Нинка любила, когда ее называли почтительно – Нина Семеновна. Она была на виду – работала в детском садике поваром. Жила за рекой, за висячим мостом, в Гамаюнах. Домишко стоял на отшибе: три окна бесстрашно смотрели на угрюмый лес, два любопытно глазели на старых жадных соседей, да еще одно окно из спаленки доглядывало за заколоченным домом, из которого уехали хозяева. К ее домишку зимой часто наведывались волки, не все собаки доживали до весны. На работу Нинка ходила раньше всех: любопытство всегда бежало впереди Нинки – помогало ей вытаптывать подшитыми валенками дорожки в снегу, не коченеть от холода, осенью разгребать ногами опавшие листья, обходить в молочном тумане сдобные коровьи лепешки и жирные лужи. А когда она, наконец, приходила на работу, то знала все новости обо всех, живущих в поселке.
По дыму из труб определяла, когда встают хозяева; следы у ворот не занесло, значит, поздно гости приходили; снег не отгребли – совсем неладно – напились или заболели. От домов, в которых топили печи, частенько вкусно пахло жареными пирожками, а вареной картошкой и очистками – каждый день. Запахи передавали многое: промытая была картошка или нет, сбежала торопливо на плиту или уварилась обстоятельно в чугуне. Нос Нинки даже улавливал, на чем пекли стряпню – на подсолнечном масле или на говяжьей жире, подогрелись пирожки на грязной сковороде или зарумянились аппетитно на чистой сковородке. На свежие уличные наблюдения, как на мед, садились мухи-новости, рассказанные на кухне. Нинка с удовольствием делилась впечатлениями, дразнила и просмеивала всех и все. А потом приходил автобус, и она, не отрываясь от плиты, наблюдала за теми, кто приехал, с чем приехал, зачем приехал.
Нинку и ее мать побаивались, говорили, что они – знахарки и могут пожелать человеку зла. При встрече с бабкой и Нинкой люди опускали руки в карманы, сжимали их в фигушки.
Было поверье, что так можно уберечься от дурного глаза.
У Нины Семеновны всегда водились деньги и водочка. Когда приходили подружки занять денег, она наливала им маленький граненый стаканчик, крадучись от мужа, который вернулся к ней через 20 лет раздельной жизни и теперь очень пригодился в хозяйстве.
Еще по молодости, когда у них уже была дочка, они разошлись. Оба ни в чем не хотели уступать друг другу: дрались нещадно – половики, посуда бросались в одну кучу, когда начиналась ссора. Под одной крышей стало жить невозможно – разбежались. Нинке удалось выйти замуж. Она была остренькая на лицо, ладная ногами и фигуркой. Второго мужа она похоронила. Дочь выросла, выучилась. Стала ответственной и исполнительной акушеркой, осталась жить там, где училась, и вышла замуж за красавца азербайджанца, о котором Нинка говорила: «Моего зятя не трогайте. Он у меня хороший». Потом в далеком Азербайджане родилось трое черненьких внучат: мальчик и две девочки. Забот у Нинки прибавилось. Спасала корова. Она держала корову всегда, даже в годы, когда была одна. Покос доставался ей трудно. Соберет, бывало, капешку и просит кого-нибудь помочь перенести поближе к зароду.
Никому своих слов Нинка не показывала, только в стайке корове-кормилице. Страдавала все лето, осень и к зиме чудом насобировала сена на корову, теленка, овечек.
Молоко продавала: справила дочери пальто, платьице, обувь. Хозяйство вела сама: повалившиеся заборы ставила, чинила дом.
Когда полоскала белье, то любила показать, что оно простирано, невывернутые рабочие штаны сушила на заборе. Белье не гладила – некогда было. Скотину кормила не очень сытно, молока у коровы было много, и оно было жидковатым. Молоко Нинка выносила в сени, закрывала не наглухо железными крышками. Молоко скисало, превращалось в простоквашу, а сметана под крышками горчила, но это ничуть не смущало Нину Семеновну.
С годами ей становилось все труднее вести хозяйство и, когда Валька, первый муж, стал похаживать к ней и помогать по хозяйству, она его обстирала, накормила досыта, да и оставила. Подумала, что жизнь чему-то научила обоих.
Целый день Валька гоношился на улице, заготавливал дрова, разбирал старые дома. Чинил дом Нинки и доглядывал за своим. Не продавал. Ему не верилось, что уживутся они с ней долго. Он был худой, больной желудок сгибал ему спину колесом, соску-папироску не выпускал днем и ночью.
Когда напивался, кричал во сне, матерился нещадно, даже не стесняясь внуков и дочери, которые вернулись в родительский дом после известных событий а Азербайджане.
В доме стало тесно и весело. Но узенькая кровать сохранилась за Валькой в его крохотной спаленке, чему он был очень рад.
Нинка уже не звала его к себе на широкую кровать в большую комнату, все было занято наехавшими внуками.
Валька, напившись, ревновал Нинку ко всем, даже к зятю, бил, чем попало. Однажды сломал ей руку, которой она защищала голову от удара.
Месяц, пока Нинке не сняли гипс, исправно доил корову, чистил в стайке, носил пойло, но прощения не просил, а только материться стал меньше.
И однажды поддался на уговоры Нинки, лег с ней после бани на большую кровать. Нинка ждала этой минуты долго. Хотела сказать ему, что теперь век коротать вместе надо, дочь-то родная, одна, и внуки, не со стороны приведенные. Да и было ведь им когда-то хорошо. Но не сказала это, а потянувшись к нему чистая, распаренная свежим веником, погладила изработанными руками его острое плечо, склонила голову на грудь. Валька ощутил ее все сразу, вспомнил молодость, когда только он обладал ею. Но она была не с ним столько лет. Он оттолкнул ее, постаревшую, грубо и сказал прокуренным беззубым ртом: «Что, не нае…, сука, за всю жизнь?»
Нинка не ожидала такого поворота, опешила на мгновение, а потом по привычке выдала ему обойму оскорблений. Традиционная драка завершила их несостоявшуюся близость.
После таких сцен с мужем, Нинка зорко следила за зятем, чтобы он, наезжающий из большого города раз в две недели, не смел на широкой кровати оскорблять ее дочь-труженицу, счастливую и несчастливую по-своему. А когда Валька вновь начинал унижать ее постелью и безразличием, острый язык Нинки косил всех под корень прозвищами и насмешками.
Сугробы и лужи не казались большими и непроходимыми. Она бежала на работу первая, чтобы узнать все обо всех, и за издевкой над людьми скрыть свое несостоявшееся счастье, отзвуки прошедшей любви и желание снова быть любимой.