Грешить — так по большому счету: все равно отвечать.
Серебристая борода дедушки Алексея Афанасьевича ласково касалась нежного личика внучки Манечки, крепкие широкие ладони прижимали Манечку к жесткой прокуренной рубашке, а срывающийся от волнения голос деда повторял самое его нежное: «Сволоченок ты мой, сволоченок».
Манечка старалась тихонько избавиться от щекотливой бороды деда, но он сам не любил долгие ласки и быстро ставил «сволоченка» на пол.
Манечка не понимала смысла этих слов, а только водила осторожно пальчиками по синим речкам, теплым и мягким. Речками она называла натруженные жилы на изработанных руках деда.
Слеза предательски подбиралась к деду, когда пальчики совершали пу¬тешествие по его рукам, но он не любил распускаться, а сразу переходил к делу. Клал ногу на ногу, садил внучку на стопу в мягком шерстяном носке и, напевая что-то шутливое, подбрасывал любимицу легонько вверх. Полет Манечки был не очень высоким, но дух у нее захватывало, и дед радовался, что он еще в силе и может повеселить внучку.
А потом наступало самое пивное: дедушка доставал полосатый льняной мешочек, наполненный грецкими орехами. Брал оттуда штук десять и садил¬ся на маленькую скамеечку у деревянного сундучка, заполненного инстру¬ментами. Вытирал тщательно крышку сундучка, выдувал из небольшого углубления невидимые пылинки и мягко, загадочно говорил Манечке:
- Иди сюда скорей, белочка орешки принесла, будем их колоть. Дай мне молоточек.
Внучка подавала молоточек, и начиналось счастье: дед мурлыкал что-то себе в усы и бороду, клал орешек и просил Манечку стучать по нему. Манечка делала это очень старательно. Одни орешки сразу раскалыва¬лись, другие были поупрямее, но она и с ними справлялась. Накапливали горку зубчатых ядрышек, и Алексей Афанасьевич ждал момента, тогда внученька подойдет к нему и угостит горсткой, а вторую возьмет в малень¬кую ладошку себе. Беззубый рот не позволял деду щелкать орешки как семечки, но он делал вид, что тщательно жует, радуясь щедрости внучки.
Я не могу вспомнить все из нашего общения с дедом, ко его грубоватая ласка была такой теплой и вечной, что с этих мгновений в доме деда, несом¬ненно, началась я: мое настоящее и будущее, моя староверовская основа.
Семья у деда была основательной: шестнадцать детей. Мой папа, Ста¬роверов Сергей Алексеевич, был четырнадцатым по счету. Для своей ог¬ромной семьи Алексей Афанасьевич построил просторный двухэтажный дом, имел приличное подсобное хозяйство.
Праздно сидящим, а лежащим - тем более его никто никогда не видел. Детей воспитывал в работе и уважении к родителям, а жену держал в стро¬гости и чрезмерной покорности.
Он никогда не матерился, но употреблял очень часто свое любимое «тудытьтвою мать». Алексей Афанасьевич был решителен в поступках, не боялся опасности. Когда в дом лезли воры, он тут же хватал ружье и бежал на улицу. Жена однажды крикнула ему вдогонку: «Алеша, ружье-то не заряжено!» Он, попугав воров, вернулся, сказал «тудыть твою мать» и про¬учил ее на всю жизнь.
Наутро, когда ярость деда утихла, полная мягкая баба Поля, мать его шестнадцати детей, встала перед ним на колени и попросила прощения. Долгие годы прошли после смерти горячего мужа, а баба Поля так и не могла вспомнить, за что же она просила прощения, не могла понять своей безвинной вины.
Дед был умен, справедлив и расчетлив. Кормил всех досыта. Продукты для такого количества детей возил на телеге, поругиваясь, что много «без¬дельников» в доме. И любил повторять: «Грешить - так по большому счету: все равно отвечать». И жил по этому же принципу.
А когда объявили НЭП, дедушка задумал открыть ресторанчик и начал активную профессиональную подготовку кадров: среднего сына Николая выучил на кондитера, младшего Сергея — на кулинара. Пока шла подготов¬ка кадров, НЭП закончился, Вскоре сыновья, призванные на войну, смени¬ли поварские колпаки на пилотки. А на войне вновь их надели. Живыми вернулись домой и еще по сорок лет каждый отработали в ресторанах и столовых, немного поругивая находчивого и предприимчивого папашу, который дал им жизнь и сумел сделать ее сытной.
Общение с дедом - такое короткое и яркое - помогло мне впервые проявить заботу о взрослом, большом, добром и умном человеке.
Недолго дедушка задержался в постели в немочи, не всем позволяя ухаживать за собой. Чуть-чуть, совсем немножко перед смертью покап¬ризничал: разрешил готовить наваристую куриную лапшу и мягкую кашу только моей маме - любимой, всегда отзывчивой снохе. А мне, самой младшей внученьке, - закрывать его одеялом. Осталось в памяти рук одеяло - немного колючее, но добротное и теплое, с каким-то загадоч¬ным рисунком.
Дед же, прикрытый этим колючим одеялом, был совсем неколючий, а мягкий и нуждающийся в помощи.
Дом, построенный дедом, еще жив и осанист, как в прежние времена, но живут в нем уже давно чужие люди.
Уверена: если бы дожил дед до сегодняшнего дня, то наверняка не рас¬терялся бы от обилия витрин и товаров; его ресторан работал бы по всем правилам рыночной торговли и одновременно по старой вере - основа¬тельно, без обмана и с уважением к людям.
Нет, я не права, дед, «тудыть твою мать», двинул бы дальше: обзавелся компьютером, наладил в Интернете общение больших семей, открыл свой сайт «Староверов и дети» или «Семья Староверовых», а продукты подво¬зил бы на мерседесе (комфортнее, чем на телеге).
Дед умел ориентироваться, быстро думать и основательно жить.