Волки.
Лесничий Кардамычёвского леса, Иван Рябоконь, ехал на свою заимку. Погода была солнечная, морозец градусов 15, настроение отличное. Весело бежала, ёкая селезёнкой, каурая лошадка, легко скользили не большие сани с бесценным своим грузом, который призывно плескался в двух молочных бидонах. Они были акуратно укутаны ватным одеялом и укрыты от завистливых глаз, свежим, душистым сеном.
Дорога шла сначала по степи, потом через замёрзшую речушку Кучурган и вошла в лес. Скрипел снег под полозьями, пахло лошадиным потом, тихонечко и как-то мелодично, позванивали бидоны. И в предчуствии скорого отдыха, лесничий запел хрипловатым голосом, знакомую до боли ему песню:
-Эх дорожка, фронтовая, не страшна нам бабьёнка любая.... Уже прошло 12 лет после Великой Победы, а ему всё ещё снились немецкие мессеры, взрывы бомб, и не лёгкие, фронтовые дороги.
Прибыв на место, он сначала выгрузил кадку, за ней котёл, потом две фляги с брагой, занёс всё это в избушку и растеряно остановился. Не было змеевика! Ругая себя на чём свет стоит, вылил брагу в кадушку а пустые фляги бросил в сани и хлопнув дверью заторопился домой.
До деревни было километра четыре и как не торопись, а время идёт. Возвратившись назад, к зимовью, Иван увидел, что дверь в избушку открыта, но не придал этому большого значения. Неспеша распряг лошадь, завёл её в конюшню, бросил сена в ясли и с приличной охапкой дров вошёл в избушку. То что он увидел, не входило ни в какие планы. На полу, вокруг пустой, (как потом оказалось), кадки, лежали, в шикарных шубах, мертвецки пяные три волка.
Один лежал на спине раскинув лапы в разные стороны, другой на боку, а третий, наверное вожак, лежал на животе вытянув задние ноги, а передними обнимал кадку и прижав к ней голову.
Такой подлости от хищников Иван не ожидал и в начале даже растерялся, но после войны, за шкуру волка, на приёмном пункте, давали тысячу рублей, а зарплата у лесничего была всего триста двадцать, и он сразу же сообразил свою выгоду. Не откладывая дело в долгий ящик, "раздел" серых халявщиков до "нижнего белья" а через несколько дней, в субботу, поехал в Одессу на привоз, где старый еврей, дядя Сеня, принимал от охотников шкуры разных зверей, от сусликов до медведей. Но медведей в Одесской области никогда не было, а шкурки сусликов его мало интересовали и дядя Сеня, прямо скажем, скучал. Хотя скучать на Привозе, в принципе , невозможно.
Одесситы говорят: Париж - это не Одесса, вот Одесса - это Париж! А если Вы были в Одессе и не были на Привозе - значит Вы нигде не были.
Вдруг старый еврей встрепенулся, он почуствовал свой интерес как только лесничий вышел из вагона. Нет, дядя Сеня не был жуликом, Боже упаси! Он просто был одесситом и ещё не видя нужного себе человека уже кое-что за него знал. Он тут же достал ворох старых накладных, и в ожидании клиента, начал внимательно их изучать, а когда в конторку вошёл лесничий, то было такое ощущение, что именно сейчас решается судьба мира.
- Здравствуйте - Иван подошёл к стойке за которой, с озабоченым видом сидел Сеня. -- Вы принимаете волчьи шкуры?
-Волчьи шкуры? Вы что, серьёзно?-- Старый еврей с сожалением оторвался от важных бумаг.
- Ну да, а шо?
-Тогда удивите нас.
Иван снял с плеч увесистую котомку, развязал её и начал доставать шкуры. Опытный глаз приёмщика сразу увидел свой интерес.
- Что-то я не понял, а Вы как их взяли? - спросил Сеня рассматривая шкуры - никаких следов стрельбы, капкана или петли.
-Сима ! -- позвал он жену, которая частенько заменяла его. -- иди посмотри на этого волшебника.
--А что, таки хорошие шкуры -- сказала Сима. --- И стоило меня звать?
-- А ты спроси как он их взял!
-- Ой, не морочь мне голову, я что работник ОБХСС?
.
--Когда ты спрашиваешь за деньги, я думаю, что таки да, --парировал он.
--Ладно, мне некогда.-- Сима вышла на улицу а Сеня начал расспрашивать лесничего про его жизнь, за удачную охоту, а тот, по простоте душевной, рассказал какой урон нанесли ему волки.
-- Вы знаете, товарищ Рябоконь, я Вас очень уважаю, но я бедный еврей и мне не нужен этот гембель.
-- Это Вы о чём?
-- Поймите меня правильно, я не имею права принимать целые шкуры. Когда меня там спросят, а они таки спросят, -- он показал пальцем наверх -- и что я им скажу, что оно сдохло?
Лесничий почувствовал как уплывают три тысячи и автоматически спросил:
-- И шо теперь?
--Ну я могу их взять, но только ради Вас и то по пятьсот рублей за шкуру, и это при том, что я очень рискую.
-- Хорошо, я подумаю. -- Иван засунул шкуры в мешок и кипя от негодования вышел на улицу.
Сделав десяток шагов он увидел милиционера и направился прямиком к нему.
-- Товарищ старший сержант, разрешите обратиться. -- и лесничий рассказал о жадном еврее, его предложении и попросил принять радикальные меры.
Войдя в конторку, милиционер поинтересовался, почему произошёл конфликт.
-- А Вы спросите как он их взял, нет, Вы таки спросите!
--Ну! -- старший сержант повернулся к Ивану. -- Говори сюда, я слушаю.
Иван, мысленно проклиная себя, начал рассказывать и о браге, и что забыл змеевик, и как волки лежали пьяные в избушке....
-- Ясно. Шкуры, как неправильно добытые, подлежат конфискации, а за изготовление самогона, сам знаешь, на первый раз штраф триста рублей.
Иван Рябоконь возвращался домой в общем вагоне и сидя за столиком, с почти пустой бутылкой "Московской", время от времени восклицал:
--Волки! Ах и волки! Ну собаки!
Соседи по купе, глядя на его пудовые кулаки, почему-то стеснялись задавать вопросы и только сочувственно вздыхали поглядывая на пустеющую, на глазах бутылку.