Во время второй мировой войны, спасаясь от жесточайших бомбёжок, мы с мамой убежали из своего дома в посёлке при железнодорожной узловой станции и оказались в восемнадцати километрах от страшного места, в деревне, где жила сестра моего отца, тётя Маня. Шёл второй год войны. Маме следовало работать, и её направили на военный аэродром далеко от деревни. В связи со сложной обстановкой на фронте ей приказали постоянно жить при аэродроме, только детям там жить не полагалось. Обычно детей отправляли в детский дом. Мне повезло. Мама, обливаясь слезами, оставила меня у родной тёти, сама отправилась на место назначения.
Зря мама лила слёзы. В деревню немецкие самолёты не прилетали. Детворы было много и я жила там как у Христа за пазухой, припеваючи. В первый же день познакомилась с ровесниками на своём порядке*. Мы быстро и навсегда подружились. Все взрослые и подростки от зари до зари весь день на работе, правда, с двухчасовым перерывом на обед. Мы, детвора, в полглаза опекаемые старыми бабушками, а чаще предоставленные самим себе, прекрасно, на наш взгляд, проводили время. Все мы имели посильные обязанности в своих домах, которые аккуратно выполняли. Это считалось делом чести. Зато нас никто не поучал, не ругал, и никто на нас не обижался. Вот это ценно, потому что мы были свободны. Делали всё, что хотели. Дома стояли без людей, без замков на дверях. Никому в голову не приходило войти в чужой дом и что-то взять в нём. Дети в своём доме тоже никогда не хозяйничали, ничего не трогали. Мы не смели взять что-либо без разрешения даже в огороде на своём или чужом, не имело значения.
Конечно, мы жили впроголодь. Временами очень сильно хотелось есть. Только покормить нас было некому. Часами мы ползали по склонам оврагов, искали дикий лук и чеснок. Жевали очень сочные очищенные молодые побеги горького лопуха и какого-то высокого растения, которое тогда называли козельником. Козельник похож на борщевик, но у него ствол тоньше, ниже, листья мягче, не такие мясистые, меньше и прозрачнее. Большой удачей было найти паслён, зрелые ягодки которого мы делили на всех по-братски. Может быть потому никто из нас не отравился. Много времени мы проводили на речке, ловили на заре самодельными удочками совсем маленькие рыбки селявки на мух и дождевых червей. Забава забавой, но иногда нам удавалось поймать достаточно много рыбёшек, и из них добрая баба Маша варила нам вкуснейшую уху на маленьком костре у речки. Правда, каждому доставалось по три ложки, не больше. Но это было царское блюдо. Про бабу Машу я может быть когда-нибудь напишу подробнее. Она неместная, непохожая на других странная одинокая женщина, жила в крохотной с одним оконцем мазанке, покрытой пучком гнилой соломы. Про бабу говорили, что она девчонкой бежала из Петрограда, в деревне появилась ещё в гражданскую войну. Говорили, что она не в себе, всё время что-то тихо лопочет, разговаривает сама с собой. Её не трогали и обходили стороной. Никто не знал как она жила, никто не интересовался её жизнью. У неё была белая бодучая коза. Мы эту животину не боялись, даже любили, угощали цветами, ветками. Нас коза не обижала. Баба Маша тоже привечала нас, угощала яблоками со своей единственной яблони. Вот только яблоки были нестерпимо кислые.
Я хотела сказать, что мы активно добывали себе пропитание в перерывах между играми и обязательными работами по дому. Однажды к нашей дружной дошкольной компании прибился большой мальчишка, ему было уже восемь лет. Его звали Ванька по прозвищу Зеленок. Жил Ванька с бабушкой Еней (на самом деле её имя Евгения) в бедной деревянной избушке. Мальчик в то время ростом от нас не отличался, это позже он вымахал почти до двух метров. Мы с радостью приняли Ваню в свою компанию. И напрасно. Из-за него у нас случилась плохая история. Взрослые перестали нам доверять, и свободу мы утратили. Случилось это из-за огурцов.
Старшим в нашей компании мы считали Лёньку Горюна. Он был выше нас всех, быстро бегал и хорошо плавал, поэтому мы его слушались, а он нас не слушал. Вот только с умочком у парнишки было не совсем хорошо, иначе он бы не подружился с Ванькой, у которого в голове, как говорила тётя Маня, от голода не мысли, а тараканы бегали. Я сторонилась Ваньки, как мне велела тётя, боялась подхватить заразу.
Как-то ближе к обеду, когда мы наползались до сыта по оврагу, Зеленок, озабоченно почёсывая макушку, поинтересовался хотим ли мы есть. Дурацкий вопрос. Мы всегда хотели.
- Будто ты не хочешь... Не дразнись, мы уже большие, – надулся Лёнька на Ваньку.
-А я всегда хочу есть, даже после обеда, - просто сказал добродушный Толик Яшин, самый маленький мальчик в нашей компании. Он всем доверял и никогда не обижался.
Остальные промолчали. Не было сил говорить. Конечно животы аж свело, но все знали, что скоро взрослые придут и будет обед. Мы никогда не говорили о еде. Как всегда пошли на речку, но купались мало и невесело. Настроение испортилось. Вяло собрались и поплелись за околицу встречать стадо коров, которых обычно пригоняли к обеду. Мы даже не заметили, что Зеленок с Горюном исчезли.
А Лёнька с Ванькой отправились на заливные поля, где росли колхозные овощи. Бабы шли на обед и с холма могли любоваться подвигом охотников за колхозными огурцами. Старая бабка Еня не видела внука, уже не первый день маялась спиной, из дома не выходила. Зато мать Лёньки Лукерья не знала куда деться от позора. Идущие рядом товарки гвалт подняли, как потревоженные гуси. Они ругали ребят, с издёвкой утешали и наставляли мать малолетнего воришки, при этом клятвенно обещая никому не проговориться, особенно председателю. За воровство в военное время серьёзно наказывали. Бабы советовали надрать от души крапивой руки, ноги и особо нижнюю часть спины дорогому сыночку, чтоб не повадно было ему зариться на чужое и позориться.
-А Зеленку самое место в колонии. Как мать померла, так парня не узнать, - сказала Настя Цариха, авторитетная баба. Кто-кто, а уж она-то знает как держать в руках мальчишек. Сама уже пятерых вырастила, двое с отцом с начала войны на фронтах. Воюют. Остальные с ней работают в колхозе.
-Колония его ничему не научит. А отцу на фронте будет дорогой подарочек от сельчан, - грустно заметила звеньевая Варвара Сергеевна.
-Бабы не спорьте и не ругайте, дайте мне срок. Я попробую разобраться, почему они так сделали, - со слезами попросила Лукерья.
- Понятно почему. Голодно детям. А бабка Зеленка и вовсе не встаёт, неделю не стряпала, - вдруг разозлилась звеньевая.- Лукерья, ты бы хоть варёной картошки дитю оставляла. Мелких кормить чаще надо, они едят по чуть-чуь. Иль жалеешь для свого дитя? Аль не видишь, что ребята весь склон оврага перерыли,ищут дикий чеснок.
-Ой, да ведь и я не подумала о племяннице, - вспомнила тётя Маня, испуганно глядя на звеньевую.
-Вот-вот не подумали. А когда думать? Мы ж захлястнулись на работе. Про себя не помним!
Сами не знаем на каком свете живём! - закричала Цариха и в слёзы.
Бабам дай повод. Тут же заголосили. Враз полились слёзы по впалым обожжённым солнцем щекам, и началось представление. Захлюпали носами, содрали с голов серые от пыли платки, чтоб глаза и носы утирать, запричитали каждая про свою обиду. Всем было о чём поплакать. Бедная Лукерья не смела плакать, чувствовала свою вину за сына.
-Ну, паршивец! Я тебе покажу как мать позорить!
-Бабы уймитесь. Слезами горю не помочь. Не дети виноваты. Дети - это дети. За ними должен быть пригляд. Я сама теперь займусь ими, если у вас руки не доходят, - сурово пообещала бездетная и бессемейная Варвара Сергеевна.
Лёнька крадучись огородами продвигался к своему дому, придерживая колхозные огурчики за пазухой. На душе у него неспокойно, хотя Ванька объяснял, что они ничего плохого не делают.
Всё равно овощи возить некуда, потому что город вторую неделю бомбят немцы, а на станции вообще ад кромешный. Потому огурцы никому не нужны. Ванька уверял, что слышал как про это бабы у речки говорили. Когда Лёнька уже дошёл до двора, его тихонько окликнула Лукерья.
-Мама! Ты уже дома? – вздрогнул от неожиданности мальчишка.
-Я пришла на обед. А ты мне не рад, сыночек?
-Сегодня ты пришла раньше?
-Да нет, как всегда. Проходи в дом, Лёня.
-Я сейчас приду, вот только в сарай зайду...
-Потом в сарай сходишь. Иди в дом, детка. А чего ты за живот держишься?
-Ничего.
-А что у тебя за пазухой? Ну-ка покажи.
Лёнька мялся, не зная как поступить. Надо бы убежать, но он привык слушаться маму.
-Мама, я огурцы принёс. Теперь наедимся от пуза.
-Ты сильно кушать хочешь? – севшим голосом тихо спросила обиженная женщина.
-Очень сильно.
-Ты уже ел огурчики?
-Нет! Их надо помыть.
-Ну, помой и иди к столу.
Успокоенный сынишка побежал к бочке с водой, которая стояла во дворе. Старательно вымыл свою добычу и разложил на столе. Пожелтевшие огурцы были невкусные переростки. Их оставляли на семена или отдавали скотине.
-Маленький ещё, совсем несмышлёнышь, а ужё вор, - подумала баба и едва сдержалась, чтоб не наорать на сына.
-Ну, теперь ешь вволю, сынок, дармовые огурчики.
Лёнька только этого и ждал. С охотой откусил огромный кусок и блаженно захрустел. Осклизлый перезревший огурец показался оголодавшему мальцу слаще мёда. Он его проглотил в минуту.
-Ешь ещё Лёня, - упавшим до шёпота голосом предложила мать.
Сын съел второй огромный овощ, потом и третий уже без охоты, только чтоб не ослушаться. Он жевал противную мякоть, мужественно преодолевая тошноту. Глотал сдерживая рвоту.
-Ешь ещё.
-Мама, я больше не хочу.
-Ешь, коль уж принёс.
Мальчик со страхом взял четвёртый огурец и откусил маленький кусочек.
-Мама, я не могу. У меня живот болит, - слёзы выступили на огромных синих, как у отца, глазах ребёнка.
Лукерья любила мужа и особенно ей нравились его глаза. А сейчас она взглянула на глаза сына и похолодела, представив как обидится на неё муж из-за сына. Ну что за паршивец уродился!
-Ешь! Уж если мне сидеть в тюрьме по твоей милости, так я хочу знать, что ты вдоволь наелся огурцов!- не скрывая ярости грозно потребовала мать, не замечая голубой бледности сына.
Лёнька не понял, о чём мамка говорила, он никогда не видел у неё таких злых глаз, такого перекошенного лица. Он страшно испугался и стал заталкивать в рот проклятый огурец. Но позыв рвоты сдержать не смог. Он думал, что ещё мгновение, и он умрёт от боли в животе, задохнётся от вонючих огурцов. Слёзы градом катились из глаз. Он встал, но не удержался на дрожащих ножках и рухнул на коленочки. Тут сбесившаяся от бессилия баба опомнилась, она схватила ребёнка на руки, и со страхом почувствовала, что он ничего не весит, что у него лёгонькие косточки, покрытые тонкой кожей и больше ничего. Она, дура деревенская, забыла, что сыну ещё не исполнилось шести лет, а она от него, как от мужика, требует понимания. Дитя на её руках бился, содрагаясь от судорожных позывов рвоты. Вдруг Лушка поняла, что легко может потерять сына. Сердце зашлось от жалости.
-Прости, прости, родненький. Давай умою, попей водички, - заметалась мать.
Она поила его, вытирала тряпицей вспотевший лобик, целовала и успокаивала. Испуг У Лёньки прошёл, и живот успокоился. Тут мальчик понял, что он сделал ужасное невозможное дело.
-Мама! Прости меня! Я больше не бу-у-ду!- заголосил Лёнька.
-Вот и хорошо, сыночек. Хорошо. Я буду картошки тебе оставлять. Я тебе яичко испеку, молочка дам. Живи, сыночек, живи долго и никогда не бери чужого.
-Мама, у нас нет картошки,- рыдая сообщил ребёнок.
- Вырастет сынок, скоро вырастет. А пока я в долг возьму у Варвары Сергеевны.
-Мама, яйца и молоко для фронта надо отдавать. Солдатам нельзя голодать. Квартальная не разрешит себе оставить.
- Ах ты мой умник. А чего ж ты огурцы-то взял?
-Они же всё равно пропащие. Я хорошие не брал.
-Всё так. Боже мой! Боже мой! Бедный мой сыночек... – Лукерья судорожно прижимала к себе сына, не сдерживая слёз.
-Мама, я больше никогда, лучше умру! Не надо молока... – Лёньку трясло, как от озноба.
-Ты, малыш, не беспокойся. Я немножко молочка возьму, чтоб ты поправился. На нас долг запишут, а мы потом всё с тобой отдадим. Ты болеешь. Я думаю, что два глоточка молока один раз можно выпить больному мальчику. Пойдём доить Зорьку, а ты кружечку возьми.
Варвара Сергеевна, не заходя домой, отправилась искать Зеленка. Он сидел в сенях своего дома и жадно ел огурец, на гостью не обратил должного внимания, занятый важным делом. Сквозь зубы пробурчал, что бабка Еня лежит в доме.
-Ваня! Я пришла к тебе. Все видели, как вы с Лёнькой рвали колхозные огурцы. За это в тюрьму сажают, - суровая звеньевая села рядом с мальчиком.
Зеленок угрюмо молчал, но огурец грызть перестал. Взрослая женщина, которую слушались и уважали все бабы колхоза, не знала, что сказать голодному ребёнку, чтобы навсегда отбить у него охоту к воровству. Ваня всё знал про войну, что фронт рядом в тридцати километрах. Он знал, что все надрываются на работе во имя победы, что всё отдают для победы. Из-за этого у него умерла мать, отец на фронте и бабушка, единственный родной человечек, на ладан дышет. Он, маленький мальчик, всё понимал. У них с бабкой нет ни курицы, ни коровы. Огород, какой они через пень колоду засадили, слишком быстро зарастал сорняками, и они с бабкой, как ни старались, с ними не справлялись. Он знал не меньше, чем взрослые люди, только ничем не мог себе помочь.
-Ваня, когда мы с твоим отцом были молодые, мы любили друг друга. Ты мог быть моим сыном, но нам родители не разрешили пожениться. Так сложилась наша жизнь. Ты очень похож на своего отца. Я с тобой говорю, а как будто с ним. Будто не было всех этих долгих лет. Понимаешь?
Твой папа очень хороший.
Парнишка поднял глаза на взрослую тётку. Чего это она ему такое говорит? Смотрит, а она плачет.
-Ваня, не по-человечески и не по-божески позволить тебе, сыну солдата и сыну моего любимого человека, остаться без помощи. Я хочу тебе помочь.
Никто, никогда так с ним не говорил. Мальчик растерялся. Его ругали, ему драли уши. Жалели, но не любили. А тётя Варя его любила, потому что он похож на отца, и мальчик это чувствовал. Его сердце замерло от надежды. Ему показалось, что это сон, а потому боялся пошевелиться и нечаяно проснуться.
-Я хочу тебе предложить. Давай вместе ждать твоего отца, тогда он обязательно вернётся. У меня нет детей. Муж на фронте. Родители умерли. У меня никого нет. Мне тоже плохо. Не можешь ли ты стать как будто моим сыном? Хотя бы до тех пор, пока твой папа вернётся. Я буду о тебе заботиться, а ты обо мне.
-А мужа твоего кто будет ждать? – недоверчиво посмотрел на собеседницу Ванька.
-Тоже мы с тобой. Так можно. Они оба, мой муж и твой отец, за нас сражаются. И мы будем помогать друг другу и за бабой Еней присматривать. Кому будет от этого плохо? И нашим солдатам напишем про нашу дружбу. У них от этого силы прибавится. Ты будешь мне помогать?
Ваня понял, что грозная звеньевая действительно нуждается в помощи и просит об этом его. А ещё она его любит. Упрямый независимый Зеленок дрогнул и бросился на шею к Варваре Сергеевне. При этом они вместе от души заплакали. Слава Богу, их никто не услышал, не увидел и не помешал выплакаться. Впрочем, в войну слёзы никого не удивляли.
Вечером того же дня Варвара Сергеевна поговорила с председателем колхоза и с Марией Артуровной, то-есть с бабой Машей, и уговорила её приглядывать за деревенскими ребятишками и обещала помогать. Так в селе организовалось что-то наподобие небольшого детского сада. Бабушка Маша оказалась не очень старой, ей было всего пятьдесят лет. Её председатель попросил стать воспитательницей беспризорных дошколят и платил ей трудоднями. Каждому ребёнку на день выдавали по стакану молока. Все матери по очереди помогали бабе Маше. Так закончилась наша вольная жизнь.
Через два месяца наступление немцев остановили, а вскоре их совсем отогнали и воинские части ушли. Норму сдачи продуктов уменьшили, у колхозников стало оставаться молоко от личных коров и урожай с огородов для семьи. Детский садик продолжал свою работу, потому что в колхозе дела остались и обеспечение страны продовольствием тоже осталось на плечах колхозников. Когда немцев отогнали, аэродром перевели в другое место. Мы с мамой вернулись в посёлок в свой дом. С деревенскими друзьями я рассталась.
В заключение хочется сказать, что я время от времени навещала свою тётю Маню. У неё узнавала, как поживают Ванька Зеленок и Лёнька Горюн. Отец Лёньки вернулся с войны живой и невредимый. Зеленку не повезло. Отца убили в конце войны, бабка Еня умерла. Но его усыновили Варвара Сергеевна с мужем. Мария Артуровна до своей внезапной кончины работала с детьми. Она чувствовала себя нужной людям и признавалась, что очень счастлива в жизни.
Мои друзья выросли красивыми и честными людьми. Зеленок закончил военное училище, а Лёнька - строительный техникум. Они часто навещали своих мам. Однажды мы встретилась в деревне через много лет, у нас уже были взрослые дети. Мы посидели за столом, поговорили и со сладкой грустью вспомнили то далёкое время. Вспомнили про огурцы. И Зеленок, и Горюн меня заверили, что с того времени никогда в жизни не позарились на чужое. Всегда трудились, хорошо зарабатывали, жили и спали спокойно. У них хорошие семьи, и они счастливы. Лёнька добавил, что больше никогда не ел свежие огурцы. На их запах у него аллергия. На всю жизнь наелся в детстве.
*Порядок- деревенская улица