиме. И море помогло. «Солнце выжгло боль, а волны зализали раны»,– шепнула мама. Отец же посмотрел на нее и даже не смог острить: «Ну и ну! Хороша!». На большее его не хватило. Оля и сама себе уже нравилась. Особенно волосы. Казалось, они не выгорели, а впитали солнце и теперь светятся. Разве она похожа на ту, которую не любят?
Конечно, нет. Уже на вокзале парень, совсем еще юненький, уговаривал ее сесть на мотоцикл. И директор школы был подозрительно заботлив, может, конечно, она вообразила бог знает что, но перед какой-нибудь дурнушкой он бы не стал рассыпаться – это уж точно. А на другой день ее провожал из кино остроумный и красивый молодой человек.
Она сразу подумала, что и он попал в поселок по распределению, правда, ошибалась. Оказалось, он здесь вырос, по направлению предприятия окончил институт, отработал два года и уезжать не планирует, разве что лет через десять. Они шли по центральной улице на виду у фланирующей молодежи, и ей нравилось, что кавалер не суетится, не останавливается возле каждого встречного похвастаться красивой девушкой, но и не столбенеет от напряжения. Современный, уверенный в себе парень. У дверей дома приезжих, куда ее поселили на первое время, они постояли минут десять, не больше. Он сказал, что первого сентября у его приятеля день рождения, именно первого, а значит, их праздник совпадает с ее. И она пообещала прийти.
Он не поинтересовался ее именем и своего не назвал и ушел, пожалуй, слишком быстро. Но и в этом Оля отыскала добрые приметы – значит не торопится, значит, серьезные виды. Она подошла к зеркалу и долго расчесывала волосы. Ей было хорошо. Хотелось, чтоб запел соловей, прямо в скверике, ведь здесь же почти деревня. Но было тихо. Она открыла окно. Узенькое облачко делило пополам большую белую луну, и можно было предположить, что нижний полукруг отражается в воде высокогорного озера. Оля даже представила, как она поднимается к этому озеру. Разумеется, не одна.
До первого сентября они встретились еще раз. Молодого человека звали Василием и не просто Василием, а Василием Васильевичем и в довершение – Васильевым, так же как и отца – директора предприятия. А сам он работает пока начальником участка, причем самого отдаленного и трудного, поэтому пропадает там с утра до ночи. Василий много рассказывал о своем участке, и, странно, Оле было совсем не скучно слушать про его слесарей и трактористов.
Не задержалось и первое сентября. Платье, приготовленное с вечера, оказалось не тем, что нужно. К чему женщине со светящимися волосами глупая официальность. И снова перетряхивание чемоданов, полный рот воды, скрип утюга и ежеминутные взгляды на будильник. А потом утренняя, неожиданно людная улица. И все с цветами. Она еще ни разу не видела одновременно столько много букетов в руках прохожих. Всеобщий праздник среди недели. Целый рабочий день среди цветов и детей в нарядной новенькой форме. Торжественная линейка во дворе. Детский духовой оркестр, где ударник росточком не выше барабана. Речь директора и трогательные слова поселковой пенсионерки. Оля чуть не прослезилась и первый раз подумала с любовью о будущей работе. Цветы, смех, возбужденные детские голоса и собственное смутное и непонятное волнение – казалось, что это не на один день. Когда вышла с урока, совершенно не помнила, о чем говорила, как рассказывала, но, наверное, интересно, потому что в классе держалась тишина. дома она взглянула на стул, заваленный одеждой, присела на кровать и, раскачиваясь на панцирной сетке, запела:
В первый погожий сентябрьский денек
Робко входил я под светлые своды,
Первый учитель и первый урок –
Так начинаются школьные годы...
И радостно было удивляться, что не забыла слова песни до самой последней строчки, и вспоминать утреннее обилие цветов, и думать, что праздник на сегодня еще не кончился. И не терпелось до вечера, хотелось, чтобы Василий пришел сейчас же, сию минуту. Но когда он постучался, Оля спала. Испуганно соскочив с кровати, она закричала
– Подождите! Не входите!
Подбежала к зеркалу и принялась массировать лицо, измятое дневным сном. Все боялась, что он увидит ее такой растрепой. Но Василий терпеливо топтался в коридоре. Оля немного успокоилась и почему–то твердо уверовала, что он будет стоять за дверью сколько ей заблагорассудится. Она привела себя в порядок, убрала от посторонних глаз разбросанные вещи и только тогда разрешила войти, приготовив заранее улыбку – в награду за терпение.
– Я, в принципе, готова. Только я без подарка. Как ты считаешь, здесь можно что–нибудь для него купить?
– Думаешь, я бываю в здешних магазинах? А о подарке не беспокойтесь, он уже вручен. Ждут только нас.
– Слушай, а народу много будет?
– Нет. Муж и жена, Женя и Валера, притом Валера – это жена, мои одноклассники, работают врачами.
– Вот и буду я лишним человеком на вечере воспоминаний.
– Какие воспоминания, когда мы встречаемся по два раза в день, а то и чаще. Они здесь рядышком живут.
– Здесь у вас все рядышком,– и, чтобы не обидеть, Оля добавила,– и мне это нравится.
В коридоре он взял Олю под руку. Из своей комнаты выглянула хозяйка тетя Лиза. Оля попыталась отстраниться, но крепкая рука не отпускала. Василий поздоровался и спросил о каком–то Славке, очевидно, сыне. Она принялась рассказывать, а Оля стояла под руку с парнем и, чтобы скрыть смущение, старательно улыбалась. Ладонь у Василия была теплая, но не потная. А тетя Лиза поочередно заглядывала им в лицо, все рассказывала и рассказывала о своем Славике, и Оля удивлялась выдержке Василия.
Их, конечно, ждали, но стол был еще не накрыт. Легко и как–то сразу Оля подключилась к приготовлению ужина. Помог, конечно, веселый, даже несколько мужской характер Валерии (угадали же родители с именем), но и сама Оля в этот вечер была способна на чудеса, все ей удавалось.
Они рассаживались, когда появился еще один гость, ввалился с хохотом и выкриками, долго тискал в объятиях сначала именинника, потом его жену, потом Василия и даже Олю облапил, но тут же наигранно отстранился и потребовал, чтобы его немедленно представили, потому как незнакомых девушек он стесняется. Смеялась и без того смешливая Валерия, смеялся ее муж, да и Василий смотрел весело. Что же оставалось Оле...
Гостя звали Володькой. Еще один одноклассник. И прибыл он чуть ли не с вокзала, домой только поздороваться заскочил. Приехал на неделю–полторы заготовить клюквы. Специально для Оли он вспомнил, как лихо они играли в футбол, все трое в нападении.
Компания Оле нравилась. Парни как на подбор и разные: Василий мужественный, Женя интеллигентный и бесшабашный Володька. Напрасными оказались и опасения, что праздник закончится вечером воспоминаний. Оле даже показалось, что эти веселые и добрые люди собрались не на день рождения друга, а ради нее. Ради нее готовили щедрый стол, ради нее избегали нудных разговоров, ради нее играла музыка, и все три кавалера оказались изумительными танцорами, особенно Володька со своими бесконечными и все равно неожиданными импровизациями. Конечно, и Валерию не забывали, но спешили пригласить все–таки Олю. Она видела, как парни хитрят и стараются опередить друг друга, и удивлялась, почему не обижается Василий.
Когда начало темнеть, всем захотелось на улицу. И тут Володька вспомнил:
– Представляешь, кого я встретил в подъезде? Сему Ворона.
– Своевременная встреча, – кисло заметил Василий.
– Я вам покажу, вы у меня докаркаете!
– Не беспокойся, женушка, мальчики шутят, все не могут смириться с фактом, что ты из нас троих выбрала меня.
– Нет, правда, захожу в подъезд, смотрю, стоит кто–то, приглядываюсь – Сема.
– Володька, сейчас заработаешь. Ты же знаешь, что я суеверная.
– Я не виноват, если он встретился.
– А в чем дело? – спросила Оля.
Она не могла понять – или это накатанный в старой компании розыгрыш, или бесцеремонный Володька взаправду чем–то напугал хозяйку, и если это так, она была готова быстренько все уладить. Оля чувствовала, что у нее получится. Валерия молчала.
– Женя, в чем дело?– повысила она голос.– Кто такой Воронов?
– Голубев он, Оленька. – засмеялся Женя. – Вороном его в народе прозвали. Кстати, уникальная личность.
– Нашел уникума,– недобро усмехнулась жена.
– Да брось ты, Валерка. Эй, обормот, скажи ей, что ты пошутил, а то она боится остаться вдовой.
– Честное слово, встретил.
Теперь уже засмеялся Василий.
– Вовочка – человек принципиальный, если сказал, то будет стоять на своем до конца. Ладно вам, пойдемте гулять, – он взял Валерию за руку и повел к двери.
– Так, значит, о Вороне,– продолжал Женя, пропуская вперед жену и приятелей.– Сема был нашим одноклассником, правда, у меня есть брат на четыре года старше и он тоже учился с Семой в первом классе.
– Как это? Четыре года в первом классе?
– Четыре с половиной. После нас он просидел еще полгода и бросил, посчитал, что образования ему достаточно. Но главное в другом, и это тебе, как математику, должно быть интересно. Представляешь, человек, не осиливший первого класса, обладает уникальной памятью. У нас в поселке около четырех тысяч человек, и Сема держит в голове все даты, связанные со смертями. Хоронят, и он тут как тут, потом заявляется на девятый день, потом на сороковой, потом на годовщину. При этом никогда не ошибается и ни о ком не забывает. Словно журнал у себя ведет.
– Так он, наверное, того,– Оля покрутила пальцем у виска.
– Разумеется, патология, но ведь какую память нужно иметь.
– Страшно все это.
На самом деле ей было нисколечко не страшно. Она даже не совсем поняла, о чем рассказывал Женя.
Валерия с парнями ушла далеко вперед. А ведь только что слышался их смех. Оле тоже хотелось туда. «Догоняй!»– крикнула она и, не раздумывая, сбросила туфли. Дощатые тротуары приятно холодили ноги. Женя сразу отстал. Да если бы и захотел, все равно не догнал бы. Она не бежала, она плыла по воздуху, едва касаясь упругих досок, до того легким было тело. Даже дыхание не участилось.
– Споемте, ребята!
– Подожди, где твои туфли?– испугался Василий.
– Ерунда, Женя принесет,– она приобняла Валерию, давая понять, что опасаться нечего. – Ну, Вася, запевай: «Лыжи у печки стоят» Неужели не знаете? Володька, и ты не знаешь?
– А завтра в учительской будут говорить, как Ольга Степановна горланила песни на весь поселок,– попробовал урезонить Василий.
– Да ну вас,– обиделась Оля.
Подошел Женя. Держась за локоть Василия, Оля принялась обуваться. Она слышала, как под ее пальцами вздрагивают мускулы, и воспринимала это за самое красноречивое проявление нежности.
– А вот и Сема собственной персоной. Сейчас мы и узнаем, что он делал в твоем подъезде.
– Не трогай, Володька, пусть себе идет,– сказал Василий.
– Но Женька не верит. Эй, Семен, подожди.
По другую сторону дороги остановился высокий парень.
– Пойдем, Володя, мне хочется на него посмотреть.
Оля первая выбежала на дорогу. Ее сразу же догнал Володька. За ними нехотя спустился с тротуара Василий. Сутулый парень в коротких и широких брюках, из которых торчали голые щиколотки, жался к забору и шмыгал носом.
– Он плачет,– шепнула Оля.
– Не связывайтесь с ним.
– Может, ему нужно помочь? Спроси, Володя.
– Семен, кто тебя обидел?
– Никто его не обижал. Пойдемте отсюда.
Сема заплакал громче. Оля подошла ближе. Лицо у него было бледное, над проваленными щеками выпирали скулы, а из–под реденьких светлых кудряшек торчали толстые, как оладьи, уши.
– Ну, что же ты, миленький, плачешь?
Он ничего не ответил, только зажмурился и задергал кадыком. И тогда Оля обняла его за шею и крепко поцеловала.
– Успокойся, никто тебе ничего не сделает.
Уже с дороги, держа под руки парней, она оглянулась. Сема стоял на самом краю тротуара и, приоткрыв рот, смотрел на нее.
– Перестал плакать, вот и молодец. Все будет хорошо.
Ее голос звучал ободряюще. Если она сказала, значит, действительно, все должно быть хорошо. Такою она себе нравилась. Оказывалось, можно и день отработать с радостью, и с первой же встречи стать душой компании, и остановить слезы незнакомого бедняги. Василий хмурился, но Оля не обращала внимания.
– Так и не спросили, что он делал в подъезде,– спохватился Володька.
– Да перестань ты. Надоело. Заладил, как попугай,– не сдержался Василий.
– Хватит вам, петушки, пойдемте–ка лучше к нам, сядем за столик и продолжим нашу операцию.
И Оля радостно поддержала новую подругу. Ей уже наскучила улица. Хотелось, чтобы ярко горел свет. Снова хотелось танцевать. А Василий отнекивался, пенял на завтрашний день, якобы тяжелый, предлагал идти без него. Его уговаривали. Оля старалась пуще всех. Идти без него ей казалось легкомысленным, хотя в шутку она и грозила отправиться с Володькой, который сможет донести ее на руках до самого дома. Но стоило им остаться вдвоем, и Оля сразу забыла о танцах. Вдвоем было тоже хорошо. А если Василий молчал всю дорогу – так сколько можно говорить. Можно просто держать его под руку, смотреть на небо, усыпанное звездами, и не бояться, что споткнешься.
Утром Оля увидела огромный бордовый георгин. Он лежал на подушке рядом с ее лицом. До него можно было дотронуться губами. На одеяле лежал второй, тоже огромный, но белый. Она вскочила – цветы были и на полу, и на подоконнике, а одна сиреневая астра прислонилась к стеклу между рамами. Она кинулась их подбирать. В комнате не оказалось не то чтобы вазы, но даже пустой банки. Радуясь своей сообразительности, Оля вывалила в две тарелки, привезенное из дома варенье. <Васенька, Василек>,– напевала она. Все это никак не вязалось с его солидным и степенным видом и потому было еще дороже. Тупой нож с трудом перепилил длинные стебли. Тяжелые шапки георгинов норовили опрокинуть банку. Да и сколько их удалось поставить – третью, четвертую часть? Но не бросать же другие на столе? Хорошо еще в первый день она догадалась купить таз.
Каждую переменку Оля спешила в учительскую к телефону. Василий мог позвонить. Она бы и сама попробовала дозвониться до его участка, если бы знала как это делается. Участок наверняка имел название, а она знала о нем только то, что он самый отдаленный и трудный. Василий не звонил. Телефон вообще молчал весь день, словно отключенный. Олю так и подмывало поднять трубку, но в учительской постоянно кто–то находился. Оставалось ждать конца уроков. Ждать, когда Василий вернется с работы.
На дорогу из школы Оля потратила не больше десяти минут, даже в столовую не зашла, боялась пропустить звонок. Едва завидев тетю Лизу, не вытерпела:
– Не звонили мне?
– Здоровкаться сначала надо.
Тон ее голоса и поджатые губы обескуражили Олю. Она не чувствовала за собой вины. Оля не стала допытываться о причинах плохого настроения у старой женщины и отправилась к себе.
– Не знаю, как тебя по батюшке, но предупреждаю: если не образумишь своих кавалеров, я буду жаловаться.
– Каких кавалеров и при чем здесь множественное число?
– А при том, что все клумбы в палисаднике ухайдакали.
– Я–то здесь при чем?– засмеялась Оля.
– Смейся, смейся...
Оля не стала оправдываться и на ворчание не оборачивалась. Закрыв за собой дверь, она выглянула в окно. По садику и впрямь словно Мамай прошел. И следы вели к ней. Впору было рассердиться на Василия, но ничего, кроме признательности, она не испытывала. Пусть он сделал глупость, пусть ворчит хозяйка, зато для Оли открылся совсем другой человек. Конечно, ей нравился и прежний Василий, но этот новый был роднее. Она уткнулась лицом в цветы и засмеялась. До слез было тоже не далеко, но и слезы оказались бы в радость.
Только выходить из комнаты и встречаться с хозяйкой Оля не осмеливалась. Она прождала до вечера, но Василий так и не позвонил. Мог задержаться на работе. Мог сломаться мотовоз. Мог произойти несчастный случай, могла тетя Лиза не позвать ее к телефону. Нужно было просмотреть планы занятий, а она все гадала: что могло случиться? За полчаса до последнего сеанса она оделась и пошла в клуб. Но никого не встретила. Лишь возвращаясь, увидела дурачка, любителя поминок.
Ночью ее разбудил скрип форточки и возня под окном. Оля вскочила с кровати и наступила на что–то холодное и влажное. Вскрикнув, она побежала к выключателю. В комнате снова валялись цветы. Один она раздавила ногой. Оля прислушалась. Было тихо. Она выключила свет и выглянула в окно. Никого не увидела. Накинув халат, она вышла на улицу и позвала. Василий не откликнулся.
На тополях тихо шелестели еще не пожелтевшие листья. Ежась от ночной свежести, она присела на скамейку. Зачем ему прятаться – она не понимала...
На уроке у восьмиклассников появился еще один букет. Рука, дотянувшаяся до подоконника, сразу исчезла, но мальчишки с крайнего ряда все увидели и закричали:<Это Сема Ворон. Это Сема Ворон принес...>
Ну, конечно, разве стал бы Василий топтать клумбы под ее окнами, он бы догадался, где нарвать цветов для девушки. В классе перешептывались. До конца урока оставалось полчаса, а впору было распустить всех и выплакаться. Пока Оля не догадалась отправить старосту в коридор, чтобы поставил там цветы, шум в классе не утихал.
Выйдя из школы, она сразу увидела Сему Ворона. Он шел по другую сторону улицы и подглядывал за ней. Не раздумывая, Оля пересекла дорогу. Она боялась, что он убежит, но парень, как и в первую встречу, прижался к забору и ждал.
Оля понимала, что нужно говорить как можно ласковее, пытаться взять его добротой, но слова срывались резко и отрывисто:
– Ты зачем это делаешь?
– Я люблю тебя.
Оля не сразу нашла, что ответить.
– А зачем цветы?
– Они красивые и ты красивая.
– Господи! – Оля не заметила, как перешла на крик.– Зачем же клумбы топтать?
– Я люблю тебя.
– Заладил. Ты можешь понять, что я люблю другого. Другого, понятно?
– Я люблю тебя,– еще раз повторил он.
– Перестань!..
Уже приготовились, уже вертелись на языке оскорбления и угрозы, но Оля испугалась своего же голоса. Получалось, что среди бела дня, на центральной улице она закатывает истерику слабоумному парню – так кто же из них душевнобольной?
– Не надо, слышишь меня, не надо больше приносить цветов,– прошептала она и скорее, скорее подальше от него.
Утром Оля боялась открыть глаза. Перед сном она несколько раз проверила, закрыта ли форточка и заперта ли дверь. И все равно боялась увидеть цветы. Прежние она выкинула на помойку, а варенье из тарелок перелила обратно в банку. В комнате цветов не было. Они лежали на лавочке возле входа.
На первом же уроке Оля услышала сдавленное хихиканье. Оно гасло на одном ряду и тут же вспыхивало на другом. На следующем уроке все повторилось. Хихикали даже сопливые пятиклашки, стоило ей повернуться к доске. Оля резко оглядывалась, и становилось тихо. И тогда она всерьез подумала: уж не слуховые ли галлюцинации привязались к ней. На перемене она явственно услышала, как тоненький голосишко за ее спиной мурлыкал: <Ты не вейся, черный ворон...>. Оля не сомневалась, что песня адресована ей. Певец мог бы и не прятаться. Она все равно ничего бы не сказала.
Василий пропал. Не звонил, не заходил. День, второй, третий. Собственно, его и не связывали никакие обязательства перед ней. Но ведь на улице–то он мог встретиться. Хотя бы поздороваться, на большее Оля уже не претендовала. Так нет же, словно прятался.
Неизвестность, недосказанность мучили ее. А звонить самой, просить у матери позвать его к телефону – а вдруг мать станет допытываться: кто она, что ей нужно от сына, давно ли знакомы – мало ли что могло ее заинтересовать.
И Оля пошла к вокзалу, куда узкоколеечная <мотаня> привозила рабочих с отдаленных участков.
В составе было четыре зеленых вагончика. Пока ее взгляд метался от одной двери к другой, узкий перрончик заполнился народом. Она почувствовала, что за спиной кто–то стоит и смотрит на нее. Стоит совсем рядом, может быть, в метре, самое большее в двух. Толпа на перроне заметно поредела, но Василия не было видно. А именно сейчас он смог бы помочь. Неужели ему трудно отпугнуть этого дурачка. Не устраивать же ей новую сцену? Перрон уже просматривался насквозь. На ее плечо легла рука. Оля резко повернулась и увидела Володьку.
– Привет, что ты здесь делаешь?
– Ох! – руки у нее опустились, она не могла выговорить ни слова.
– Что с тобой?– забеспокоился Володька.
– Ну ты меня и напугал.
– Неужели я такой страшный?
Володька явно кокетничал. Вид у него был бравый. Штормовка, плотно сидящая на широких плечах, и высокие болотные сапоги четко очерчивали клинообразную фигуру.
– Хочешь клюковки?
– Нет, спасибо. Я Василия жду.
– Так он сегодня никуда не ездил. У них в конторе какое–то важное совещание.
– Мне очень нужно с ним поговорить. Ты не можешь его вызвать?
– Понятно. Смогу, если надо. Только не знаю, зачем все это?
– Мало ли зачем.
<Body qual>А Сема, наверное, давно таился поблизости. Стоило народу рассосаться, и замаячила его сутулая фигура. <Пусть видит, может, испугается и отстанет>,– решила Оля и взяла Володьку под руку. Володька в этой роли выглядел куда внушительнее Василия. Но Сема не отстал. А потом и Володька заметил его.
– Эй, Семен, а ну иди сюда!
Сема остановился, но не подходил.
– Иди, клюковки дам,– и уже обращаясь к Оле, пояснил: – Чудак не понимает, что хлеб за брюхом не ходит.
– Пойдем быстрее,– попросила Оля.
Она поняла, что Володька ни о чем не знает, а значит, и Василий мог не знать. И тут же поймала себя на мысли, что боится, как бы не узнали, будто и впрямь перед кем–то виновата.
Володька повесил рюкзак на забор, развязал узел и достал пригоршню клюквы. Сема поверил, что над ним не смеются. Оля спряталась за Володькину спину и отвернулась.
– Ешь, Семен, больше витаминов и будешь таким же здоровым, как я,– вразумлял Володька до смешного серьезным голосом.– Бери, не стесняйся. Да, что ты в руках мусолишь, сыпь в карман. Вот и молодец, а теперь еще горсть. С этой горстью Сема и подошел к Оле. Она смотрела на горку упругих белобоких ягод, которые так не вязались с обкусанными грязными ногтями, и пятилась от Семы.
– Возьми, не бойся,– говорил Сема и тянул к ней руки.
– Ай, да Семен! Ай, да молодец. Вот это я понимаю, джентльмен!
– Возьми, они вкусные,– Сема зашмыгал носом.
Так ничего и не сказав, Оля повернулась и пошла, почти побежала.
Володька догнал ее только на перекрестке.
– Зачем ты его подозвал?
– Ягод что ли жалко? Зря ты его обидела.
– Обидела! Да он со второго числа мне проходу не дает. Я уже не знаю, куда прятаться от него. Вся школа смеется.
– А Васька что?
– Вот я и хочу его увидеть, может, подскажет, как быть.
– И только–то?! А я думал – у вас более тесные отношения.
В другой бы раз Оля оскорбилась, а здесь пропустила мимо ушей, не хватало еще с Володькой поссориться...
Заверения, будто мать Василия очень простая женщина, ее не убедили. Заходить в дом она отказалась. Единственное – попросила не засиживаться.
Володька убежал, а Оля осталась у калитки. Мимо прошла женщина и внимательно посмотрела на нее. Может быть, родительница? Оля с тоской ждала, когда она оглянется. Не оглянулась. Но легче не стало. Чтобы не привлекать внимания, она прошла немного вперед. Встретились две девочки. Засмущались и, непонятно зачем, поздоровались. Она еще не запомнила в лицо своих учеников, но девочки по возрасту могли ими оказаться. Оля стала успокаивать себя, пробовала подсмеиваться и делить улицы поселка на те, по которым имеет право гулять, и на запретные... А потом увидела, как в окне самого <запретного> дома отодвинулась занавеска, и разом забыла о своей иронии. Она чуть не убежала, не дождавшись. И убежала бы, но на крыльце появился Володька. Один, без Василия.
– Полчаса назад уехал за грибами.
– Как уехал? Что же делать?
Конечно, не у Володьки она спрашивала. И не у себя. Да и у Василия, окажись он дома, не спросила бы. Еще неизвестно, кто подглядывал в окно – его мама, <очень простая женщина>, или он сам. Досадно было, что вынесла столько заведомо напрасных унижений и страха.
– Скажи мне, что, конкретно, ты собиралась попросить у Васьки?
– Ничего я не собиралась просить. Отстань от меня.
– Зря ты, Васька в таких делах – плохой помощник, он же пай–мальчик. Хочешь, я поговорю с Вороном по–мужски, и у тебя восстановится спокойная жизнь.
– Я уже пробовала говорить.
– Ты – одно дело, я – другое.
– Глупости.
Она прибавила шагу. Ей стало скучно. Спорить, доказывать что–либо уже не было сил.
– Оленька, оглянись, он идет за нами.
– Я знаю.
– Может, все–таки поговорить?
Она уже собиралась прогнать Володьку. Подыскивала слова подоходчивее. Остановилась, давая понять, что провожание закончено. Взгляд ее скользнул по палисаднику. Все цветы в нем были поломаны. Оля и не подумала, что это мог сделать кто–то другой. Она схватила Володьку за борт штормовки и , заглядывая в лицо, зачастила:
– Поговори, Володь! Поговори, чтобы он и думать обо мне забыл. Надоело, если бы ты знал, как мне это надоело!
– Все ясно. Будет исполнено и доложено. А насчет клюковки как, может, заскочим к тебе и отсыпем витаминчиков?
– Не хочу я никаких витаминов и вообще...
– Понятно. Тебе охота побыть одной.
– Вот видишь, какой ты догадливый.
Оля замученно улыбнулась ему вслед. Вот уж от кого не ждала сообразительности. Забираться в комнату не хотелось. Она свернула к узкоколейке и долго бродила вдоль путей.
В дом приезжих Оля возвратилась в сумерках. Едва она успела переодеться, как в дверях выросла тетя Лиза. Оля не столько испугалась неожиданного появления, сколько удивилась тому, что не услышала шагов. Тетя Лиза, отогнув угол тюфяка, села и принялась рассказывать о семье Голубевых. Оля не сразу поняла, при чем здесь какие–то Голубевы, и только при упоминании о Вороне вспомнила фамилию Семы. Не спрашивая, хотят ее слушать или нет, тетя Лиза выкладывала, что отец у Семы пьяница, а все шестеро детей непутевые: старшие – моряки, хоть и офицеры, да пьяницы, и тот, что перед Семкой, – шпана шпаной, а вовсе не геолог, а если и геолог, так тоже гордиться нечем, видела она геологов... И сестры недалеко ушли – одна в девках до двадцати семи лет ходит, а вторая, хоть и выскочила, да все равно мужик на сторону бегает...
Говорила она не спеша и после каждой порции грязи заверяла, что это каждый может подтвердить, даже сама Васильева Анна Николаевна.
Еще до прихода тети Лизы Оля собралась умываться и всю бесконечную историю выслушала, стоя в трех шагах от двери с полотенцем в руках. У нее затекли ноги, но она не садилась, надеясь, что ее все–таки поймут и оставят в покое. Но тетя Лиза все токовала и токовала.
Избавил Олю от нее неожиданный приход Володьки. На удивление, хозяйка ни словом не заикнулась о столь позднем визите.сразу же поднялась, но на пороге все–таки не выдержала и, словно только вспомнила, рассказала, что у бухгалтера поломали все цветы и он собирается жаловаться участковому.
– Задание выполнено! – отрапортовал Володька. – А посему предлагается отпраздновать.
Оля увидела отдутый карман пиджака и покачала головой:
– Не надо, Володя, я спать хочу.
– В наши годы вредно спать много.
– Честное слово, не до этого мне сейчас, да и рискованно пить вино с красивым мужчиной,– отважилась она пококетничать на прощанье.
Володька подошел к ней, отобрал полотенце и аккуратно повесил на спинку кровати, потом подвел Олю к столу и усадил. Оля не противилась, но стоило ему отпустить, она поднялась и снова забрала полотенце. Володька попробовал еще раз отнять его. Оля не отдавала. Постепенно володькины ладони перебрались на ее плечи. Все это Оля воспринимала, как баловство, пока не обратила внимания на неожиданную тишину. Очень уж сосредоточенно молчал разговорчивый Володька. Удивление сразу же сменилось испугом.
– Уходи! Сейчас же уходи!
– Ты что, серьезно?
– Уходи, или я закричу.
– Глупо, Оленька. Неужели я хуже его?
– Кого?
– Дурачка, которого ты каждое утро выпроваживаешь через окно.
– Что ты сказал?
– А ты надеялась, что все останется в тайне? Плохо ты знаешь наш поселок. Да тетя Лиза на другой же день растрезвонила.
– Тетя Лиза?
– Не я же.
– Пойдем к ней.
– Ты что, с ума сошла?
Оля выбежала в коридор. Дверь хозяйкиной комнаты была заперта.
– Откройте!– крикнула Оля и еще раз толкнулась плечом.
– Сплю я, голубушка, расхворалась что–то.
– Откройте, мне надо что–то спросить.
– Ну, говори,– едва донеслось из комнаты.
Только теперь Оля обратила внимание, что дверь окрашена в бледно–розовый цвет и сильно захватана возле ручки, хоть отпечатки пальцев снимай. Она стояла тихо. Из комнаты не прослушивалось ни звука. Очевидно, хозяйка затаилась и тоже слушала. А, может, и другие постояльцы навострили уши, приникли к своим розовым дверям и ждали, когда она во весь голос начнет повторять дикую сплетню.
Когда Оля возвратилась к себе, Володьки уже не было, успел убежать. В который раз она взяла полотенце, но из комнаты так и не вышла. Сначала постояла у порога, потом прилегла и закрыла глаза. На второй разговор с хозяйкой сил не осталось. Проще было внушить себе, что сплетню выдумал Володька, впрочем, и от этого легче не становилось. Какая разница – кто?! Но про Сему Володька, наверняка, узнал до их встречи и догадался же подозвать, клюковкой угостить, зря, мол, обидела...
Рано утром в комнату постучали, и мужской голос велел подойти к телефону.
– Это я, Василий,– прохрипело словно по междугороднему. Оля молчала. Заснула она только под утро, поверх одеяла, в халате и теперь стояла разбитая и безразличная ко всему.
– Ты меня слышишь?
– Да.
– Мне мама сказала, что ты приходила. Но я засиделся у Женьки, и вчера звонить было поздно.
– Много грибов набрали?
– Каких грибов?
– За которыми ты ездил.
– Я же сказал, что сидел у Женьки, а не за грибами ездил.
– Значит, меня обманули. Кстати, понравилась я твоей мамочке?
– При чем здесь она? Зачем ты приходила?
– А что нельзя было?
– Почему же, только зачем?
– Так просто,захотелось увидеть. А Володька мне сказал, что сплетни в вашем поселке распространяются быстро.
– Женька мне рассказывал. Но ты же сама во всем виновата. Я предупреждал.
– Пусть виновата, если тебе так хочется. Спасибо, что разбудил, а то бы я проспала, вчера с Володькой засиделись. Так ты хотел мне сообщить, что виновата во всем я?
– Нет, но ты же понимаешь...
– Или, чтобы я больше не приходила?
– При чем здесь это?
Ему явно мешали договорить. Оля вспомнила сдвинутую занавеску: должно быть <простая женщина> из последних сил пеклась о своем чаде.
– Мама рядом стоит?
– Да, а что?
– Ладно, мне на работу пора собираться, я тебе после позвоню.
Обещание позвонить сорвалось случайно. Только обещание ли? Скорее угроза. Но Оля обрадовалась, что так получилось – пусть теперь он ждет, пусть гадает, какой сажи еще налетит на его доброе имя. Звонить, конечно, она не собиралась.
Спешка несколько отвлекла Олю от страха, который не покидал ее последние дни. И, странное дело, пока свободно бегала по коридору, тетя Лиза не показывалась из своей комнаты.
На полпути к школе, как раз возле разоренного палисадника, Оля вспомнила, что не обратила внимания на скамейку у входа. Не посмотрела – лежат ли на ней цветы. Захотелось сбегать и проверить. Времени оставалось только–только успеть на работу. <Что за блажь>,– недовольно буркнула она. Но желание удостовериться прицепилось, как зуд.
Между первым и третьим уроками у нее получилось <окно> и Оля уговорила–таки себя сбегать домой, якобы позавтракать.
У поворота к больнице стояла Валерия в белом халате и разговаривала с беременной женщиной. Оля отвернулась и, убыстряя шаги, хотела проскочить мимо. Праздничная компания, в которой она <царила> в тот злосчастный вечер, теперь уже пугала Олю. Но Валерия сама окликнула ее и сама подошла.
– Почему не здороваешься, не узнала?
Оля не ответила.
– Ничего, я не обидчивая. Чем сегодня занимаешься?
Оля неопределенно пожала плечами.
– А то приходи к нам, у Женьки вечером дежурство, я одна буду. Придешь?
– Не знаю, к урокам надо готовиться.
– Ага, потом еще картошку копать, корову доить.
– Какую корову?
– Вот и я думаю – какую? А тут – посидим, пластинки погоняем, выпьем по рюмочке для аппетита. Покумекаем, как жить дальше. Это надо же, паразит, что возомнил. И Васька – хорош гусь. Он позвонил тебе вчера?
– Сегодня утром. Так это ты ему велела?
– Не совсем так, но около того. Ты не отчаивайся, будет совсем плохо, Женька что–нибудь придумает, он у меня мужик толковый. А сегодня заходи.
– Если смогу. Ты извини, у меня, правда, времени нет.
И все–таки не выдержала. Разревелась посреди улицы. Первый раз за эти дни. Подальше от глаз, она свернула в сквер возле перрончика узкоколейки, безлюдный в дневные часы, а там безбоязненно лила накопленные слезы: вчерашние, позавчерашние... Да и о завтрашних не забыла. Она очень старалась. Но когда слезы кончились, услышала, что за спиной тоже кто–то хнычет, словно помогая ей, кто, кроме Семы Ворона, мог догадаться до такой помощи.
– Уходи, сейчас же уходи,– сказала Оля, не оглядываясь.
– Он и тебя набил?
Она понимала, что нужно встать и уйти, ни просьбы, ни угрозы на него не подействуют. Нужно перестать разговаривать с ним, перестать его замечать. И все–таки оглянулась. И вскрикнула. На бледном лице Семы ярко выпячивались распухшие тяжеленные губы. Они показались ей черными. Но не страх и не брезгливость, а желание обнять, утешить этого тщедушного малого с изуродованным ртом нахлынуло на нее. Оля даже шагнула к нему, на мгновение забыв о том единственном поцелуе. Шагнула, но одумалась.
– Нет! Уходи! Я же тебе сказала.
– И меня набил, и тебя набил. Тебе тоже больно?
– И меня набил, и тебя набил,– повторила Оля.– Это я его попросила. Видишь, какая я злая. Все мы злые. Иди, Сема.
Он стоял и плакал.
До начала урока оставалось десять минут. А в классе нужно было крепиться, чтобы ученики не догадались, каково ей: слушать хихиканье за спиной и притворяться, что ничего не понимает и уж, по крайней мере, не принимает на свой счет. Хорошо еще, бестолковый Пушков никак не мог уяснить, почему диагонали прямоугольника равны между собой. Три раза она провела доказательство вместе с ним и хоть немного отвлеклась от самоуничижительных дум. Но прогремел звонок, и началось: <Ударить слабоумного еще омерзительнее, чем ребенка. Сколько говорилось и писалось, что сильных людей отличает доброта, и <добренький>, обаятельный рубаха–парень останавливает в темном переулке дурачка и терпеливо убеждает его, разговаривает на мужском языке, а убедив, торопится доложить той, которая вдохновила его, тоже добренькой и очаровательной...>
В учительской Оле сказали, что директор просил ее зайти. За десять–пятнадцать шагов она успела напридумывать возможных напастей, вспомнила каждую встречу с директором, каждое слово, сказанное им, и его улыбчивое лицо, мягкие движения, вкрадчивый голос приобрели совсем определенную окраску.
Она вошла в кабинет и встала, закусив губу, стараясь и взглядом и позой подчеркнуть свою независимость.
– Садись.
Обращение на <ты> только подтвердило ее подозрения.
– Ничего, я постою.
– Да садись же,– директор попытался усадить ее.
Оля резко отдернула руку и приготовилась влепить пощечину, если он еще раз прикоснется.
Но директор расхохотался.
– Ладно, стой, если хочешь. Ты знаешь, зачем я тебя позвал?
– Знаю!
Он снова закатился, задергался в безудержном хохоте и еле выговорил срывающимся голосом:
– Ну молодец! Героиня!
Лицо у нее горело. В кабинете было раскрыто окно, а воздуху все равно не хватало.
– Значит, знаешь. А я все собираюсь у тебя спросить, как там поживает Василий Афанасьевич Кучин?
– С кафедры истории? – удивилась Оля .
Она не понимала, при чем здесь Кучин.
– Да, да, да,– закивал директор и, предваряя вопросы объяснил:– Когда–то я у него учился. Забавнейший старикан. Ты знаешь, что он до пятнадцати лет не умел читать, а в двадцать шесть уже преподавал в институте?
– Знаю, а вы в каком году окончили?
– Семнадцатый год работаю. И не заметил. Так не ушел он на пенсию?
– Нет.
– И по–прежнему вас девками называет?
– Девками,– повторила Оля и попросила: – можно я сяду?
– Нет, теперь нельзя,– засмеялся директор и пододвинул к ней стул.– Понимаешь, есть у нас еще люди, которые считают своим долгом информировать начальство обо всем, что происходит в коллективе. Я лично тебя не виню и в сплетни не верю. Ситуация фантастическая. Если честно признаться, я толком не знаю, зачем тебя вызвал и что должен тебе говорить. Может, если, конечно, не трудно, ты расскажешь, откуда все пошло. Только, ради бога, не насилуй себя.
– Так нечего и рассказывать. Увидела, как плачет парень. Самой было очень хорошо, решила и его утешить, поцеловала и пошла со знакомыми дальше. А он вообразил невесть что, цветами начал забрасывать. Вот и все.
– Когда я учился, в моде было стихотворение: <Добро должно быть с кулаками>, с кулаками, конечно, можно не соглашаться. Но как помочь тебе выпутаться из этого тупика?
– Не знаю.
– Знаю, что не знаешь. Я тоже. Фантастическая ситуация, впрочем, это я уже говорил. Ты, случайно не куришь?
– А это имеет значение?– Оля резко встала.
– Да сядь ты, не пугайся. Просто сам бросил, а тут захотелось. Перебьюсь. Значит, опять тетя Лиза. В свое время и я конфликтовал с ней. Мой брат, например, утверждает, что мнительность – профессиональная болезнь гостиничных работников, но поскольку у меня нет его опыта проживания в гостиницах, я смотрю на тетю Лизу под другим углом. У нее все время кто–то виноват: сначала в том, что одна воспитывала сына, кстати он учился с твоими знакомыми, потом, что сын отстал от ровесников, последнее время он работал грузчиком в одном городском гастрономе, потом его и девушки не любят... В последнем, наверняка, виновата ты. А завидовать и злобствовать можно бесконечно – эти чувства насыщения не знают, извини за выражение, хуже солитера. Но детей тебе с ней не крестить и нервы на нее тратить не стоит. Тем более, что я договорился насчет комнаты для тебя, у нас же не город. Вот Сема Ворон – Здесь я ума не приложу. Видишь, какие Дон–Жуаны в нашем поселке живут. Может, попробовать медицину подключить?
– Что вы!– испугалась Оля.
– Эх, святая наивность, ты при ком другом не вздумай его защищать, а то сплетни еще кудрявее станут. Ладно, иди отдыхай. Главное, не считай, что ты одинока и все против тебя. Не будешь?
– Постараюсь.
– Вот и хорошо.
А цветы ее дожидались. Рассыпанные по скамейке, они привяли за день. Никто их не забрал, и Оля – не взяла, едва взглянула и торопливо прошла мимо. Потом, уже в постели, она вспомнила, как они лежали, потерявшие упругость, распластанные по доскам, вжавшиеся в них – цветы словно стеснялись своей ненужности. Точно так же, как она сама сжималась под любопытными взглядами, когда стояла под окнами Василия... Оля все хотела встать и убрать их, но так и не поднялась. Что должна сходить к Валерии – она тоже помнила...
Поздно вечером к ней постучались. Она забыла запереть дверь. Не дожидаясь разрешения, в комнату вошла тетя Лиза. Оля лениво взглянула в ее сторону и осталась лежать.
– Вот те на! К ней свататься пришли, а она спит.
– Почто смеешься, Лиза?
За спиной хозяйки Оля увидела высокую худую женщину.
– А что я такого сказала? У тебя – жених, у меня – невеста. У тебя – Голубь, у меня – Голубка.
– Что он тебе, дорогу что ли перешел? Не слушай ее, девушка.
Тетя Лиза включила свет и присела к столу. Оля поднялась с кровати. Женщина осталась возле двери. Деформированное от стирок шерстяное платье сидело на ней как на девочке–переростке. Оля уже догадалась, что это мать Семы, и не знала, как себя вести.
Она смотрела на заглаженные складки на рукавах и отчетливо представляла, как женщина доставала это парадное платье и долго утюжила перед тем, как отправиться на встречу.
– Чего ж ты, Дуськ, пришла и молчишь?
– Садитесь, пожалуйста,– с опозданием предложила Оля.– А вы, тетя Лиза, шли бы к себе.
– Ишь раскомандовалась, когда надо будет, тогда и пойду.
– Выйдите, пожалуйста!
Оля еле сдерживалась, чтобы не закричать. Хозяйка зло рассмеялась, но встала.
– Ладно уж, потолкуйте по–родственному. Только не долго, в одиннадцать часов прошу любить и жаловать. А может, Дуськ, невесту–то в дом уведешь?
– Выйдите немедленно!
Оля рванулась к ней, но с ноги слетел тапок, и она остановилась.
– Что вы, бабы, не надо,– испугалась мать Семы.
Не в силах унять дыхание, Оля не могла выговорить ни слова.
Пытаясь сохранить достоинство, тетя Лиза поджала губы и плавно вышла. Потом уже из коридора Оля услышала: <Учительница для кобелей, мы еще посмотрим...>
Полубосая, она проковыляла к двери, повернула два раза ключ и какое–то время оставалась стоять спиной к комнате.
Потом услышала тихие всхлипывания:
– Что же делать–то, а?
Не знаю,– еле выговорила Оля.
Она присела напротив. Шелковый платок на голове женщины сбился набок, и она не поправляла его. Сидела, зажав ладони между костлявых колен, и вздрагивала.
– Уж ты бы, девушка, сделала что–нибудь, а?
Оля молчала. Она сама собиралась просить. Сама надеялась, что мать может уговорить Сему. А тут оказалось, к ней же и за помощью пришли.
– Вчера заявился, а на лице живого места нет. Зачем ты его так? Вовку–то, его здоровые мужики впятером не одолеют. А мой что, он разве виноват, что таким народился.
Слова вроде бы и упрекали, но звучали как просьба. Видно, голос уже привык оправдываться.И от этого Оле становилось еще хуже. Ну в чем виновата перед ней эта несчастная женщина?
– Он ведь смирный так–то. Разве где на поминках выпьет. А теперь, ровно кот какой, каждую ночь пропадает. Лиза говорит, что бухгалтерша заявить собирается и сама чего доброго заявит, такая ненавистница. Ты бы хоть пожалела.
– Как я его пожалею?
– Не знаю. Только нельзя ему такому беспокойному ходить. В воскресенье у Ильиных сороковины, напоят мужики да подучат чему–нибудь. Страшно мне.
Платок совсем съехал на плечо. <Шелковый. Тоже, наверное, парадный,– подумала Оля.– Разве удержится на таких реденьких волосах>. Она опустила голову и посмотрела на свои парчовые шлепанцы, выписанные по почте из Еревана. Ей стало стыдно, и она поджала ноги.
– Если бы я знала, что надо делать.
– Да уж как–нибудь. Боюсь я за него. Совсем слушаться перестал. Лиза говорит, что Васильев очень сердится, может, и милиционера прислать. А ведь там без меня он совсем пропадет. Помогла бы нам.
– Не могу же я за него замуж выйти.
– Да что ты говоришь, куда ему жениться. Только как бы чего не вышло.
Пока Оля переживала, стыдясь своих глупых слов, мать или услышала шорох на улице, или почувствовала, что сын где–то рядом.
– Здесь был только что,– прошептала она.– Ох, наказание мое. Пойду от греха.
Оля выпустила ее и подошла к окну.
Мать остановилась на дороге и позвала:
– Семушка, сына, пойдем домой.
Сема не выходил. Где–то рядом прятался, или матери просто показалось, что он был рядом.
С удивлением, но без радости, Оля вспомнила, что наступает воскресенье. От чего она будет отдыхать? Мать Семы просидела у нее больше часа, а Оля так и не нашла, что ей сказать. Она и теперь не знала. Обещал подумать директор. Обещала Валерия, к которой Оля так и не сходила. Но что они обещали? Подумать. Как бы они и впрямь не упрятали Сему. И все из добрых побуждений...
– Гости ушли?– спросила тетя Лиза через дверь.
– Не ушли и не уйдут никогда!– крикнула Оля.
Тетя Лиза молчала, но Оле еще долго казалось, что она стоит под дверью и слушает. Оля включила транзистор, чтобы как–то развлечься, принялась наводить порядок в чемоданах, а потом заметила, что не просто разбирает вещи, а укладывает их в дорогу. Вскоре и комната стала нежилой и сиротской. Оля вырвала из тетради листок и написала директору записку. Положила сначала на кровать, затем на стол, а подумав, достала конверт и надписала адрес. Тетя Лиза давно закрылась в своей конуре. Обитатели дома приезжих угомонились. Поезд в город отправлялся в половине третьего. На скамейке лежал свежий букет красных георгинов. Утренних, завядших цветов не было. Скорее всего Сема же и убрал их. Оля уже вышла за калитку, но возвратилась. Рук не хватало и букет пришлось прижать локтем. Со стороны это выглядело, наверное, некрасиво. Но улицы были безлюдны. Поселок спал.
1982