Ландыш и Ромашка
(Фронтовые письма)
Драматические сцены войны
Я буду возвращаться к тебе,- не слишком часто, чтобы понемногу мой образ изгладился из твоей памяти, и не слишком редко, чтоб избавить тебя от ненужных страданий. А когда ты узнаешь от меня самой всю правду, пройдет столько лет (а ведь время помогает Мне), что ты уже почти не сможешь понять, что значила бы для тебя моя смерть.
«Нежность». Анри Барбюс.
Действующие лица:
Она - Ландыш
Он – Ромашка
Марлен
На сцене слева круглый столик и стул на фоне шторы с прикрепленными на ней семейной фотографией в рамке и картины. На столике ваза для цветов, солдатский треугольник, карандаш, лист бумаги. Это комната Ландыша. Справа три ящика из-под снарядов на фоне брезентовых плащ-палаток. Один из них, побольше, служит столом, другие поменьше - стульями. Это блиндаж Ромашки на аэродроме. На брезенте подвешены летный шлем, фляжка, кружка, санитарная сумка, прикреплен военный плакат.
Посреди сцены садовая скамейка.
Звучит музыкальное вступление, свет в зале медленно гаснет, и слышатся голоса юноши и девушки, играющих в детскую игру «Я садовником родился...».
ОН. Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме ландыша.
ОНА. Ой!
ОН. Что с тобой?
ОНА. Влюблена!
ОН. В кого?
ОНА. В ромашку!
ОН. Ой!
ОНА. Что с тобой?
ОН. Влюблен!
ОНА. В кого?
ОН. В ландыш!
ОНА. Ой!
. . . . . . . . . . . . .
СЦЕНА ПЕРВАЯ. ВСТРЕЧА И РАССТАВАНИЕ.
Она возвращается с ночной смены. В ее руках переносная лампа военного времени («летучая мышь»). Входит в комнату. На столике замечает письмо от Ромашки - солдатский треугольник. Раскрывает его, читает.
ОНА (читает письмо). «Ты помнишь эту смешную игру в садовника? Эй, Ландыш! Я тогда полюбил тебя, слышишь!..»
На сцену выходит ОН.
ОН. Ты помнишь эту смешную игру в садовника? Эй, Ландыш! Я тогда полюбил тебя, слышишь?
ОНА. О, да! Ты, Ромашка, вдруг стал такой застенчивый, неловкий! Одним словом, трогательный. В жизни тебя таким не видела. Куда девалась былая удаль сорви-головы? Это все из-за меня! Из-за меня! Я чувствовала.
ОН. Да ты вовсе не обращала на меня внимания. Помнишь, на выпускном балу? Танцевала с другими и вообще. А я стоял один у колонны и проклинал все на свете. Конечно, она отличница, думал я, начитанная, а я драчун, троечник несчастный. Она чистюля, вся правильная такая, а напустит на себя строгость, нахмурит брови, только держись. А я...
ОНА. ...безалаберный, беспечный, короче, несерьезный тип. Не ухажер, а сплошное недоразумение.
ОН. Ну вот. Да она и не посмотрит в мою сторону.
ОНА. Да мне просто хотелось подразнить тебя! Неужели ты этого не понимал? Я делала вид, что твои красноречивые взгляды нисколечко меня не трогают, а сама, сама была безумно счастлива! Потому что уже давно, давно была... Знаешь, когда это началось? Однажды ты взял гитару и запел. Твой голос, твоя манера игры. . . в них было столько нежности, теплоты. Куда девалась твоя показная приблатненность, твоя мальчишеская грубость? Ты не смотрел в мою сторону, но я знала, что поешь ты для меня, для меня одной. Ах, как я была счастлива!
ОН. А я был несчастлив, потому что не знал, как открыться тебе. И ужасно злился.
ОНА. Я тоже не знала, как тебе открыться. И ждала, что ты первый подойдешь и заговоришь со мной. Как я ждала тебя, как ждала! И вот ты почувствовал это и подошел!
ОН подходит к НЕЙ.
ОН. Потанцуем?
ОНА. Потанцуем.
Танцуют.
ОНА. Ну что ты топчешься на месте. Возьми меня за талию.
ОН. Я не топчусь, с чего ты вязала?
ОНА. Конечно, топчешься. Ну-ка давай я поведу.
ОНА берет его руку и кладет себе на талию. Они кружатся, кружатся в танце.
ОНА и Он (одновременно). А знаешь…
Смеются.
ОН. И тут я осмелел. Схватил тебя за руку и потащил к выходу. Я знал, знал, что ты не будешь сопротивляться.
ОНА. И я сразу поняла, что подчинюсь любому твоему желанию, пойду за тобой хоть на край света. Меня даже в жар бросило.
ОН. Мы убежали в парк, подальше от всех.
ОНА. А потом возникла неловкая пауза.
ОН. Я не знал, с чего начать. И ты не знала.
ОНА. Не знала. Поэтому просто спросила тебя, кем ты хочешь стать?
ОН. А ты?
ОНА. Писательницей. Хочу сочинять сказки.
ОН. А по-моему, для этого и учится не надо. Была бы фантазия. Когда я был маленьким, мне бабушка каждый вечер перед сном сказки рассказывала. Она их выдумывала, тут же, на ходу.
ОНА. И все же придумать интересную сказку не легче, чем написать, к примеру, повесть или роман. Нужно много знать, много уметь, это целая наука.
ОНА. Слушай, а писательницы должны хорошо разбираться в людях. Скажи, что ты думаешь обо мне? Какой я?
ОНА. А ну-ка, а ну-ка, дай тебя разглядеть. Да ты самый, что ни на есть, обыкновенный!
ОН. Жаль. Значит я не герой твоего романа.
ОНА. Ну вот, обиделся. Прости, я пошутила. Ты необыкновенный.
ОН. Опять шутишь?
ОНА. Я серьезно. Ты так здорово играешь на гитаре. Это мама тебя приобщила к музыке?
ОН. Мама... Я еще и ходить толком не научился, а она сядет за пианино и играет. Бах, Моцарт, Рахманинов... Ну у меня и засело все это в памяти. Потом на скрипку пошел, в музыкальную школу, но учился плохо - не нравилось мне или просто лень было.
ОНА. У тебя много своих песен. Почему ты так редко их поешь? Стесняешься?
ОН. Баловство все это. Я хочу летать, понимаешь, хочу стать летчиком.
ОНА. Летчиком?
ОН. Тебя это смущает?
ОНА. Да нет.
ОН. Вот я сажусь за штурвал и запускаю двигатель. Самолет весь трясется от нетерпения, ему надо быстрее в небо. И мне хочется в небо – на волю, на простор, парить над землей, как птица. Радостная дрожь пробегает по всем клеточкам моего тела. Мотор яростно ревет, выбрасывая пламя, самолет разгоняется и устремляется ввысь. И вот я лечу, лечу... И уходят заботы, тревоги, волнения, уходят все, что беспокоило тебя на земле, и ты остаешься один на один с мощной железной машиной, которая мчит тебя над воздушной бездной в неизвестность.
ОНА. А я? Эй, вернись на землю.
ОН. А ты, ты ждешь меня на земле.
ОНА. Ага, и переживаю, и схожу с ума от страха за тебя, да?
ОН. Ну да, женой летчика быть нелегко.
ОНА. Не поняла. Ты хочешь на мне женится?
ОН. А ты пойдешь за меня?
ОНА. За тебя? Дай подумать. Вот если бы ты был артистом.
ОН. Значит я тебе не нравлюсь.
ОНА. Я люблю тебя!
ОН. Я люблю тебя!
. . . . . . . . . . . . . . . .
ОНА. О, для нас эта ночь слилась в один прекрасный миг!
ОН. Только я и ты, и только звезды над головой! Я вдруг почувствовал, с какой бешеной скоростью несется земля сквозь пространство и время. Эй, Ландыш, как бы не сорваться с нее, не пропасть!
ОНА. Не пропадем, Ромашка! Мы ведь теперь с тобой одно целое, понимаешь? У нас с тобой одно сердце и одни легкие, мы смотрим на мир одними глазами. А это значит, что даже если одного из нас не станет, то другой будет продолжать жить за двоих. И радоваться и смеяться за двоих.
ОН. И грустить тоже за двоих.
ОНА. И грустить.
. . . . . . . . . . . . . . .
Раннее утро. Влюбленные просыпаются в парке на скамейке.
ОНА. Ты слышишь гул? Что это?
ОН. Тебе кажется, Ландыш. Это звенит тишина.
ОНА. Что это?
ОН. Тишина, это звенит тишина.
ОНА. Я что-то вижу там, на горизонте. Самолеты? Или это облака?
ОН. Облака.
ОНА. Какие странные формы!
ОН. Так восходит солнце.
ОНА. Какие страшные формы. Разве уже утро?
ОН. Ты и не заметила.
ОНА. А какой сегодня день, Ромашка? Какой день?
ОН. 22 июня.
ОНА. Какой?
ОНА. 22 июня 1941 года.
ОНА. Какой счастливый день!
ОН. Какой счастливый год!
ОНА. Какое счастливое утро!
(Этот диалог произносится трижды с нарастающей тревогой).
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вокзал. Перрон. Военный эшелон перед отправкой на фронт.
Появляется Марлен, красивая молодая женщина с модной прической военного времени, почти Марлен Дитрих, в костюме наездницы с хлыстом - жокейские сапоги, черные брюки-галифе, белая сорочка. Она поет песню «Лили Марлен» (нем. Lili Marleen), популярную среди немецких солдат в ходе Первой мировой войны).
Bei der Kaserne, vor dem gro;en Tor
Steht 'ne Laterne und steht sie noch davor.
Da wollen wir uns wiedersehen,
Bei der Laterne woll'n wir stehen,
Wie einst Lili Marleen,
Wie einst Lili Marleen.
Uns're beiden Schatten sah'n wie einer aus.
Da; wir lieb uns hatten,
das sah man gleich daraus.
Und alle Leute soll'n es seh'n.
Wenn wir bei der Laterne steh'n.
Wie einst Lili Marleen,
Wie einst Lili Marleen.
Deine Schritte kennt sie,
Deinen sch;nen Gang.
Alle Abend brennt sie,
Doch mich verga; sie lang.
Und sollte mir ein Leid gescheh'n,
Wer wird bei der Laterne steh'n,
Mit Dir, Lili Marleen?
Mit Dir, Lili Marleen?
Aus dem tiefen Raume, aus der Erde Grund,
Hebt sich wie im Traume dein verliebter Mund.
Wenn sich die sp;ten Nebel dreh'n,
Werd' ich bei der Laterne steh'n.
Mit dir, Lili Marleen,
Mit dir, Lili Marleen
Перед казармой, перед большими воротами
Стоит фонарь и все еще будет стоять.
Давай, свидимся там опять,
Будем стоять у фонаря,
Как когда-то Лили Марлен.
Как когда-то Лили Марлен.
Наши две тени выглядели как одна.
То, что мы друг друга любили,
Было сразу видно.
И пусть все это видят,
Когда мы стоим под фонарём,
Как когда-то Лили Марлен.
Как когда-то Лили Марлен.
Фонарь узнает твои шаги,
твою красивую походку,
Он горит все дни,
но уже давно меня забыл.
И если со мной приключится горе,
Кто будет стоять у фонаря
С тобой, Лили Марлен?
С тобой, Лили Марлен?
Издалека, со дна земли,
Словно во сне, поднимаются твои влюбленные уста.
Даже когда будут клубиться вечерние туманы,
Я буду стоять у фонаря,
С тобой, Лили Марлен.
С тобой, Лили Марлен.
Марлен исчезает.
На перроне появляются Ландыш и Ромашка. Они ищут и находят друг друга.
ОНА. Война!
ОН. Война!
ОНА. Я просилась на фронт. Санитаркой.
ОН. А меня в авиацию направили.
ОНА. Но они сказали, что я по здоровью не подхожу. Я не поверила, я просила, просила...
ОН. Сначала будет летная школа, фронт потом. Война быстро закончится, Ландыш.
ОНА. Она не закончится, Ромашка. Она не закончится. Они стреляют, убивают, бомбят. Почему? Зачем? Что они хотят от нас? Что мы им сделали? Сколько людей погибло!
ОН. Мы отомстим.., я отомщу.
Появляется Марлен. Проходит мимо влюбленных.
Он достает из кармана синий платочек.
ОН. Возьми, это тебе, синий платочек, на память.
ОНА (плачет). Не пущу! Не пущу!
ОН. Не надо, перестань.
Марлен исчезает.
ОНА. Как же так? Я буду здесь, а ты там. Я здесь, а ты там. А если тебя убьют? Это невозможно. Невозможно.
ОН. Меня не убьют. Мы победим. Скоро.
ОНА. Мы больше не встретимся, скажи? Не встретимся? Я больше не увижу тебя?
ОН. Глупая, ну что ты говоришь. Что ты говоришь!
ОНА. Я просилась на фронт. Почему они не берут меня, почему?
ОН. Все наши ребята записались добровольцами. Нас много. Мы сильные. Все будет хорошо.
ОНА. Уже не будет. Уже не будет.
ОН. Перестань, смотрят.
ОНА. Война!
ОН. Война!
Поезд трогается с места.
ОНА. Ты будешь мне писать, будешь?
ОН. Буду.
ОНА. Да, пиши мне чаще, пиши каждый день. И я буду отвечать тебе. Я постараюсь не быть навязчивой, Ромашка, ведь у тебя на войне будет много работы, и ты будешь очень уставать. Я постараюсь тебя поменьше отвлекать, и буду писать только о самом главном. О нашей любви. Как все быстро кончается…
ОН. Ты не думай, я вернусь. Веришь?
ОН бежит к вагону и исчезает.
ОНА. Ну что ты, что ты! Конечно, я верю, верю. Ты вернешься. Обязательно вернешься. А я буду ждать тебя. Моя любовь защитит тебя и спасет. Чтобы не случилось, ты должен знать, что каждую минуту, каждое мгновение жизни я буду думать о тебе.
СЦЕНА ВТОРАЯ. БОМБИМ БЕРЛИН.
ОН входит в землянку-блиндаж. В его руках лампа – «летучая мышь».
ОН. Это будет трудный боевой вылет. Наша эскадрилья получила приказ бомбить Берлин. Меня, как еще неопытного летчика, на задание не брали, но я упросил командира одного из экипажей взять меня стрелком. Погиб Ванечка, я поклялся отомстить за него. Лечу!
ОНА. Ванечка? Его звали Ванечка?
ОН. Мы побратались еще в летной школе. Вообще то его звали Вано, он был из Грузии. На Ванечку он не обижался, ему даже нравилось. Он был добрым, он был верным товарищем.
ОНА. Наверно, у него тоже была невеста..
ОН. Его тело нашли возле подбитого самолета на линии фронта. Это был его первый самостоятельный боевой вылет. Тяжело терять боевых друзей.
ОНА. Помнишь Машу Захарову из 10б? Она дежурила ночью с ребятами, они сбрасывали с крыш домов зажигательные бомбы. Оступилась и сорвалась вниз. С десятиметровой высоты. Она лежала на булыжной мостовой в луже крови, в ее глазах застыло недоумение – как же так, неужели я умираю? Вот так просто умираю?
ОН. В душе ничего не остается кроме горечи, Ландыш. Я не могу тебе всего рассказать, не пропустит цензура, но ты найдешь в моих письмах между строк все то, о чем я не договариваю.
ОНА. И ты, и ты услышишь все, недосказанное мной. Твое сердце домыслит мои слова. Когда вы летите?
ОН. Поздно вечером.
Появляется Марлен.
МАРЛЕН. Пора!
ОН садится в самолет.
МАРЛЕН. От винта! К запуску! Контакт!
ОН. Приказ выполняется в экстремальных условиях. Чтобы добраться до цели незамеченным, надо идти на высоте порядка семи тысяч метров. На связь выходить запрещается. За бортом минус сорок, в самолете всё обмёрзло и покрылось инеем.
МАРЛЕН. Где твоя кислородная маска, герой?
ОН. У меня маски нет, но мне и не надо. Я и холода не замечаю.
МАРЛЕН (хлопает в ладоши). Браво!
ОНА. Ты как в горячке, Ромашка.
ОН. Жду момента, когда начнем бомбить немцев, и стрелять, стрелять, стрелять по этим тварям из пулемета. Три часа в полете, целая вечность!..
Марлен подходит к НЕЙ.
ОНА. Кто здесь?
МАРЛЕН. Граница! Добро пожаловать в Германию.
ОН. Фрицы явно не ожидали от нас такой дерзости. Молчат, как воды в рот набрали.
МАРЛЕН. Думаешь, вы невидимки?
ОН. Не обстреливают.
МАРЛЕН. Просто принимают за своих.
ОН. До Берлина еще лететь и лететь.
ОНА. Будь осторожен, Ромашка! Не теряй головы.
МАРЛЕН. Велика ценность!
ОН. Молчание в эфире. Затаиться, раствориться в ночи. И ждать.
ОНА. По ночам мучаюсь от бессонницы.
. . . . . . . . . .
ОН. Вот оно, осиное гнездо фюрера. Пора бомбить проклятых. Пошла одна бомба! Пошла вторая!
МАРЛЕН (с восторгом). Ну, давай, давай!
ОНА. Воет сирена. Опять бомбят. Все бегут в бомбоубежище. Я не могу, нет сил.
ОН. Меня охватывает какой-то дикий восторг, Ландыш. Я поливаю свинцом все, что попадается мне в прицел: «мессер» – получай, батарея - вот тебе, поезд - под откос его! Врешь – не возьмешь!
МАРЛЕН. Еще! Еще огня!
ОНА. Врываются соседи, силой волокут меня вниз. Будьте вы прокляты, фашистские твари!
ОН. Немцы открывают по нам шквальный огонь.
МАРЛЕН. Хорошо, очень хорошо! (Дико смеется). Ха-ха-ха!
ОН. Наступает настоящий ад... Наш тяжелый бомбардировщик бросает из стороны в сторону, как пушинку... Прожектора слепят!.. Вокруг с треском рвутся зенитные снаряды, свистят трассирующие пули, свирепо воют моторы «мессершмиттов».
ОНА. Бомбоубежище все трясется от взрывов. Бомбы рвутся совсем рядом.
ОН. Бомбардировщик уже как решето...
МАРЛЕН. О, какое наслаждение!
. . . . . . . . . . .
ОН. Вроде отбомбились. Разворачиваемся. Теперь скорее домой!
Марлен недовольна. Она со злостью щелкает кнутом.
ОН. Черт, воздушная яма. Самолет срывается вниз. Ну давай, родной, не подведи.
Марлен исчезает.
ОНА. Кажется, обошлось... Спать уже не могу. Думаю о тебе, Ромашка.
ОН. Фу, я думал, конец. (по рации). Да, да, я живой. Горючее на исходе? Понятно. (Себе). Теперь главное дотянуть до линии фронта. Вслушиваюсь в гул моторов... Черное непроглядное небо... И вдруг тучи рассеиваются, мгла расступается, Ландыш, и появляется огромная полная луна, а вокруг нее - тысячи, тысячи звезд, и становится светло, как днем. Я ощущаю всеми клеточками своего организма, что ты рядом, что ты со мной.
ОНА. Там в небе есть и наша с тобой звезда, Ромашка. Каждый вечер она загорается в небе. Вон она! А может вон та? Мы ее обязательно найдем, когда встретимся вновь, чтобы уже не расставаться никогда.
Он. Не расставаться никогда...
ОНА. Однажды, ты принес мне букет ромашек. Помнишь? Раньше ты не дарил мне цветов. Они были такие, такие чудные.
ОН. Мне легче, когда я думаю о тебе, Ландыш. Почему ты мне не пишешь? Почти полгода прошло, сто семьдесят дней войны, а от тебя нет весточки. Может, мои письма не дошли до тебя, и ты не знаешь, куда писать? Ну да, нас же постоянно перебрасывают с места на место. Но ты найдешь меня, рано или поздно найдешь, чтобы уже не потерять никогда. Только надо набраться терпения. И ждать. Ты ответишь, ответишь.
ОНА. Я пишу тебе, Ромашка, почти каждый день. Мне так легче. Некоторые письма возвращаются. Может быть ты их вообще не получаешь? Нет, я не хочу об этом думать. Как больно.
ОН. Я представляю себе, что, вот, я возвращаюсь на базу, а там меня ждет письмо. Несколько писем. Они застряли где-то в дороге, и теперь их прислали все сразу. Вот я раскрываю эти помятые треугольники - листочки из школьной тетрадки. Не спеша, смакуя каждое мгновение, одно за другим. И тут, не поверишь, я слышу твой голос.
Она. Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме Ромашки.
ОН. Ой.
ОНА. Что с тобой?
ОН. Влюблен.
ОНА. В кого?
ОН. В Ландыш.
ОНА. Ой.
ОН. Что с тобой?
ОНА. Влюблена.
ОН. В кого?
Он. В Ромашку.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
ОН. Мы пересекаем линию фронта. Ты слышишь, Ландыш, мы вернулись. Под нами наша земля, понимаешь, наша родная земля.
Он возвращается с боевого задания. По дороге к блиндажу в поле собирает ромашки (они у зрителя в первом ряду). А ОНА спит, сидя, уронив голову на стол. ОН подходит к ней, ставит букет цветов в вазу на столе, возвращается в блиндаж и засыпает. ОНА просыпается, видит букет ромашек, думает, что он от Ромашки, бросается его искать и не находит. И вдруг вспоминает, что это она сама себе нарвала ромашек в саду.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ. ЖДИ МЕНЯ.
Ландыш заснула у себя в комнате, уронив голову на столик. Ромашка дремлет в блиндаже. Появляется Марлен, она берет письмо со столика Ландыша и кладет его на ящик из-под снарядов перед Ромашкой.
ОН (просыпаясь). Сегодня из центра командир моей эскадрильи привозит мне письмо от тебя. Стою перед ним, как пень, слова не могу выговорить. Мне хочется кричать от радости, петь, танцевать. Командир усмехается, понимающе качает головой и отпускает. Я срываюсь с места и убегаю в поле, подальше от всех, чтобы остаться наедине с тобой, Ландыш. Да, я вижу по твоему письму, что мои весточки не дошли до тебя, а значит ты не знаешь, как я тоскую по тебе, родная моя. Не беда, я напишу новые письма, много писем. И все они будут о нашей любви... Знаешь, меня наградили орденом Красной Звезды.
Марлен исчезает.
ОНА. Я же обещала тебе не расставаться с тобой и держу свое слово. Признаюсь, это письмо мое к тебе самое трудное. Другие, чувствую, писать будет легче, но это… Я вот думаю, что ничто не случается на свете просто так. У всего есть своя причина, свой смысл. И у нашей с тобой разлуки есть. Наверно, кто-то захотел испытать наше чувство, проверить его на стойкость. Ну что ж, мы согласны. Мы сдадим и этот трудный экзамен. Ведь наша любовь с тобой – священна, (как мне это теперь понятно!) потому что она останется всегда такой же светлой и чистой, как тогда, на выпускном балу. Пройдет некоторое время, прежде чем и ты поймешь это так же хорошо, как я. Я работаю на швейной фабрике, мы шьем одежду для фронта. Никто себя не жалеет.
ОН. Это письмо твое я зачитал до дыр. Я понимаю, у тебя там, в тылу, тоже несладкая жизнь. Но ты держишься. И я буду держаться. Да, я должен быть сильным, чтобы тебе не стыдно было за меня. Знаешь, со мной происходит странная вещь. Я часто слышу мамину музыку, как в детстве, Баха или Вивальди или Чайковского, слышу так, будто она сидит рядом и играет. Это происходит вне зависимости от того, в полете я или нет. И каждый раз аккорды созвучны моему настроению, состоянию души. Быть может, мне и вправду стоит серьезно заняться музыкой? Эй, Ландыш, у тебя правда все в порядке? У меня плохое предчувствие.
ОНА. Ну что ты, что ты! Конечно, в порядке. Об этом ты даже не думай. Только я стала остро реагировать на самые привычные вещи. Скажем, солнце наполняет меня надеждой, дождь побуждает во мне воспоминания, ночь располагает к мечтам, порывы ветра навеивают фантазии. Мне часто видится одна и та же картина. Неожиданно открывается дверь, и входишь ты. И я бегу, бегу тебе навстречу. И ты обнимаешь меня и крепко прижимаешь к себе. Я чувствую, как ты возмужал, какой ты сильный и смелый, и мне становится так мирно, так спокойно на душе. И я понимаю, ты никогда не дашь меня в обиду. Чтобы не случилось с тобой там, на войне, ты не сдашься и не дашь угаснуть нашей любви. Да, да, я вижу, как ты возвращаешься победителем, и я бегу, бегу тебе навстречу…
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ. ПАВШИЕ И ЖИВЫЕ.
Он пишет письмо в блиндаже.
ОН. Силы неравны. На одно наше звено приходится пять, а то и больше немецких. Их пилоты опытнее наших. Их машины проворнее, они лучше защищены. Трудно противостоять такой мощи. В день делаем по три-четыре боевых вылета - у меня голова кругом. Устаем так, что иногда не можем самостоятельно выбраться из кабины. И каждый раз теряем кого-то из товарищей. Вчера я передал связисту пачку новых «похоронок».
Появляется МАРЛЕН.
ОН.Нас было 15. Все из одного летного училища. В живых остались трое. Знаешь, Ландыш, я думал, что мы сильные. А вон, поди, немцы до Москвы добрались.
МАРЛЕН. Как там у вас в песне поется? (Напевает.) «Броня крепка и танки наши быстры?» Пока вы громко кричали на весь мир про непобедимость своей армии, другие тихо готовились к войне. И где теперь ваша «несокрушимая и легендарная»? (Наливает ему спирта из фляги). Выпей. Полегчает.
Он выпивает.
ОН. Нелепые мысли лезут в голову, Ландыш. Прости.
ОНА. У меня было пять по немецкому. Я в оригинале читала Гете. Теперь это язык нацистов. Они несут зло, зло! Откуда в них столько зла? Гете нес людям свет, и Шиллер нес, и Бах. А эти – тьму, тьму, тьму.
МАРЛЕН. Как все это скучно!
Исчезает.
ОН. В детстве, мы, мальчишки, любили играть в войну. Каждый мнил себя героем, каждый хотел быть командиром. Совсем просто было побеждать в той войне. А тут игра идет не на жизнь, а на смерть. Тут герои, как правило, не доживают до рассвета...
ОНА. Вчера немцы разбомбили госпиталь, понимаешь, они стерли его с лица земли. Никто не выжил. Весь город оплакивал мертвых. Но в лицах людей не было страха, не было паники. Одна ненависть к врагам. Почему одна из самых культурных наций на земле, подарившая миру гениев науки, литературы и искусства, вдруг превратилась в варварское племя?
ОН. Я в школе пробовал играть Баха, но он мне не давался. Мама меня подбадривала. Он вовсе не сложный, говорила, только надо его услышать. Душой. И понять. И тогда все получится. А я все не понимал и не понимал. Сейчас, наверно, я сумел бы его сыграть.
ОНА. По улицам гуляет холодный пронизывающий ветер. Он осмелел над городом, поникшем от тревожных известий с фронта. Мне встречаются одинокие прохожие. В их смутных лицах, словно ослепших, ничего нельзя прочесть. Так выглядит человек, когда горе побеждает в нем радость и сердце черствеет в этом горе. Равнодушные, они идут невесть куда, гонимые ветром, словно призраки, и каждый думает о своем. Я узнаю любого встречного и не узнаю. Светлана Корнилова, портниха, красавица. Какие чудные платья умела шить! Сгорбилась все, поблекла. Где теперь ее Степан, на каком фронте? Так и не удалось им повстречаться. Степан прислал телеграмму: буду, мол, проездом. Радость-то какая! Всю ночь тетя Света продежурила на железнодорожной станции, встречая проходящие поезда и пристально вглядываясь в лица. Изнервничалась вся. Поезда приходили и уходили, а она все ждала, все надеялась. Под утро к ней, закоченевшей от холода, подошел комендант и, узнав, в чем дело, сообщил, что поезд, которого она ждет, прошел без остановки... А это кто? Зинаида Ивановна, учительница. Исхудала-то как, господи! Она-то кого ждет? Погиб ее Николай. Не вернешь. Остались дети. Трое. Как прокормить их? Даже не подняла голову, прошла мимо, шатаясь. Тетя Мария. Почтальон. Когда-то в домах ее ждали с надеждой. Теперь надежда эта перемешана со страхом. Что там, в почтовой сумке? Солдатский треугольник или похоронка? Одно из двух. Ее сторонятся, а если и принимают, то с напряжением, которое граничит с криком душевной муки или вздохом облегчения. Тетя Мария не ропщет на судьбу. Она терпит, ох, как терпит. Однажды, Ромашка, я увидела ее на коленях у подъезда. Я подумала, что она обронила что-то и сейчас ищет на земле. Нет, она ничего не искала. Ее глаза застыли в одной точке, а в лице была все та же спокойная суровость. В руке она сжимала похоронку. Тетя Мария несла ее от самой почты, машинально повинуясь жесткой строке адреса. И лишь подойдя к пункту назначения, поняла – это ее собственный дом, а тот, кто «пал смертью храбрых», ее муж.
СЦЕНА ПЯТАЯ. БОЕВОЙ ВЫЛЕТ.
ОН. Приказ атаковать врага!
ОНА. Нет, Ромашка, нет.
Появляется МАРЛЕН.
МАРЛЕН. А Родину защищать? Вперед! Смелее!
ОН. Сапоги упираются в педали управления, руки цепко впиваются в штурвал. В такой позе я пробуду час, два, сколько понадобиться. От винта!
МАРЛЕН. Есть от винта!
ОН. К запуску!
МАРЛЕН. Есть к запуску! Внимание!
ОН. Есть внимание!
МАРЛЕН. Контакт!
ОН. Есть контакт!
. . . . . . . .
ОН. Отрываюсь от земли, и мы с моей машиной становимся одним целым. Ее приборы - мои глаза, ее крылья – мои руки, ее мотор – мое сердце, по ее проводам и трубкам течет и моя энергия, моя кровь. Не ты ли это, Ландыш, уносишь меня в небо, подчиняясь каждому моему движению, не ты ли защищаешь меня от пуль, возвращаешь на базу?
ОНА. Я здесь, Ромашка, я рядом.
ОН. В небе у военного летчика нет ни прошлого, ни будущего, есть только настоящее. Каждая секунда полета на контроле. Надо внимательно следить за курсом, за приборами, надо постоянно маневрировать. Глядеть в оба, чтобы фашист не зашел в хвост. Малейшая оплошность может обернуться катастрофой. По мере приближения к фронту напряжение растет, но страх уходит.
ОНА. Не робей, Ромашка. Вспомни, каким забиякой и драчуном был в школе. Один на пятерых выходил. Разве не так? Ты и вправду никогда и ничего не боялся. Так и сейчас ты устоишь.
. . . . . . . . . . . . .
ОН. Я опять ее слышу, музыку. Она успокаивает меня, помогает сосредоточиться, она питает мою волю, мой дух. Пора, пора заняться делом – пора бить фашистов...
МАРЛЕН. Не страшно, герой? А? Ха-ха!
ОН. На горизонте черные точки! Я резко бросаю машину вверх. Оттуда, из-под облаков, я неожиданно, со всей боевой мощью обрушусь на стервятников.
МАРЛЕН. О эти золотые стрелы трассирующих снарядов! Завораживают, не правда ли? Еще, еще!
ОНА. Не рискуй без причины, Ромашка, будь начеку.
ОН. Перед носом самолета возникает стая «мессеров». Я давлю на гашетку пулемета, и они резко шарахаются в разные стороны. Два самолета потянули за собой черный шлейф, уходят к земле. Гореть вам в аду. Я радуюсь, как ребенок, глядя, как смешно выпрыгивают из горящих машин фрицы. Что это? Опьянение боем?
. . . . . . . . . .
ОНА. Ромашка, эта проклятая война только и ждет, чтобы мы отчаялись, пали духом. Ах, как много горя вокруг, как много печали. И кажется, что сама смерть идет по нашим стопам. Мы боимся остановиться, оглянуться, чтобы не встретиться глазами с ее страшным ликом. Но все это неправда, все это ложь. Смерти нет ее не существует.
МАРЛЕН. Ты уверена?
ОНА. Да, да, смерти нет. Я поняла это также ясно, как что люблю тебя и что вечно буду принадлежать только тебе, тебе одному. Кто-то из великих сказал, что смерть выдумал человек, чтобы оправдать свою трусость. Разве мы трусы, Ромашка, разве нас легко запугать?
Марлен делает знак и раздается взрыв.
ОН. В кабине запах гари! Это горит один из двигателей! У меня топливо на исходе. Пробиты баки с горючим! Меня охватывает отчаяние. Эй, Ландыш, мне бы только сбить с крыла пламя, дотянуть до аэродрома.
СЦЕНА ШЕСТАЯ. ОКРУЖЕНИЕ.
Линия фронта. ОН лежит раненый, без сознания. Появляется МАРЛЕН. Наклоняется над НИМ.
ОН (приходя в себя). Кто здесь? Это ты, Ландыш? Меня сбили недалеко от линии фронта. Я потерял много крови.
Теряет сознание. Появляется ОНА. МАРЛЕН исчезает. ОНА подходит к нему, наклоняется над ним. ОН приходит в себя.
ОН. Не знаю, Ландыш, доведется ли встретиться вновь. Меня сбили недалеко от линии фронта. Я потерял много крови. Вокруг немцы.
ОНА. Крепись, Ромашка. И мне бывает тяжело. О, как мне бывает тяжело! Но я стараюсь не думать о плохом, и отчаяние медленно отступает.
ОН. Что? Что ты сказала?.. Мне трудно сосредоточиться… Знаешь, я только что убил человека. Немец появился передо мной неожиданно. Я выстрелил в упор. Он завалился на бок и на его лице застыло удивление. Мне стало не по себе. Я все еще не могу привыкнуть к этой проклятой войне.
ОНА. К войне не надо привыкать, потому что она когда-нибудь все-таки кончится, и ты забудешь о ней, как о кошмарном сне. Только не отчаивайся. И не жалей себя. Жалость оскорбительна. Ты не слабак, чтобы просто так проиграть свою жизнь.
ОН. Ландыш! Обними меня, мне так холодно! Странно, земля теплая, а мне холодно.
ОНА. Я с тобой. Чувствуешь? Я рядом.
ОН. Чувствую, любимая! Чувствую! Я смотрю на солнце, но его не видно. Все заволокло черным дымом. Нельзя останавливаться. Надо идти дальше. Там наши! Там ты, Ландыш! Я знаю, ты ждешь меня.
ОНА. Все будет хорошо, Ромашка, и с тобой ничего не случится. Я знаю. Я помню каждую фразу, сказанную тобой, каждую черточку твоего лица, каждый твой жест, каждый взгляд! Я помню твои руки… Они обхватили меня в тот вечер, когда ты отправлялся на фронт и не отпускали, не отпускали... Так и я не отпускаю тебя сейчас. Крепись. Ты справишься! Я горжусь тобой.
ОН. Да, да, я справлюсь. Я смогу. Только я устал. Мне бы немного поспать.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ. ГОСПИТАЛЬ.
ОН сидит на кровати с перебинтованной головой. Появляется МАРЛЕН.
ОН. Я в госпитале. Тяжело ранен, ожог лица. Врачи говорят, что шансов у меня мало, вряд ли выкарабкаюсь. А мне вдруг так захотелось жить, Ландыш! Неужели я ослепну?
МАРЛЕН. И чего ты так цепляешься за жизнь? Что в ней хорошего? Вечные проблемы, мучения, страхи. Дай мне руку, я отведу тебя туда, где ты по-настоящему сможешь расслабиться. Там в тиши и покое ты обретешь себя, испытаешь настоящее блаженство. (Берет его за руку). Пойдем. Только ты и я.
Появляется ОНА, перехватывает его руку. Марлен отступает.
ОНА. Не думай о плохом, Ромашка. Все образумится. Думай о нашей любви. Знаешь, у меня часто бывают минуты, когда я хочу побыть одна. И тогда я мысленно иду в городской сад, туда, где мы с тобой гуляли в предвоенную ночь. Там я вновь и вновь благодарю судьбу за то, что соединила нас на всю жизнь.
МАРЛЕН исчезает.
ОН. По вечерам я достаю твою фотографию, я целую ее, я храню ее возле сердца.
ОНА. А я часто разговариваю с тобой. Вслух. Иду по улице и разговариваю с тобой. А прохожие смотрят на меня и ничего понять не могут. А мне так чудно! Они не понимают, что это мы идем, взявшись за руки. И есть только ты и я. Я и ты.
ОН. Вчера мне приснилось, будто входишь ты в палатку, где я лежу, перебинтованный, и ищешь меня. И не находишь. А я силюсь крикнуть тебе, что, мол, здесь я, Ландыш, разве не видишь, прямо перед тобой, но ты продолжаешь меня звать и проходишь мимо. И я просыпаюсь в ужасе, что ты не нашла меня.
ОНА. Я отыщу тебя, где бы ты не был, Ромашка, хоть на краю света. Вспомни, ведь мы с тобой одно целое и неделимое. А это значит, каждый из нас сильнее вдвойне. Ты слышишь? Мы сильные.
ОН. Ландыш, у меня все плывет. Нечем дышать... Ты не танцуешь, Ландыш? Но ты же мне обещала танец. Неужели не помнишь?.. Эти звуки. (Напевает мелодию духового оркестра.) Откуда оркестр? Знакомые голоса... Выпускной вечер?.. Не надо! Не хочу, не хочу! Прекратите! Голова раскалывается! Кровь, кровь везде, крики, стоны... Здесь, в полевом госпитале сотни раненых, их не успевают оперировать. И они умирают. И тогда я забываю о себе. О том, что и сам я, быть может, умираю.
ОНА. Нет, Ромашка, рано ты себя хоронишь. Еще не пришел последний трамвай, еще не совсем стемнело. И у нас впереди целая ночь. А потом будет утро. Покажется солнце на горизонте и станет так тепло на душе, так спокойно, что и не захочется никуда ехать.
ОН. Знаешь, что такое Бабий Яр? Это овраг под Киевом, длинной до трех километров. Там нацисты расстреляли и зарыли десятки тысяч евреев. И не только евреев. В моей палате лежит Денис Фоменко, бывший учитель. Он записался добровольцем, хотя у него было слабое зрение, и он мог не ходить на войну. Попал в окружение. Немцы повезли его на расстрел в Бабий яр. Он увидел полные рвы мертвых тел. Там были и женщины, и старики, и дети. Он чудом выжил. Ночью выбрался из-под трупов, дополз до своих, но потерял обе ноги. Капитан Самойлов тоже вышел из окружения, из-под Ржева. Было от чего сойти с ума. А там возле окна лежит батюшка Станислав. Его храм был разрушен бомбежкой, сам он потерял оба глаза. Он больше не верит в бога. Он не хочет жить. Тоска, Ландыш, от всего этого. Иногда ничего не хочется слышать, замрешь под одеялом и одно желание, чтобы тебя никто не трогал.
ОНА. Взбодрись, Ромашка, унынье грех. Знаешь, я учусь улыбаться заново. Зачем? Не знаю. Наверно потому, что без улыбки не может быть жизни. Мы чаще должны улыбаться. Да, да, подними голову Ромашка, и улыбнись.
ОН. Да, да, я улыбаюсь…
ФРОНТОВЫЕ ПИСЬМА.
И вот Ландыш возвращается домой после ночной смены и слышит в репродукторе песню «синий платочек», где все кончается хорошо – любимые вновь встречаются после войны. А встретятся ли они с Ромашкой? Шансов слишком мало. От этой страшной мысли она вздрагивает. От внезапного приступа отчаяния и горя у нее подкашиваются ноги, и она опускается на колени возле стула, наклонив голову и обхватив ее руками. В таком положении она, как сумасшедшая, раскачивается из стороны в сторону. Наконец, она берет себя в руки, тяжело поднимается, садится за стол, некоторое время сидит, отрешенно глядя перед собой. Затем берет ручку и начинает писать. Постепенно ее лицо проясняется и на нем появляется одухотворенная улыбка, ведь она поняла, что ее письма защитят его и спасут.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ. АРЕСТ.
Застенки НКВД. Его, подвешенного на веревках, голого по пояс, хлыстом избивает пьяная Марлен.
ОН (приходя в себя). Меня арестовали. Лучше бы я застрелился! Они решили, что я предатель, потому что побывал в окружении. Представляешь, Ландыш, они назвали меня «врагом народа». Но я не враг и не предатель, ты веришь?
ОНА. Я верю, верю.
МАРЛЕН. Раз ты арестован, значит виновен. Ты враг, ты подлежишь уничтожению.
Продолжает избивать Ромашку. Ландыш бросается его защитить, но Марлен сбивает ее с ног.
ОН. Военный трибунал не выносит оправдательных приговоров. Мне грозит вышка, Ландыш.
ОНА. Все образумится, Ромашка, все встанет на свои места. Все проходит. И это пройдет.
ПЛЯСКА СМЕРТИ.
Марлен хватает Ландыш, как свою любимую игрушку - тряпичную куклу, и крутит ее, вертит, бросает из стороны в строну. Это танец Добра и Зла. Сначала Ландыш безвольно подчиняется Марлен, ее голова болтается, как на шарнире. Но неожиданно она оживает, набирается сил и перехватывает инициативу. Теперь уже кукла ведет в танце Марлен, кукла бросает Марлен из стороны в сторону, издевается над ней. Марлен потрясена. Убедившись в том, что это не пьяные галлюцинации, она в гневе, ярости и пьяном раздражении отбрасывает свою любимую игрушку и исчезает.
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ. ШТРАФБАТ. ОСВЕНЦИМ.
ОН. Я штрафник, Ландыш, я больше не летаю. Ты что-нибудь слышала о штрафных батальонах, о приказе – ни шагу назад? Мы из тех, кто должен искупить свою вину кровью, поэтому нас бросают в бой, как правило, на самых сложных участках фронта. Впереди немцы, а сзади заградотряд. Чуть оступишься – тебя срежет очередь фрица, а струсишь или запаникуешь - получишь пулю в спину от своих. Выжить в такой мясорубке почти невозможно. Но нас не запугать. Мы готовы идти на смерть ради возвращения в строй.
Она. Береги себя, Ромашка, ты должен вернуться. Ты помнишь, что сказала тебе я, прощаясь с тобой, - без тебя мне не жить. Ты понял меня? Я запрещаю тебе думать о смерти. Знаешь, сегодня мне особенно захотелось жить. Смеяться, радоваться. Я даже всплакнула от предчувствия счастья. Я точно знаю, скоро, очень скоро наступит мир. И тишина. Что может быть прекраснее мира и тишины? И мы с тобой счастливые бежим по нашему парку навстречу восходящему солнцу.
ОН. Вчера мы прорвались к немецкому концентрационному лагерю. Об этом в письме не напишешь. Еще дымились печи крематория, огромные бараки были забиты трупами заключенных - скелетами, обтянутыми кожей, повсюду раздавались стоны и вопли оставшихся в живых. Ужасное, ужасное зрелище! Не поверишь, фашисты сжигали, вешали, расстреливали людей под звуки оркестра. Они набрали его из числа узников. 40 музыкантов ежедневно по нескольку часов играли «танго смерти», сочинение своего коллеги, пока продолжалась экзекуция. Напоследок каждый из них получил по пуле в затылок.
Появляется Марлен со свечами и отдает их Ромашке и Ландышу. ОН и ОНА встают на колени и читают отрывок из стихотворения "Колокола Бухенвальда" поэта Эдуардаса Межелайтиса, ветерана Великой Отечественной войны, как молитву:
ОН и ОНА. Колокола, о эти медные колокола! Колотят, и клокочут, и поют, и, словно птицы, крылья простирают, бубнят своё и снова повторяют, и по ночам заснуть нам не дают. То рушатся на нас, словно хребты, то сердце нам когтят, словно орлы. О крылья медные как тяжелы удары ваши с высоты. Над головой жужжит пчелиный рой. Нет! Это пули нашего врага. Заря! Окошко в темноте открой. Как как ночь долга, как это ночь долга!
Ландыш и Ромашка встают с колен.
ОН. Ландыш, как мне не хватает тебя сейчас, как не хватает!
ОНА. Да я же здесь, Ромашка, раскрой мое письмо и поймешь. Ко мне нельзя прикоснуться, но почувствовать меня можно. Чувствуешь? Это я тереблю твои волосы. А сейчас я провожу рукой по твоей спине, сейчас кладу голову тебе на грудь.
ОН. Любимая моя.
ОНА. Представь себе, я недавно танцевала! С тобой! Это ты пригласил меня на танец. Как тогда, помнишь, на выпускном балу? Иди ко мне. Прижми меня к себе, слышишь, сильнее, сильнее, пусть наш танец будет бесконечным.
Марлен задувает свечи и исчезает.
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ. АТАКА.
ОН. Сегодня наш штрафной батальон бросили в атаку через минное поле.
Появляется Марлен. Она нападает на Ромашку и Ландыш.
Схватка Ромашки и Ландыш с Марлен.
1. Ромашка трижды нападает на Марлен и Марлен трижды отбрасывает его. Ромашка падает.
2. Тем временем Марлен вступает в драку с Ландышем и также берет верх. Она избивает Ландыш хлыстом.
3. Ромашка бросается на помощь. Он борется с Марлен, бросает ее на пол, пытает раздавить, как гадюку.
4. Но Марлен удается ускользнуть. Она умудряется оседлать Ромашку.
5. В драку вновь вступает Ландыш. Она сбрасывает Марлен с Ромашки и сама вскакивает ей на спину. Марлен в панике мечется по сцене.
6. Ромашка с Ландышем скручивают Марлен и выталкивают ее со сцены.
7. Марлен вскакивает на ноги и, сделав вид, что ничего особенного не произошло, с невозмутимым видом исчезает.
ОН. Мы прорвали оборону немцев! Мало кто выжил. Мне повезло. В который раз! И знаешь, что я сделал там, на вершине горы, добравшись до немецких окопов? Я встал в полный рост. Понимаешь, Ландыш, я выпрямился, расправил плечи. Первый раз за все эти четыре года войны! Я стоял и смеялся, глядя, как драпают фашисты. О, как я смеялся!.. Эй, Ландыш, сегодня меня восстановили в звании, вернули награды. Я снова буду летать!
ОНА. И ко мне вернулась бодрость, Ромашка, потому что я вдруг поняла, что войне скоро конец. Солнце сияет так ласково, хочется ему довериться, и даже обыкновенный дневной свет полон благожелательности. На земле воцарится рай, Ромашка, потому что рано или поздно добро победит зло. Я в это верю. Верь и ты. Ах, как хочется, чтобы мы жили вечно, и чтобы вечно жила наша любовь.
ОН. А как же те, Ландыш, как же те, кто погиб? Кто уже никогда не сможет наблюдать восход солнца? Сможем ли мы жить также беззаботно, как раньше, зная, что их уже нет на свете. И никогда больше не будет. Сможем ли мы по-настоящему радоваться жизни, пройдя через эти страшные испытания?
СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ. ПОБЕДА.
День Победы. Ромашка получает последнее письмо Ландыша.
ОН (читает письмо). «Здравствуй мой дорогой, мой любимый! Война окончена и мы победили. Ты скоро вернешься домой…» Ландыш, я возвращаюсь! Слышишь меня, я возвращаюсь! 1418 дней я не видел тебя. И теперь все позади.
ОНА. Мы победили, и ты скоро вернешься домой. И теперь пришла пора открыть тебе мою тайну. Но для этого потребуется все твое мужество.
ОН. Ну что ты, что ты, Ландыш?
ОНА. Когда ты вернешься домой, не ищи меня. Вскоре, после того, как мы расстались, я попала под бомбежку и была ранена. Тяжело ранена, Ромашка. Тяжело.
ОН. Под бомбежку? Что ты такое говоришь! Эй, Ландыш, скоро я приеду и увезу тебя далеко-далеко, на край света. Туда, где не стреляют и не рвутся снаряды. Туда, где всегда светит солнце, где люди любят друг к друга. Понимаешь, Ландыш?
ОНА. Нет, Ромашка, нам уже не доведется свидеться. Все эти письма, которые ты получал на фронте, я написала тебе перед смертью. Я чувствовала, я понимала, что они будут нужны тебе, как воздух, эти мои каракули на школьной бумаге в полоску. И я их написала. И попросила подругу отправлять тебе их по одному, а последнее – в день победы. Разве я ошиблась, Ромашка? Разве мы не победили?..
Прости меня за этот невольный обман. Наша любовь с тобой была такой короткой, но такой яркой, что затмить ее ничто не сможет. Конечно, я не сразу уйду из твоей памяти, Ромашка. Ты будешь страдать, но и страдания эти ты преодолеешь, потому что так хочу я. Во имя меня ты должен продолжать жить - обзавестись семьей, воспитывать детей. Я знаю, если у тебя родится девочка, ты захочешь назвать ее моим именем. Я не против. Да-а, Ромашка, ты должен, слышишь, преодолеть и мою смерть, хотя на самом деле я не умерла - разве ты сейчас это не чувствуешь, ведь я продолжаю общаться с тобой! И никогда не умру, потому что буду жить в твоей памяти. Поэтому, заканчивая этот наш последний разговор, я не говорю тебе «прощай». И еще раз признаюсь тебе в любви. На всю оставшуюся жизнь.
Ландыш задувает лампу на своем столе, берет в руки букет ромашек и уходит. Ромашка остается на сцене в одиночестве.
Эпилог
Звучит музыкальное заключение, свет на сцене медленно гаснет, и слышатся голоса юноши и девушки, играющих в детскую игру «Я садовником родился...».
ОН. Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме ландыша.
ОНА. Ой!
ОН. Что с тобой?
ОНА. Влюблена!
ОН. В кого?
ОНА. В ромашку!
ОН. Ой!
ОНА. Что с тобой?
ОН. Влюблен!
ОНА. В кого?
ОН. В ландыш!
ОНА. Ой!
ОН. Что с тобой?…
Конец
#ландыширомашка
#пьесаовойне
#военнаяпьеса
#любовьнавойне
#никаквижинадзе
#драманавойне