(опубликовано в книге "Зарисовки", журнале "Вокзал" и сборнике "Переплетение")
Вторую ночь Денис ночевал на вокзале. Началось всё с пустяшной ссоры и закончилось бы, как всегда, естественным примирением, но на этот раз Жанна слишком больно уязвила его.
- Конечно, уже другую ищешь. Только пока не найдешь, будешь меня терпеть, да? В никуда, на улицу, не уйдешь, и в свой Задрищенск обратно не поедешь. Если б нашел где жить в этом городе – давно бы меня бросил. Ничего, сейчас баб одиноких, с квартирами, хватает.
Как неузнаваемо меняется родной человек во время ссоры! Зло кривятся губы, наливаются неприятной тяжестью глаза, беспокойно суетятся руки. Нервно дрожит подбородок…уходит привычная нежность, ласковость движений… Случись между близкими людьми ссора, и какой-то коварный бог тут же начинает творить обратное тому, что делает скульптор, вырезая из бездушного камня точным резцом величественную в своей грации, фигуру. Злой невидимый бог обращает живого человека, родные движения его, любимую улыбку, - в бесформенный, бездушный камень, и, кажется, с каждым новым словом ссоры раздается звук треклятого резца, делающего привычную теплоту чем-то бездушным.
Обидно было за город, пусть и небольшой совсем, далекий от столицы, но настоящий город, в котором осталась жить одинокая мать. Это ради Жанны он оставил её. Про Жанну говорили тогда, что вот, дескать, оказалась случаем столичная штучка, заморочила голову парню, и с собой забрала, как вещь какую. И ещё говорили злые соседские языки, что на столичную жизнь польстился Денис. Но это была неправда. Не смутные, неясные грезы о далеком городе, а роковой взгляд нежданно появившейся девушки манил Дениса, так сильно вскружил ему голову.
О матери он вспоминал, звонил ей, но грусть телефонных разговоров, когда перехватывало горло оттого, каким болезненно-радостным голосом называла мама его имя, - искупали страстные ночи, заботливый взгляд Жанны. Они уже давно были вместе, но до сих пор не исчезли из памяти самые первые свидания…И бесконечность проведенных вместе дней и ночей, не сделала менее душистым запах первой подаренной им Жанне, веселой сирени.
Но сейчас, вдруг, Жанна двумя-тремя словами, разом перечеркнула и эту первую сирень, и оставленную одинокую мать Дениса, и весь его город, живущий в сердце.
Сердце распадалось на атомы, застигнутое врасплох атомной бомбой поганых слов.
- Эй! – толкнули Дениса в бок резиновой дубинкой, - поднимайся давай. Вокзал – не санаторий. Я тебя запомнил. Вторую ночь дрыхнешь тут. Уматывайся живо. Здесь настоящие люди поезда ждут.
«Настоящие люди, - понял Денис, - это те, у кого есть билет».
На улице было холодно. Очень. Денис, в пылу ссоры, выбежал из дома как был, в одном свитере, ничего не взяв с собой, не накинув куртки, - только бы глотнуть свежего воздуха, только бы не видеть, как прямо на глазах, трупными пятнами покрывается его счастливая жизнь.
Теперь холод толкал под ребра не хуже резиновой дубинки. Но идти домой Денис не мог, - это казалось слишком унизительным, - вернуться только для того, чтобы согреться. Он прислонился к скамейке, ища опоры. Пелена пошла перед глазами, и голова как будто отделялась от тела. Внезапно перед ним, словно какие-то призраки, оказались люди, вынырнули прямо из воздуха. Один из них зло размахивал руками, громко кричал:
- Нет, я тебе говорил, - стерва она! Полная. И, главное, куда всё ушло, как исчезло?!!! Ты сам видел, у нас любовь была. Настоящая. Как в сказках. И столько тепла в ней было. Куда всё ушло?!!! Не, я тебе отвечаю, - больше – никогда с ней. Всё. Развод. Стерва она.
Он так сильно размахивал руками, что второй поймал одну его руку, удержал за локоть, первый разозлился ещё больше. Денис думал, что сейчас завяжется драка, но отойти уже не было сил.
- А куртку эту, между прочим, - сказал второй, - она тебе подарила.
- Куртку? Куртку?!!!! – взвился уязвленный первый, - да я прямо сейчас…куртку говоришь…ничего мне не надо от неё…всё что от неё, - горит на мне…слушай, мужик, - окликнул он Дениса, - без дураков только…я смотрю, стоишь, синеешь тут… вот…куртка теплая, дорогая. Просто так отдаю. Нет, мужик, я на полном серьезе говорю.
- Да ты чокнулся совсем, - стал урезонивать его второй, но первый уже набросил на плечи Дениса свою куртку. Сразу стало тепло и уютно. И подумалось ему, что родившееся в искренней любви тепло, - не умирает. Просто уходит однажды к кому-то другому.
И когда ночью он спал на скамейке, в чужой куртке, приснилось, что их с Жанной сладостные ласки, забота друг о друге, такие ночи, когда кажется, что идешь по самому краю души любимого человека, - всё это стало ласковым, пушистым котенком.
Который тоже теперь греет своим теплом чьи-то чужие руки.