- Вот вы знаете свою родословную?
- Ну, что-то, конечно, знаю, но специально никогда не интересовалась. Всё как-то
недосуг… То, что родители рассказывали с детства.
- И насколько глубоко простираются ваши знания?
- Честно говоря, дальше дедушек и бабушек – полный туман.
Анна Лист. Тёлка и Фиалка» гл 1. «Древо»
ЧАСТЬ 1
ДОБРАЯ ВОЛШЕБНИЦА.
Всё описанное здесь – абсолютная правда. Я не стремилась создать литературное произведение. Просто хотела, чтобы мои внучки-француженки знали о своих славянских предках. В результате оказалось, что эти семейные хроники представляют интерес не только для близких. Ведь в жизни любого, даже самого обычного человека, как в осколке зеркала, находит своё отражение целая эпоха.
Моя мать, Шкуратова Мария Васильевна, родилась 20-го июня 1916 года. Правда, по паспорту - она на три года моложе – 1919 года рождения. Причина такого разночтения имеет свою трагикомическую историю.
Когда, в 1943 году, немцы отступали со смоленской земли, то в ярости раненого зверя, уничтожали всё, что только было возможно. Так были дотла сожжены все деревни партизанской зоны, в том числе и та, где жила мама и её родственники..
После их ухода на месте домов торчали только печные трубы, да кое-где - на окраинах огородов, сохранились баньки. Вот в этих банях, топившихся по-чёрному, без дымохода, и жили люди после ухода немцев.
Но всё постепенно налаживалась. Возникла необходимость в выдаче новых документов, удостоверяющих личности уцелевших сельчан. Прежние документы оказались безвозвратно утраченными в годы немецкой оккупации.
Поскольку в 1943 году всё бывшее районное начальство находилось на фронте, то председателем сельского Совета временна была назначена двадцатисемилетняя Шелихова Мария Васильевна - «как комсомолка с высшим образование и жена коммуниста, бьющегося с врагом на полях сражений».
Для скромной Марии назначение на такую (довольно высокую по районным масштабам) должность, явилось полной неожиданностью. Тем не менее, она, с присущим ей усердием, принялась за исполнение своих новых обязанностей.
И потянулись в сельсовет женщины. Мужчин, к тому времени, в селе практически не осталось. Кто-то погиб, кто-то - как староста Жук - скрылся в неизвестном направлении. А остальные партизанили в лесах или ушли в Красную Армию.
Но женщина – и в войну женщина, она всегда думает о будущем. А в будущем, для большинства из них, потерявших своих мужчин в годы войны, светили поиски нового спутника жизни. А что привлекает мужчину в женщине больше всего? – Молодость!
Вот и просили бабы Марию по-свойски:
- Манечка, золотая, ну что тебе стоит? Убавь мне несколько годочков…
И Маня, счастливая жена воюющего фронтовика, входила в положение несчастных вдов.
Конечно, она понимала, что делает нечто недозволенное, но, имея за плечами всего двадцать семь лет от роду, наивно полагала, что доброе дело не может быть наказуемо. Да и как отказать тем, кого знаешь с детских лет?
Вот так заработала на полную мощность контора по омоложению женщин - без всяких косметических процедур и операций. Это было похоже на чудо!
Заходит, например, женщина сорока лет в сельсовет, а выходит оттуда тридцатидвухлетней, что подтверждается датой в её новом свидетельстве о рождении.
(Колхозникам в те годы паспорта не выдавали. Их заменяла справка о рождении). И это чуда омоложения совершала Мария Васильевна - всего одним росчерком пера, заверенного печатью. Причём, делалось всё это практически бескорыстно – за «спасибо», что вполне удовлетворяло саму «добрую волшебницу».
Поддавшись ажиотажу омоложения, Мария и себя омолодила на три года. Впоследствии, она удивлялась причинам подобного поступка:
- Я же не вдова была, как другие. Тем более, тогда я уже знала, что Иван жив и должен скоро из-за ранения вернуться домой. Так что мне не было смысла молодиться - ведь муж знал, сколько мне на самом деле лет.
Забегая вперёд, скажу, что эти мамины «фокусы» по омоложению, не остались без последствий. Как говорится, «не бывает преступления без наказания». Когда Мария Васильевна достигла реального возраста выхода на пенсию – 55 лет, то по документам ей было ещё 52 года. А значит, что только спустя три года она могла реализовать своё конституционное право на заслуженный отдых.
К тому же, я не думаю, что «омоложенные» Марией женщины, впоследствии тепло вспоминали своего «золотого» председателя сельсовета. Ведь им пришлось вкалывать в родном колхозе лишние годы до пенсии.
Правда, несколько по-иному получилось с моей бабушкой Марфой Платоновной. Жалея свою слабую здоровьем мать, Мария добавила ей лишних шесть годков. И всё бы вышло ничего – бабушке не пришлось надрываться со своей грыжей на тяжёлых колхозных работах. Но, когда она жила в городе у дочери и ходила по врачам, то нередко слышала от циничных медиков:
- А что ты, бабка, хочешь в семьдесят пять лет? Тебе уже помирать пора.
Обидно было бабушке в такие моменты! Ведь, на самом деле, ей тогда ещё не было и семидесяти.
Но приходилось Марфе Платоновне всё это терпеть. Не могла же она рассказывать медикам о проделках своей дочери.
Но вернёмся к первым годам жизни моей матери.
РОКОВАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ.
Мария была первым ребёнком в семье Василия и Марфы Шкуратовых. Родилась она здоровым и крепким ребёнком, но в раннем младенчестве произошёл с ней случай, чуть не лишивший молодую семью их первенца.
Шла как-то Марфа по кладям – узенькому деревянному мосточку для пешеходов - через речку, каких было много в тех влажных местах, и в руках держала небольшой свёрток. Внутри этого тряпичного свёртка находился маленький ребёнок Этим ребёнком и была пятимесячная Мария.
На середине реки шаткие мостки неожиданно покачнулись - и молодая мать, потеряв на мгновение равновесие, выронила ребёнка из рук.
И поплыл свёрток, с кричащим от страха и холодной воды младенцем, вниз по течению реки. Марфа с рыданиями бежала вдоль берега. Ничего другого в этой ситуации она не могла предпринять, так как плавать не умела. А, поскольку берег реки в эту осеннюю пору был абсолютно безлюдным, то положение, в котором оказались мать и ребёнок, представлялось совершенно безнадёжным.
Но, видимо, всё же неплохой был ангел-хранитель у маленькой Марии, потому что тряпьё, в которое была завёрнута девочка, держало её на поверхности, не давая утонуть. Да и сама она инстинктивно совершала правильные в этой ситуации движения, что свойственно грудным младенцам, оказавшимся в воде.
И произошло чудо! Свёрток с ребёнком неожиданно зацепился за ветки сломанной берёзки, что росла на берегу реки. Верхушка деревца оказалась в воде. Вот держась именно за эти ветки, Марфа вошла в реку и вытащила из воды свою дочь.
Как ни странно, после холодной купели, Мария была цела и невредима, хотя и наглоталась сырой воды. Но через некоторое время у неё началось сильнейшее расстройство желудка, которое продолжалось не один год.
Поскольку пелёнок в бедной семье практически не было, то для Маньки-Дристухи была сшита холщовая сумка, в которой и носили постоянно поносившего ребёнка. Когда Маня научилась ходить, сумку эту кое-как пристроили ей между ног.
Как ребёнок выжил в таком состоянии, кажется просто удивительным! Но года через три девочка совершенно поправилась, и в дальнейшем никаких особых проблем у неё со здоровьем не возникало.
Единственно, что напоминало о том случае, так это нежелание Маши учиться плавать. Со временем, она всё же освоила плаванье «по-собачьи», но не испытывала при этом никакого видимого удовольствия.
ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ.
В 1918 году в семье Шкуратовых родился сын, которого в честь вождя мирового пролетариата назвали Владимиром. Красивый, здоровенький Володя был похож на старшую сестру – черноглазый, с аккуратным носиком и тёмно-каштановыми волосами.
Что и говорить, удачные получались дети у высокого голубоглазого прибалта и маленькой кареглазой украинки.
И жить бы этой семье, в трудах приобретая себе благосостояние, но в 1918 году началась Гражданская война – самая ужасная по своей безнравственности, именно потому, что эта была война – Братоубийственная. В ней народ не сопротивлялся внешнему врагу, а, одурманенный политическими лозунгами, истреблял сам себя.
В ходе этой кровавой бойни преступались все заповеди божественные и человеческие, главные из которых - «Не убий» и «Возлюби ближнего своего».
Василий, сидевший при царской власти в тюрьме, как «политический», ушёл в 1919-ом году воевать с «белыми» на стороне большевиков. А Марфа осталась одна с маленькими детьми на хуторе, где они поселились с мужем вскоре после свадьбы.
Дело в том, что горожанин Василий не смог ужиться в деревне с родственниками жены. Рабочий по профессии, грамотный, независимый в суждениях, с резким прямым характером, он так и оставался в деревне для всех чужаком.
Странно, но, похоже, даже мама точно не знала, где жил её отец до того, как оказался в этих глухих краях. Когда я спрашивала, где родился дедушка, она пожимала плечами и говорила:
- Не знаю, он нам точно никогда не говорил - где-то в Прибалтике… В общем, прибалт, кажется, из Каунаса…
- А как он в деревне оказался? – продолжала я свои расспросы.
- После того, как из тюрьмы освободился.
- Наш дедушка сидел в тюрьме? – мне невозможно поверить, что спокойный строгий дедушка мог совершить какое-то преступление.
- Там такая история вышла, - тяжело вздыхает мама, - всё из-за любви…
Я слушаю не дыша… А мама продолжает:
- Полюбила Василия, когда он ещё парнем неженатым был, дочь жандарма. И он её – тоже. Да так полюбили друг друга, что решили жениться поскорее. Не знаю, кто были родители у Василия, но с их стороны никаких препятствий не было. А вот с невестой – была большая проблема. Отец-то у неё жандарм был - да не рядовой. Он ни за что не хотел согласиться, чтобы его красавица-дочь вышла замуж за простого рабочего. А молодые продолжали встречаться…
И вот однажды, на престольный праздник - кажется, на Троицу - во время народного гулянья встретил подвыпивший жандарм друзей Василия, да и говорит им:
- Передайте вашему Ваське, что ежели он от моей дочки не отстанет – я его в тюрьму упеку. Всё сделаю, костьми лягу, а упеку. Ишь, чего захотел, работяга, зятем моим стать!
А дружки – тоже выпили по случаю праздника. Поэтому не испугались жандармских угроз и стали ему всякие слова говорить. Мол, «хватит трудовой народ угнетать, скоро всем жандармам на столбах висеть»….
Слово за слово – завязалась драка, в которой жандарма сильно избили. После этого всех участников драки забрали в участок.
Когда парни протрезвели – до них быстро дошло, что за нападение и причинение увечий представителю власти – сидеть им в тюрьме. А у них семьи, дети малые… И ведь всё из-за Васьки получилось. Не мог сам с роднёй Лизаветы своей разобраться. А теперь что же, в тюрьму всем идти?
Направили мужики своих жён к Василию. Бабы пришли к парню и голосят:
- Что же это такое? Ведь из-за тебя наших мужиков посадят. Как же нам с детьми теперь существовать, голодом помирать прикажешь?
Что оставалось Василию? Хоть и не был он тогда на площади, и уж ни в какой драке не участвовал, но получается, что из-за него столько людей пострадать могут.
Пришлось ему к жандарму идти. Сказал: «Готов всё принять на себя. Можете меня посадить - и таким образом дочку свою от брака со мной уберечь. Только выпустите всех, кто в той драке участвовал, пьяные они были, себя не помнили».
Подумал, подумал жандарм… Действительно, услыхал Бог его просьбы! Вот он, случай, который поможет ему избавится от ненавистного Лизаветиного «жениха».
Так Василий попал в тюрьму к «политическим» заключённым. А как же, нападение на жандарма – это политическое преступление…
Правда, политические арестанты, когда узнали, за что рабочий парень сидит, помогли ему дело на пересмотр отправить – среди них грамотные ребята были. И через два года выпустили Василия на свободу, но с ограничением жить в городах – только в сельской местности. Тогда такая практика была: освободившихся полит-заключённых в города старались не допускать, чтобы не имели возможности народ против царя баламутить.
Так оказался «острожник» Василий в глухом сельском уголке Смоленской области.
Женившись на маленькой, безумно его любившей Марфе, не стал гордый Василий ломать шапку перед её роднёй. Не мил я вам – значит, до свидания. И увёз свою молодую жену на отдалённый хутор. Тем более, что ему, уроженцу Прибалтики, хуторское ведение хозяйства было даже предпочтительнее.
МАНЯ - ПРЕДАТЕЛЬНИЦА.
Однажды налетел на хутор конный разъезд «белых». Видно, кто-то из сельских «доброжелателей» настучал им о большевике Василии.
Испуганная Марфа с маленьким сыном на руках, в ответ на вопросы о муже, твердила, что он отсутствует, потому что поехал в город продавать картошку. И что с красными никогда никаких дел не имел. В подтверждение своих слов, молодая женщина истово крестилась. Белые уже почти поверили, что деревенские зачем-то наговорили на бедных хуторян.
Но трёхлетняя Маня, которая уже много понимала, всё норовила вмешаться в разговор взрослых. Тогда один из белых, старший среди них по возрасту, подошёл к симпатичной девочке и дал ей кусок сахара – немыслимое лакомство по тем временам.
- Какая хорошая девочка, - он погладил ребёнка по тёмным волосам. – Как тебя зовут?
- Маня, - ответила та, осчастливленная и сахаром, и лаской доброго дяди.
- А ты знаешь, Манечка, где твой папка?
- Знаю…
- И где же он?
- Папка пошёл делать «Пу-у» - девочка для убедительности, выставила перед собой пальчик. Видно было, что она гордится своей осведомлённостью.
После этого последовала страшная сцена, которая навсегда травмировала детскую память.
Белые жестоко наказали жену «краснопузого». Они безжалостно избили и изнасиловали маленькую хрупкую женщину на глазах трёхлетней девочки.
После их ухода, не в силах подняться и опасаясь за жизнь детей, Марфа послала дочь в деревню за помощью к родственникам.
И Маня-предательница, безумно испуганная, с громким плачем бежала через сумеречный лес. Добравшись до деревни уже в полной темноте, она не смогла найти дом своих родственников и постучалась в первую попавшуюся избу.
Так случившееся на хуторе стало известно сельчанам… В те годы женщины, подвергнувшиеся насилию, считались опозоренными. И когда Василий вернулся с войны, он избил жену, «опозорившую» его имя.
Думаю, эта история внесла первую трещину в отношения супругов. Конечно, это было несправедливо по отношению к невинно пострадавшей Марфе, но что поделать – такие были времена и нравы…
Но, несмотря ни на что, жизнь продолжалась.
ГОЛОДНЫЕ ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ.
Постепенно затихала Гражданская война, но беды для народа отнюдь не заканчивались. После сухого жаркого лета 1922 года в стране начался голод. Страшнее всего он лютовал в Поволжье, но и на Смоленщине люди начали умирать от голода.
Чтобы спасти свою семью, надумал Василий ехать на родину предков жены. Из голодного Полесья щедрая земля Украины казалась, чуть ли не «землёй обетованной».
Весь небогатый семейный скарб поместился в одной телеге вместе с Василием, Марфой, Марией, Володей и Алёной. И повёз молодой конь Воронок семью Шкуратовых на поиски сытных и счастливых земель…
К сожалению, не знаю точно, где жили Шкуратовы на Украине? Но знаю, что было это где-то на юге, потому что, по рассказам мамы, картошка там не росла, но зато были большие бахчи. Из тех лет вынесла мама нелюбовь к гречневой каше. Когда я предлагала ей поесть гречки, то слышала в ответ неизменное:
- Не хочу! Я её в детстве на всю жизнь наелась.
А я теперь думаю, хорошо, что хоть гречки было вдоволь. Ведь семья тогда не погибла с голоду.
Ещё мама рассказывала, как она с другими сельскими детьми воровала «кавуны с бахчи». А местные украинцы называли её «кацапочкой», то есть – русской. Ещё запомнилось ей, как «сильно плакали хохлы, когда умер Ленин».
Судя по всему, село, где они жили в 24 году (когда умер Ленин), было чисто украинское. Иначе её, говорящую на белорусско-украинско-русском наречии, местные жители не называли бы «кацапкой». А, если бы Шкуратовы со своим смешанным наречием оказались среди чисто-русского населения, то там их наверняка считали бы «хохлами» или «бульбашами».
Вот такая ситуация, когда семья со Смоленщины оказалась всюду чужеродной, привела к тому, что для того, чтобы заработать денег на обратную дорогу, Василий подался работать на шахты. Семью он оставил до времени в украинском селе.
Следы от работы на шахте остались на лице у дедушки на всю жизнь. Цепкая детская память моя хорошо сохранила его облик, когда мы приезжали к нему на Смоленщину в деревню Кирякинку. К тому времени он уже разъехался с Марфой и жил бобылём на самом краю деревни…
Как сейчас вижу его не по-стариковски яркие серо-голубые глаза и смугловатое лицо, в коже которого навечно оставила свои чёрные отметинки угольная пыль.
Жизнь на «хлебной Украине» с 22-го по 25-ый год не принесла материального благополучия семье Шкуратовых. Хотя они смогли худо-бедно пережить самые лихие годы и даже народить в своей «украинской эмиграции» сына Ивана.
Но, как птицы, пережившие в чужих краях зиму, весной возвращаются обратно на свою, пусть и неласковую, но родную землю, так и семья моей матери весной 25–го года решила возвратиться на Смоленщину.
За годы жизни на Украине, лишилась Шкуратовы своего коня-Воронка. Телегу продали в трудные дни, поэтому обратно возвращались поездом. В связи с этим возвращением вспоминаю эпизод, о котором неоднократно рассказывала мне мама.
КАК МАНЮ «ДЕВКИ БИЛИ»
Теперь уже трудно себе представить, что значило в те годы тотальной разрухи ехать поездом? Правда, к 25 году всё самое ужасное уже миновало. Поезда не останавливали всевозможные банды и не грабили, а порой и убивали пассажиров, как это часто случалось в годы Гражданской войны. Но теснота, неразбериха, антисанитария на станциях и в поездах были всё равно ужасающие.
На одной из таких станций нужно было делать пересадку. Чтобы узнать что-либо о следующем поезде, а, если повезёт, то и купить билеты, Василий и Марфа вынуждены были идти на вокзал. Двух младших – Ивана и Алёну, они взяли с собой, а девятилетнюю Марию, как старшую, оставили на перроне. Она должна была охранять вещи и смотреть за шестилетним юрким Володькой.
Вот как об этом рассказывала сама мама:
- Стою, держу Володьку за руку. Вокруг меня народ снуёт: кто с поезда сходит, кто садится. Все шумят, толкаются, ругаются… А я девочка была дикая. Ничего, кроме деревни в своей жизни не видела. Привыкла к тишине и простору. А тут – такая суета вокруг… Скорей бы уж мамка с папкой вернулись!
Не знаю, сколько я так простояла возле наших узлов с пожитками? Только постепенно начал меня страх одолевать. А вдруг за мной и Володькой никто не придёт? Может, родителей прибили или они нас просто бросили и уехали на поезде с Ванькой и Алёной?
- Мама, а почему ты думала, что родители могут вас бросить? Они вас с Володей меньше любили, чем младших детей? – спрашиваю я с недоумением.
- А бог его знает, откуда мне мысли такие в голову лезли? Испугалась я просто от незнакомой обстановки. А тут ещё Володька масла в огонь добавил – начал от меня вырываться. Орёт благим матом, мамку зовёт - испугался, видно, больше моего. Ведь ему тогда ещё и семи лет не было. И такая меня вдруг жуть взяла, что бросилась я по перрону в ту сторону, куда родители ушли. Бегу, брата, конечно, за руку тяну - и ничего вокруг не замечаю. И вдруг, сквозь вокзальный шум слышу знакомые голоса:
- Маня, Маня, стой! Ты куда?
Я, конечно, остановилась, оглядываться начала. Никого ещё среди чужого народа не вижу, но голоса родителей слышу. Оказывается, они уже возвращались, когда увидели меня бегущей с Володькой по платформе. И началось:
- Куда это ты? А вещи, где оставила? Ты же должна была всё охранять!
Побежали все назад, к брошенным вещам.
- Ну, точно, теперь всё покрали! – причитает матка на бегу. Она сильно испугалась и не только за вещи, а и за то, что достанется ей теперь от Василия. Ей ведь всегда доставалось, когда муж был «в досаде».
Прибегаем все на то место, где вещи были брошены. И странно, что в такой сутолоке, где чемоданы у хозяев только что из рук не вырывали, все наши узлы целы и невредимы лежат. Просто чудо какое-то!
На радостях, что весь наш скарб уцелел, меня даже не побили. Только родители всё допытывались, почему это я вдруг вещи бросила и с места, на которым стоять велели, убежала?
А что я могла сказать или объяснить? Мне просто страшно и стыдно было, оттого, что родителей ослушалась. И вдруг, сама не знаю, почему, говорю им, плача: «Мяне девки были…»
Батька с маткой тормошат меня:
- Какие ещё «девки», где они? Покажи!
А я и сама не знаю, что это за «девки», откуда? И стыдно мне, что я такую глупую неправду говорю, но всё равно на своём стою:
- Да-а, девки мяне били…
Конечно, родители скоро поняли, что это я от страха вру. И поэтому, наверное, не наказали меня. А я с того времени старалась всегда правду говорить. Потому что на всю жизнь запомнила тот жгучий стыд от своего вранья. Мне тогда, кажется, легче было бы, если б выдрали – не так противно на душе было бы.
ХУТОРСКАЯ ЖИЗНЬ - ТРУД, ИГРЫ, ЗАБАВЫ.
После возвращения на родной хутор, потекла нелёгкая жизнь крестьянской семьи своим чередом. Василий, с упорством и трудолюбием прибалта, обрабатывал тощую, неродючую землю Белорусского Полесья. (Шумяческий район находится на границе с Белоруссией). Рубашка его, постоянно пропитываемая едким крестьянским пОтом, со временем просто расползалась, как вымоченная в кислоте.
Марфа занималась детьми, помогала мужу в крестьянских работах, выращивала домашний скот… Но всего этого хватало лишь на то, чтобы, худо-бедно поддерживать существование семьи.
По счастью, несмотря на трудности и скудость быта, дети росли здоровыми и дружными. Каждый отличался по возрасту один от другого на два года. Команда из четырёх детей сложилась такая: старшая – Мария, затем – Володя, Алёна, Иван. Странно, но дети - по внешности, и по характеру, были совершенно разными.
Маруся – тёмненькая, серьёзная и старательная. Володя - такой же, темноволосый и красивый, но озорной и безалаберный. Алёна, напротив, была медлительна и флегматична, немного – «себе на уме». Глаза у неё были голубые, а волосы – светло-русые. Младшенький Иван – русоволосый, кудрявый, активный, но не такой озорник, как Володя. Что не мешало ему принимать участие во всех проделках, организуемых неугомонным Володькой.
Часто проделки эти были на грани хулиганства, но в скуке хуторской жизни, они казались чем-то ярким и остроумным. Чтобы стало понятно, в чём заключалась удаль и озорство хуторских «блазней», опишу один из их «подвигов».
Недалеко от Шкуратовского хутора через лес проходила дорога на Шумячи, небольшой городок, бывшей «столицей» всего района. Там, ещё с дореволюционных времён, проходили воскресные ярмарки. Вот и тянулись туда праздничные и воскресные дни обозы с товарами. На своих телегах и тарантасах ехали в райцентр покупатели и продавцы.
Дорога на ярмарку была для многих неблизкой, приходилось беречь и лошадей, и товар. Поэтому ехали по лесным колдобинам аккуратно, не спеша. Вот этим обстоятельством и воспользовались братья-озорники. В одном месте этой лесной дороги росли по обеим её сторонам две высокие берёзы. Когда-то сильным порывом ветра им погнуло верхушки. С тех пор деревья росли, наклонённые друг к другу так, что образовали своими кронами над дорогой зелёную арку.
Когда по дороге в этом месте двигался обоз, Володька с Иваном приступали к боевой операции. Буквально, рискуя жизнями, они по веткам наклонённых берёз пробирались так, чтобы оказаться над проезжей частью дороги.
Дождавшись, когда телеги с пассажирами проезжали точно под этими берёзами, шалуны мочились сверху прямо на головы проезжающих… Причём, это «искусство» братья неутомимо совершенствовали. .
Однажды здорово рассмешил их один мужичок. Когда струи, пущенные сверху, попали ему, спящему в телеге, на лицо и в рот - мужичок быстро проснулся, сел и стал смотреть в безоблачное небо.
- Что такое, что такое? – обратился он к тому, кто правил лошадьми, - и солнышко светит, и дождик идёт…
Подобные, мягко говоря, не слишком приличные выходки, происходили тогда, когда братья были уже подростками. Вернее, это касается больше Володьки. А Иван только тянулся за старшим братом – озорником и выдумщиком.
А пока дети были достаточно малы, самым большим авторитетом у них пользовалась старшая сестра – Маша. Она всегда придумывала разные игры, когда родители оставляли её следить за младшими детьми.
Опять даю слово маме:
- Построил батька на хуторе очередную новую хату. Прежние – регулярно горели, особенно во время грозы. Только на моей памяти раз девять горели.
- А почему горели? – недоумеваю я?
- Потому, что хаты были деревянные и с соломенной крышей. О громоотводах же никакого понятия не было. Вот и выгорали целыми деревнями. Конечно, если бы с нами бабушка Акулина жила, может быть такого и не случалось - загадочно улыбается мама.
– Какая бабушка, чья? - мне становится всё более интересно. Но мама явно избегает разговора о своей загадочной бабушке:
- Вот постарше станешь, расскажу. А пока – не поймёшь ты ничего… Хотя… Нет, потом как-нибудь. А ведь ты на неё похожа будешь… Мама внимательно вглядывается мне в лицо. Потом, стряхнув задумчивость, продолжает:
- Однажды, загорелась наша хата днём. Не помню уж, отчего? Может, хлопцы наши чего подожгли? Только огонь вначале был небольшой. Я - как старшая и умная, вначале одела и вывела на улицу малышей. Потом выпустила из хлева скотину. А хата ещё горит не сильно… Да, вспомнила! Это Володька с Иваном на домОвом чердаке отцов самосад в самокрутках пробовали курить, да так всё и бросили.
Ну, значит, стою я, смотрю на огонь, и думаю: «Во время пожара люди суетятся, что-то спасти из дома стараются. Спасают всегда самое ценное, (это я так размышляю). Значит, пока огонь не очень сильный, я могу что-то ещё из дома вынести.
И что ты думаешь, - обращается мама ко мне, - я из хаты вынесла? – она выдерживает театральную паузу…
- Печную железную заслонку! Почему именно эту заслонку? – понять не могу до сих пор. Ведь можно было что-то из одежды взять или хотя бы, подушку какую-нибудь. Видно, сильно растерялась, но всё равно это не оправдывает моей глупости.
- Ты начала рассказывать, как вы дома играли, - пытаюсь я увести разговор в сторону от воспоминаний, которые продолжают расстраивать маму до сих пор.
- Да, так вот, - оживляется рассказчица, - полы в нашей новой хате рассохлись и в них образовались широкие щели. Так я придумала игру « в разбойников». Наломали мы с Володей больших веток, засунули их в щели. Получился настоящий лес. Взяли мы все – я,
Иван, Алёна, Володя - палки в руки, ходим среди зелёных веток, стучим полками по полу и грозно говорим одно и то же:
- Хто придеть – того забъём! (кто придёт – того убъём)
- Кто был у вас разбойником? – интересуюсь я.
- А никто не хотел, все были охранниками. Так, наверное, мы боролись со своими страхами - страшно, вообще-то, жить в лесу…
Теперь я понимаю, что это была, действительно, своего рода психотерапия. Страх от одинокой жизни в то полное преступлений время, сидел, пожалуй, в каждом. Помню, как бабушка Марфа неоднократно рассказывала мне, то ли быль, то ли небыль об одинокой женщине и разбойнике. Звучало это в бабушкином изложении приблизительно так:
НАХОДЧИВАЯ БАБА.
… - Жила одна баба. Мужика её на войне убили, дети - все помёрли. А хата её стояла на краю деревни. Вот один раз, прибёг в то село беглый каторжник. Ему сховаться от стражников где-то надо было. Вот он и заскочил в самую крайнюю хату. Хозяйка на дворе со скотиной возилася - и ничего не слыхала. Каторжник не знал, кто в хате этой живёт – и, на всякий случАй, в подпол залез.
А баба, со скотиной своей управилась - и в хату воротилась. Там щи да кашу из печи вынула и вечерять стала.
Сидит она, значит, вечеряет. А дух от щей такой смачный идёт…
А разбойник тот - целый день не жрамши. Вот и стало ему невмоготу. Лезет он с подполу
и говорит бабе:
- А, сама жрешь, а мне не даешь… (Она говорила именно не «жрЁшь», «даЁшь», а жреЕшь, даЕшь).
- Баба, конечно, спугалася дуже, но не растерялась и так ласково говОрить:
- Ходи-ходи дядюшка, ходи-ходи, миленький…
А сама-то за топор схватилася. Разбойник тот, як почуял слова ласковые, обрадовался. С под-печи лезет, сопит… А баба всё приговаривает: «Ходи-ходи, дядюшка, ходи-ходи, миленький»… И як только тот с под-печи показался, баба-то голову ему – хрясь! – и отсекла.
На этом месте рассказ о беглом каторжнике и находчивой бабе всегда заканчивался.
Меня это как-то неприятно задевало. Я не могла понять отношения добрейшей, никогда даже мухи не обидевшей бабушки, к этой страшной истории. Пыталась узнать у неё, что же было дальше? Но та лишь кротко улыбалась в ответ.
Мне казалось, что она и сама не знает, чем всё закончилось? Судя по тому, что бабушка повторяла этот «ужастик» практически без изменений, она не сама сочинила его, а слышала от кого-то давно, возможно, в своём детстве. И нам пересказывала всё точно так, как это сохранился в её памяти.
К слову сказать, память у неграмотной бабушки Марфы, была очень хорошая! Сколько разных песен народных пела она нам своим негромким, но красивым и мелодичным голосом – и при этом, никогда не забывала слова. Часто, по-былинному, нараспев - рассказывала какие-то необыкновенные сказки и при этом вышивала левой рукой безо всякой канвы и образцов великолепные узоры и орнаменты.
Помню хорошо, как она, будучи у нас в гостях, вышила большую обеденную скатерть. Вначале я ей предложила образец вышивки. Она, не споря, начала петушков каких-то по образцу вышивать, да постепенно на своё перешла. И получилась скатерть с удивительно ровным орнаментом – на жёлтых петушиных ногах – какие-то замечательные цветы вышагивают… А по углам – букеты фантастических цветов. И всё это – без канвы, только по воображению. Талант настоящий! …
Только теперь понимаю, какой одарённой была наша бабушка: сочинительница, художница, певица. А ей, маленькой, красивой, хрупкой приходилось на тяжёлых крестьянских работах до грыж, надрываться, да ещё и побои за слабость и непрактичность свою от мужа терпеть…
И как пыталась она всем этим богатством, пронесённым через многие поколения, поделиться с нами… Но мы, дети, не понимали, что прикасаемся к народным сокровищам. Даже подсмеивались над её «деревенским», так мы считали, языком. Да и зафиксировать всё это не было тогда возможности – магнитофоны и прочая записывающая техника появилась гораздо позже, когда бабушка далеко от нас доживала свои последние дни, и ей было уже не до песен и рассказов…
А теперь вернёмся в двадцатые годы двадцатого века…
Чтобы закончить тему о том, какой страх сидел в людях в жестокие революционные и послереволюционные годы, расскажу о диком случае, который произошёл в то время в одном из сёл всё того же, Шумяческого района.
ПЕТЬКИНА СМЕРТЬ
Поехал как-то один мужик в субботу на ярмарку в Шумячи продавать забитого накануне кабанчика. Выехал он поздновато, поэтому не рассчитывал продать мясо в один день. Сказал жене, что переночует у кума, а в воскресенье продаст всё оставшееся, после чего и вернётся домой.
На ярмарке торговля у мужика прошла, как никогда, удачно. Быстро распродал он мясо своего кабанчика. На радостях, накупил гостинцев семье, да и кума с его домочадцами тоже не позабыл. Кум предлагал мужику остаться на ночь, так как уже смеркалось. Но мужик, довольный, что так быстро управился с кабанчиком, решил вернуться домой в тот же день. Очень хотелось ему семью порадовать вырученными деньгами да подарками.
Поэтому, выпил мужик с кумом «на посошок», сел в сани и поехал «до дому, до хаты».
Зимой темнеет рано. Когда въехал мужик в родное село, ни одно окошко нигде не светилось. Но мужика это совсем не обескуражило. Он сам так всю жизнь жил. Стемнело – значит надо спать ложиться. Чего зря в потёмках сидеть, огни жечь? Лучше пораньше лечь, да с рассветом встать – считал мужик, впрочем, как и все селяне. Электричества тогда и в помине не было.
Подъезжает, значит, мужик к своей хате и давай в ворота стучать да жену свою выкликать. Не сразу, но проснулась в доме жена. Слышит, орёт кто-то на улице, отворить требует. Спросонок показалось женщине, что это её муж вернулся. Но потом вспомнила, что он у кума ночевать собирался.
Пребывая в сомнении, разбудила женщина свою глуховатую свекровь:
- Мамо, чуете, сдаётся, там Петя наш кричит.. Може, пойтить, поглядеть, кто там бьется?
А свекровь ей: - Не ходи! Петька наш у кума ночуеть, а энто – лиходей якой-нибудь. Перебьёт нас усих с детями уместе.
А мужик уже замерзать начинает. Ведь ночь на дворе, мороз всё крепчает. Голос его от холода да от крика совсем охрип. Теперь уже и жена мужа своего не узнаёт, кажется ей, что это, точно, чужой в ворота ломится…
Самое страшное, что не одна баба со своей свекровью крики эти слышала. Пол деревни проснулось в своих хатах и от страха тряслось. Правда, многим селянам казалось, что это Петька в свои ворота стучит. И недоумавали они, чего это жинка его домой не пущает? Возмущались люди, что их ночной покой был нарушен. Но никто из своих ворот даже носа не высунул, чтобы точно узнать, кто это там морозной ночью кричит? Сидели и слушали, даже когда крики эти в предсмертное хрипенье превратились…
Так и замёрз бедный мужик у ворот своего дома.
Утром робко выглянула жена за ворота, а там – её мёртвый Петька лежит…
Страшная история эта - подлинная. Случилась она в деревне, где бабушкины старшие сестры жили. Вот такие времена были, а всё – революции и войны, которые, заставляя людей бороться за физическое выживание, калечили их души…
ПОЛЕССКАЯ КОЛДУНЬЯ.
Хуторское уединение семьи Шкуратовых иногда нарушалось приходом родственников Марфы. Правда, визиты эти были нечасты из-за Василия. Так и не наладились окончательно отношения «политического острожника», горожанина - «без кола - без двора» с членами патриархальной крестьянской семьи.
Наверное, поэтому мама избегала разговоров о своих родственниках по матери. Только гораздо позднее, когда я стала достаточно взрослой, она рассказала мне о своей необыкновенной бабушке, на которую, по утверждению мамы, я была очень похожа.
Сейчас, когда существует понятие «экстрасенс», мамина бабушка считалась бы просто сильным экстрасенсом. Очень сожалею, что мамы не стало прежде, чем про подобные способности стали говорить открыто. Но тогда, в эпоху сплошного материализма, как можно было об этом кому-то рассказывать? Сочли бы сумасшедшим или мракобесом. Вот мама и помалкивала. Можно представить, как я жалею об этом сейчас! Тем более, что сама являюсь носительницей подобных генов, и у меня столько вопросов на эту тему, которые теперь я могла бы задать маме.
Хотя, кое-что, мама всё же успела рассказать…
О том, как выходцы из солнечной, щедрой на урожаи, полтавщины, оказались в болотистом смоленском краю - в семье существует только смутная легенда. Якобы, во второй половине 19 века, незадолго до отмены крепостного права, сильная, трудолюбивая семья Павлюченко, была куплена «на вывоз» помещицей Прасковьей. Так в бледную кровь полесских крестьян, влилась яркая и сильная южная кровь.
Одна из представительниц этой семьи - молодая, рослая, физически сильная Акулина со временем вышла замуж за местного парня – Байдакова Петра. И хотя внешне молодые смотрелись не гармонично, даже несколько комически – сильная спокойная Акулина и маленький, худенький, быстрый Петр – это не помешало им жить в мире и согласии. Хоть и побаивался он своей могучей супруги, но любил и гордился ею:
- Вот, хоть я ростом и невелик, а какую бабу себе отхватил!»
Правда, с сыновьями у них так и не получилось, видно, слишком сильна была женская энергетика Акулины, но зато, четыре дочери удались на славу! Причём, три старшие – все пошли статью в мать, настоящие Павлюченки. А младшенькая, Марфа – вдруг взяла, да и угодила отцу – такая же хрупкая, легконогая, миловидная, как и большинство Байдаковых, уродилась.
Со временем, как-то так вышло, что большинством домашних дел легло на плечи мужа. Жена его, Акулина, была постоянно занята с людьми, то один за помощью обратится, то другой. И она почти никому не отказывала. Хоть и слыла в тех краях она «ведьмой», но была очень нужным человеком – и лечила, и советом помогала, и порчу, если надо, отводила. Сама, при этом, «чёрными делами» никогда не занималась, потому что в Бога верила.
А ещё – обладала эта женщина уникальным голосом. Как говорила частенько мама: «В одной деревне запоёт - в другой – слышно». Вот и использовался этот её дар, в эпоху, когда даже радио не было, что называется, по-полной. Если надо кого-то издалека позвать, о чём-то оповестить, то об этом Акулину просили. И добрая женщина – никому не отказывала - трудно что ли покричать?
Об этом мама не раз рассказывала, часто при этом приговаривая:
- Голос-то у тебя на бабушкин похож, только у неё он гораздо сильнее был.
А я про себя думала, что это за голос такой, если мой, совсем не тихий, слабее бабушкиного оказывается?
Можно, конечно, было маме и не верить - мало ли что она про свою бабушку может рассказать? Но, когда через много-много лет, какая-то деревенская беззубая бабулька начала вспоминать, как моя прабабка Акулина «ветер поворачивала», то все мамины рассказы о «волшебнице-Акулине» сразу приобрели плоть и кровь.
Вот некоторые из них:
- В наших краях дома испокон веков строились из дерева. А из чего же ещё? Леса – полно, а ни глины, ни камней нет. Крыши в большинстве – соломой покрыты. Кто побогаче – у того деревянной дранкой, но всё равно - всё это горючие материалы.
Вот и горели дома то и дело: то от печной искры, то от брошенного окурка.. Но чаще всего загорались во время грозы. Ударит молния в дом, вспыхивает солома на крыше спичкой – и пошло. Такому огню даже дождь – не помеха. Порывами ветра переносится солома с одной крыши – на другую. Таким образом, часто целыми деревнями выгорали.
Помню, вскоре после того, как мы переехали со своего хутора в деревню, случился один из таких всеобщих пожаров. И тогда вмешалась в борьбу со стихией бабушка.
Когда загорелись несколько домов на краю деревни, толпа сельчан ворвалась в хату к спящей Акулине – и буквально выволокла её на улицу в одной рубашке.
- Читай, скорей, «Воскресную молитву»! – грубо кричат на бабушку, обезумевшие от страха люди.
Да, это была, конечно, эпическая картина. Стоит женщина – рослая, сильная и, воздев руки к небу, громким голосом, перекрывающим гул ветра и треск горящего дерева, читает великую молитву: «Да воскреснет Бог»… Длинные чёрные волосы её развиваются по ветру, а белая льняная рубаха, освещённая багровым пламенем, кажется огненной сутаной…
И происходит чудо: ветер на мгновение стихает - а потом начинает дуть в другую сторону.
- «Слава те, Господи!» - крестятся сельчане и, забыв о благодарности, бросаются спасать то, что ещё можно спасти. И, хотя, с одного края деревня успела порядком выгореть, зато с другого края все избы стоят целёхонькие.
- Ну, Акулина, вот чёртова баба! – переговариваются утром сельчане, довольные тем, что отстояли всё же свою деревню от огня.
Все словно забыли, что Акулина читала именно Божью молитву, а не какой-нибудь колдовской заговор. Но «колдунья» не обижалась на людей. Знала, что перед Церковью был у неё грех. Потому что заговорами частенько пользовалась. А как ещё можно помогать людям в такой глуши, где никаких врачей, отродясь, не было?
Теми же заговорами, спасала людей от укусов ядовитых змей, которых было множество в их болотистых местах. А дочерей своих защитила пожизненным заговором от змеиных укусов. С тех пор, укус даже самой злой гадюки для них был не страшнее укуса какого-нибудь комара, или, в крайнем случае, осы.
Тому однажды была я свидетелем. Пошли мы как-то с бабушкой Марфой на Змеиное болото клюкву собирать. Мне было тогда лет 6-7. Для защиты от змей, надели на меня высокие резиновые сапожки.
Ходим мы не спеша по болоту. Я осторожно, с опаской, ( а вдруг змея под кустом?), срываю рубиновые ягодки. А рядом бабушка босыми ногами топает… Вдруг впивается ей в ногу змея. Я – просто окаменела! А бабушка резким движением стряхнула змею с босой ноги и без особой злобы говорит на своём деревенском языке:
- Вот же, гадюка, гонь те спяки! – (спали тебя огонь) – Так она обычно выражала своё неудовольствие. И продолжает дальше ягоды собирать.
Когда я, наконец, смогла двигаться и говорить – подошла к бабушке:
- Покажи, где змея укусила?
А ребёнок я была грамотный. Откуда-то уже знала, что нога после укуса змея должна опухать, болеть и так далее. Бабушка, посмеиваясь, показывает мне место укуса. Вижу -
две красные точки, как от укола иголкой – и больше ничего. Нога, как нога.
- Бабушка, а тебе не больно? – спрашиваю.
- Не, - говорит спокойно баба Марфа, - почти совсем не больно. Не бойся, мне змеи ничего сделать не могут.
В тот день, пока ягоды мы собирали – ещё одна змея бабушку укусила. И опять сбросила она с ноги змею со своей обычной поговоркой: «Гонь те спяки!» - и продолжала наполнять свою корзину крупной спелой клюквой.
Впоследствии, когда мама была уже студенткой, каким-то образом уговорила она бабушку Акулину позволить ей заговор против змеиных укусов записать. И сохранялся он долго среди прочих документов. Даже я держала этот пожелтевший листок с записанными химическим карандашом непонятными словами:
- «Змея Арина, змея Ирина, змея Алёна, змея Матрёна»…
Грамоте бабушка Акулина так и не выучилась – не до того было в глухой деревне. Но память у неё была отменная. Сколько молитв, заговоров, рецептов трав и много чего подобного в голове держала. А вот дар свой дочерям или внучкам почему-то не передала. Словно природа, сполна выложившись на это сильной, красивой, необыкновенной по способностям женщине, на её потомках решила отдохнуть.
Умерла Акулина всего 60 лет от роду – будучи ещё крепкой и сильной. Выпила после жаркой русской бани кувшин холодной колодезной воды – и сгорела за три дня - от воспаления лёгких, наверное. Никто в те годы к врачам не обращался, потому что не было их на многие вёрсты вокруг…
Но память о ней осталась добрая, а гены её в потомках живут - и то в одном, то в другом, периодически о себе знать дают…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
http://www.proza.ru/2013/03/22/10