Неприхотливая, только по весне наряднaя, способная выжить на любой почве и укорениться даже будучи изломанной: такой помню я нашу старую вербу. Стоит и поныне она на краю пастбища, скольким пастушкам она позволила, и пожертвовала на добрые розги обломить свои ветви, столько и нам подарила - деревенской детворе, по каждой весне к ней прибегающей, чтобы затем из сломанных веточек связать первый весенний букетик к Вербному Воскресенью.
Гибкая и податливая на наше детское проворство, близенько к себе подпускала, позволяя ломать и самые красивые – под самой кроной - веточки эти были наряднее и пышнее, от близости к небу и свету.
Ласково касались наших раскрасневшихся от усердия и весеннего ветерка детских щёчек, пушистые, белоснежные цветочки, словно вылупившиеся и опушившиеся по весне махонькие цыплятки.
Но рос посреди поля и другой куст – ветрам открытый, одинокий под всем небом, старый яловец-ядловец, неприступный и тернистый можжевельник.
Но и он был рад отдать нам свои тернистые прутики, если только не убоимся, стерпим его колкость.
И ласковые и тернистые букетики, освящённые на богослужении в храме, ставились и хранились затем весь год возле образов, одну веточку бабушка сжигала и обносила ею все углы в хате, считалось что во время грозы молния обойдет дом стороной, другой била бока коровки и коника, отгоняя болезни, да и нам перепадало: крестила нас весело и приговаривала: "Не я бью, верба бьёт, не я ваши грехи помню, верба помнит".
Фото - автора.