Часть четвёртая http://www.proza.ru/2013/03/14/2085
В семье не ждали, но обрадовались раннему возвращению сдружившихся товарок. Жизнь продолжалась. А дети из школы, одной из открытых при новой власти, приносили песни новые, в задорных словах которых не трудно было расслышать далеко не светлое будущее для присутствующих. Но детские голоса уводили в сторону от невеселых мыслей.
Взвейтесь кострами синие ночи
Мы пионеры дети рабочих…
Не сынки у маменек в помещичьем дому,—
Выросли мы в пламени, в пороховом дыму,
Выросли мы в пламени, в пороховом дыму,
В пороховом дыму.
С 1923 г. новая экономическая политика (НЭП) открыла новые возможности для людей с предпринимательским талантом . Братья Евграфа Тимофей и Михаил открыли в городе несколько магазинов, куда привозили продукты из станицы, торговля шла успешно. А сам Евграф, с юности полюбив лошадей, всерьез занялся выведением новых пород. Это объединило его интересы с интересами старого конезаводчика Архипа. Отец и сын вложили все средства двух семей в разведение лошадей. Был получен небольшой, но государственный заказ на три десятка дончаков. Любимый жеребец Евграфа арабских кровей, тот серый в яблоках, на котором он гарцевал перед Марией в памятный день их первой встречи, стал совсем белым, а его потомство было на службе в Красной армии.
Евграф, как и отец не только любил лошадей, но хорошо разбирался в них, мечтая улучшить дончака , сделать его настоящей скаковой лошадь. Найдя в жене не только красивую, но и умную женщину, делился с ней своими планами скрестить дончака с арабским скакуном. Мечтал сделать свой фамильный завод по выведению новой разновидности дончака – Савельевского. Власть, обосновавшаяся в Росси, обещала свободу предпринимательства в определенных объемах производства. Планы семьи Савельевых вполне вмещались в регламентированные границы, что в торговле, что в конном производстве.
Хотелось смотреть в будущее и верить, что так и будет продолжаться. Но во второй половине 20-х страна резко изменила отношения к новому быстро растущему сословию нэпманов, начала путь планово-директивного развития индустриализации и коллективизации. НЭП, сначала в области производства техники, потом торговли стал сворачиваться. Монополизация коннозаводческих хозяйств вместе с экспроприацией всех лошадей стало началом фактического запрета на частную собственность и на частную инициативу у станичников, а вместе с этим на все планы о лучшей жизни семьи Савельевых. Да и саму станицу переименовали в село, меняя казачий уклад на крестьянский.
Но государство не собиралось ограничиваться только истреблением мечтаний, оно намеревалось стереть с лица земли тех, кто умел мечтать о другой жизни. Пришлось отказаться от всех планов по разведению лошадей. В 1927 году братья закрыли свои магазины и устроились на государственную службу, основательно обосновавшись в Ростове. Евграф со своей семьей продолжал жить вместе с родителями, пытаясь приспособиться к новым правилам власти, которая навсегда стала враждебной для казаков.
Осенью 1928 Мария поняла, что беременна. Лицом подурнела, но душой воспряла и дарила миру такой восторг и торжество жизни, что при ее появлении всем легче дышалось, становилось спокойнее, работа спорилась, песни звучали звонче. Граша не ходил, а летал от счастья. Часто, не в силах сдержать свою радость, подхватывал Марусю на руки и кружился с ней, с любовью слушая переливистый смех не менее счастливой жены. Уходили вечером гулять и пели любимые Маруси романсы. В непогоду Граша брал гитару, несколько уроков дал ему Аркадий, брат Маруси, и аккомпанировал жене, наслух подбирая аккорды. Маруся пела, новые гармонии украсили ее голос, романсы уже подпевали свекровь Анна и золовка Ульяна, часто забегавшая на огонек. Звучали в доме и казачьи песни.
В мае 1929 года Мария родила дочку. Назвали Анфисой – цветущая. Совсем крошечная она уже проявляла некоторые грани своей натуры. Очень общительная, она рада была любому вниманию. Ее хороший аппетит распространялся на самую простую еду, всегда ела с удовольствием, заражая и других желанием поесть. Еще, не умея говорить, подпевала матери, выказывая голос сильный и громкий. Говорить начала рано, к полутора годам уже сплетала простые предложения, спешила что-то важное рассказать. Если в чем-то нуждалась, требовала немедленных действий от того, кто был рядом. Обнимала крепко, выказывая крепость своего упругого тельца. Все делала, с каким-то заразительным смаком. К всеобщему удовольствию, в тяжелые времена, маленькая Анфиса принесла в семью новые оттенки живой радуги человеческих радостей.
Нет, семья не голодала, но жить стали беднее, урезаны были и земельные наделы, и сады с огородами, вывезен со двора почти весь скот и птица. Все отобранное объединялось в новую форму хозяйства – колхоз , независимо от намерения семьи туда вступать. Там как «у семи нянек, дитя без глазу», порядка не было, особенно страдал скотный двор. Лошади без должного ухода чахли, что больше всего ранило сердца старого Архипа и Евграфа.
Мария всем сердцем переживала их потери, чем могла поддерживала, теплом и заботой отогревала. Но вера в Бога не позволяла впадать в такой грех как отчаяние. Церковь всегда учила, что власть на земле от Бога. А раз она, эта самая власть, удержалась и в огне гражданской войны, и в разрухе выстояла, что ж роптать, значит, такое испытание посылает Всевышний казачьему роду.
Продолжали жить, в колхоз не вступали, держались своего хозяйства, не понимая, что этим подписывали себе смертный приговор.
Марию не пугала бедность, всегда довольствовалась малым и в еде, и в нарядах. Эта часть жизни была ей не столь интересна, как многим другим. Любовь, муж, дети, здоровье родителей вот что ее волновало, вот где она находила свое счастье. Своим светлым, всегда приветливым лицом, музыкальным, даже в разговоре, голосом она хранила, насколько хватало сил, покой в семье. Вольно или невольно, но в ее присутствии гасли грубые разговоры, как не успевший набрать силу костер под дождем. И хотя ее Граша с мечтой о новом дончаке распростился, своей бесконечной нежностью залечивала его душевные раны, дарила силы.
В 1932 у Евграфа и Марии родился сын, назвали Валентином, стали называть Валек. Братья, давно обосновавшиеся в Ростове, приглашали перебираться вместе с семьей в город, где жизнь становилась лучше. В рабоче-крестьянском государстве крестьянство теперь оказалось в роли забиваемой падчерицы, тогда как рабочий класс государство опекало как родного дитя. Но эпидемия страшной болезни в одночасье отменила переезд. Слегли почти все дети десятка домов.
Вызвали городского доктора. О том, что это был полиомиелит, узнали гораздо позже. Снова страх подкараулил сердце Маруси и вцепился в него уже навсегда. Оба ее ребенка лежат, горячие как угольки. Сынок, ему только полгода, мечется в бреду. Доченька, ей четвертый год неподвижна, и только частое дыхание оживляет ее всегда такое подвижное тельце. Старики молились, родители хлопотали у больных детей. Первым на поправку пошел Валик. Вот он уже улыбается, лежа на животе, голову держит крепко.
А старшенькая все лежит, только стонать стала совсем тихо, так жалобно, тоненько, что от слез не высыхали лица родных. Наконец болезнь стала отступать. Впервые сама попросила поесть. Пыталась встать, но ножки не держали.
- Это от слабости, пройдет, - утешала свекровь.
Не проходило. Уже и телом окрепла, и болтать начала, а ножки, особенно левая, оставались худыми и не слушались. Повезли в город. Был назначен курс лечения. Каждый день Маруся носила дочку в больницу, где ее ножки прогревали, ставили уколы. Было решено перебираться поближе к братьям. На первое время сняли комнату. Братья родные были рады переезду Граши, помогли найти работу. В городе жить было легче, и кому то веселее, но не Марусе. Тревога теперь не покидала ее, перекрывая все связи со Мной. Иногда, забывшись, говорила сама с собой вслух, когда изнемогая от тяжелой ноши, несла дочку в больницу:
- Ой, не будет теперь радости в нашем доме, да и дома нет, как же теперь жить, а вдруг дочка так и не сможет ходить, каких еще бед подготовила мне судьба неласковая.
А потом к дочери, обращаясь, горьким упреком навсегда рану в ее сердце оставила:
- Только на Валика и надежда, а с тобой, горемычная, мне всю жизнь теперь маяться.
Не узнать теперь нашу Марусю, всех любовью согревавшую прежде. Не заметила, как вместо Света тревога заполонила ее, стало холодно на душе. Годы шли как путники в сером тумане. Через четыре года под вторую волну «красных репрессий» попали Евграф с отцом. Живым осталось только ее тело, душа покинула физическую оболочку, но оставалась еще рядом, ожидая конца. Маруся тяжело болела, но продолжала работать. Детей присматривала Агриппина. Предчувствуя скорую смерть, попросила мужнину родню взять Анфису, а свою – Валика. Так все и было. Страх парализовал волю, душа перестала бороться за жизнь.
Эпилог
Евграф ждал свою Марусю все десять месяцев после того, как его жизнь оборвалась в темном расстрельном коридоре ГПУ. Являясь в сновидениях, говорил, что любит, просил не спешить, ради детей еще пожить. Просыпаясь в слезах, она продолжала жить, словно тень прошлой Маруси.
Последние два дня боли не было, снова и снова теряя сознание, окуналась в Свет, где видела своего Грашу, слышала от него слова поддержки. Тело не отпускало, оно такое молодое хотело еще пожить. Но сил становилась все меньше, и тело сдалось. Последним словом и взглядом прежней Маруси попросила у матери прощения. За долгие месяцы болезни впервые и последний раз глубоко с наслаждением вздохнула и… ушла.