Есть такое место на земле, где с высокого яра вашему взору открывается изумительный вид, где хочется вдохнуть полной грудью и больше не выдыхать, чтобы сохранить в себе хотя бы частичку воздуха, соприкасавшегося с этой красотой. Если вдруг будете на той самой планете, по делам, или по путёвке, обязательно посетите этот уголок.
На слиянии двух сибирских рек, одна из которых берёт начало в далёком Китае, стоит град Тобольск. Старый город расположился под горой, он как бы зажат в четырёхугольнике: с трёх сторон - крутолобым яром, а с четвёртой стороны - рекой. Он действительно старый: одноэтажный и деревянный, с узкими улочками и латанными-перелатанными «задумчивыми» заборами. Почему задумчивыми? Они до сих пор не могут решить, в которую сторону им всё-таки падать: внутрь к дому, или наружу - в сторону улицы. Вот и стоят эти заборы, продлевая жизнь свою думой великой, и никто им не мешает. Даже местные коты признали их аварийными и больше не ходят по ним.
Лишь кое-где возвышаются церквушки, да редкие каменные дома снисходительно смотрят на убогих собратьев, чернеющих рёбрами брёвен и в большинстве своём присевших на один из углов. В окнах этих деревянных домиков опять незримо угадывается она - задумчивость. У Никольского взвоза чужеродным телом примостилось здание из красного кирпича, польский костёл. Хотя его острый шпиль и покалывает глаз, но народ к нему привык. Терпимость к иноверцам - это часть нашего прошлого, будущего, и, конечно же, настоящего. Есть у нас и мечети, по-моему, где-то за Абрамовским мостом.
Новому городу здесь места не нашлось, и он вылез наверх, ничуть не запыхавшись. А вот здесь, на высоком берегу, где его ничто не ограничивало, он расположился широко и вольготно. Большие коробки домов, парки, концертные залы, торговые центры. Да мало ли чего? Вон проспекты такие широкие, что не каждый пешеход сумеет добраться до середины даже в хорошую погоду. Всё красиво, современно и … суетливо. Нет, старый город мне всё же больше по душе.
Забыл сказать о Тобольском Кремле. Он белым лебедем раскинулся на кромке яра, разделяя собой старый город и новый. Чего скрывать, наш-то Кремль гораздо красивее Московского, пусть и без рубиновых звёзд. А колокольня видна за многие вёрсты, как долгожданный маяк малой родины.
Помнится, много лет назад ехал я с войны. Ехал долго, сменив при этом не одного железного коня. Через Саланг меня перевёз исклёванный осколками бэтэр. Границу пересёк на бронированном Камазе. Несколько ночей не спал, так, забывался на пару часов. Какая-то сжатая внутри пружина не давала покоя, тревожила, заставляла проверять посты охраны, дежурных, хотя умом понимал: война осталась там, позади. От Термеза до Чарджоу мою роту в теплушках вёз коптящий небо локомотив, дальше ехал один – уже в цивильном вагоне. Втихомолку радовался невиданной роскоши – говорливым подстаканникам. Нет, конечно, солдатская кружка и лучше, и удобней. От Ташкента до Тюмени всего за пару часов с небольшим Ил, не тот привычный военный транспорт, а гражданский, с креслами и стюардессами, доставил меня из среднеазиатского тепла в заснеженную Сибирь. Сошёл с трапа, и руки сами потянулись к пушистым осадкам, тут же слепил снежок. Кому-то снег не нравится, пусть. Зато он гораздо приятней пустынного песка. Из того, уж точно ничего не слепишь.
Ночью сел в Тюмени на поезд. Опять не спалось. Лежал с открытыми глазами, под утро всё же задремал. Куда там, опять эта проклятая пружина, растревожила, подняла. Где-то за час до прибытия сел к окну, начал всматриваться в грязное вагонное стекло, пытаясь увидеть хоть что-нибудь. Здравствуй, немытая Россия. Всего лишь два года не был в родных краях, но за это время немало воды утекло, да и крови…
Уже рассвело. Вдоль пути кое-где виднелись путейские будки, собранные из шпал и занесённые снегом. Будки эти в моём мерцающем сознании превращались то в сказочные избушки, то в нахохлившихся куриц. И вот всё это уныние тянется многие километры: сплошное лесистое болото, а может и болотистый лес с угнетёнными хлипкими ёлочками да избушками-курицами. Уныние снаружи за окном, оно самое и внутри меня.
Но вдруг в утренней дымке я увидел почти что мираж - парящую в воздухе колокольню, сам яр я разглядел позже. Вот она какая: красивая, крепкая, родная. Хоть и повидал много диковинных мест в последнее время, да не то это, не то. Вот что мне по душе. Тут уж я понял, что всё трудное позади. Я вернулся домой! А пружина та, злосчастная, возьми и разожмись тихохонько, будто её не было вовсе.
Царь откровенно был недоволен. Он впервые посетил этот сибирский город. Наряду с красивыми историческими местами тут же громоздились развалины, некоторые памятники были запущены, заброшены. Да и городское хозяйство пребывало в состоянии, близком к нищете и разрухе. Это понятно, что глаз, привыкший к московской благодати, будет ежеминутно спотыкаться о здешнее безденежье. Но такой гигантской пропасти между столицей и провинцией, причём, не самой худшей провинцией, император не ожидал. Тут либо перекос в распределении финансов, а значит его ошибка, либо нерадивость местного начальства. Нет, нет, никаких перекосов не может быть! Глава государства уже подбирал слова, чтобы выплеснуть своё негодование.
Губернатор и городской голова знали, куда привезти императора, какое место должно завершить ознакомительную поездку по городу.
Сибирская ширь распахнулась перед ним внезапно, даже перехватило дыхание. «Эх ты …» - как-то не по-царски вырвалось у него. Он оглянулся. Интересно, слышали они это, или нет? Надо держать себя в руках. А ведь знали черти, куда везти, что показывать. Красота, не та слащавая, причёсанная на европейский манер, а наша грубоватая, вихрастая, самобытная, ошеломила его. А просторы-то, просторы! Куда лоскутной Европе до нашего размаха.
- Господа, - подозвал царь стоявших поодаль правителей сибирских, - А не пробовали вы гостям заморским сие показывать? Они ведь только ругают Сибирь всякими непотребными словами.
Губернатор отвечал гладко и складно, как по писанному:
- Есть от чего ругать, государь, ведь ещё царь Пётр повелел показывать красоты наши пленным шведам уже после Полтавы. И не просто показывать, но и преумножать эти красоты трудом чужестранцев, кои биты силой оружия российского. Рентерея и самые высокие стены на Прямском взвозе, что сегодня были осмотрены, выложены шведами весьма искусно. Поляки, литовцы, немцы, все потрудились славно. Наши каменщики многое у них переняли. Но не по нутру европейцам наш климат суровый. Быстро они до Завального кладбища добираются.
Слушал император сибирского начальника и всё более проникался к нему расположением и симпатией. Нравился образ мыслей, подход к делу, уверенность в себе. По душе пришлись слова губернатора Скобянина и царь улыбнулся своей мысли: быть тому в скором времени московским губернатором, а «проворовавшегося московита» давно пора в Сибирь отправить. Вслух же молвил:
- Поддержку из казны вы получите, я распоряжусь. Но потрудитесь так, чтобы не стыдно было вам посольства принимать иностранные, и мне не было стыдно за вас. Пора Сибири иметь добрую славу, а про каторжный гиблый край забыть надобно.
И всё же мне более по душе тот старый Тобольск прошлого века. Ещё свежи в памяти яркие детские впечатления, когда меня, деревенского мальчишку восьми лет от роду, привезли в детский драматический театр на спектакль «Аленький цветочек». Перед этим теремом я тогда долго стоял, открывши рот: вот она сказка! А ещё я видел, ну, точно видел, как мимо меня процокал копытцами Конёк-горбунок, кивнув ушастой головой. Но нет больше «сказки», сгорела она в огне случайного пожара. И конёк ускакал куда-то.