Я бегу по теплой пыльной тропинке. Стремглав проношусь мимо торговок жареными семечками, мимо старого колодца и дальше…. пьяными переулками за окраину, туда, где широко – от края и до края раскинулась бескрайняя и звенящая степь…. Туда, где на горизонте, цепляясь макушками за вылинявшее небо, торчат пирамидальные тополя. Где то, за ними, прячется море, ворчащее, всхлипывающее. Оно вылизывает желто-серый песок, щекочет бока лодок и норовит стянуть песочные формочки у зазевавшегося карапуза…
Просыпаюсь от внезапно включенного света. Слышу шум и топот, и вот уже настойчивый стук в мою дверь:
- Таможня. Приготовьте документы.
Я в поезде - «Москва – Мариуполь». За окном Харьков. Проверка паспортов и деклараций. До этого была наша таможня - российская, теперь еще одна, украинская.
Вагон полупустой, в купе я еду одна. Ни я, ни мой багаж не вызывают у украинских таможенников никаких подозрений, как, впрочем, и у российских. Они скользят по мне равнодушным взглядом и растворяются в недрах вагонного коридора.
Пользуясь тем, что поезд стоит долго, в вагон вваливаются местные коробейники. Потный мужик красный от натуги втаскивает в купе челночную клетчатую сумку набитую посудой:
- Купуйтэ! Цэ ж славянський форфор! Да ты тильки глянь, яка гарна вазочка!
Следом за ним материализуются какие-то откровенно жуликоватые личности, предлагают по «необыкновенно выгодному курсу» поменять рубли на гривны. Какая-то баба прямо под окном орет простуженным голосом: «Витамины А, В, С! Витамины А, В, С!». Я выглядываю в окно и вижу молодящуюся «жинку» с пучками молодой апрельской зелени в руках.
Мне ничего не надо. Я еду на свою малую родину.
Поезд отправляется, и я снова укладываюсь спать. Закрываю глаза и мысленно уношусь в родные места.
Из-под розовой вуали воспоминаний выглядывают полустертые лица, слышатся обрывки полузабытых фраз… Я вижу дома, школу, старую шелковицу и чувствую ломоту в зубах, от ледяной воды выпитой прямо из погнутого края потемневшего от времени ведра,прикованного длиннющей лязгающей цепью к вороту колодца… и улочки, по которым я все бегаю и бегаю в своих снах…
Мой поселок называется Андреевка, а железнодорожная станция - Карань. Сначала была только станция, ее построили в 1882 году. Тогда же были построены немногочисленные дома для семей железнодорожников. Постепенно население увеличивалось, постройки разрастались и со временем слились с греческим селом Кизил Таш – так образовался поселок Андреевка.
Никто никогда из жителей поселка не скажет, что он или она из Андреевки. Все мы родом из Карани. Андреевок много, а Карань – одна. А мы – каранцы.
Для проезжего человека мой поселок ничем не примечателен. Пять стратегических объектов: элеватор, нефтебаза, почта, железнодорожный вокзал и автостанция. Из культурных – школа (в моем детстве – русская), две библиотеки, клуб железнодорожника и неприкасаемое поле на окраине поселка, где на Троицу проходит греческие соревнования по борьбе - «Куреш», а по карански просто – «Борня», в которых принимают участие не только посельчане, но и жители всех окрестных сел. Как и в старину, детвора с утра пораньше занимает места в первом ряду вокруг круга, внутри которого местные «Мате»* демонстрируют свои доблести, согласно строгим правилам и весовым категориям. И, так же как и встарь всем миром собирают деньги на покупку призов, главный из которых – баран!
Такие соревнования проводятся не только в Каране, но и в других греческих селах и поселках Донецкой области со времен их основания. А основывались они еще при правлении Анны Иоанновны. Тогда после разгрома Крымского ханства в Приазовье переселили крымских христиан - греков, когда-то обосновавшихся на берегах Черного моря, и по сей день хранящих традиции своего народа.
Когда-то эти соревнования по борьбе венчали общественный обед - панаир. Но уже во времена моего детства никакого панаира не было, зато после борьбы были и есть - концерт и народное гуляние.
Позже население прирастало русскими, украинцами, немцами, и еще только бог знает кем…?! Смесь народов и языков!
Разговорным языком здесь считается русский, присутствует украинская мова, местный греческий диалект, но на самом деле, большинство населения ховорит на суржике. Именно ховорит! Ведь твердый звук «Г» для каранца - настоящая удавка, особенно когда нужно произнести самое труднопроизносимое на свете слово - «Гюго»! И нет полной уверенности, какое слово русское, какое украинское, а какое – местный жаргон.
Здесь влезают на лестницу, а слезают с дробыны, выворачивают пустой карман, а прячут в кишеню. На столе украинский борщ, заправленный толченым салом и греческая алушка. Вареники и кубетэ. А от названий станций веет турецкими набегами: Чермалык, Волноваха, Тавла, Кальчик, Кичексу и моя – Карань.
Когда в середине семидесятых я приехала в Москву - со мною случился лингвистический казус. Послали меня в магазин за баклажанами. Что такое баклажаны я не знала, спросить постеснялась – боялась показаться невеждой - есть такой грешок у провинциалов, - но решила, что вычислю загадочный овощ методом исключения. Увижу то, что не знаю, это и будет - баклажан! Так вот, в магазине были все знакомые овощи-фрукты: лук, буряк, морковка, помидоры, синенькие и так далее… и никаких баклажанов. Так и ушла бы ни с чем, если бы впереди стоящая покупательница не спросила эти самые баклажаны – синенькие, по-нашему.
Я представляю степь. Степь, которая дышит полынью, чебрецом, где волнуется ковыль и ветер гоняет шары перекати-поля. Степь вольную, не обузданную – Дикое поле, где только скифы, половцы да печенеги когда-то кочевали по бескрайним просторам! Ту степь, про которую моя бабушка рассказывала нам с братом бесконечные сказки.
От тех времен остались лишь половецкие «каменные бабы», одиноко стоящие вдоль дорог. Каково было мое изумление, когда таких « баб» я увидела в Подмосковье, в музее-заповеднике «Абрамцево». Привез туда их владелец усадьбы – известнейший меценат Савва Иванович Мамонтов, принимавший активное участие в строительстве донецкой железной дороги. Такой привет из родных степей.
Сегодняшняя донецкая степь – укрощенная, распаханная и... заброшенная. Она морщится оврагами, испещрена гранитными карьерами, иссечена посадками – три - четыре ряда ветвистых жерделей с подбрюшьем из шиповника и терна - отличный щит от майских суховеев и летних пыльных ветров которые, как встарь, совершают свои набеги, чтобы потрепать тяжелые, налитые солнцем подсолнухи…
Проехали Волноваху. Наконец за окном замелькали знакомые пейзажи. Я выхожу в тамбур. Стою, прильнув к окну, и жадно шарю глазами. Вижу электроподстанцию, водонапорную башню, «казенные» дома железнодорожников… Те же дома, тот же базарчик у вокзала, те же бабульки с бумажными кулёчками из газет, c горкой наполненные жаренными семечками…
И, кажется, что за прошедшие десять лет – ничего не изменилось. Ни-че-го.
Время застыло, как муха, на клейкой ленте над кипящим оранжевым вареньем из диких абрикос - жерделей….
*Мате Илья Федорович, двукратный чемпион мира, чемпион олимпийских игр 1980 года по вольной борьбе, родом из Донецкой области.
2013г.