(по мотивам сказок П.П.Бажова)
Да не будет не знающего меня нигде и никогда!
Берегитесь, не будьте не знающими меня!
Ибо я первая и последняя. Я почитаемая и презираемая.
Я блудница и святая.
(Гностический гимн, посвященный Изиде)
Когда царь Верхнего и Нижнего Египта Хнум-Хуфу правогласный, по примеру отца своего Озириса-Снофру, решил возвеличить все пять своих имён (египетск. «рен») среди имён прочих богов, он распорядился построить новый «дом вечности», где будет обитать его Ка после того, как божественная Ба сольётся со звёздами, и приказал начать работы немедленно.
Хемиуну было известно, конечно, что в своё время Гор Небмаат (Снофру) не последовал примеру своего предшественника Нечерихет Гора (Джосера), пожелавшего, чтобы его «высота» «скамья за скамьей» возвышалась к небу, и не стал утверждать собственное величие постройкой сооружения, которое даже при напряжении всех сил государства ни в коей мере не могло тягаться с сооружениями богов в Мер-Тем (Медуме), Бу-Уиззер (Дахшуре) и в особенности Ростау (на плато Гиза). Он увековечил себя в качестве одного из них более простым способом, возведя вблизи пирамид свои храмы, стелы и статуи и учредив свой собственный заупокойный культ.
И вот теперь уже Хуфу — сын и наследник последнего — пожелал превзойти всех и поручил ему, Хемиуну, несмотря на молодость, опытному зодчему, возвести такую «высоту», которая затмила бы собой всё досель созданное, и тот, прежде чем выбрать место для такого сооружения и начертить план, решил ещё раз осмотреть пирамиду в Бу-Уиззер, оставив прочие напоследок…
Эти гигантские сооружения были настолько грандиозны и впечатляющи, что подспудно довлели над помыслами и чаяниями как власть предержащих, так и простых египтян и, конечно, его, Хемиуна. Ослепительно сверкая своими гладкими гранями под вечно голубым небом Кемт, они казались пучками солнечных лучей, по которым душа усопшего беспрепятственно восходила к своему отцу Ра, чтобы вечно путешествовать с ним по небу в Барке миллионов лет, а когда нужно, то и возвращаться обратно. И всё было в них чересчур ровно да гладко. Словом, искусно сработано — египетским мастерам так нипочём не сделать!..
Обходя пирамиду вокруг, Хемиун помимо всего прочего убедился в отсутствии у неведомых строителей чувства меры. Он был преисполнен недоумения. Если это была гробница, зачем и кому было надо над бренным прахом пусть даже царя воздвигать такую огромную груду камней? ведь с давних пор, когда в Кемт умирал фараон, ему «приуготов(ляли) торжественное шествие… (В золоте и ляпис-лазури) его (клали) под балдахин, быки (влекли его к месту захоронения), музыканты (шли) впереди; (а) у двери гробницы … исполн(ялся) танец карликов (и возглашалась) жертвенн(ая) формул(а)…», после чего «тело пред(авали) земле», то есть погребали в традиционной мастабе, и ВСЁ, никаких излишеств! Никому и в голову досель не могло прийти сооружать столь грандиозные, сколь и бесполезные сооружения, требующие колоссального напряжения сил и обрекавшие государство на годы, если не на десятилетия, нищеты и упадка!
— Какой непревзойденный пример могущества богов, а также непостижимости их замысла! — только и сказал Хемиун, когда нашёл что сказать.
Старый смотритель в ранге старшего жреца, встретивший его у колоннады верхнего, заупокойного, храма лишь плечами пожал:
— На первый взгляд, может показаться, что они лишены какого бы то ни было смысла, — сказал он, указывая на пирамиды. — Но так задумали боги, а для чего — тайна…
— Тебе неведомая? — резко спросил Хемиун, глаза в глаза взглянув на жреца.
— Есть тайны, — ответил тот, не задумываясь, — которые не дано знать даже жрецам!
Хемиун не сумел хорошо возразить старику. Он только сказал, что намерен найти в «высотах» священные хранилища Тота, и, подавленный, вернулся в Мемфис…
Поразмыслив, он понял одно, что царь Джосер (Имхотеп) в своей земной ипостаси каким-то образом сумел получить часть знаний богов, а потому и построил то, что построил. Да только полученных знаний ему не хватило или, скорее, не хватило ума и умелых рук, которые смогли бы столь же безупречно отесать огромные камни и уложить их без видимых стыков и раствора. Вот и получилась его «высота» всего лишь как жалкое подобие тех, настоящих, что возвышались над страной с изначальных времён!
Да, народ Кемт многочислен и трудолюбив, рабов много, жрецы мудры и прекрасны искусствами, богатства царской казны неисчерпаемы. Но смутная догадка в конце концов превратилось в неколебимую уверенность, что никакими усилиями, даже используя всю мощь государства, искусство богов не превзойти!!
И вот что решил Хемиун.
Да, даже если его «высота» и будет выше самой высокой из «высот» Ростау, то не за счёт собственных размеров, а за счёт того, что будет возведена в самой высокой точке плато, и, конечно, она будет ступенчатой, с основанием, сложенным из искусно отёсанных гранитных блоков, разбросанных по округе со времён богов, с заупокойным храмом из турского известняка и погребальной камерой, вырубленной в материковом основании вместе с саркофагом.
Когда замысел созрел и были сделаны чертежи, он вместе с Джаджаеманху отправился во дворец, чтобы доложить обо всём сделанном.
Едва переступив порог тронного зала, где в окружении советников восседал божественный Хуфу, они почтительно остановились, а затем пали ниц и благоговейно поцеловали пол у подножия трона. Хемиун достал из принесённой капсы несколько свитков папируса и с низким поклоном передал джати.
— Говори! — прозвучал грозный глас.
Не поднимая головы, он подробно, стараясь не опустить главного, изложил свой план. Величество сидел неподвижно, словно оцепенев, рот приоткрылся, глаза, прикрытые тяжёлыми веками, были устремлены вдаль, туда, где в оконном проёме виднелось священное плато.
Когда Хемиун закончил, присутствующие заговорили, обмениваясь впечатлениями и переспрашивая, но фараон прервал их нетерпеливым жестом.
— То, что ты сообщил, превосходно! — сказал он. — Ты поступил правильно, предварительно осмотрев «высоты» отца нашего, Озириса-Снофру. Но … мы не услышали главного. Можно ли их превзойти?
— Великий Дом — жизнь, здоровье, сила, — поспешно сказал Хемиун, — я уверяю Его Величество в том, что превзойти богов НИКОМУ не под силу, тем паче мне, недостойному!
— Что, и моему Величеству тоже? — грозно спросил фараон. — А может быть, ты изначально решил, что моя «высота» будет жалким холмом, так что моя Ба никогда не поднимется к звёздам? — Он замолчал, сжав челюсти и устремив царственный взгляд свой поверх согбенных спин царедворцев.
И Хемиун тоже приник щекой к полу, не смея поднять взор на царя. Он молчал, ибо ему нечего было сказать.
— Семь и семь раз к ногам Великого Дома, моего владыки, припадаю я! Тьфу на тебя, который грешит против Маат! — грозно прозвучал в тишине глас Джедефра — одного из сыновей Хуфу. — Необходимо собрать все силы для безусловного исполнения воли Его Величества, дабы не посеять пагубных сомнений в умах маловерных, которые могут перестать чтить жрецов и, страшно сказать, фараона!
— Достаточно посмотреть, как жалко смотрится «высота» Джосера в сравнении с «высотами» богов! — напомнил джати.
Хемиун уже давно догадался, что фараон имеет в сердце своём твёрдое намерение ещё больше укрепить саму основу царской власти, а величайшая пирамида, будь она построена, наилучшим образом соответствовала бы его замыслу. Такое сооружение должно было поразить всех и подтвердить, что и он – тоже бог.
С затаённым дыханием Хемиун ожидал вердикта царя…
— Его Величество не порицает тебя, — пережив несколько томительных минут, наконец услышал он голос джати. — Ты выполнял поручение, надо думать, усердно. И план твой не плох. Но… ты — всего лишь человек, хотя и в твоих жилах есть толика божественной крови владык Кемт…
— Иди домой, — повелел Хуфу, — и хорошенько подумай, как всё же богов превзойти — мы даём тебе ещё время! А по тому плану, что ты изложил, мы возведём гробницу для нашей младшей жены, — он указал скипетром в сторону выхода, тем самым давая понять, что долее не удерживает зодчего.
Не смея поднять взор, тот попятился и вышел из тронного зала, провожаемый презрительными взглядами царедворцев…
Вязкая душная тьма сомкнулась вокруг него, и … близкое стало далёким, далёкое — близким…
Его жена, втайне оплакивая его горькую судьбу и стараясь не показать своей жестокой тоски, принялась за дело: наварила пива, напекла пирогов, созвала родных и устроила … пир в честь получения высочайшего поручения.
В ту же ночь в чисто убранной гостиной их дома на окраине Инебу-хедж долго не смолкал шум голосов – пришло несколько царских зодчих и начальников мастеров, пришли его сводные братья: Анкаф, тоже зодчий, и Ранефер, крупный военачальник. Джаджаеманху пришёл тоже.
Глянул Анкаф на чертёж и подивился:
— Как, — говорит, — ты ухитрился в столь краткий срок проделать такую большую работу? Видно, бог Птах вошёл в твоё сердце, а Тот водил твоей правой рукой…
Мастера тоже одобрили:
— Всё продумано и просчитано. Придраться не к чему. А главное — можно сделать в приемлемый срок.
Хемиун только поморщился и сказал:
— То и худо, что продумано и выполнимо! Его же Божественное Величество требует, чтобы Его «высота» ни на пядь не уступала «Сияющей», будто, если случится не так, «великий сфинкс рассмеётся и жизнь на земле угаснет»! Но… разве он не понимает, что для достижения этого необходимы усилия и знания, которыми боги нас ещё не одарили!
— Страна истощится: будут забыты походы в далёкие страны, армия окажется не у дел, сотни и тысячи людей утратят здоровье, а многие — жизнь, — поддакнул Ранефер, — «человек со свирепым лицом ста(нет) человеком со значением… грабители (будут) повсюду. Раб с похищенным будет находить их… Нил (будет) оро(шать), (но) никто не (станет) па(хать) для него…».
— Вот-вот… А во имя чего? Ведь богов всё равно не превзойти!
Горячиться, конечно, стал Хемиун. Выпил, видно, лишку. Мастера стали его успокаивать:
— Что поделаешь, воля владыки должна быть исполнена!
Оказался на пиру старик один, по имени Кегемни. Он ещё у царя Снофру архитектором был и многих мастеров обучал. Все к нему с уважением относились. Не ветхий такой человек, несмотря на лета. Он в разговор вник и сказал Хемиуну:
— Превзойти богов трудно, но можно… Однако ты, милый мой, лучше по этой стезе не ходи, из головы выбрось, а то попадешь к богине Изиде в Служители…
— Какие такие служители, почтенный? — Хемиун притворился, что не знает о чём речь.
— А такие… Что богине понадобится, то они и делают. Бункеры тайные, например, по всей Кемт видел? Их работа!
Всем не по себе сразу стало. Приумолкли.
А старик рассказал, что в прежние времена, когда Кемт ещё не была объединена, когда владыки Юга носили высокую белую корону и назывались «сутени», а владыки Севера – своеобразную красную и назывались «биоти», Гор был богом победоносных и тех, и других, называвших себя его «Служителями» («шемсу Гор») и являвшихся одновременно его жрецами. Впоследствии фараоны стали считать их своими обожествлёнными предками, которые изначально были духами и полубогами и именовались «духами Буто и Нехена».
— Им ведь что! — продолжал между тем старичок. — Они числа ipwt и wnt (числа Тота) постигли, содержимое ящика в «Хранилище свитков», видели.
Хемиун, как услышал про ящик, давай расспрашивать, а тот по совести и сказал:
— Прошу, прости, милый сын, я не знаю. Слышал только, что есть такой. Однако видеть его нашему брату нельзя. Кто поглядит, тому белый свет не мил станет.
Хемиун и ответил:
— Я бы поглядел!
Жена его так и встрепенулась:
— Что ты, что ты, супруг мой! Неужели тебе белый свет не мил? — да и в плач.
Анкаф и другие мастера попытались свести всё на шутку и давай старого зодчего на смех подымать:
— Выживать из ума, дед, начал. Сказки рассказываешь. Царского порученца с пути правогласного сбиваешь.
Кегемни разгорячился да как по столу стукнет:
— Есть такой ящик! Назначения «священных высот» и иных тайн богов мы не знаем, а в нём разгадка кроется…
И ещё сказал, что джати солгал, объявив, будто Служители Гора разрешили строить на Священном плато…
— Разве не так? — удивился Хемиун.
Взгляд старика стал тяжёлым и пристальным:
— Не так, — изрёк он. — Потому что они — не боги и не вправе разрешить вторгаться туда, куда запрещено. К тому же, вечно живущий отец Его Величества — Озирис-Небмаат (Снофру) — также запретил это.
В ранние годы своего царствования, поведал Кегемни, послал тот «казначея царя Верхнего и Нижнего Египта» на Священное плато. И пошёл «увеселяющий сердце своего господина» и предпринял попытку войти в нижний храм — пелена ярчайшего света преградила путь. Ни стрела, ни острое копьё не могли её пробить, а если кто-либо и пытался приблизиться, тому становилось плохо, и никто, насколько известно, не отважился коснуться светящейся пелены. Вот тогда приказал он — жизнь, здоровье, сила — чтобы «эта местность (Ростау) была освобождена от работ всякого рода и повинностей, возложенных в пользу Великого Дома и Двора, от всех обременений (разного рода), предписанных кем бы то ни было, навсегда…»
Удивлённый Хемиун хотел ещё о чём-то спросить старца, но тот жестом показал, что устал и ничего больше не знает…
А когда все разошлись, крепко задумался Хемиун. Как быть? Как всё-таки царский наказ выполнить? Ворочался на своём ложе с боку на бок, пока его ровно кто не толкнул. Потом слышный лишь сердцу Голос раздался:
— К Дому Озириса, Властелина Ростау, приходи! Там тебя ждать буду…
Встрепенулся Хемиун — никого нет. Что это было? Шутка, что ли?.. Да кто же по ночам так шутить станет! Успокоился он и опять преклонил голову, а Голос опять:
— Слышь-ка, зодчий? У нижнего храма «Сияющей» ждать буду…
Назавтра, как только солнечная ладья Ра начала своё странствие по Нилу-небесному, Хемиун призвал Джаджаеманху и по Нилу-земному пустился вплавь, куда было велено…
Их судно с высоко поднятой кормой и носом, подгоняемое синхронными движениями вёсел, быстро скользило по речной глади. У кормил стояли два египтянина в простых опоясаниях и, безотрывно глядя вперёд, обменивались краткими замечаниями. Третий собственноручно измерял глубину — обычно река изобиловала мелями, часто менявшими своё место и неведомыми даже самому опытному кормчему, хотя в период ахет (половодья) двигаться можно было безо всякой опаски.
Торопливо проплыли мимо живописные берега со стоящим высокой стеной папирусом, группы высоких пальм с трепещущими перистыми кронами, редкие деревушки с низкими, скученными домами из кирпича-сырца, с плоскими крышами и обширные зелёные поля, за которыми виднелись зубчатые уступы плоскогорья западной пустыни.
Солнце клонилось к закату. Недолгий путь завершался, а сердце Хемиуна билось всё чаще — наступало неведомое. Что дальше?..
По знаку кормчего гребцы заложили довольно крутой вираж, и перед судном из-за стены папируса возник выложенный камнем причал, а за кормой расплылись чёрные клубы взбаламученного ила.
Хемиун с Джаджаеманху сели в носилки, и дюжие негры от пристани по замощённой камнями дороге понесли их к трём «высотам» — тем самым, которые жителям Инебу-хедж казались гигантскими светящимися изнутри кристаллами. Под конец путешествия они оказались в тени одного из них, более известного в народе как пирамида Изиды («Сияющая»). Казалось, что грани её уже нависли над прибывшими наклонной стеной, сходящейся под небом пучком своих рёбер, по которым багряными струями стекало заходящее солнце.
Чувство, которое испытал Хемиун, впервые посетивший Ростау, поначалу было сродни восхищению перед такой пусть чуждой, но всё же архитектурой, однако по мере приближения оно сменилось ощущением глубокой подавленности даже не столько из-за колоссальных размеров, а из-за физически ощущаемой незыблемости и непостижимости исходного замысла.
Какое-то время он шёл и глядел, бездыханный, так что внезапно возникший перед ним, словно выкристаллизовавшийся из воздуха, портик нижнего храма не произвёл на него особого впечатления. Стены его имели лёгкий наклон внутрь, в связи с чем он, несмотря на огромный вес и толщину стен, казался основанием некоего воздушного столпа с убегающими ввысь пучками вертикалей — почти неосязаемым, нереальным, фантастическим в скользящих солнечных лучах. (Хемиун знал, что материалом для них послужил несокрушимый гранит, который добывался в области нехси, и даже побывал там, когда осматривал «хут-Снофру» — оборонительные сооружения Кемт, предназначенные для отпора немирных племен Юга.) На полу из чёрного базальта, нереально ровном и гладком, лежал толстый слой нанесённого ветром песка. Полумрак святая святых скрывал затейливую роспись стен, тайные входы и подземелья, о которых было известно лишь жрецам Инну, сторожившим покои. Узнав в вошедшем царского порученца, двое из них, показавшиеся из бокового прохода, в почтении склонили перед ним бритые головы, потом зажгли факелы, и один, взявший на себя роль проводника, повёл его через пустынный двор к колоннаде перед святая святых:
— Не возвышай голос, — предупредил он, — ибо мы перед Оком Служителей!
Разбуженные присутствием людей птицы поднялись в воздух, издавая пронзительные крики. Хемиун хотел о чём-то спросить, но жрец жестом остановил его…
Боковым зрением он заметил, что песок на полу зашевелится, будто по нему пошла рябь, как от ветра, хотя ветра не было и в помине, в то самое время как снаружи, на плато, воздух наполнился сухой пылью, замерцали зарницы, будто разразилась своеобразная гроза без дождя, с неясными сполохами без грома. Земля задрожала, а после последовали короткие толчки, один сильнее другого. Мириады горячих, как угли, песчинок стали роиться и множиться. В горле сразу пересохло, и ему вдруг почудилась … свежесть источника, который был вроде рядом, в святая святых. С трудом сглотнув клейкую слюну, он двинулся было вперёд, как внезапно мощные струи песка, вихрясь и заполняя просветы между колонн, подобно струям воды, прорвавшим плотину, низвергнулись сверху… и раздался звук, напоминающий вопль женщины, покинутой и обречённой на смерть, который выродился в долгий непрекращающийся и однообразный вопль умирающей земли.
Безотчётный страх обуял всё его существо, и он, бледный и трепещущий, ещё более жалкий и ничтожный от желания сохранить присутствие духа, рухнул ниц, как бы вверяя себя в распоряжение вечно живущих богов…
Между тем необычайно взволнованный жрец протянул к святая святых свой знак «уаджет» («Око Гора») и запел «Каи» (песнопение во время храмовой молитвы). Простой, но красивый напев показался Хемиуну величественным: жрец пел о могуществе владыки богов, который побеждает ужасы мрака, дарует людям радостный свет и тепло, придаёт земле многообразие красок, наливает соком плоды и исцеляет болезни…
Он пел, и сердце начальника работ отсчитывало ни то мгновения, ни то поступь гулких столетий…
Он пел, и, будто усмирённые звуками его голоса, мощные струи песка превратились сперва в тонкие золотистые струйки, которые в конце концов и вовсе исчезли…
Поднял свой взор Хемиун и видит — напротив женщина незнакомая стоит, с серебряной диадемой поверх расшитого золотом клафта, отчасти скрывавшего прекрасное её лицо, оставляя сиять лишь смотрящие будто сквозь него глаза, искрящиеся, как зимняя наледь, и неподвижные, как остановившееся время. Платье на ней было такое зелёное, с переливом, а поверх него ниспадавший изящными складками плащ был накинут, который она с одной стороны поддерживала рукой, а другой рукой опиралась на посох с крестом «Анх» на конце. На шее её широкое ожерелье «усех» он заметил, на запястьях и щиколотках — браслеты.
Она интуитивно была хороша, однако по красоте да по платью он сразу её не признал — стоит, молчит, глядит на неё и будто ему невдомёк, кто она, а та тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом молвила:
— Ты что же, мастер, будто воды в рот набрал? Аль не признал? Подойди-ка поближе. Поговорим.
Хемиун испугался, конечно, но виду не подал — стыдно ему, значит, стало перед девицей робеть.
— Некогда, — говорит, — мне. Нужно царский наказ исполнять.
Она усмехнулась, а потом и спросила:
— Да ты знаешь, кто я?
— Вижу, — отвечал Хемиун, — не слепой. — Но, конечно, ещё не понял.
— А если я — такая же большая госпожа, как «хенеретет» (служащая в храме того или иного бога, обитательница «божественного гарема»)? — с оттенком лукавства спросила она.
— Ты и вправду можешь быть ею, — неуверенно сказал он.
— А если я ношу опахало над «урет хенеретет» (великой жрицей, женой высокопоставленного сановника или верховного жреца)?
— Ты и вправду можешь быть столь великой, ублажающей бога своей красотой и поддерживающей Маат музыкой и священными танцами…
— А если я сама урет хенеретет, носящая опахало над Хенутсен, супругой царя Хуфу? — рассмеялась она.
— О Изида! — возгласил Хемиун и вновь упал ниц.
— А если бы я была самой Хенутсен или даже… богиней, «чьи уста владеют тайной возвращения к жизни»?..
И вот только тогда его, наконец, озарило, что перед ним сама Изида — владычица «священных высот»! А та … ничего, весело так подтвердила:
— «Я — владычица всякой страны. Я жена и сестра Озириса. Я (звезда), восходящая в созвездии божественного Пса. Я та, которую… называют богиней и (которая) указала пути звёздам… установила порядок движения солнца и луны… изобрела мореплавание… сделала справедливого сильным!..»
— Не бойся! — сказала она под конец. — Поднимись — худого тебе не сделаю!
Он посмотрел ей в глаза — и трепет пробежал по его телу. Он почувствовал, что погружается в бездну, без опоры и границ – острое, безысходное чувство такое. Но — делать нечего — переборол себя и поднялся.
— Ну что, мастер, не принял твой проект царь? — спросила она.
— Не принял, — подтвердил Хемиун.
— Не огорчайся — испытай другой путь! А я подскажу, по твоим мыслям…
— О Священная, одари меня знанием! — воззвал он, всуе упомянув её тайное имя. — Я намерен исполнить порученное, и мой путь правилен! Прикажи привести ко мне «заведующего всем, что есть и чего нет» и пусть он откроет мне священные числа!..
Однако нахмурила богиня тонкие дуги своих бровей и попыталась его урезонить:
— Одарить легко, да потом сожалеть будешь. — И даже пример привела: — Ведь нашёл Имхотеп путь, чтобы волю царя выполнить. Попытайся и ты тоже!..
Однако Хемиун продолжал настаивать.
— Ему, отцу мудрости, «перв(ому) после Его Величества в Верхнем Египте и «глав(е) наблюдателей» сам бог Тот открыл содержимое ящика в «Хранилище свитков», — возразил он, — и «горизонт» царя был построен.
— Испытай другой путь! — повторила Изида.
— Иного нет, — отвечал зодчий. — Одари, прошу! Да будет воля моего господина исполнена!
Тогда она призадумалась, а потом, видно приняв решение, нахмурилась, ровно ей самой оно не понравилось, приударила о пол посохом и сказала:
— Ну, коли так, пойдём, Правогласный, в мой сад! Только запомни: знания дорогого стоят!
— Господин мой богат… Назови цену!
— Богатства не имеют цены, — усмехнулась Изида, — ибо их нельзя пронести сквозь время.
— Чем же, по-твоему, я могу расплатиться?
— Трудом. И вдохновением. Согласен ли ты потрудиться в обмен на знания?
— Что я должен для тебя сделать?
— Не для меня — для твоих соплеменников…
Сказала так — и тотчас что-то зашумело вверху, будто раздвинулись своды, и стен как будто и не бывало. Оказалось, что находится он уже не внутри, а вовне храма, а прямо перед ним будто сад простёрся. Взглянул, а деревья стоят высоченные, небывалые. Пощупал одно он, а оно — тёплое, твёрдое, гладкое, вроде как каменное… только, похоже, живое, с ветвями да листьями… И трава снизу — лазоревая, красная… — разная… и тоже вроде бы каменная, а по ней будто живые маленькие глаза разбросаны — светящиеся такие жучки, от которых свет шёл такой, что светло, как днём, было. А далее вроде бы знакомая всхолмленная равнина раскинулась, озаряемая переливами пурпура и багрянца, но … звёзды над ней горели незнакомым огнём и всё кругом выглядело незнакомым и поражало воображение…
Попытка сориентироваться также не увенчалась успехом, потому что небосклон одинаково пламенел со всех четырёх сторон света и незнакомые созвездия горели в чужих небесах. Над головой, высоко в небе, падучая звезда пролетела, оставляя за собой пенный след…
— Не бойся! — в очередной раз предупредила богиня. — Здесь у тебя нет тела из плоти и крови. Сейчас ты обладаешь умственным телом собственных желаний, которые есть твои проявления всего лишь, и всё, что ты видишь, даже если оно пугает, существует как Свет и Образы. Так что ничто не может тебе причинить вред.
Он понял, что оказался в мире, который был задуман богами ещё до начала времён, природой которого, чистой и обнажённой, без центра и границ, являлось то, что жрецы Кемт называли «исходной Яркостью бога РА».
— Да, — подтвердила Изида, — таким был мир, когда боги-строители, прибыв с далёких звёзд, заложили план долговременного строительства в разных местах нильской долины. Но строили не они…
Она рассказала, что одна из групп их служителей, в которой были посвящённые самого высокого ранга, знавшие секреты технологий, религии и науки своих покровителей, создали культовый центр в Ростау (тот самый, со сфинксом и «высотами»), а также передали замысел проекта последующим поколениям, изменять который до сих пор не смели даже цари Кемт.
— Они заложили в «высоты», — подхватил Хемиун, желая продемонстрировать богине свою осведомлённость, — тридцать камер из цветного гранита, которые наполнили богатыми украшениями, различными приспособлениями из редких металлов, оружием, которое не ржавеет, стеклом, которое не бьётся, а также волшебными талисманами и лекарственными снадобьями, включая смертоносные яды…
— В «священных высотах» нет таких камер, — возразила она.
Тем временем, миновав деревья, выстроившиеся по обе стороны дороги шпалерами, они приблизились к состоявшему из пластов древнего песчаника холму с вершиной, увенчанной изваянием некоего загадочного существа, нижняя, звериная, часть которого была изваяна довольно грубо, в то время как верхняя, человеческая, была исполнена с безусловным искусством. Красный, как вечернее солнце, камень выразительно передавал черты обращённого к горизонту женского лица с огромными, чуть разнесёнными глазами, с твёрдым маленьким подбородком, широким покатым лбом, пухлыми губами, которые были бы даже капризны, не будь столь строго очерчены. Взгляд его был пристален и спокоен, как взгляд зверя перед смертоносным прыжком, полный уверенности, что никакое оружие – ни копьё, ни стрела – не убивает мгновенно, а тело олицетворяло собой его силу, саму его суть – красоту в беге, в порыве, в покое и ярости – этакое вечное и грозное присутствие в окружающем мире, безнаказанное и свободное…
У Хемиуна даже дыхание перехватило. Он остолбенел, не в силах от статуи глаз отвести, а потом, словно подчиняясь чужой непререкаемой воле, приблизился к ней, как сомнамбула, и лишь ударившись грудью о лапу, остановился и почувствовал источаемое камнем тепло.
Придя в себя, он оглянулся — богиня стояла чуть позади и сбоку, опустив руки вдоль туловища, как коренная египтянка.
— Это та, — пояснила она, — что правила миром в изначальное время, когда он «сиял, как камень Бен-бен в храме Феникса», — и рассказала о славном периоде жизни, когда всё изначально было сотворено совершенным, и вершина всех творений — люди — были подобны богам; когда они достигли знаний, позволяющих коллективно Образы мира творить, камни многотонные, собравшись воедино, силой мысли передвигать, «летать по воздуху, менять свой облик и размеры, облада(ть) силой, позволяющей вырывать из земли холмы и горы», и во всей Вселенной не было силы, способной им воспрепятствовать…
— Если она когда-то и правила миром, — произнёс Хемиун, — то, наверное, теперь должна сильно страдать, видя, как он несовершенен…
— Вот и сделай его хоть чуть-чуть совершенней, — предложила Изида. — У меня в нём, к примеру, нет тела из плоти и крови, а я бы хотела иметь. Пусть хотя бы из камня. И да не будет в нём не знающего меня НИГДЕ и НИКОГДА!..
Как не тщился, но так и не смог понять зодчий, что, собственно, имела богиня в виду, но ему в одночасье обидно стало, что она вроде бы над ним насмехается. Сильно он огорчился, так что даже голос его прозвучал едва слышно:
— Воля твоя священна…
— Вот и ладно, — улыбнулась богиня. Сказала так и прищурилась: — И ещё. Сообщи фараону, что, мол, я заказала ему с богами тягаться. Если не послушается, худо будет. Понял, что ли?
(Впоследствии наследники Снофру, несмотря на запрет, вторглись-таки в район, куда вторгаться было запрещено. Возможно, именно этим объясняется отрицательное отношение потомков к владыкам IV династии и к коренным религиозным переменам, явившимся следствием их правления. И всё-таки даже спустя века изначальный план культового комплекса не был нарушен.)
Тем временем снаружи стало что-то происходить. Быстро тускнел, растворяясь во тьме, пламенеющий небосклон и привычная душная ночь распласталась над «высотами» Ростау.
— Вот знаки растворения земли в воде, воды в огне, огня в воздухе, воздуха в пространстве, пространства в пустоте, — указала богиня. — Пора возвращаться! Но не ищи забвения в мире Образов. Не испытывай желаний и тоски по нему. Воплоти, наконец, мечту своего сердца!
— Не найдёшь, — отвечал Хемиун, — камня, чтобы так сделать?
— Когда сам придумаешь, дам тебе такой камень, а теперь ещё рано, — сказала и вновь приударила посохом — жучки расползлись будто, и сразу темно сделалось. А потом она наказала:
— Не забудь, Правогласный, моей просьбы! И вот тебе мой подарок: пусть у тебя всё, что здесь увидел, в памяти останется. Только обо мне НИКОМУ не рассказывай! Это тебе испытание будет. — А у самой глаза будто дымкой подёрнулись. — Иди вон туда, только, чур, не оглядывайся!
Поклонился он ей и пошёл к выходу, а там точь-в-точь такая же стоит, только ещё краше. Хемиун не вытерпел, оглянулся — где прежняя-то? А та уже пардусом (гепардом) обернулась: вместо рук-ног — лапы стали, хвост появился, по спине чёрная полоса пробежала, в то время как голова человеческой оставалась.
Остолбенел египтянин, а она усмехнулась:
— Что, нарушил запрет? Эх, ты, а ещё правогласный!..
Внизу едва слышно струилась речная вода. На маленькой площадке у пристани стояли его спутники. Взволнованные, они окружили его и пали ниц, а Джаджаеманху почтительно спросил:
– Где ты был, господин? Мы дожидаемся тебя уже третий день!..