1955-й
«Вчера, в клубе, на танцах: он не отходил от меня весь вечер, а если и отходил, то наблюдал за мной издали. Конечно, меня это радовало, но почему-то убегаю к себе в библиотеку и быстро одеваюсь, не понимая: зачем это делаю? На улицу!.. Но догоняет. И в этот вечер всё чудесно! И молодой месяц, и чуть слышное поскрипывание льда под ногами, и даже кот, который встретил возле дома».
Из молодых офицеров, присланных осенью в воинскую часть, где я работала в клубной библиотеке, мне особенно никто не нравился. Правда, Эрик, - красивый, подтянутый, всегда застегнутый на все пуговицы и немногословный, – казался симпатичнее других, но в то же время и отталкивал этой своей закрытостью. Полный антипод Эрику Витька Рябушкин, - некрасивый, высокий, сутуловатый, всегда расстегнутый и даже с офицерской фуражкой набекрень,- тоже не вызывал симпатий и когда видела его, возникало желание что-то подтянуть, подкрутить в этом разлаженном «механизме», чтобы шагал уверенней и не так уж нелепо висели на нём шинель или китель. Еще был Олег, тоже некрасивый, но более всех уверенный в себе и даже нагловатый, но не делавший попытки приударить за мной. Зато Вася Яхимович, - кругленький, темноволосый, краснощекий и веселый крепыш, - с первого же дня знакомства стал настигать меня и уже через месяц сделал предложение.
Но в феврале пятьдесят шестого прислали еще одного... Да нет, Юрка не был красив, - над высоким покатым и напряженным лбом негустые, светлые волосы, «безвольный» подбородок под большими яркими губами, - но когда он смотрел на меня, то из его голубых глаз, очерченных темными длинными ресницами, струился завораживающий свет.
«За стеной библиотеки, в зале, играет радиола. Остаться на танцы? Ведь так хочется увидеть его! Но мне еще надо работать. Не отрываю глаз от двери, - а, может, войдет?.. И пришел! И даже пригласил в кино. Но как идти? Еще не кончен рабочий день. Ушел. Наверное, к той… к Рае Шубиной! Не могу писать, дрожат руки. Неужели люблю его и могу ревновать? Нет, это не так!
И уже – на танцах. Неужели не придёт? Пришел! Но не «замечаю» его, болтаю с Алёной, но краем глаза вижу: через весь зал идет к нам! Подошёл, взял за руку. Какие у него глаза!.. Я тону в них, я побеждена».
(Моё второе стихотворение, потом будут и другие):
Тихая мягкая полночь,
Плавно снежинки летят,
Кленам, березам готовят
Белый, пушистый наряд.
Кажется мне, что прекрасней
Не будет ночей никогда!
Все потому, что впервые
Ты провожаешь меня.
Тихая мягкая полночь.
Молча снежинки летят.
Не говорим мы ни слова,
Но ведь сердца говорят!
... Вот уже четвертый день не вижу его в библиотеке. Неужели не приходит из-за того, что плохо расстались в последний раз? Он не хотел, чтобы я уходила не подавал руки, а я повернулась и ушла. Догнал, взял за плечи:
- Учти, у меня есть самолюбие, - опустил руки, добавил: - А теперь иди.
Все эти дни только о нём и думаю.
… Люблю ли я тебя - не знаю.
И кто подскажет мне ответ?
Но без тебя всегда скучаю.
Люблю ли я тебя, иль нет?
Лишь только издали увижу,
Забьется сердце и замрет.
Но любит ли тебя, - не знаю.
И кто подскажет мне ответ?
Ах, почему ты не приходишь?
Ведь целый день всё жду и жду!
Меня ты любишь иль не любишь?
Одна я это не пойму.
... Наконец-то пришёл! Покраснела, растерялась, а он молча посидел минуты две и вышел. Но на танцах… Ни за что не подошла бы к нему, но подошел он. Как же была благодарна! Через час спросил:
- Ну что, пошли отсюда?
Предложила:
- Еще вальс… с тобой.
Отказался. Повернулся и направился к раздевалке. Глупый, нехороший Юрка! Да разве ж я хотела тебя огорчить? Пусть таким неловким и угловатым бываешь в танце, но как же хорошо видеть твои глаза близко-близко, чувствовать твою «нежную» ручку и ошибаться вместе с тобой!
... Не приходишь. Ну, приди хотя бы на минутку! А, впрочем, на минутку не надо, мне этого будет очень мало.
… О, если б ты знал, как хочу я увидеть
Твои голубые, родные глаза!
И голос негромкий и милый услышать.
Я счастлива только бы этим была!
Меня обижал иногда ты, - случалось! -
Но был так внимателен, ласков со мной.
Так что же теперь, что с тобою случилось?
Зачем же обходишь меня стороной?
Так долго, так долго с тобой не встречались!
Ужель огорчить тебя чем-то могла?
А, может быть, в том, что расстались с тобою
Есть и твоя небольшая вина?
... Был вчера на танцах, но не подошел, а часов в одиннадцать оделся и ушел. За что издевается надо мной? Ведь так хочется поговорить, посидеть рядом! Он добрый, умный, но слишком самолюбивый.
... Постоянно думать о нём, просыпаться с надеждой увидеть, а потом в библиотеке целый день прислушиваться к шагам и гадать: не он ли?
… Когда вижу издали, появляется щемящая боль в груди. Почему? Сколько мучающих и неразгаданных «почему»! Всё это слишком выматывает душу.
... Вчера возле клуба играли в волейбол. Был и Юрка. Я смеялась, старалась острить, но что делалось в моей душе! Уверена, любит меня! Вижу по одному взгляду его дорогих, любимых глаз.
Ветер весенний, развей мое горе!
В далекие степи печаль унеси.
И грусть утопи в темно-синее море,
Но радость и счастье взамен принеси.
... Сон:
Сидим с Юркой в какой-то чужой комнате за круглым небольшим столиком… нет, не понимаю, почему мы здесь, но знаю: он тут - из-за меня. И сидим долго, молча, он что-то пишет, и я не вижу его глаз, но очень хочу! Спросить о чем-то? И вот уже он смотрит на меня… потом вдруг наклоняется, берет мои руки, подносит к губам, быстро-быстро целует. И я счастлива!
... Любить - это страдать. Но когда любишь, мир становится другим, - всё озаряется удивительным светом, люди кажутся добрее, перестаешь замечать плохое, уродливое. И пусть он не любит меня, не обращает внимания, пусть не приходит, но я-то люблю!»
Из дальних уголков памяти проявляю: я, шестилетняя девочка, подолгу смотрю из окна на улицу, где у дороги играют в монеты ребята. Им лет по шестнадцать, и среди них ОН, тот, с которого не свожу глаз. В него влюблена и моя подруга, которая уже во втором классе, и под мою диктовку она напишет ЕМУ записку (даже имя его помню!): «Стасик, приходи в овраг сегодня вечером. Мы тебя конфетами угостим». Похожее было и в школе, в первом классе: он, красивый мальчик с темными волосами, сидит впереди меня и я не в силах оторвать от него глаз, не слышу того, о чем говорит учительница и однажды из-за этого она закричала на меня, а он вдруг оглянулся и показал мне язык. Как же было стыдно, больно! И всё, сразу разлюбила. А позже, в шестом классе - красивый двоечник Сережка Лашин с последней парты… Помню: перемена, почти пустой класс, я стою у парты, но вдруг входит он, идет в мою сторону… и я сажусь, - подкашиваются ноги.
«Юрка пришел! Отдала ему свой дневник. Какие сделает выводы?
... (Его ответ):
«Галчонок! С первых строк начинаю не соглашаться с тобой. Ты пишешь, что пригласил тебя в кино нехотя. Я не помню такого. Вполне возможно, что сделала такой вывод, находясь во власти чувства, которое называется ревностью. А, может, эта буря разыгралась в тебе и потому, что не знала о чувствах, которые питаю к тебе. Не согласен и с тем, что ты называешь меня слишком самолюбивым. Ведь каждый человек должен защищать свое «я», иначе им будут пользоваться, как тряпкой. Ты хочешь, чтобы так поступали с тобой? Нет. А, значит, и у тебя оно есть. «Не выставляй своё я»! Мог ли я так сказать? Нет, не мог. Ты ошибаешься, Галчонок!..»
На этом запись прерывается. Если для меня уже с четырнадцати лет игра со словом увлекала, то для Юрки написать письмо даже матери было проблемой, а уж ответить мне!.. Помню, как вошел в мою маленькую комнату, вынул из бокового кармана свернутую тетрадь с моими записями и сказал: «Галчонок, прости, не могу писать. Лучше всё скажу. Не обижайся, моя хорошая».
«Почему Юрка так дорог мне? Иногда даже страшно, - чувствую какую-то ответственность за него.
… Долго сидела и думала: что же написать на своей фотографии, которую просил подарить? Но пишу в дневник: Юрка, дорогой! Любое слово кажется мне таким тусклым по сравнению с тем, что чувствую! Знаешь, после каждого твоего поцелуя во мне вспыхивают какие-то новые ощущения, отчего кажешься ты мне волшебником, обладающим магической силой. И сила эта, отпуская мое бедное сердечко только на секунду, вновь зажигает неведомым чувством. А глаза! Боже, какими бывают твои глаза в мгновения вспыхнувшей любви! Но именно в такие минуты болью сжимается сердце от невозможности продлить эти неземные мгновенья, об утрате которых и слезы выступают.
... Почему любовь и встреча с прекрасным приносят не только радость, но и грусть? Может, потому, что и то, и другое слишком хрупко, мимолетно, беззащитно, и мы с первого мгновения, не сознавая этого, начинаем прощаться с этими чувствами?
... Юрка, вчера я сказала тебе лишнее, прости! Прости и не верь тому, что становишься чужим. Но в те минуты, когда любовь к тебе вспыхивает особенно сильно, вдруг вижу ту сцену с Лорой. Скажи, как мне забыть её? Ведь это может нас разлучить!»
Тогда в Карачев снова приехала моя подруга детства Лариска, - «мой дорогой Чижик». Как раз был какой-то праздник и Юрка принес к нам продукты, - в воинской части офицерам давали хорошие пайки, - и попросил маму приготовить их, чтобы я, мои подруги и его друзья могли хорошо повеселиться, и вот тогда-то… Среди общего веселья я нечаянно увидела, как Лариска обнимает Юрку. Возможно, что то была только её инициатива и правды я так и не узнала. Да и не пыталась узнать, но с тех пор...
«Многое, очень многое, Юрка, пережила я, передумала за это время. И ты, наверное, заметил, что стала я гораздо сдержаннее. А всему причиной - ты. Ты первый, кому я поверила, кого полюбила, и ты первый, кто обманул мои чувства. Свет во мне погас. Вспыхнет ли снова? Не знаю».
Нет, так ярко влюблённость во мне больше не вспыхивала, но тогда её «костер» продолжал гореть. Да, пробовала я подбрасывать в него «хворост», пробовала и гасить, но поняла: с костром можно так… но не с любовью. Она должна сама…
И любовь моя постепенно таяла. Да еще появилась и новые заботы, - поступила заочно в библиотечный институт, надо было писать контрольные, ездить на сессии, - и от постоянной усталости уходили простые радости жизни.
«Пожить бы на необитаемом острове, послушать музыку, почитать, но...
Но получила вызов на сессию. Двенадцать контрольных работ уже отослала. Зачтены. Скоро надо будет ехать в Ленинград и за месяц сдавать тринадцать экзаменов, зачётов, так что… Держись, Галочка!»
Институт открыл мне много интересного, хотя и нудные контрольные работы приходилось делать, - по политэкономии социализма, по методике работы в библиотеке, - но зато на сессии случались «неожиданные знакомства» с книгами институтской библиотеки. Правда, времени для их чтения почти не было, - зачастую даже некогда было сбегать в столовую и приходилось «сидеть» на одних батонах с чаем, - но всё же, помню: каким чудным открытием было знакомство с пародиями философа Владимира Соловьева* на поэтов символистов!
На небесах горят паникадила
А снизу – тьма.
Ходила ты к нему, иль не ходила?
Скажи сама!
Но не дразни гиену подозренья,
Мышей тоски!
Не то смотри…
Дальше забыла, и поэтому беру с полки томик.
Как леопарды мщенья
Острят клыки!
И не зови сову благоразумья
Ты в эту ночь!
Ослы терпенья и слоны раздумья
Бежали прочь.
И снова то, что еще помню:
Своей судьбы родила крокодила
Ты здесь сама.
Пусть в небесах горят паникадила, -
В могиле – тьма.
Как же было необычно! Ведь мы тогда слушали совсем другие стихи, песни, - ясные и понятные, как дважды-два:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская страна…
Письмо Юрке:
«Вот я и в Ленинграде. Сдала первый экзамен. Ну, почему мне здесь так томно, скучно, неприветливо? Эти серые камни, удушливый воздух и всё, все чужие! Даже брат Николай.
Вчера в театре оперетты смотрела «Поцелуй Чаниты», люди смеялись, смеялась и я, но... Полуголые женщины, слащавые улыбки, плоские, тысячу раз слышанные остроты! Что может пробудить в душе эта белиберда?
Мой дорогой, мой родной! Люблю тебя, скучаю, жду встречи. Твоя непутевая Галка».
Из всех профессоров, читавших установочные лекции, в памяти остался только Леонтьев, знакомивший нас с зарубежной литературой. Его лекции стали для меня открытием, - слушала, словно заворожённая. На экзамены и зачеты ходить к Леонтьеву боялись, - принимал до двух-трех часов ночи, выгоняя «пачками» и заставляя пересдавать по несколько раз, - но что было делать? Пошла я. Возле аудитории толпились студенты, никто не решался войти, а я махнула рукой: «Будь что будет!» и вошла. Не помню, какие вопросы были в билете?.. как на них отвечала? (конечно, плохо!), но помню дополнительный: «Когда и где были написаны первые комедии, драмы?» Наугад ответила: «В третьем веке нашей эры, в Риме». А он улыбнулся, приложил палец к губам, - тише, мол, не услышали б студенты, сидящие за моей спиной, - и поправил полушепотом: «В пятом веке до нашей, в Греции». Потом взял мою зачётку, написал в ней что-то и сказал: «Можете идти». Когда вышла и развернула её, то все ахнули: пятерка! Уверена, поставил ее не за знания, – их просто не было, - а за то, что так!.. слушала его лекции.
«Ты, Юрка, хочешь, чтобы я стала твоей женой. Но разве не хочется тебе сохранить хотя бы еще на год те отношения, которыми живем? Разве будут вечера чудесней тех, которые проводим на нашей скамейке? Семейная жизнь впереди, а вот такая, как сейчас, может уйти. И нав-сег-да».
Эти слова говорила и ему. Он не обижался, не пробовал грозить, что, мол, если не выйдешь за меня, то… Может, чувствовал, что не может дать того, что ищу, о чём томлюсь?
«Заходила в библиотеку Рая, Юркина прошлая увлечённость. Не поднимая глаз, взяла газеты и вышла, а у меня кольнуло сердце: Юрка, ну почему ты оставил ее ради меня? Она стала бы тебе прекрасной женой, без всяких туманных стремлений. Иди к ней! Я – не для тебя! Беспокойно тебе будет со мной. Мучить буду тем, что никогда не стану счастливой. Ну что может меня успокоить? Семья, дети? А если и тогда?..»
Юркино восприятие жизни было проще, - не помню, чтобы рассуждал о какой-либо книге, картине, - и я, хотя отчетливо и не осознавая этого, пыталась упрятать ощущаемое в себе, чтобы сохранить, продлить прекрасное чувство влюблённости.
«Юрка, Юрка! Опять мы в ссоре. Ну, скажи, зачем причиняем друг другу столько боли? И зачем часть своей перекладываю на тебя? Лучше бы - одна… Но прости, милый! Наверное, делаю это потому, что бывает нестерпимо больно».
Воинская часть, в которой служили офицеры, была артиллерийской. Чем они занимались, не знаю, но работу свою кляли, ругая старших по званию, и выпивали. Выпивал и Юрка. Мы из-за этого ссорились, а он только смеялся, уверяя, что для него это не опасно.
- Как же не опасно? - тревожилась я: - Ведь двоих уже демобилизовали из-за этого!
И все подталкивала его поступить в военную Академию, в которой уже учился мой первый поклонник Вася Яхимович. Наконец, он так и сделал.
(Письма в Москву):
«Юрка, милый! Каждую минуту ощущаю, что нет тебя рядом, что ты не придешь ни завтра, ни послезавтра… ни через неделю, ни через месяц и потому хочется плакать.
Сегодня случайно нашла твою папироску, и каким же драгоценным подарком она оказалась! Как отрадно было нюхать ее и вспоминать наши встречи! Боже, как все постыло и пусто без тебя!»
«О, добрый день, мой милый друг!
Что, как твое здоровье?
И как проводишь ты досуг?
Как чувствует себя твой друг?
Прошло ль его томленье?
В письме последнем ты писал,
Что так грызешь свой «мрамор» рьяно!
На это Виктор (брат) сказал:
«Один все зубы поломал,
Грызя его вот так упрямо».
Как я живу? Учу, кручусь,
Седлаю иногда Пегаса,
Но очень мой ленив Пегас
И скачет лишь по четверть часа.
С письмом к тебе я отсылаю
Три фото. Юра, два отдай
Ях. Васе. Умоляю:
Меня пред ним ты защити.
В награду - третье ф. возьми».
«Спасибо, дорогой, за подарки ко дню рождения, они чудесны! Очень им рада, но в то же время, и грустно. Почему? Не знаю, не знаю. Как встретила праздник? Ходили с Клашей в клуб, было все в шарах, конфетти, флажках и прочей мишуре. Ребята затащили нас около двенадцати в буфет, там и встретили Новый. И было почти весело потому, что от вина кружилась голова. А как твои экзамены? Трудно? Но знаю, что сдашь все хорошо, ведь ты у меня умница!»
«До свиданья, друг мой! В этот вечер
Чистые сияют огоньки.
Мой любимый, ради нашей встречи
Чувство вот такое же храни.
Ну, а если в жизнь уйдёшь с другою,
Совести своей не упрекай.
Каждый рад дышать опять «Весною»!
Без укора я скажу: «Прощай».
Прости, дорогой, но, кажется, твоя любовь ко мне угасает. Непутёвая Галка».
Да нет, не его, а моя угасала. Но не хотела этому верить, - как же без неё? – а чем удержать ускользающую, не знала. И те месяцы стали для меня настоящей маетой, терзанием.
«За окном густые сумерки. Тоскливо завывает ветер. Читаю Соловьёва*: «Личность противопоставляет себя миру, как нечто самодовлеющее. И она не стремится больше к пересозданию мира, ее освобождение - в ней самой». Я не хочу пересоздавать мир. Я просто хочу быть свободной.
... Как отношусь к Юрке? Нет, не могу понять. Но душа не горит, а теплится.
... Маюсь, что день проходит быстро и не успеваю найти успокоения. Маюсь, что тянется медленно, а с ним и мои поиски чего-то. Как хорошо, когда наконец-то засыпаю! Спать бы долго-долго!
... Юрка пишет, что его отчисляют из Академии потому, что не хочет быть офицером. Но в этом ли причина? А, может, потому, что не бросил пить?
…Любопытно: как-то была в депрессии, шла домой, увидела пьяного мужика и… Ушла моя мучительница! Сегодня случилось то же, когда получила письмо от Юрки. Почему, почему!?
... Бродила в лугах, что видны из наших окон. Перебралась по мостику через Снежку, долго шла по полевой дороге, потом свернула к стогам, присела возле. Был теплый сентябрьский день. Сжатое поле ржи, разогретое солнцем, пахло соломой, а над ним серебристыми нитями поблескивала паутина. Тихая, отстоявшаяся благодать природы. Но как же смутно было на душе! Все думала, думала: люблю ли Юрку?.. Потом брела по берегу к плотине. Над ее темной, уже неприветливой водой, устало свисали лохматые тростники, пахло рыбой. Потом опять сидела на берегу, смотрела на лениво текущую воду и… Странно! Душа наполнялась покоем, словно эта тёмная, уставшая за лето вода, принесла ответ на мучивший вопрос: значит, не люблю, если так мучительно думаю о нем.
... Какое ослепительно белое утро! Они, снежинки, падали и падали, словно стараясь скрыть следы неопрятного человеческого жития. Жаль, что скоро растают, - ведь только начало ноября.
... Почему человек так одинок?
... Сон:
Я – ни то в Москве, ни то в Ленинграде… ночь, улицы пусты, мне жутковато, зябко, но стою на трамвайной остановке и жду Юрку… он должен выйти во-он из того здания. Ну, вот и он... но выходит не из здания, а словно проявляется, как на фотокарточке… и почему-то - в длинной-длинной шинели… приближается… делаю шаг навстречу, протягиваю руки, а он проходит мимо... с опущенной головой. Но вот и трамвай… он становится на ступеньку, трамвай беззвучно трогается… хочу окликнуть его, но голоса нет… хочу сделать шаг вослед, но ноги не слушаются... А трамвай уже медленно удаляется, размывается, тает вместе с Юркой... но во мне нет отчаяния, - вроде бы так и надо... так и надо.
Если об этом сне расскажу маме, то скажет: «Расстанетесь вы с ним». Но не расскажу. Уже расстались».
Через семь лет:
«Любопытно! Когда-нибудь… лет эдак через тридцать, прочту эти грустные строки о своей первой любви и какие чувства пробудят во мне? Будет ли то скорбь о прошедшей молодости или привычная грусть уже никого не любящей женщины? А, может, нацепив очки, буду лишь удивляться той пылкой влюблённости?»
... «Юрка. Вначале прислал открытку, - для него я осталась прежней. А недавно приезжал к друзьям в Карачев, был и в Брянске. Встретились. Стал чужим. На второе свидание не пошла, но встретилась с ним моя подруга Люба и передала его слова: «Надеялся, что Галка уедет со мной». А во мне это его признание не пробудило никаких теплых чувств. Грустно».
Иногда память вдруг проявляет: иду по аллее парка, под ногами шуршат желто-бурые листья, а я смотрю на них и замираю от счастья любви. Или: мы с Юркой сидим на лавочке возле нашего дома, перед нами за обрывом, за речкой, луга, покрытые туманом, - словно облаками! – над ними висит огромная луна, Юрка целует меня, а во мне вспыхивает то самое сладостное, томящее чувство... но до отчаяния грустное.
Если бы писала о Юрке только по воспоминаниям, а не по дневниковым записям, в которых встречи, радости, размолвки прописаны явственно и осязаемо, то, пожалуй, не получилось бы вот такого «полотна», похожего на живопись импрессионистов, - и не отчётливы детали, и небрежны мазки, но!.. Сколько света и радости!
*Владимир Соловьёв (1853-1900) - русский религиозный мыслитель, мистик, поэт, публицист, литератур.
«Игры с минувшим» Автобиографическая повесть. Можно скачать или купить книгой - https://ridero.ru/books/igry_s_minuvshim/