Эпиграф: Бог в ладушки, и Бес рядышком
Часть первая.
Дело было в городе Соликамске, который расположен в предгорье Уральских гор. Соликамский уезд, если мне не изменяет память, является частью Пермской губерний, ныне именующейся Пермский край.
В бытность мою, когда я был совсем маленьким и как говорится, проходил под столом, но, уже чуть наклонял голову и сгибал коленки, получал я воспитание в интернате, который все за милую душу обзывали инкубатором. Оно и ясно почему, - наверное, потому, что те, кто в нем воспитывался, не воспитывались вовсе, а выводились, как цыплята. В инкубаторе их, вернее нас, держали до определенного возраста, а далее, достигнув этого самого критического возраста, мы получали здоровенного пендаля под мягкое место. От этого пинка, мы, без каких либо особых задержек, попадали прямиком в мясорубку. В приличных местах «мясорубкой» называют простым словом , простым до безобразия - Жизнь.
В те, свои голоштанные годы данного момента я не понимал… - что-то я тут не о том! Речь собственно пойдёт не об инкубаторе, и даже не обо мне, речь пойдет об детских яслях, которые находились в аккурат напротив интерната, по улице Володарского.
В яслях жили детки, рядом с ними, где-то под полом жила здоровенная, прездоровенная крыса!
Крысы! - Они завсегда водятся там, где кухня, где свинарник, где детки малые. Едят крысы помой. Те помои, что в корыте после свинячьего обеда остаются, и при этом поглядывают своими маленькими глазками-буравчиками на детишек малых, которым годик, да два от роду. Я бы и сам посматривал, еж ли б каннибалом был, но Бог миловал. До того хороши, аппетитны детки человеческие, ну прямо, как поросята молочные.
Кто-то может подумать, что мол, это крыса, из-под пола дитя какое, во время дневного сна за пятку укусила…- нет ничуть. Кусать крыса за пятку дитя человеческое ни за что не станет, конечно если на то позволения божьего не будет. А то, что глядят, так на то и глаза даны. Они крысы может из любви к брату старшему в поглядки играются. За погляд головы не рубят, это у Человека разумного рубят, и не только за погляд. Могут запросто отрубить за думу, какую неудобную.
А дело было так! Каждый божий день кобылий водила, на кобыле, которую звали Савраска. (…почему-то кобылу называли коньим именем). Ну, короче, - кобылий извозчик, как всегда в тихий час, когда весь персонал яслей расслабился, привез молокопродукты. Он лихо подрулил к кухонной двери внутреннего двора, громко приказал кобыле тру-у-ну, стоять сивая кобыла и принялся разгружать сани.
Филимон, - так звали кобыльего водилу, занес творог, сметану и молока на кухню, и определил всё это хозяйство на своё, обычное место, то есть в передний угол не подоплёку от окна. Глубоко вздохнув и резко выдохнув, кобылий извозчик уселся тут же на грубо сколоченный табурет.
Повариха подаёт Филимону в ковшике молока и говорит: «Выпей Филимоша, парного…», - а сама улыбается так ехиднинько, со значением значит.
Филимон смотрит на улицу, хмыкает и отвечает: «Где ты баба глупая, зимой парное молоко видела, все коровы в запуске, скоро телята пойдут». Произнеся столь незатейливую фразу, Филимон огрел повариху ладошкой чуть пониже спины. Повариха грузная, пожилая тетка только икнула. Филимон ей: «Ты, мне Пелагея, вона чая покрепче сваргань, ну и аладушек пару-тройку штук со сметаной подай, с меня и будет».
Закусив Филимон встал, еще раз приложился своей пятерней к холке Пелагеи и вышел из кухни. Прикрыл за собой скрипучую дверь, подумал: « Солидол с конюшни принесть, да смазать, а то больно скрипуче скрипит, …противно».
Филимон отправился на конюшню. Нужно было распрячь кобылу, задать ей овса, сена и напоить за день умаявшуюся Старушку. «Старушкой», - извозчик кобылы любовно называл свой рабочий инструмент, то есть лошадь. Лошадь была приписана к данным яслям. Ясли имели хорошее имя: «Ласточка».
Прибрав за Фелимоном, Пелагея вышла из кухни убирать столы после обеда, мыть полы и посуду.
Кухня осталась пустой.
По центру кухни стояла большая, сложенная из красного, обожжённого кирпича печь. Сверху кладки была наложена толстенная, здоровенная, чугунная плита. Такие плиты лили целиком на литейных заводах, кои находились в большом избытке, в каждом заштатном городке Уральских предгорий.
Речь конечно не о плите, и даже не о кухонной утвари, - но описать её, эту самую кухню я должон.
Окно было одно, большое, трёхстворчатое. На окне стоял горшок Алоя. Рядом примостился горшок из обожжённой глины с полу-погибшей Геранью. Слева от окна на стуле застеленным домотанным половиком дремал кот Мухтарка. Странное имечко было у черного пречёрного кота.
«Мухтарка» - имя, для кота действительно странное, как собственно и у местной кобылы… Всё в этих яслях было шиворот навыворот. Назван он был так потому, что данного кота боялись, все коты в округе, …как собаку.
Мухтарка дремал. Он был всегда сыт, всегда ленив и всегда всем доволен. Ну, бог с ним, с этим котом, речь не о коте, мы кухню описываем. Хотя, конечно, кот ещё тот фрукт.
У стены напротив другой стены стоял стол, обитый крашеным железом. К столу была прикручена электрическая мясорубка, в те далекие, голодные времена большая редкость.
Плошки, черпаки и прочая кухонная утварь была аккуратно расставлена в шкафах расположенных вдоль стен по всему свободному периметру. С лева от двери стояла чурка с воткнутым в неё топором, видимо для разделки мясных тушь.
Ну, вроде всё! Кухню описали. Кухня это то место, где происходило главное действо сюжета данной кошмарной истории.
Дверь скрипнула…
Дверь скрипнула и на пороге выкрашенным суриком появилась миловидная девушка. На голове она гордо несла белоснежную, накрахмаленную шапочку. На шапочке муленными нитками был вышит красный крест. Одета девушка была в белый, слегка подсиненный халат.
Сама девушка своё обмундирование не стирала. Стирали, крахмалили, синили и гладили тетки-прачки. Их помещение находились напротив кухни. Стирали прачки всё имущество яслей вручную, в корытах на ребристых, оцинкованных досках. Выстиранное и просушенное белье гладилось и складывалось тут же в большие застекленные шкафы.
Интересен и тот факт, что во второй половине двадцатого столетия, в Российской глубинке гладили белье по старинке, то есть угольными утюгами. В литую, чаще чугунную ёмкость с деревянной ручкой, клали раскалённые добела угли. Так и гладили. Речь в нашем повествовании не об утюгах, прачках и ручной стирки ясельного белья.
С одной как бы стороны: стирка, глажка ясельного белья к крысе и одновременной смерти двадцати двух душ младенческого возраста никакого отношения не имеет. Но всё же без этого не было бы истории, - то есть, без прачек, без кухни, без медработника и прочих ясельных персонажей. Вот попробуйте, постирайте в ручную, восемь часов к ряду, шесть дней в неделю. О-го-го!!! Вот и я говорю, тяжек труд прачек, не каждая баба выдержи.
(Хотелось бы мне написать о них, о прачках, об их не мыслимом труде. Хотя конечно, сами виноваты, нечего было в Райском саду яблоки тырить!)
… ладно, всё, продолжаю повествование.
Заходит наша красавица медсестра на кухню. Вся такая чистенькая, ухоженная, здоровенькая. Щёчки с красна, губки бантиком, корма вздыблена, грудь колесом. Прошла она словно пава какая по помещению кухни вокруг плиты. Посмотрела всё ли в порядке, всё ли чисто, нет ли грязи, где какой, не забыла так же все везде понюхать и попробовать. Вдруг глядь, - крышка фляги с молоком открыта! Возмутился медработник и подумал про себя: «Вот Пелагея, раззява, опять флягу не закрыла!»
Подумав так про себя, медичка выбежала из кухни искать Пелагею, что бы высказать ей, что она думает о ней.
Кухню и прачечную от столовой отделял небольшой коридор, метров до десяти. Коридорчик с двумя тускло горевшими лампочками имел пять дверей. Одна дверь, из которой выскочила, как ошпаренная медсестра была, ясно дело входом на кухню. Напротив кухонной двери находилась дверь прачечной. В коридоре, направо от кухонной двери была дверь на улицу во двор. Строго напротив двери ведущей во двор, через весь коридор находилась дверь, для персонала ведущая в столовую. Где же находилась злополучная пятая дверь? Пятая дверь находилась чуть с боку, в простенке, рядом с дверью, ведущей в столовую. Данная, пятая дверь вела в кабинет директора яслей, с хорошим именем «Ласточка».
На двери, которая вела в кабинет директора яслей, была приколочена деревянная дощечка, на которой крупно, тушью было выведено одно слово «Директор».
,,, медсестра вприпрыжку побежала догонять кухарку. Только она взялась за облезлую, провонявшую хлоркой ручку двери столовой, как дверь, которая находилась между и между приоткрылась. Елейный голосок директора яслей с хорошим именем «Ласточка» про-журчал: «Машенька, зайди ко мне в кабинет…».
Медсестра Маша подумала: «Вот шайтан, навязался на мою голову». Но в кабинет вошла. Начальник всё-таки…
Тем временем на кухне…
Кот Мухтарка лениво дремал на своем законном месте, то есть на стуле у окна. Он, этот кот до того обленился, что и дремать устал. О молоке со сметаной он уже не вспоминал. Ему рыбку и мясцо… и то лениво, - лениво рот открывать, …и вот тут из-под-плиты сверкнула пара вечно голодных, зорких, всегда настороженных глаз-бусинок.
Обнюхав знакомый до боли, воздух кухни, крыса потихоньку вышла из отверстия в кирпиче. (Назовем крысу Шуша).
Для того что бы прогрызть ход в двух метровой кирпичной кладке, Шуше понадобилось целых два года. Шуша чрезвычайно дорожила своим туннелем. Она всячески маскировала туннель от жадной въедливой Пелагей. Там, где-то на трех-четырех метровой глубине в норе, её ждал выводок маленьких, еще слепых крысят. Шуша хотела есть. На дворе стояла холодная Зима. Год был неурожайный, была засуха. Шуша голодала.
Шуша посмотрела на кота. Кот ей был знаком.
Кот Мухтарка приоткрыл вначале левый глаз, затем правый глаз, далее демонстративно отвернулся и засопел.
Шуша успокоилась, и уверенно направилась к грубо сколоченному табурету. Взобравшись на табурет, встала передними лапками на горловину бидона. Из бидона шел обворожительный запах сливок, сметаны, молока и немножко коровьего стойла.
В этот самый момент, когда наша крыса с красивым именем Шуша балдела до головокружения от коровьего дурмана, коварный кот Мухтарка громко сказал: « Мяу!»
Шуша одурела от неожиданности и сиганула в горловину бидона. Получился громкий звук « Плюх!» Далее минутное барахтанье, и буль-буль.
Так умерла крыса с хорошим для неё именем Шуша.
Тем временем в кабинете директора.
Директор, мужчина средних лет, неопределённой национальности, притворялся не очень здоровым. Он жаловался медсестре Марье Ивановне на общее недомогание.
Директор ныл: «Марьюшка, а вот тут, а вот здесь, а вот это…». Сии жалобы, охи и ахи продолжались добрых полчаса.
Молоденькая медсестра стучала директора по жирной, волосатой спине. Слушала в слухач его учащенное сердцебиение и ничего не понимала. (В те далекие времена, на Руси про секс ничегошеньки не знали). Сестричка даже чайной ложечкой язык пациенту прижала и посмотрела на корешок дергающийся в глотке директора. Ей было противно смотреть. Этот дергающийся отросток в глотке директора напоминал ей её собственный чрезмерно развитый клитор. Слово «Клитор» сестричка тоже не знала.
Медсестра Маша даже попросила директора произнести букву «а», так как её учили в медицинском училище.
Директор сказал: «А-а-а…» - и поперхнувшись, закашлялся.
Марья Ивановна поставила диагноз: Острое, респираторное заболевание. Далее она подошла к директорскому столу, набрала номер и вызвала Скорую помощь.
Часть вторая.
Картина такая:
Кабинет директора яслей с хорошим именем «Ласточка». За столом сидит полураздетый директор этих самых яслей. Рядом на стуле сидит вся в белом медсестра Маша. Она меряет пульс директора, и считает. Понять ничего не может, на счете сто тридцать восемь бросила считать и забегала по кабинету туда-сюда, туда-сюда. Она время от времени нервно поглядывая в наполовину замороженное окно.
Петр Евграфьевич, - так звали директора злополучных яслей, весь обливался потом, видимо в горячке. Его даже поколачивало, особенно в те моменты, когда медсестра в своем не очень прозрачном халатике перегибалась через подоконник, чтобы лучше разглядеть улицу.
В этот кульминационный момент дверь кабинета с грохотом распахнулась. На пороге стояла кухарка Пелагея, в руке она держала здоровенную крысу!
Молоденькая медсестра завизжала. Полуголый директор остолбенел.
Пелагея размахивая крысой вымоченной в молоке спрашивает у одуревшей и визжащей от страха медсестры: « Марья Ивановна, что будем делать с молоком. Свиньям вылить, или детям давать?»
На шум прибежали обе прачки и тоже давай орать…
Прошло минут десять пока все успокоились. Посудили, порядили и решили: Молоко процедить, перекипятить и подавать детям на полдник к оладушкам, как в меню указано. О крысе, ясно ни гу-гу, значит, чтобы тайна.
Через пять минут все разошлись. Пелагея на кухню, прачки в прачечную, директора увезла неотложка, медсестра удалилась к себе в Амбулаторию.
Часть третья.
Воспитательница Марфа Петровна посмотрела на настенные часы, на них было ровно четырнадцать часов, ноль, ноль минут. Далее она принялась громко хлопать в ладошки, приплясывать между кроваток и восклицать: «Подъём, подъём, все встаём! Пьём молочко парное, для здоровья заводного!»
Детишки потихоньку занялись подниматься, одеваться и готовится к полднику.
Минут через десять в столовой прозвенел звонок. Дети построились в две шеренги: шеренга мальчиков, шеренга девочек, и все дружно, под напевы дуры воспитательницы потопали полдничать, то есть пить молоко и лопать оладьи. К оладьям причиталась сметана…- именно та сметана, которую ополовинила кухарка, долив в неё молока, молоко же в свою очередь разбавив кипячёной водой.
Необходимо заметить то, что кухарка честно делилась ворованной сметаной со всем персоналом садика с милым названием «Ласточка»
Тем временем дружно, с шумом помыв руки и показав чистоту оных малахольной красавице медсестре, детишки расселись по своим местам и по сигналу дуры воспитательницы принялись уплетать стряпню кухарки, запивая её молоком.
Поев, все дети по сигналу поднялись, хором прокричали: «Спасибо!!!»
Детишек ждала прогулка. Построившись попарно, все направились в раздевалку.
На улице стоял легкий морозец. Светило ласковое февральское Солнышко.
Детки до Солнышка не добрались…
,,, к шестнадцати часам всё было кончено. Там и сям в помещениях садика валялись трупики двадцати двух детей и одной дуры воспитательницы.
Послесловие:
Молоденькую, накрахмаленную медсестру нашли в помещении с громким названием «Амбулатория». Наша красотка, не долго думая, по быстрому сварганила удавку и повесилась на дверной ручке этой самой амбулатории.
Директору присудили вышку, то есть расстрел (… с конфискацией)
Поварихе - десять лет без права переписки, …как вредительнице.
Какой микроб находился в той злополучной крысе, так и не было установлено.
,,, ах да!!! - чуть не забыл, где же наш главный виновник кот?!
Наш ленивец кот, со странным собачьим именем «Мухтарка» остался не у дел. Он бродил по помойкам города Соликамска.
Мухтарка был матёрый: высок в холке, чёрен цветом, поджарый, как и положено самцу. Глаза его горели совсем не по кошачий. Мухтарка не любил крыс. Он их прямо не на видел. Как он только завидит, какую зазевавшуюся крысу, так у него сразу кошачий инстинкт просыпается. Гоняется за той зазевавшейся бедолагой, пока не словит. Поймает, задушит и обязательно снесёт на кухню яслей.
Кухни не было, не было и самих яслей со славным именем «Ласточка». Народ Соликамска по брёвнышку раскатал сие зданьице, лишь в одном месте виднелся остов кирпичного фундамента кухонной печи.
Сия история не вымысел, сия история быль.
___13.01.2013
Убить Зверя. АВтор: Кандинский-ДАЕ А.О.