Теперь не припомнить, кому в голову пришла шальная мысль сделать Ярославскую губернию туристической Меккой. Идея интересная, но для нашей области она сравнима с обучением безногого танцам. Полагаю, что кто-то из высоких чиновников, поездивших за границу за казенный счет, решил отработать свои командировки, вбив в головы доверчивым согражданам идею ярославского туристического чуда. Конечно, бывают любители экстремального туризма – бездорожья, руин, холодных сортиров с выгребными ямами, грязных улиц, лишенных освещения, и с перемещением на ощупь. Но таких экстремалов наберется не более чем пара-тройка, а не сотни тысяч, как о том сладко запели чиновники, заверявшие в скором выпадении на головы земляков манны небесной.
Невольно вспоминаются советские туристические объекты с неповторимыми особенностями тогдашнего сервиса. Возьмем ту же губернию, коль о ней идет речь, и её древний, некогда стольный град Ростов. В Ростове есть Кремль – каменная сказка, захватывающая дух и воображение, существующая не в картонных декорациях, а наяву. Когда-то здесь, на территории Кремля располагался молодежный туристический центр, известный и гремевший на весь Союз. Понятно, что слово «молодежный» предполагало определенный возрастной ценз – немолодых туристов в тогдашнем государстве, по всей вероятности, не существовало – не доживали, наверное.
Молодых путешественников, прибывших в Ростов, размещали в кремлевских корпусах, перестроенных из бывших келий в многоместные палаты, напоминавшие пионерские лагеря советской эпохи или земские больницы времен Антона Чехова. «Удобства» включали в себя общие туалеты, по одному на этаж или на корпус. Душ и ванны не полагались, поскольку считались признаком капиталистической роскоши, недопустимой в здоровом советском государстве.
С наступлением сумерек город быстро засыпал, ночное уличное освещение отсутствовало, дороги и тротуары были разбиты и делать в городе вечерами было нечего, пойти некуда да и небезопасно – того и гляди, провалишься в яму или зарежут ненароком. Потому туристов запирали на ночь в Кремле, предоставляя им возможность веселиться, но только (упаси Боже!) не позже 23 часов. Радость жизни обеспечивалась магнитофонными записями песен советских композиторов, а ещё водкой местного розлива, распиваемой в неограниченном количестве и заедаемой запеченной в горшочках картошкой с грибами – тогдашним шедевром ростово-кремлевских кулинаров. Веселились, ели и пили под древними каменными сводами Красной палаты, как я уже сказал, строго до означенного часа. Туристов, не угомонившихся после 23 часов и продолжающих кутить, зоркая ростово-кремлевская администрация переписывала поименно, составляя так называемый «черный список», который потом рассылался в профкомы или парткомы по месту работы весельчаков, лишая нарушителей премий, путевок, а то и самой работы.
Секса в те годы не было и мест для занятий им в ростовском кремле, естественно, не предусматривалось. А теперь представьте себе, сколько случалось трагедий или психических срывов, когда влюбленные, приехавшие в Кремль, не могли не только провести в уединении вечер, но и поцеловаться. Вместо романтических свиданий им впаривали квадратные километры настенных фресок, пудрили мозги терминами архитектуры и мучили многочасовыми экскурсиями по бесконечным музейным залам, пахнущим старой мебелью и плесенью.
Как-то, в те далекие времена, я оказался в Ростовском кремле в двухдневной поездке, не без труда выколоченной мною «по профсоюзной линии». После дневного осмотра исторических памятников и традиционных вечерних возлияний, туристы разбрелись по многоместным палатам, поддерживая под руки подвыпивших товарищей, помогая им раздеться и плюхнуться в холодные постели. Потом, уже лежа на скрипучих кроватях, опьяневшие быстро уснули, сотрясая децибелами храпа каменные своды древних келий, а недопившие и трезвенники еще долго разговаривали и ворочались, вспоминая пионерское прошлое, анекдоты того времени, лагерные шутки и официально отсутствовавший секс. Угомонились далеко за полночь, когда услышали подозрительный шорох в коридоре и вспомнили об опасности быть занесенными в кондуит грозной ростово-кремлевской администрацией.
Утром я был разбужен парами винного перегара, заполнившими нашу палату тяжелым зловонным облаком. Товарищи мои ещё спали. Спасаясь от удушливого смрада, я попытался укрыться с головой одеялом, но и под ним воздух был тяжел и дышалось не легче. Я решил выйти в коридор, чтобы размяться и отдышаться, а заодно воспользоваться отдаленными от спальной палаты удобствами. Тапок в те времена в гостиницах не выдавали, коридоры были общими, – и мужскими и женскими. Пришлось надевать брюки, натягивать на босые ноги зимние меховые ботинки (экскурсия проходила в холодное время года), но облачаться в пиджак, рубашку и галстук было лень – я накинул на плечи одеяло, укутав им свой оголенный и худосочный в те времена торс.
Подходя к туалету, я услышал пение, доносившееся за дверью. Туалет оказался просторным и почти чистым, если не считать лужу - неизменную атрибутику советских сортиров. Сквозь небольшое приоткрытое оконце поступал свежий бодрящий морозный воздух, успокаивающий нервы, поднимающий настроение и позволяющий отдышаться. Кабинки мне показались необычными и даже очень странными. Перегородки кабинок оказались выложенными из кирпича до самого потолка, а у дверей, ведущих в кабинки, находились выключатели. Очевидно, в кабинках было темно и потому при входе в них следовало нажать на клавишу, чтобы зажегся свет. Я подумал, что если отключить свет в закрытой кабинке, то находящийся в ней посетитель погрузится в кромешную тьму и будет вынужден тотчас же покинуть свое тесное и темное пристанище. Наверное, подумалось мне тогда, выключатели света в кабинках - очередное нововведение ростово-кремлевской администрации, позволяющее «изгонять» засидевшихся посетителей туалета.
Дверь одной из кабинок была плотно прикрыта. Оттуда и слышалось странное пение. Я вслушался в голос и вскоре узнал исполнителя – пел мой сотоварищ по экскурсии Лёнька Ковальчук. Пел он очень странно – всего лишь часть куплета из популярной в те годы молодежной песни группы «Самоцветы», повторяя, как испорченная пластинка, одни и те же слова: «Наши руки не для скуки, для любви сердца, у которой нет конца….»
Я представил, чем занимался Лёня, запершись в кабинке под эту песню, и мне захотелось подшутить над несчастным туристом. Я нажал выключатель, погасил свет в кабинке, после чего Лёнька замолк, а я бросился бежать наутёк, не желая быть замеченным и наказанным за свою злую шутку. Оказавшись в палате, я услышал топот в коридоре и понял, что не успею раздеться к Лёнькиному приходу, и нырнул в кровать в ботинках и брюках, укрывшись одеялом с головой. Я слышал, как забежал Лёнька, как он долго ходил по рядам между кроватей в поисках шутника, будил сонных товарищей, вызывающих у него подозрение, и нарывался на грубость. Я не шевелился и ничем не выдавал себя. Лёньке следовало бы обратить бы внимание на отсутствие моих ботинок и брюк, но он не годился в дознаватели и вскоре угомонился и притих.
Давно отшумели советские годы. Тогдашний гостиничный сервис вспоминается теперь с ностальгической улыбкой, однако повторить те приключения я бы не хотел. Но вернемся во времена недавние, когда областные чиновники стали прочить Ярославлю туристический бум. Идею поддержал московский градоначальник, приняв смелое решение отстегнуть кучу денег соседнему региону на постройку сети гостиниц. Надо полагать, что это решение градоначальник принял не за красивые глаза ярославского губернатора и не за безмерную любовь к соседнему региону. Предполагаю, что столичный мэр, наслушавшись сладких россказней северного соседа, поверил ему и возжелал извлечь прибыль из туристического бизнеса, заманчиво замаячившего на сопредельной территории.
Сказано - сделано. Губерния предоставила землю, московский мэр – деньги, на которые решено было строить отели со столичным сервисом в провинциальных городах, а конкретно: в Ярославле, Ростове, Угличе, Переславле и Рыбинске, называемом уголком Петербурга. Договорились начать без промедлений. В некоторых городах имелись свободные участки – строй прямо сейчас и не оглядывайся, а в Ярославле и Рыбинске было проблематично с таковыми. В Ярославле началось с вандализма. На самом краю стройплощадки оказался двухэтажный особняк – историческое здание, построенное в классическом архитектурном стиле. Ничто не мешало московским гениям от архитектуры сохранить ярославский домик, приспособить его под корпус гостиницы, тактично совместить прошлое и настоящее, проявить уважение к нашей истории. Ан, нет! Строители со столичным пренебрежением снесли помешавший им памятник, сравняв домик с землей.
В Рыбинске, в этом некогда богатейшем купеческом городе, а ныне являющем собой неприглядную разруху и выглядящем, как после массированной бомбежки, городские власти не сразу нашли подходящую площадку. И не нашли бы её вообще, если бы не рассерженный губернатор, который топнул ногой и вскричал во гневе, что разгонит муниципалитет за срыв важного соглашения. И тогда городское начальство решило отдать москвичам ни много ни мало, а объект культурного наследия, один из самых примечательных и самых красивых, занимающий целый квартал, дом, который смог бы украсить любую столицу. Некогда в нем размещался банк, но банк давно съехал, и дом пустовал много лет, ветшал, превращаясь в пристанище бомжей и других подозрительных личностей. Принимая такое решение, начальство понимало, что денег на восстановление памятника ему не найти никогда - в бюджете дыры, а спонсоры попрятались, будто заблудились в дремучем лесу. Кричи «Ау!» - никто не откликнется. Вот и клюнули на московскую приманку.
На мероприятие, связанное с торжественной передачей памятника новому хозяину, привезли самого московского градоначальника. Много тогда собралось народу – улицу заполнили, заняли тротуары и переулки. Священники, как положено, неторопливо отслужили молебен, пропели в микрофоны молитвы, окропили старые, но ещё крепкие камни святой водой и передали светским людям бразды правления мероприятием. На трибуну, как на броневик, взобрался московский гость в кожаной кепке и эмоционально произнес памятную речь. В своей речи градоначальник поблагодарил местный народ за доверие – за то, что отдали москвичам не хухры-мухры, а редкий объект культурного наследия. Пообещал, что возьмет сей объект под свой неусыпный контроль и покажет всему миру, как может столица беречь памятники и как будет его реставрировать. Сказал, что превратит дом в «конфетку», а после реставрации здесь разместится фешенебельная гостиница с современным комфортом, который и не снился людям в провинции. Сказал, что поедут сюда толстосумы - пожить и поесть в чудо-отеле и умилиться городскими красотами. И привезут толстосумы с собой много денег, которых так не хватает для процветания старого города Рыбинска и его жителей.
Порадовался народ сказанному, бурно захлопал в ладоши и прокричал, как на параде, троекратное «Ура!». А несколько человек так глубоко прониклись пламенной мэрской речью, что запели песню, только очень странную: «Боже, царя храни!». Но песню эту не пришлось допеть до конца. Вышли вперёд священнослужители и стали награждать московского градоначальника грамотами, церковными знаками отличия и тоже запели, но уже «Аксиос!» и в микрофоны, заглушая своим пением старорежимный царский гимн. Награжденный градоначальник растрогался, поцеловался со священнослужителями, слез с трибуны и уехал, а народ разошелся по домам, пребывая в приподнятом настроении и с верой в светлое будущее. По дороге все напевали засевшее в головах «Боже царя храни…»
Вскоре после этих событий в губернаторскую канцелярию поступило письмо странного содержания, подписанное большим московским начальником, имеющим знаковую фамилию Королевский. В письме столичный чиновник обращался к Его Превосходительству и сетовал на то, что в подвластном ему городе Рыбинске подпал под угрозу реального срыва проект гостиницы – совместное детище губернатора и столичного мэра. Далее было написано, что на площадке оказалось ветхое-де строение, которое следует незамедлительно снести, а исполнить сие действо не позволяет местная упертая структура, именуемая комитетом по охране наследия.
Письмо это с резолюцией: «В чем дело?» было срочно переправлено в тот самый строптивый комитет, запрещающий снос некоего ветхого строения. И завязалась переписка, напоминающая разговор слепого с глухим. Комитет испросил у господина с королевской фамилией, что тот имел в виду, когда написал о ветхом строении. А высокопоставленный столичный чиновник ответил не комитету (посчитал для себя недостойным), а написал губернатору, игнорируя депеши комитета и гневно требуя от главы региона найти управу на твердолобых охранников и освободить площадку. Перекрестный бюрократический футбол затянулся - последующие бумаги с невнятными нервными резолюциями: «Разобраться!», «Принять решение!», «Сколько ещё можно?» еще долго кочевали из губернаторской канцелярии в комитет и обратно. Тем временем московские строители пригнали колонну столичной техники и под покровом летней рыбинской ночи начали варварский снос объекта культурного наследия. Но за одну ночь снести не успели – слишком хорошо строили когда-то, а летняя ночь была коротка. Устоял фасад с роскошной лепниной и филигранными чугунными колоннами, фотографии которого, напоминающие руины дома Павлова в Сталинграде, на следующий день появились в свободной прессе и сработали, как ледяной душ, проливший свои отрезвляющие струи на проснувшихся горожан и напуганные власти.
Народ взбунтовался и вышел на улицы, у разрушенного здания историки выставили пикеты, которые в то время ещё дозволялись, журналисты из местных газет написали об инциденте, ругая, на чем свет стоит, ненавистную Москву и её знатного мэра, а губернатор поехал в Рыбинск разбираться, что к чему. Но перед поездкой он посоветовался с охранниками старины и смекнул, что «дело пахнет керосином», а, быть может, и «посадкой». Да ещё совсем некстати на повестке дня замаячили очередные губернаторские выборы, а сам губернатор был рыбинцем, где его ещё любили, на что-то надеялись и могли проголосовать за земляка. Словом, неприятности в тот момент Его Превосходительству были не нужны, и решил он, мягко говоря, наплевать на столичный проект и встать на защиту наследия.
Глава региона, сопровождаемый толпой журналистов, нацеливших на него свои камеры и микрофоны, с уверенным видом борца за справедливость дал короткое, но эффектное интервью:
- Памятники мы не разрушаем, памятники мы сохраняем! И если это кому-то не ясно, то тогда скатертью ему дорожка!
Интервью тотчас же прозвучало по телевизионным каналам и сделало свое дело. Москвичи потеряли интерес к Рыбинску, письма за подписью чиновника с королевской фамилией больше не приходили, журналисты оставили объект в покое и даже дело о сносе объекта не возбудили - все как-то улеглось само собой без увольнений и громких посадок. Однако строители не ограничились одним ночным сносом. Перед отъездом они успели снова напакостить, отрабатывая заплаченные им деньги. Техника, пригнанная из столицы, вырыла глубокий котлован на месте снесенного дома. Котлован вскоре самопроизвольно заполнился водой и превратился в большое озеро, отражающее в зеркале воды развалины Рыбинска. На берегу новоявленного водоема остался стоять многострадальный фасад, наводящий уныние, напоминающий о былой красоте здания и обещании столичного градоначальника превратить дом в «конфетку».
А что же Мекка и туристический бум? - спросите вы. Отвечу. Гостиницы выстроили в других городах, поименованных выше, за исключением несчастного Рыбинска. Бума, почему-то, не случилось, как многого другого, о чем мечтается в нашем государстве. Народу в новоявленных московских отелях проживает немного - то ли цены высоки, то ли веселья должного нет...