Неудобно, больно, дышать трудно. В бок упирается чей-то локоть и ты изворачиваешься в замысловатую кривую, стараясь не потерять точку опоры. В отместку сам упираешься в чьи-то рёбра, и с удовлетворением замечаешь, как скорчив рожу в безсильном гневе, сосед выгибается дугой пнув коленом впереди стоящего. Духота, и смрад помойки, раздавленные надежды – у кого они были, отдавленные ноги и смятый костюм.
Плачь, крик, стон, вой, смех, ругань всех со всеми, и кто-то уже шарит в твоём кармане. Наивный. Там давно ничего нет – это же салон для народа. Тебе не сюда, но туда не пустят, а пронырнёшь, то можешь оказаться под колёсами, где твоё раздавленное тело будет смешано с дорожной грязью, и в назидание другим кроваво-грязными ошмётками разлетится брызгами по сторонам. Так что, довольствуйся малым, хоть и здесь могут так же выбросить из вагона.
Собственно, с больными, немощными и мёртвыми так и поступают – места мало, а ехать нужно всем. Тут ещё пассажиров каких-то подсаживают. Странных каких-то. Мы их раньше не видели. Нет, они, конечно, были, но мало, а сейчас их много, они галдят на непонятном языке, толкаются, норовят занять всё свободное пространство, и вытеснить обелеченных на полки для ручной клади, или вытолкать за дверь.
Кондуктор на этом делает свой маленький гешефт, смотрит высоко, и ничего не видит. Ему что? Кто больше платит тот и в почёте.
Так и едем – кто кого.