- Мазила! - Захар готов был наброситься с кулаками, как в детстве, на своего закадычного друга, Сашку, с кем дружил со школьной скамьи, и который так позорно промазал пенальти в ворота противника.
- Как можно не попасть с одиннадцати метров! Проиграть так позорно! - Последние минуты матча между соседними селами принесли только досадное поражение, и команда Захара, где он был капитаном, уже расходилась, когда неожиданно затрещал репродуктор, что висел не далеко от правления колхоза на столбе. А потом он начал выдавать какое - то важное сообщение. Понять о чем говорит было нельзя, все поспешили к правлению, и только футбольный мяч сиротливо остался в створе ворот.
Так узнали Захар с Сашкой, что началась война.
Женщины плакали, представляя, какая участь вскоре их ждет, мужики, молча, мяли свои кепки. Подошла и жена Захара, она была на сносях, живот еще не сильно, но выпирал из - под кофты. Пробиваясь через толпу, она изо всех сил сдерживала крик, от страха за Захара, за себя и за еще не рожденного ребенка.
Уже через неделю после начала войны, Захар вместе с Сашкой и другими односельчанами прощались со своими женами и грузились в колхозную полуторку, которая должна была их отвезти на станцию. Он еще долго пытался рассмотреть сквозь дорожную пыль лицо своей жены, которая неловко и торопливо шла в толпе вслед за машиной… Он еще не знал, что видит ее в последний раз.
А потом потекли тяжелые военные будни. Летний зной и осеннюю слякоть, последнюю краюху хлеба и последнюю щепотку махорки - все делили пополам Захар с Сашкой. Они попали в противотанковую артиллерийскую батарею, сразу после краткосрочных курсов. Там, в ноябре, добралось до Захара письмо от Марины, Сашкиной жены. Она писала, что при родах умерла его Тося, не успев сообщить мужу радостную весть. А малыш выжил, и Марина взяла его к себе, своих детей они с Сашкой завести не успели. Почернел от горя Захар, и Сашка как мог, успокаивал его. Теперь писали они письма на один адрес – Марине. Прошла дождливая осень, а за ней и суровая морозная зима. Потихоньку притуплялась боль Захара - на войне некогда горевать. А в мае, случилось другое горе – в одном из боев, рядом с друзьями разорвало снаряд, и оба были серьезно ранены. У Сашки перебило правую ногу, а Захар получил осколок в живот. Оба понимали, что при таком ранении Захару не выжить. Посиневшими от боли губами он просил, умолял своего друга пристрелить его, сил терпеть уже не осталось, и еще об одном просил – не бросать маленького Захарку, так назвала его Марина, по просьбе умирающей Тоси. А Сашка как мог, уговаривал его вот, мол, и санитар уже ползет к ним, и еще поживут они и вырастят вместе малыша. И ослабевшими руками перетягивал себе ногу и бинтовал Захару живот, пока и сам не потерял сознание. Очнулся Сашка в госпитале и первые слова его были о Захаре.
Медсестра, что была рядом, отводила глаза, а потом сказала:
- Скончался твой друг, даже оперировать не стали. С такими ранениями не выживают. Закричать, заплакать бы Сашке – да не положено это мужикам, только застонал, да сильнее зубы сжал.
У стелы погибшим воинам стоят седой старик и мужчина лет сорока пяти. Они читают фамилии солдат и офицеров, что захоронены в одной братской могиле. Наконец, находят ту, единственную, свою, ради которой и приехали сюда в Подмосковье за три тысячи километров от дома.
- Смотри, Захар, вот здесь и покоится прах твоего отца, моего единственного друга - Захара Даниловича. Как же долго я шел сюда! Ты прости меня, друг, что не выполнил тогда твою просьбу, мучиться заставил, но не мог я друга последних минут жизни лишить, а сына твоего, как и договаривались – вырастил, в люди вывел. Старик вынимает из кармана носовой платок и вытирает набежавшие слезы, что застилают выцветшие, старческие глаза, и не дают, как следует вчитаться в списки погибших. Постояв еще некоторое время у памятника, старик развернулся, и тяжело опираясь на трость, побрел к стоящей невдалеке легковой машине. Стало видно, что вместо одной ноги у него протез, который при ходьбе чуть поскрипывал, оставляя на обочине дороги чуть более глубокий след.
.