Возвращение
Саша никак не мог понять: почему всё это происходило с ним и в его семье. И почему именно с его родными? Ведь он их так любил!
В то время они жили в коммунальной квартире на Малой Дмитровке. Вчетвером в малюсенькой комнате. Папа, мама, бабушка и Саша.
Наверное, ему было года полтора-два, когда бабушка принесла его завернутого в большое махровое полотенце из ванной. Поставила на деревянную резную скамейку, сделанную для него папой. И в этот момент он увидел свою маму и ужаснулся. Из её разбитого носа капала кровь. Она плакала, а папа почему-то громко на неё кричал. Он гневно выкрикивал какие-то грубые и непонятные Саше слова. А мама всё плакала и плакала, изредка что-то тихо произнося в своё оправдание.
Бабушка протянула маме носовой платок и попросила папу успокоиться, но тот стал ещё громче кричать. Теперь уже на бабушку и замахнулся на неё рукой. Саша ничего не мог понять, но было очень страшно. Он весь затрясся, прильнул к обнимающей его бабушке, ища у той защиты…
А вообще-то, они жили неплохо. Папа обожал маму. А мама…
Папа, как и вся остальная семья, любил Сашу. Едва сын заинтересовывался каким-то необычным, ещё невиданным жизненным предметом, папа тут же мастерил своими руками новую игрушку. Каждую деталь он долго и любовно подгонял, раскрашивал. Так появились у Саши трамвай, паровоз, домик для кукол и другие замечательные папины поделки. Отдыхая с Сашей на Черном море, папа изготовил для него воздушного змея, которого они тут же на пляже запустили в безоблачное, пронзительно-голубое небо. А затем пошли на бетонный мол ловить на перемёт бычка с барабулькой...
Папе совсем недавно присвоили очередное воинское звание. И он прикручивал ещё одну большую звезду себе на погоны. Бабушка по этому случаю испекла необыкновенно вкусные пироги с капустой. Мама после работы зашла в Елисеевский и купила бутылку кагора. Они все вместе сидели за столом, отмечая общий праздник. Папа тогда заснял их всех на трофейный Цейс-Икон, изображение в котором запечатлевалось на стеклянные пластинки.
Но время от времени семейные скандалы опять возобновлялись. И он начинал понимать: что-то неладное происходит между отцом и матерью.
Мама у Саши была очень красивая. Прекрасно для того времени одевалась. Любила драгоценности. И, если она оказывалась в новой компании, Саша видел, что каким-то странным огнём загорались глаза у смотревших на неё мужчин. И, как одновременно потухал счастливый папин взгляд. Она умело кокетничала, а папа ревновал маму постоянно и всю жизнь.
Когда семья переехала на Знаменку, комната у них стала большой и просторной. И мама с папой решили купить пианино. Вскоре появился «Красный Октябрь» черного цвета, по маминым словам, собранный из немецких деталей. Папа был самоучкой, играл непрофессионально, но с большим чувством, переходил на форте в казавшихся ему наиболее драматичных местах произведения. Ноты он покупал в нотном магазине на Неглинке, куда они с Сашей частенько заходили.
Через некоторое время пришел и Сашин черед обучаться нотной грамоте. Он был явно неусидчив и занятия ему давались с превеликим трудом. Было много слёз и ругани, но, впоследствии, он остался, благодарен за это насилие своим родителям.
Помимо музыки папа увлекался живописью. Постоянно покупал литографии в книжном магазине «Искусство», что тогда находился на Арбате. У него был мольберт, деревянный чемоданчик с красками и кистями. В основном он копировал картины любимых им передвижников. Много раз рисовал маму. Копируя «Купальщицу» Брюллова он придавал её лицу и фигуре мамины черты.
Полугодовалого Сашу в тайне от отца окрестили в церкви в Переделкино. В его памяти осталась склоненная над ним борода священника. Отец ничего об этом не знал, и, слава Богу. В то время за такие «проделки» исключали из партии и запросто выгоняли с работы. Когда мальчик стал подрастать и пошел в детский сад, бабушка научила его крестному знамению.
«Ты, Сашенька, молись за своих родителей. Они ведь не ведают, что творят».
Он обожал свою бабушку. Их чувства были глубоки и взаимны. И он питал к ней ту же, что и у неё: беспредельную и бескорыстную любовь.
Саша с нетерпением поджидал наступление пасхальных дней, и вовсе не потому что был религиозен. Ему очень нравилось, бабушкино сдобное тесто для куличей. За время его приготовления он по нескольку раз подбегал к Бусеньке, как ласково он тогда её называл, и отщипывал себе по лакомому кусочку.
В коммуналке было принято делиться вкусными кушаньями, приготовляемыми к праздникам. У соседей через стену - сестер Беловых, приехавших из Оренбурга – куличи всегда выходили светлые, несладкие и пресные: видно что экономили. Жена энкавэдэшника Буянова – Жанна никогда сама ничего не выпекала. Она покупала куличи в Филипповской булочной на Тверской (тогда ул. Горького), и уже потом наделяла ими соседей. А вот у Марии Наумовны, в руках у которой Саша часто видел огромную стеклянную банку с топлёным маслом, куличи постоянно получались отменными, тёмно-жёлтыми. И, всё же самыми вкусными были конечно же бабушкины куличи.
Летом их детский сад выезжал за город и располагался в двухэтажных из потемневшего от времени сруба корпусах. Когда вечером дети укладывались по своим кроватям и засыпали, Саша долго не мог заснуть. Он думал о своих близких. И так, чтобы только никто не видел, начинал за них молиться.
«Господи, помоги. Я их так люблю. Пожалуйста. Вразуми их. Я люблю папу. Люблю маму. А больше всех свою ненаглядную бабулю. Пусть они успокоятся. Пожалуйста. Господи, помоги. Я умоляю тебя».
Расставаясь с семьей, Саша всегда чувствовал себя одинаково плохо. Коллективные игры и спортивные мероприятия никогда его не привлекали.
Конечно, в дни родительских посещений он всегда ждал и надеялся на приезд кого-нибудь из родных. Но, какая же была для него смертельная мука через несколько часов с ними расставаться.
Мама приезжала всегда веселая и жизнерадостная. Как правило, привозила конфеты и фрукты. В своём довоенном детстве она была заводилой во всех пионерских лагерях, где часто отдыхала. В концертах декламировала длинные поэмы о борьбе комсомольцев с кулаками. Она любила коллективное веселье и не понимала, отчего он так переживает и грустит.
Папа часто присылал из южных санаториев письма, в которые обязательно вкладывал для Саши открытку с изображением котят или щенят.
«Сашульке. На добрую память. От любящего папульки».
Затем шло обозначение папиного пребывания: Кисловодск, Минеральные воды, Сочи, Гагра, Пятигорск и так далее. Приезжая к Саше проездом из какой-нибудь южной здравницы, привозил в подарок сыну, или наборный черкесский пояс, или крупной вязки кабардинский узорчатый свитер, или ещё какое-нибудь кавказское того времени изделие.
Но покидали родители Сашу, и уходили от него по одной и той же тропинке, вьющейся от забора его детсада до станции, между сельских домов и высоких тенистых сосен окружающего леса.
Саша, стоя за калиткой, пристально ловил каждое мгновение их ухода.
Вот мама обернулась и, весело помахав рукой, скрылась за поворотом. А вот папа, неловко зацепившись ногой за корень сосны, повернулся и, встретился с ним своим почему-то извиняющимся взглядом.
Их уход в течение Сашиной жизни неоднократно повторялся. Находился ли он в пионерлагере, или лежал в Филатовской детской больнице, где ему должны были сделать операцию аппендицита. Всегда он оказывался в положении пристального наблюдателя их постоянного ухода.
И даже много лет спустя, когда папа, в последний раз отправился в госпиталь Бурденко, Саша наблюдал его уход из окна их дома. Папа, как всегда, твердой походкой воина - фронтовика поднимался от подъезда в горку и шел через бульвар к автобусной остановке. На этот раз навсегда, но, наблюдая за ним, Саша не мог такое и предположить.
В детстве у Саши единственным информационным источником по всем неясным жизненным вопросам была любимая бабушка.
«Бабуль. Неужели настанет время, когда нас всех не будет»?
«Сашуль. Не думай об этом. Ты посмотри. Какой ты счастливый. У тебя есть две бабушки. Дедушка. Папа и мама».
Бабушка до самого своего конца виновато ему улыбалась. Как будто просила за что-то у него прощения.
А ещё раньше ушли из жизни дедушка Ваня и бабушка Мотя, проживавшие в Славянске. Они жили в самом центре города, по которому вместо трамвая ходил паровоз «Кукушка» с двумя прицепленными железнодорожными вагонами. Рядом с их мазанкой располагалась МТС, всегда чадившая солярным перегаром и самосадом трактористов и механиков. Надсадно ревели огромные «Сталинцы», перемешивая своими гусеницами раскошный малороссийский чернозем. Впоследствии МТС съехала, и на её площадке дедушка развёл большой сад, в котором росли абрикосы и вишни. Абрикосы были в нём от самых мелких – урюковых сортов, до самых крупных прозрачных и таящих во рту. Из вишен бабушка Мотя готовила великолепные наливки. Делала на зиму заготовки компотов, варений и «сушенки» - сушеного компота. Находясь в Славянске, Саша почему-то более всего боялся спускаться в погреб, куда его посылали за мочеными яблоками и варенцом. Плохо освещенный единственной маленькой лампочкой погреб пугал желтыми разводами гнили, покрывавшими все бревна его крыши и деревянные ступени старой лестницы…
Последней не стало мамы.
«Саша. А ты у меня очень хороший».
Произнесла она, как-то удивленно глядя на него, будто впервые его разглядев. Тогда они сидели рядом на её постели, и строили планы на будущее. Это случилось всего за несколько дней до её кончины.
Нынче Саше уже шестьдесят пять, и вся его родня лежит на Люблинском кладбище в Москве.
Бескомпромиссное и непредсказуемое время в утешение дало двух дочерей и двух внуков. И теперь, когда он возвращается от них к себе домой, дочери с внучатами машут ему из окон своих квартир, пока он не скроется за поворотом дворовой тропинки.