И опять дед соблазнился, выехав на праздник Святого Николая, хотя и хорошо помнил те неприятности, которые приключились с ним в прошлом году в этот день. Дело в том, что вопреки его надеждам, что с телегой он запросто обеспечит своего жеребчика на зиму кормом, заготовка сена шла крайне туго. Мешали дожди.
Май выдался небывало дождливым для этого края. Накосив возок травы, он долго сушил, то раскладывал ее, то снова собирал в копешку, когда начинался дождь. После дождя ждал дня два, когда подсохнет дорога, и за это время Марат успевал съесть больше половины привезенной травы.
Праздник припадал на субботу, и если он не поедет за травой, а в воскресенье пойдет в церковь, то за эти два дня Марат прикончит остаток последнего его укоса. Да и травы оставалось уже немного. Другие тоже не зевали, и, не смотря на дожди, уже успели выкосить все ближайшие лесополосы. В последний раз он уже заехал на территорию соседнего села в лесополосу, до которой Марат тащился два часа. Она была еще не кем не тронута, и дед надеялся, что сможет оттуда привезти еще возка три.
Дед решился рискнуть, соблюдая все меры предосторожности. Во-первых, перед выездом он еще раз прилежно помолился; во-вторых, выехал позже, чем обычно, чтобы во время, когда в церкви идет служба, быть в дороге, и все это время тоже, время от времени читать молитвы.
Но неприятности начались сразу в начале пути, только он выехал из села. Когда он доехал до коровника, заметил, что Марат каким-то образом вытолкнул удила изо рта. Дед повернул его к электрической опоре, привязал вожжи. Здесь начиналось ячменное поле, которое начало уже колоситься, и Марат воспользовался случаем, принялся срывать колоски.
В это время на дороге показался синий «Москвич» с кузовком агронома. Он, было, проехал мимо деда, но через метров пятьдесят затормозил, сдал назад, остановился возле телеги, и, приоткрыв дверцу и высунувшись, сердито спросил:
- Ты что тут делаешь? – и, не дожидаясь ответа, задал следующий вопрос. - Ты почему все ездишь по степу?
- Не по степу, а по дороге, - ответил дед, чувствуя, как в нем закипает раздражение.
- По какой дороге?
- По этой, - уже зло ответил дед, ткнув пальцем в сторону дороги, по которой он только что ехал.
- Так вот, дед, я тебя предупреждаю: есть дорога общего пользования, что идет мимо гармана, а это земля хозяйства, и чтоб я тебя здесь никогда не видел с твоей конякой. Понял? Я тебя предупредил, - угрожающе заключил он, хлопнул дверцей, и укатил.
Дед зануздал Марата, отвязал, сел в телегу и поехал дальше. Но молитвы уже не приходили на ум. Перед глазами все стояло круглое, немного плоское лицо агронома, и ненависть к нему поднималась в его душе. Он одернул себя, напомнил, что это нехорошо, что он христианин и должен прощать своих врагов, но недобрые чувства, мысли, вытесняли его благие намерения.
«Ведь по этой дороге ездят многие – и на лошадях, и на машинах. Неужели он каждого останавливает и предупреждает, что это земля хозяйства, и посторонним здесь ездить запрещено. Навряд ли он остановит машину. За рулем, обычно, сидят молодые, здоровые, и он знает, что запросто бы нарвался на грубость. А тут всего лишь старик, и можно безнаказанно показать свою власть. Ведь не проехал же и не поленился вернуться, чтоб потешить себя немного, почувствовав свою значительность.
Новые хозяева земли. И это еще не полные хозяева, пока еще арендуют землю, а когда разрешат продавать – скупят, то тут уж во всей красе себя покажут. Обнесут колючей проволокой, поставят вышки с охраной, и носа не высунешь из села».
Он долго еще размышлял таким образом, пока успокоился на столько, что стал слышен более голос здравого смысла.
«И тебе это надо? Сколько осталось твоей жизни, а ты загадываешь, что там будет, кому земля достанется. Твои два метра уж никто не заберет. Господи, помилуй мя грешного. Согрешил в такой праздник. Люди стоят в церкви, молятся, а ты злобствуешь, осуждаешь, истекаешь ненавистью».
Дед сделал над собой усилие, чтобы переключиться на насущные свои заботы. Между тем, Марат свернул с проселочной мягкой дороги на асфальт Михайловской дороги, щербатый, усыпанный вымытой дождями щебенкой, и пошел еще медленней. Дед смотрел по сторонам, искал глазами траву – но все было выкошено.
«Хотя бы сегодня с пол возка накосить, чтоб на два дня хватило, а в понедельник выеду пораньше».
Вот и лесополоса. Еле заметная, заросшая травой дорога между двумя рядками деревьев, и крутой спуск с дороги. Дед свернул, и Марат, подталкиваемый сзади телегой, побежал рысью, и вдруг перешел на галоп; и теперь только увидел телегу, полную травы, красную лошадь, и двух мужиков возле телеги. Он тянул вожжи изо всех сил, но Марат словно не чувствовал – мчал вперед. И вдруг телега, налетев на пень, встала, и Марат завернул в сторону, и правая оглобля отлетела в другую.
Два мужика: один молодой с косой, другой – старик, видно его отец, с вилами, стояли, видно ожидая, чем закончится эта гонка, и кажется, были удовлетворены результатом. Дед сначала привязал один конец вожжи к дереву, затем отцепил Марата от оставшейся оглобли, и тот заметался на веревке, не пускавшей его к вожделенной женщине, которая спокойно стояла в оглоблях, метрах в двадцати от него.
- Жеребец? – доброжелательно, с пониманием спросил старик, а молодой, недобро глядя на него, поинтересовался:
- Ну и зачем ты сюда приехал?
- За травой, - ответил дед.
- Что, у вас там своей травы нет?
- Уже нету – всю выкосили.
- Ну это ваши проблемы. А это полоса Ивановского сельсовета. Мне конечно безразлично, но если б кто другой из наших мужиков тебя здесь застал, то мог бы и по шее схлопотать. Сразу бы тебя завернули отсюда с твоим жеребцом.
- Ну уж не сразу. Наверное, дали бы время телегу подремонтировать. Вот оторвалась оглобля. Может найдется у вас кусок проволоки, привязать, - миролюбиво ответил дед.
Старик, молча, пошел к телеге, принес с полметра проволоки «шестерки».
- Может как-нибудь доеду, - взяв проволоку, сказал дед. И прежде, чем взяться за ремонт, он назидательно сказал, в душе желая хоть чем-то смутить молодого, испортить ему настроение:
- Вот так работать по праздникам – сегодня, ведь, Святой Николай.
- А у нас ничего, все в порядке. Вот – накосили воз, и на душе радость. Работать не грех. Грех убить, блудить, украсть. А работать сам Бог велел в поте лица.
- Так-то оно так, но я не раз уже замечал, и не я только, если работать в праздник, то обязательно что-то случится. Если не в этот день, то на другой, и выходит работа впустую.
- Ну ты как знаешь, а мы как получится, - с насмешкой ответил молодой, и замахал косой.
- Хоть бы немного оставили мне – ведь воз полный.
Дед подлез привязывать оглоблю, соображая: они оттуда приехали – значит там уже делать нечего. Придется в понедельник искать где-то в другом месте. Привязав оглоблю, дед достал сумку с обедом, и присел у телеги пообедать. Он жевал хлеб, запивая чаем, и смотрел, как молодой работает косой. Он знал, что там дальше он уже выкосил, и надеялся, что они увидят, и совесть им подскажет оставить на его долю немного травы. Но совесть, видно, промолчала, и они докосили, собрали, закинули наверх траву, и уехали.
Все это время Марат бегал вокруг дерева, рвался к кобыле, и начал пастись, когда воз скрылся среди деревьев. Все же дед насобирал немного травы, выкосив в неудобных местах, в ямках, или там, где трава была похуже и молодой ею побрезговал.
Закончив, дед встал на молитву с сознанием своей вины, сколь он успел согрешить в этот день, и с беспокойством и смирением ожидая кару, более всего сомневаясь в оглобле, закрепленной с одного конца лишь тонкой проволокой. Но еще до этого пришлось преодолеть трудности.
Марат, определенно считавший его единственным виновником в неудачной встрече с прекрасной незнакомкой, все пытался его укусить, и он еле надел на него шлею. Но все же, за два кусочка хлеба и за конфетку он встал в оглобли. Марат, пробегавший вокруг дерева, был голодный, и все норовил свернуть на обочину за травой. Телега с плохо закрепленной оглоблей катилась, сбиваясь то в одну то в другую сторону, и Марат не мог бежать из-за этого. И в довершение всего, к концу дня набежали тучи, и одна черная угрожающе ползла в его сторону.
- Господи, помилуй мя грешного, - молился он, поглядывая на ее тяжелую, черную массу, представляя, как она прольется на него ливнем, и как неподкованный Марат будет скользить копытами на раскисшей дороге.
- Согрешил, Господи. Гневался, осудил, желал зла. Но что могу сделать с собой. Слаб, Господи. Помилуй.
И дождь прошел. Сильный, с ветром, внезапно пролившись как из ведра, но дед уже успел распрячь Марата и завести в сарай, и его лишь немного намочило, когда он бежал от сарая к дому.
«Слава тебе, Господи!» - радовался дед, глядя в окно, как лил он струями, как вмиг образовались лужи. И еще, со злорадством подумал, вспомнив слова молодого мужика: «А у нас ничего, все в порядке».
- Вот попробуй теперь высушить свою траву.
Все, сенокос кончился. Дед поставил косу в сарай, но выезжая, брал с собой серп и мешок, и пока Марат пасся, ползал по кустам, собирая ему на ночь траву. Полезла молодая трава, и Марат мог быть, в общем-то, доволен. А потом он обнаружил на кукурузном поле целые заросли просянки, с сочными, толстыми, как у суданки, стеблями.
Он приезжал каждый день, привязывал Марата у края лесополосы, и резал серпом сочную, высокую траву между рядков кукурузы. Когда приходило время запрягать, он наламывал немного початков, чтобы часть сварить дома, а другую скормить Марату, побаловать его излюбленным лакомством. Срезав еще охапку кукурузных стеблей, он клал их на дно телеги, прикрывал сверху травой от посторонних глаз.
Каждый раз он думал о возможной встрече с агрономом, или председателем, и боялся, и желал этой встречи. Боялся, что председатель, обнаружив кукурузу в телеге, оштрафует его. Представлял, какое впечатление произведет этот убыток на Андрея и Катюшу. Желал же, чтобы узнать, как они отреагируют на эту мелкую кражу, надеясь в душе. Что они все же проявят снисходительность к старику с конем, и тогда он уже без страха будет брать понемногу с поля. Он уже понял, что не сможет своими силами прокормить Марата. Он надеялся, что совесть их не позволит им заглядывать в телегу старика.
На этот раз он тоже наломал пол мешочка початков, нарезал стеблей, прикрыл их сверху травой, запряг Марата, сел, и только начал разворачиваться, чтобы выехать на дорогу, когда из-за лесополосы выехала «Нива» председателя, и повернула в его сторону. Дед хлестал Марата, торопясь развернуться, но он заупрямился, встал поперек дороги, повернул голову, и не двигался с места.
Машина остановилась, и из нее вышел председатель.
- Что вы тут делаете? – спросил он
- Пас коня.
Председатель подошел к телеге, приподнял траву, как раз в том месте, где лежал мешочек с початками.
- А это что?
- Кукуруза.
- Выгружайте.
Дед, было, заупрямился.
- Ну как хотите. Мне некогда с вами здесь разговаривать долго. Сейчас вызову милицию, и будите иметь дело с ней, - усмехнулся председатель, доставая из кармана мобильник.
Дед нехотя слез, вытащил мешок и вытряхнул кукурузу у дороги.
- Все выгружайте.
Дед выгрузил и стебли, сказал, расстроенный, чтобы хоть чем-то задеть председателя:
- Правду говорят люди, что вы Бога не боитесь.
- А ты боишься? Сказано: «не укради».
- Посмотрите сюда, - дед показал в сторону кукурузного поля, протянувшегося на несколько километров в обе стороны, - сколько лет я проработал в колхозе? Что ж, я не могу за свою работу взять коню охапку будылки?
- За то, что вы работали, вам каждый месяц выдавали зарплату.
- Вы знаете, какая это была зарплата. За сорок лет работы смог купить старую хату, да получаю сейчас пенсию, из которой не могу прокормить коня.
- Ну это меня не касается. Выгружайте скорей.
Дед выгрузил, сел в телегу и хлестнул Марата хворостиной, и тот послушно пошел.
- Вот сразу бы ты не упрямился, может бы он и не остановился, - укорил дед Марата. – Вот пеняй теперь на себя, что остался без ужина.
Он оглянулся и увидел, как председатель собирал початки и клал их в машину.
«Крохобор», - обругал он его мысленно.
И тут пришла мысль, что может он сейчас поедет, взвесит кукурузу на складе, и потом сдерет с него в десятикратном размере по стоимости. Почем она сейчас на рынке, и сколько там будет зерна, если обшелушить? Килограмма три-четыре.
Дед оглянулся – машины уже не было. Он потянул за вожжу, Марат неохотно развернулся и побрел назад. Он доехал до места, где валялись разбросанные кукурузные стебли, собрал и бросил в телегу. На этот раз Марат быстро развернулся и побежал рысью.
- Беги, беги дурачек, пока снова не отобрали твой ужин. Гляди, еще вернется проверить, не наломал ли я еще кукурузы.
«Не укради», - вспомнил он разговор с председателем. Вот тебе вразумление. Господь через безбожника напомнил ему свою заповедь. А что делать? Может и правда, пора завязывать? Разве не обошелся бы без этой кукурузы? Все, что он за эти два года привез с поля, хватило бы, от силы, на неделю прокормить Марата. Остальное же время Господь питал его, не сдох же с голода. Все это лишь дурная привычка – брать хоть немного, что плохо лежит, из прошлого, когда все было общее. Как тогда пели: «И все вокруг колхозное, и все вокруг мое», когда не считалось это за воровство. И грех этот не казался ему столь мучительным, столь непреодолимым, знал, что теперь, когда он решил избавиться от него, он сможет это сделать.
Пока он ехал, за всем тем, о чем он думал, не ослабевая, словно червь, точила его обида. Не оставляло его мстительное злое чувство, желание зла и председателю, и агроному, и тому молодому мужику, который враждебно, грубо разговаривал с ним в лесополосе, хотя знал, что выкосил ее, что там уже взять нечего, и он в этом году уже не приедет сюда за травой. Он не мог ни простить их, ни, тем более, возлюбить их, как требовала заповедь.
Он вспомнил, как ходил к председателю весной, просил выписать ему тюк сена, и он отказал. Была бы совесть, сказал бы: «Да ладно, старик, пришлю я тебе тюк сена даром. Неужели за сорок лет ты не заработал этот клок сухой травы!». Так нет же, он еще напоминает: «За то, что ты работал, ты получал зарплату».
Гребут себе, только себе. Все больше и больше, и нет предела их жадности. И те тысячи и тысячи, имеющие малую и большую власть, дающую им возможность брать, ведь не задумываются, что это воровство, что красть грех. Что, все они заработали своим трудом: машины, дома, миллионы в валюте?
Дед всю жизнь проработал и знает, чего стоит честная работа, по тому, что имеет под конец жизни. И не мог не судить их, и тем более полюбить. Разве возможно принудить себя насильно полюбить своего врага, который причинил тебе зло? Здесь что-то не то. Любить или не любить – это не зависит от человеческой воли. Нельзя по желанию вдруг полюбить кого-то, даже если он тебе просто безразличен. Любовь зарождается в душе помимо воли, возникает неизвестно откуда, и если разобраться, то, пожалуй, и не зависит от того, причинил тебе тот, к кому ты питаешь любовь зло, или сделал тебе доброе.
Ведь он любит своего жеребчика, хотя тот тоже много раз обижал его, причинял боль. Почему он продолжает любить его, не желает ему зла, переживает за него, чтобы с ним ничего не случилось. «Великая тайна сия есть». И как совесть, которую невозможно заставить заговорить, и невозможно заглушить, если она проснется, так любовь нельзя пробудить, если ее нет в тебе.
Совесть – глас Божий, и любовь, видно, посылается от Бога. И не возможно ее получить по своему хотению, а только выпросить, вымолить у Бога. «…и любве даруй ми, рабу Твоему. Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего…». Святой Ефрем Сирин, видно, тоже пришел к этому. И Пушкин, более из всех молитв почитавший эту молитву Ефрема Сирина, переложивший ее на стихи, тоже так думал. «Все чаще мне она приходит на уста, и падшего крепит неведомою силой». Так и не смог он, бедолага, вымолить любви к своему обидчику, смирения перед злом, которое он причинил.
Дед проезжал мимо поля у коровника. В этом году успели уже с него скосить озимый ячмень на корм коровам, и засеять суданкой, и она уже поднялась, и в нее, видно, запустили пастись коров. Часть выпасли, часть коровы затоптали. Но еще оставался значительный кусок, где она стояла свежая, зеленая после дождя. И дед подумал, что раньше бы он пришел бы сюда по темноте, нарезал бы пару мешков, и приходил бы каждый день, и это бы меньше заняло время, чем когда он из-за двух мешков ходил с Маратом за несколько километров от дома. И какой убыток причинил бы он, если скотина все равно вон сколько затаптывает.
И он вновь вспомнил, как агроном обидел его из-за нескольких колосков, сорванных Маратом, и председатель отнял охапку кукурузной будылки.
«Что за бестолковые, не понимают, что это не их. Много они получили в прошлом году, когда была засуха? В этом году Господь им дал урожай на все, и разве не разумно ли было проявить хоть немного щедрости, позволить пользоваться немножко и тем, кто ничего не имеет. Ну чем я буду кормить свою скотинку?».
Началась уборка, и уже косили ячмень. Его мягкую солому хорошо ел Марат, и дед, дождавшись, когда его скосили и собрали солому в тюки, поехал пособирать, сколько успеет, пока не перепахали. Он успел привезти два возка соломы. На поле оставалось еще два разваленных тюка. Видно, были плохо увязаны, и когда погрузчик поднял их, они развалились, и их оставили.
На следующее утро дед выехал пораньше, рассчитывая перевезти в этот день оба тюка. Против обыкновения, Марат проявил резвость, и почти всю дорогу бежал рысью, а иногда переходил в галоп. Дед радовался, уже планируя съездить второй раз после обеда. Подъезжая к шоссе, он увидел над лесополосой дымок, забеспокоился. Выехав на шоссе, он увидел, что горит стерня.
«День только начался, а какая-то сволочь уже успела нашкодить. И кому тут в поле лазить со спичками?», - подумал с досадой дед.
Сгорело уже метров сто, и ветерок, хотя и слабый, дул навстречу огню, препятствуя его продвижению. Тюки лежали где-то посреди поля.
«Успею, пожалуй», - подумал он, решив заехать с противоположной стороны поля, где был съезд с шоссе на проселок. Он подгонял Марата, и тот бежал споро, не противясь.
Съехал с шоссе, повернул, и напрямик поехал к ближайшему тюку. Доехав до него, он поставил Марата с боку, мордой к кучке половы, чтобы ему было чем заниматься, пока он будет грузить.
Оставалось уже немного, когда услышал со стороны шоссе крик, обернулся и увидел парня около легковой машины, стоящей на обочине.
- Убирайся скорей! – кричал он, энергично махая рукой в сторону, куда дед, по его мнению, должен был убраться.
«Какой-нибудь начальничек, - сообразил дед. – Что ему, соломы жалко? Все равно сгорит». И он продолжал вилами кидать солому.
Парень сбежал с крутого откоса.
- Ты что, не слышишь, или решил зажарить своего коня? – кричал он, направляясь к деду.
Дед оглянулся и увидел, что полоса пламени была уже недалеко от него, и обратил внимание, что ветер за это время успел сменить направление, и гнал огонь в его сторону. Он быстро воткнул вилы в солому, залез наверх и хлестнул коня хворостиной, и тот сразу пошел, и шел, споро переступая копытцами.
- Ну давай, давай, Малыш, поторопись! – подгонял его дед.
Марат благополучно преодолел поле, выехал на дорогу. Когда дед выехал на шоссе и оглянулся, поле уже было все черное, лишь посреди догорал второй тюк, выбрасывая языки пламени.
- Слава тебе, Господи! – перекрестился он.
Теперь только, когда уже не было необходимости спешить, когда опасность миновала, дошло до него, насколько близок был он от беды. Что, если бы Марат заупрямился, или оборвалась оглобля, как уже случалось дважды? Сухая солома горит как бензин. В одну секунду телега была бы охвачена пламенем, и он бы уже не успел распрячь Марата, пламя бы перекинулось на него, и он бы бился, обезумев от боли, пока бы не упал.
Сердце деда сжалось от ужаса. Он снова припомнил во всех подробностях этот день в последовательности произошедших событий, начиная с того, что на полчаса выехал раньше, чем обычно, и что Марат, что с ним никогда не было до сего дня, бежал всю дорогу. Если б он выехал как всегда, или Марат шел не торопясь, шагом, он приехал бы, когда поле уже было все черным, и ему осталось бы завернуть Марата назад, вернуться домой не с чем.
И это было бы, конечно, лучшее, по сравнению с тем, если б этот парень не обратил внимания на старика с конем среди поля, к которому быстро приближался огонь. Ведь до него же, наверное, за это время промчалось не менее десятка машин.
- Господь хранит нас, Малыш, - проговорил он вслух, ласково глядя, как Марат не торопясь ставит копытца.
И с этой мыслью в него вошла радость, и он уже спокойно продолжал свой путь, уверенный, что все будет хорошо.
Продолжение следует...
24.03.2013 выходит 22 глава: "Выездка".