Копейщики

                Копейщики (роман Алекса Вайта)               
                Пролог

    Орден Сиона, реликвии христианства, катары, тамплиеры. Не правда ли, одно упоминание об этих тайных обществах и святынях пробуждает интерес и воображение? Тем более, что ХХ век был веком охоты за артефактами, имеющими странную магическую силу и власть над людьми. Где тут вымысел, а где истина? Где досужие сплетни и слухи дилетантов от мистики - а где подлинные научные факты? Может быть, правда и ложь смешались в тугой узел на тропе времени? Кто распутает нить в клубке, готовую указать дорогу к вратам истины? Кто это знание обратит на пользу человечеству, а кто во вред? Может быть, автор этих строк вводит читателя в заблуждение тем, что знает больше, чем говорит? Или говорит меньше, чем знает на самом деле? Возможно ли, что кто-нибудь свыше диктует ему строки, выходящие из-под пера?
    Тогда, читатель, попробуй сам разобраться в книге истории, написанной для победителей. Но не забудь обратиться к сохранившимся свиткам и пергаментам побеждённых. Отдели зёрна от плевел - и тогда, озарённому светом знания, тебе, вероятно, откроется тайна. Есть ещё один, более трудный, путь. Правильно задавать вопросы, копаться в наслоениях легенд и вымыслов, выстраивать логическую цепь размышлений, расплетать нити интриг, политических заговоров - и, если повезёт, найти ключ, открывающий заветную дверь, за которой скрыта правда. Но не ящик ли Пандоры заперт на семь замков и только ждёт неосторожного прикосновения к замочной скважине?
    Первое прямое упоминание о Приорате Сиона или Ордене Сиона можно найти в книге "История крестовых походов и государств крестоносцев в Иерусалиме", написанной одним из ведущих специалистов по данной теме Рене Груссэ. В этом труде имеется ссылка на Балдуина I, младшего брата Готфрида Бульонского, герцога Нижней Лотарингии, завоевателя Святой земли. Известно, что после смерти Готфрида (1100 г.) Балдуин принял корону и стал первым королем Иерусалима, подписывая свои указы: "Я, Балдуин, получивший Иерусалимское королевство по воле божьей".
    Как пишет Груссэ, Балдуин был первым из королевского рода, "созданного тут, на горе Сион", который стал равным по рангу и статусу всем другим монархическим домам Европы: династии Капетингов во Франции, англо-норманнского роду Плантагенетов в Англии, Гогенштауфенам в Германии и Габсбургам в Австрии.
    Почему же Груссэ, хорошо разбирающийся во всех династических хитросплетениях средневековья, говорит о "королевском роде", основанном Балдуином, и почему вдруг созданное "на горе Сион" королевство "равно по рангу" самым значительным европейским правящим династиям, хотя известно, что Балдуин и его наследники были избранными монархами, а не принцами крови?
    Вот тут Груссэ впервые упоминает о "Приорате Сиона". Из текста следует, что в 1099 г. Готфрид Бульонский учредил орден Сиона, который с 1099 по 1187 г. имел резиденцию в аббатстве "Нотр-Дам де Сион" на Святой земле и которому его брат Балдуин "обязан троном".
    Целые горы литературы о крестовых походах и католических орденах можно перекопать, но, увы, нигде больше не упоминается об этом Ордене. Однако в южной части Иерусалима возвышается гора Сион, на вершине которой в 1099 году находились руины старой византийской базилики, построенной предположительно в IV в. и называвшейся "матерью всех церквей". Из многочисленных документов времен крестовых походов и современных источников можно узнать, что именно в этом месте по приказу Готфрида было сооружено аббатство, больше похожее на крепость. Монастырь получил название "Нотр-Дам дю Мон де Сион". Как раз здесь и находилась резиденция монашеского ордена, получившего свое имя от названия горы, возвышающейся над Иерусалимом.
    Есть документ, датированный концом XVII в., в котором говорится, что рыцари и монахи, нашедшие свой второй дом на Святой земле, сплотились вокруг Готфрида, образовав орден Святого Гроба Господня. И обитатели крепости на горе Сион поступили, видимо, аналогичным образом. В упомянутом документе сказано: "Во время крестовых походов в Иерусалиме... были рыцари, которых называли "Chevaliers de Odre de Notre-Dame de Sion" ("Кавалеры ордена Богоматери Сиона").
    Кроме того, достоянием исследователей стали документы с печатью и подписью приора Нотр-Дам де Сион Арнальдуса, датированные 19 июля 1116 г. На другом пергаменте от 2 мая 1125 г. имя Арнальдуса стоит рядом с подписью великого магистра тамплиеров Гуго де Пейна. Таким образом, можно сделать вывод, что орден Сиона уже существовал к началу XII в.
    Согласно найденным в конце XIX века документам, после 1188 года тамплиеры уже не подчинялись ордену Сиона, но до этого времени должность великого магистра в обеих организациях занимали одновременно одни и те же люди. Например, Гуго де Пэйн и Бертран де Бланшфор возглавляли как орден рыцарей Храма, так и орден Сиона. По тем же документам первым "самостоятельным" великим магистром ордена Сиона был Жан де Гизор. В том же 1188 году орден Сиона стал именоваться "Приоратом Сиона".
    Кто такие рыцари Храма - знают многие. А вот то, что монашеский устав тамплиеров служил основой для создания наднационального сообщества, догадываются только посвящённые в тайну его появления и исчезновения с политической арены средневековья. Возможно, создание ордена предвосхитило первый опыт выстраивания связей в единой Европе. Причем, по своей структуре орден нищих рыцарей Тампля в экономическом и военном отношениях оказался более централизованным и более управляемым, чем Священная Римская империя Капетингов, Гогенштауфенов и Габсбургов.
    Одна из наиболее интересных черт ордена проистекала из его правил. Ради спасения заблудших душ рыцарям разрешались контакты не только с язычниками, но также с отлученными от Церкви еретиками и преступниками. Веротерпимость храмовников граничила с богоборчеством. Особенно ярко это проявилось во времена преследования католической церковью еретиков-катаров. Парадокс! Многие из альбигойцев, ненавидевших папскую духовную тиранию, вступали в орден (тамплиеров), находившийся в прямом подчинении Святому престолу! "Juna, pardjura, jecreta prodere nali" ("Давай клятвы, делайся клятвопреступником, лишь бы только не выдал секрета"). Какие секреты имели в виду епископы и монахи, проповедовавшие христианские ценности и следовавшие в повседневной жизни словам Иисуса, сказанные им в Нагорной проповеди:
    «Еще слышали вы, что сказано древними: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои.
    А я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого»?
    Но вернёмся к катарам. В XI веке весь юг Франции и провинцию Лангедок охватило новое учение, которое проповедовали странники в простых черных одеждах, перепоясанных грубыми веревками. Последователи называли их "совершенными" или "чистыми". Еще их называли альбигойцами, поскольку одним из основных центров катаров стал город Альби. Катары считали, что человеку для того, чтобы достичь совершенства, необходим личный опыт непосредственного общения с Богом. Новое учение отбрасывало всю церковную иерархию; его последователи называли папскую церковь, погрязшую во властолюбии и разврате, "слугой Дьявола". «Все, что от нее исходит - лживо и пагубно, а ее таинства не имеют никакой ценности».
    Мирные проповеди "совершенных", которые отрицали всякое насилие и строго следовали заповеди "не убий", быстро завоевали сотни тысяч сторонников. Катарские храмы и соборы строились в Альби, Тулузе, Нарбонне, Каркассоне, Перпиньяне, Фуа, практически во всех городах и селах Лангедока. Сам граф Раймунд VI Тулузский, которого называли "королем Лангедока", поддерживал новое учение. Катарский дуализм становился официальным вероучением Юга Франции, решительно вытесняя католическую церковь.
    Союзником Святого Престола в борьбе против "еретиков" выступил король Франции Филипп II Август, который давно мечтал прибрать к рукам богатое и независимое Тулузское графство и присоединить Лангедок к королевским владениям. Долго ждать не пришлось - удобный случай подвернулся в 1209 году, когда в Тулузе был убит папский легат. В убийстве тотчас же были обвинены катары, и папа объявил крестовый поход против еретиков. На следующий год из Лиона в Лангедок и Прованс двинулась огромная армия под предводительством вассала французского короля Симона де Монфора; "идеологическим" руководителем крестоносцев папа назначил аббата Арнольда, настоятеля монастыря Сито. "Защитники веры" опустошали города и села Лангедока, истребляя всех жителей без разбора. В городе Безье на площадь перед церковью Святого Назария было согнано 20 тысяч мужчин, женщин и детей. Многие молили о пощаде, клялись, что являются верными католиками. Рыцари обратились к аббату Арнольду с вопросом:
      - Что нам делать, отче? Не умеем мы различать добрых от злых.
      «И вот аббат, - пишет хронист, - боясь, чтобы те еретики из страха смерти не прикинулись правоверными..., сказал: "Бейте их всех, господь своих узнает!" …И перебито было великое множество...»
    Безье горел три дня... Вслед за Безье пали Перпиньян, Нарбонн, Каркассон... Жители Лангедока оказывали упорное сопротивление крестоносным отрядам. Походы французских войск против катаров, получившие название "Альбигойские войны", продолжались более 30 лет. За это время богатые и процветающие земли Южной Франции превратились в выжженную безлюдную пустыню. В марте 1244 года пала последняя твердыня катаров - крепость Монсегюр, а спустя несколько дней 257 ее защитников заживо были сожжены на крестах...
    По одним источникам, орден рыцарей Храма (тамплиеров) в течение всех этих лет оставался в стороне от походов в Лангедок. В ответ на призыв папы принять участие в войне против катаров руководители тамплиеров прямо заявили, что не считают вторжение французских войск в Тулузское графство "настоящим" крестовым походом и не намерены в нем участвовать. Орден во время Альбигойских войн формально сохранял нейтралитет, однако его командорства в Лангедоке нередко предоставляли убежище катарам и даже защищали их от крестоносцев. Более того, тамплиеры с оружием в руках участвовали в битве при Мюре в 1213 году на стороне катарской армии. Однако из других документов известно, что некоторые воины-монахи принимали участие в осаде катарских крепостей. Это тем более странно, учитывая очень строгую иерархию и дисциплину в ордене. Что послужило расколом в среде тамплиеров? Уж не жажда ли обладания святынями катаров?
    Так, может быть, секрет противостояния и сотрудничества между тамплиерами и катарами объясняется не только желанием проникнуть в тайны альбигойцев, но и духовным родством и единством мировоззрений? Тем более, что крепость Монсегюр - как считалось в среде крестоносцев - была местом, где по легендам хранились какие-то христианские реликвии. Причём весь командный состав гарнизона крепости состоял из рыцарей Храма, которые скрывали свою принадлежность к ордену. После падения твердыни катаров вместе с тамплиерами исчезла и сокровищница замка.
    Если вы не боитесь окунуться в век клятв и клятвопреступлений, во времена главенства долга, верности и чести, коварных предательств и измен, тайных операций королей и поиска истин - постучите в эту дверь, возьмите в руки кончик нити лежащего на пороге клубка. Если вы готовы идти по лабиринту умозаключений, открытий и догадок, тогда… Вперёд!

                Часть 1               
                Глава 1
                33 год н. э.               

 Вот эти земли под жёлтой паранджой!
 Что мне до них под крышей мира?
 Как нищему к объедкам пира,
 Как до алмаза, когда ножом
 Не можешь тронуть острых граней…
 До лестниц в каменных мешках.
 Как до вчерашней раны,
 Натёртой пяткой в ремешках
 Разорванных сандалий.
 Что мне стежки,
 Сорочки льном для штопки?
 Или горшки
 С дровами для растопки?
 Где дым устал впустую виться,
 Когда последний грош, как в прорву,
 Когда мой пояс ветром порван,
 Когда мой путь звездой отмечен,
 Когда кормился у мечетей…
 Когда с толпой пытался слиться,
 Чтобы остатком вин напиться
 Со дна пустых корявых чашек…
 Но снится, слишком часто снится
 Клавиром серых странных ткачеств,
 Стеной безвыходного плача,
 Взлетающей под солнцем птицей,
 Остатком стен в земле фисташек,
 Работой тонкой ювелира,
 Где жар под солнцем, не отмыться…
 …Как пуп земли, как центр мира…
 …Как тонкий слой румян и грима…
 Песок у стен Иерусалима.

                (Песня погонщика верблюдов, пер. с арамейского)               

    Горячий ветер пустынь - хамсин - полировал песком стволы редких, чахлых пальм. Время от времени небольшими воронками в воздух ввинчивались столбики поднятой пыли, пучки сухой травы и мелкие камни. Солнце - ослепительная алмазная брошь, на которую невозможно поднять глаза, даже полуприкрыв веки (приходилось подставлять козырьком ладонь) - перевалило линию полудня и поползло к западу. Было душно, но жара понемногу спадала. Тени удлинялись, предлагая оживающему миру всё больше укрытий от палящего зноя между обломками изъеденных временем гор, у стен полуразрушенных построек и под кронами одиноких деревьев.
    На дороге – скорее, тропе, заметной по следам козьих копыт - стали попадаться ветхие дома, сложенные из необожжённых глиняных кирпичей. Оттуда пахло печалью, старой ветхой одеждой и безысходностью нищеты.
    Верблюды, несмотря на усталость и сожжённые раскалённым песком подушки мохнатых лап, вытянув шеи, прибавили ход. Их большие бархатные ноздри раздувались, забирая внутрь на вдохе горячий воздух. Они чуяли воду и близкий отдых. Караван… Впрочем, караваном эту горстку усталых людей и животных назвать было трудно. Вдоль русла высохшей реки, убыстряя шаг, двигалась цепочка из трёх тощих бактрианов*1, облезлых, голодных, с небольшими тюками на худых горбах. Поклажа была упакована в рваные тряпки и пропахшую запахами верблюжьего пота облезлую кожу. Человек в расписном узорном халате - хозяин каравана, восседавший на невысоком осле - крикнул что-то погонщикам и указал плетью правее себя. Там, между песчаных дюн, накалённых солнцем, блеснула вода. Это было озеро Кинер-Эт, называемое самолюбивыми иудеями Галилейским морем.
    Хасан – потомок семитов, небогатый купец, ещё мальчишкой вместе с отцом водивший караваны от берегов настоящего арабского моря в Иерусалим и Александрию - вздохнул. Он помнил Иудею лучших времён. Тогда римляне твёрдой рукой управляли своими провинциями. Города процветали. Закон главенствовал во всём. А что сейчас? Рим, как сытый, сильный, но стареющий лев, давно устал держать в лапах слишком большую добычу. Ему стало сложно пожирать её самому, и он лениво смотрел, как шакалы, с опаской оглядываясь и повизгивая от страха, жадно вырывают из хищных объятий маленькие кусочки власти. Префекты территорий погрязли в казнокрадстве, чиновники - в воровстве и взятках. Методы управления стали жёстче, но лучше в провинциях от этого не становилось. Римляне теперь полагались только на грубую силу в ущерб дипломатии и политике пряника. Огромная империя пухла от заговоров, интриг, борьбы за власть, восстаний рабов, жадности легионеров, вкусивших частицу той самой высокомерной римской власти и силы. Дороги становились опасными. Дезертиры из легионов и беглые варвары вспомогательных войск сбивались в небольшие банды. Оазисы всё чаще подвергались нападениям бандитов, оскверняющих колодцы телами убитых в грабежах. Здесь, в Иудее, было ещё более неспокойно и опасно.
    Зелоты*2 совсем распоясались и держали в страхе местное население. Эти демоны ночи, вооружённые короткими самодельными мечами, убивали крестьян, дезертиров и представителей власти. В жестокости они не уступали римским солдатам. Иудейская администрация боялась и римлян, и собственных подданных. А те бредили несбыточными мечтами и надеждами.
    Караван Хасана трижды в пути был ограблен. Купец потерял десять верблюдов с драгоценными благовониями, вылитыми в песок. Других ценностей в поклаже нападавшие не нашли. Хорошо ещё, самого оставили в живых. От злости, что в мешках не оказалось золота, тканей и других товаров, которые можно легко сбыть с рук, разбойники могли и убить путников.
    Правда, провидение сохранило Хасану несколько амфор масла, но и тут не все было гладко. «Слезы цветов» покупали только в крупных городах. Но до них надо еще дойти. Верблюды… Одних увели, другие пали от недостатка воды. Колодцы на караванной тропе оказались либо засыпаны песком, либо отравлены падалью. Люди Хасана пили эту вонючую воду и умирали по дороге. Уже в пределах Иудеи купца остановил римский конный патруль. Забрали последний бурдюк с дешёвым вином и прокисшее молоко верблюдицы у погонщиков. Справедливости ради надо сказать, что под попоной у осла Хасан успел припрятать маленький кожаный сосуд. Там была вода – неприкосновенный запас каравана.
    Но, слава богам, Кфар-Нахум (Капернаум) близко. За ним в трёх неделях пути - Тиверия. А там и до Цесареи с Иерусалимом недалеко.
    Перевалив через гряду песчаных дюн, Хасан натянул поводья, удивлённый открывшейся перед ним картиной. Из низин у озера от ветхих лачуг, землянок, построек рыбаков и шалашей сборщиков соли, от домов чуть лучше и богаче по тропам и по не тронутой мотыгами высохшей в трещинах земле, поодиночке и группами, собираясь в небольшие потоки и ручейки, шли люди. Они двигались к недалёкому холму, более обильному по сравнению с соседними пригорками разного рода кустами и дикорастущими тутовыми деревьями. Некоторые на ходу оживлённо спорили, размахивали руками, иные шли молча, третьи что-то пели. Вскоре склоны возвышенности потемнели от серых хламид и сдержанных цветов полосатых халатов.
    Хасан, испугавшись поначалу такой толпы, быстро разглядел, что люди не имели оружия и, несмотря на возбуждение, достаточно миролюбивы.
    «Должно быть, очередной иудейский праздник» - подумал он. Однако чем ближе приближался караван к идущим в гору, тем большее в купце просыпалось любопытство. Все эти путники были разных сословий и разного достатка. Мытари шли вместе с крестьянами и хорошо одетыми горожанами. Разбойного вида здоровяки о чём-то разговаривали с самаритянскими дубильщиками кож, и, что вовсе было из ряда вон выходящим - в этой живой реке можно было заметить продажных женщин.
    «Это какое же у иудеев может быть празднество в присутствии этих сосудов греха?» – подумал караванщик.
    Заинтересованный до крайности купец догнал раба в рваной тунике.
    - Что случилось? – спросил на арамейском наречии Хасан.
 Оборванец забормотал, захлёбываясь словами, путая языки - арамейский, греческий, иврит. Караванщик отчётливо разобрал одно лишь слово - “рави”.
 Остальные закивали:
    - Рави, да, да. Рави! - и все поспешили дальше.
 Толпа ближе к склонам холма стала густой и плотной.
    Хасан, достав бурдюк с остатками воды, с наслаждением напился и, ополоснув лицо, повернулся к старшему погонщику:
   - Пойдёте в Капернаум! Найдёте дом с плоской тростниковой крышей под старым рожковым деревом. Оно одно такое в этой дыре. Хозяина зовут Хаим. Он мой должник. Там будет ночлег, ужин, вода для нас и верблюдов. Я догоню.
    Караванщика, несмотря на усталость, разбирало любопытство. Хороший купец не только обязан уметь считать звонкую монету. Он, помимо прочих достоинств любого знатока пустыни, должен быть ещё и первопроходцем. Пока путешествующий сохраняет гибкость ума и жажду знаний, ему открываются новые нити троп, земли, диковинки, необычные вещи, которые вскоре могут стать товаром и обернутся прибылью. Именно поэтому Хасану было важно понять, куда и зачем спешат все эти люди. Он толкнул пятками осла и поехал за ними.
     На восточном склоне возвышенности в тени засохших пальмовых ветвей, которые держали на весу четверо мальчишек, сидел человек с непокрытой головой, чёрными длинными слегка вьющимися волосами, и рассказывал толпе какую-то историю.
    Несмотря на то, что говоривший больше походил на простого ремесленника – ткача или гончара - иудеи слушали его с большим вниманием. Кто хотел рассмотреть его ближе, подходили и садились вокруг, теснясь, но не толкаясь. Из-за гула толпы и расстояния Хасан не мог разобрать ни слова. Но, держа в поводу осла, пройти дальше того места, где он стоял, было невозможно, поэтому караванщику оставалось лишь вслушиваться в гуляющий по рядам шепот: 
  - …зерно упало в терние…
 - … дано будет и приумножится *3…
    Караванщик почувствовал себя обманутым и очень усталым. Вот оно, очередное доказательство странной природы иудеев. Они зачастую мнят себя богоизбранным народом, а сами обросли таким количеством нелепых законов и обычаев, что даже римские наместники не пытаются их понять, а умывают руки, если только эти странности не ведут к бунту. Неужели ради пары слов об урожае Хасан отстал от каравана и поехал поглазеть на этих чудаков? Не иначе жара сыграла с ним злую шутку!
    Купец уже приготовился растолкать напирающих сзади и покинуть это сборище, как вдруг, восседавший под искусственным навесом ткач, или, кем он там был, замолчал и, подозвав жестом одного из сидящих по правую руку, что-то шепнул ему на ухо.
     Молодой иудей с сомнением покрутил головой, порылся в небольшом мешке, висевшем на поясе, и достал оттуда пять лепёшек из муки грубого помола и пару рыбин. Сняв с себя плащаницу, предсказатель урожая попросил расстелить ещё пару таких холстов. Лепёшки вместе с рыбой положили в середину «скатерти». Еда выглядела жалкой кучкой верблюжьего дерьма.
      И тут странный рассказчик, устроивший такой необычный стол, движением руки пригласил ближайших к нему слушателей брать скудное угощение. Но никто не двигался с места. Еды было слишком мало. И всё же, как всегда это бывает, рано или поздно нашелся самый голодный.
    Один мальчуган не выдержал, протянул руку, схватил рыбину и кусок лепешки. Он сел под куст и стал отрывать редкими зубами пищу по кусочку, перекатывая её языком за обе щеки. И тут гул, стоявший над толпой, стих, потом взорвался удивленными возгласами. Караванщик привстал на носки, чтобы разглядеть происходящее. По волнам жадных рук, словно игрушечные триремы римлян или галеры Искандера двурогого, плыли овалы хлебов и рыбины. Пять, десять, тридцать. И не было им конца, а было только начало. У ног не то плотника, не то гончара…
   - Кто он? – Хасан, чувствуя звон в ушах, судорожно сглотнул густую слюну. Привычный ход времени остановился, мир замер, затрещал, грозя опрокинуть небо ему на голову.
   - Рави… – ответил уже знакомым словом стоящий рядом пастух, окружённый козами, и протянул купцу грязный кусок лепешки
   Не задумываясь, Хасан взял его. Хлеб был настоящим.

    *1 - Бактриан - двугорбый верблюд, одомашненный в Малой Азии три тысячи лет до Р.Х.
    *2 - Зелоты – от греческого ;;;;;;;, букв. – ревнитель, приверженец. Социально-политическое и религиозное течение в древней Иудее в середине 1 века н.э. Основной целью зелотов было упразднение эллинистического влияния и свержение римского владычества, для достижения которой годились любые средства, вплоть до террора светских и духовных вождей Иудеи, подчинявшихся Риму.
    *3 - Притча о сеятеле (Мф. 13:3-15, 18-19)

                ***

    Вечером караванщик сидел в лачуге своего знакомца Хаима и слушал рассказ дочери хозяина о невероятных событиях на холме. Всё случившееся там он видел сегодня своими глазами, но не прерывал рассказчицу. Хозяин дома тоже слушал, недовольно морщился, порывался прекратить пустой, по его мнению, разговор, но из уважения к гостю молчал. Был поздний вечер. Хамсин переменил направление и перерос в сильный северный ветер. Озеро покрылось большими волнами. Они докатывались до сетей, вывешенных для просушки и починки на кольях. Сети запутывались каменными грузилами в ячейках, сворачиваясь в плотные жгуты.
    Рожковое дерево рядом с домом сначала застонало, потом затрещало и потеряло толстую ветку, густо усеянную плодами. Хаим выскочил наружу, чтобы собрать этот хлеб нищих. То, что не удастся съесть, можно будет потом скормить козам.
    Сильные ветры с недавних времён - бич Иудеи. Все густые дубовые, кипарисовые и лиственничные леса, когда-то покрывавшие эти холмы и равнины, давно вырубили римляне. Не стало даже сикомор вдоль дорог, дававших в старые времена густую тень для путников. Но теперь ветрам просто некуда было деться. И они с настойчивостью римских легионов сдували плодородные почвы с многострадальной земли обетованной. Вот и сейчас надвигающаяся непогода поднимала быстрыми воздушными потоками маленькие пыльные воронки, унося их вдоль побережья к Капернауму.
    Хасан вздохнул и вслед за хозяином вышел наружу. В голове, подобно пчёлам, застигнутым врасплох дождём, или листьям, поднятым налетевшим вихрем, беспорядочно роились мысли. С того самого момента, когда из рук человека на холме караванщику довелось вкусить хлеб, он пребывал в смятенном состоянии духа. С одной стороны, купец ясно понимал происходящее, помнил о товаре, отвечал на вопросы уважаемого Хаима, одаривал подарками его детей, поддакивал, даже смеялся. Но все пережитое им на холме проносилось перед глазами какими-то нереальными картинами. Проводя большую часть жизни в пустыне, Хасан думал, что эти видения приходят от усталости после трудного пути. Его даже раздражал запах подгоревшего масла и жира на жаровне с маленькими кусочками жёсткой старой баранины. В глубине души караванщик ощущал себя неразумным ребенком, внезапно узнавшим, что за песчаной суровой пустыней расстилается огромный, неизведанный мир. Непонятный, непривычный, незнакомый. Мир Рави. 
    «Как? Как ему удалось сделать такое?» - вопрос, разложенный на простые составляющие расстроенным разумом Хасана, сменился более сложными:  «Кто он?» и «Что ему нужно здесь?» Поскольку ответов не было, эти раздумья  рассыпались горошинами мелких мыслей: «Сколько было хлебов?», «А возможно ли так же приумножить амфоры с драгоценным розовым маслом?»
    От усиленной работы встревоженного ума голова, казалось, вот-вот треснет, как перезрелый арбуз. Хасан, сжав ладонями виски, обернулся в сторону озера.
 Близкие свинцовые тучи сгустили вечерний сумрак, обещая сильный дождь. На берегу Галилейского моря бегали люди с факелами, размахивали руками и  кричали.
    «Тонет кто-то, - решил караванщик, возвращаясь от мучивших его дум к обыденной мирской суете. - И куда их несёт в такую погоду?»
    Хозяин, приютивший путников, побежал на крики. Хасан, поддавшись неясному порыву, пошёл за ним.
    Недалеко от берега, примерно в полу mille pasus*1, почти сливаясь с водой, тёмным пятном маячила лодка. Парус был сорван и трепетал мокрой жалкой дырявой тряпкой, закручиваясь всё туже вокруг сломанной мачты. Потерявшее управление судёнышко относило всё дальше от берега. Было плохо видно, но, судя по всему, люди, терпящие бедствие, продолжали бороться за свою жизнь взмахами вёсел.
    И тут все увидели, как по воде навстречу лодке, легко касаясь волн, перепрыгивая с одной на другую, идет человек.
    Купец, чувствуя, как по его спине поползла ледяная змея испуга, сделал несколько шагов назад.
    «Боги! Это был Он! Тот самый проповедник с холма!»
    Многие люди на берегу опускались на колени. Другие входили по пояс в озеро, поднимали в молитвах к ночному небу руки, но не решались двигаться дальше. Идущий по воде, не обращая внимания на ветер и вырастающие из темноты волны, двигался по ним так просто, словно это была твердая, надёжная земля. Человек, казалось, парил в воздухе. Он что-то кричал гребцам. Хасан разобрал имя – «Симон». Один из терпящих бедствие бросил весло, переступил через борт лодки. Он на пару мгновений завис над очередным пенистым валом и сделал два-три шага к берегу. Хасан мог поклясться небом, что вода несколько мгновений держала и рыбака, но внезапно несчастный ушёл с головой в свинцовую толщу неспокойного моря. Проповедник не растерялся, быстро перепрыгивая с гребня на гребень, подошёл, схватил тонущего за волосы и поставил его на воду рядом с собой … Буря медленно стихала, освобождая небосвод от тяжёлой облачной паранджи.
    Торговец понял, что стоит на коленях, как и люди вокруг него. Он осознал это в тот момент, когда темноволосый прошел мимо, накрывая спасенного им человека сухой плащаницей. Хасан поймал себя на мысли, что до этого он склонял голову лишь перед алтарем Ахура-Мазды.*2
    - Что с тобой, друг мой? - Хаим схватил купца под руки и потащил за собой к дому. – Ты хоть знаешь, перед кем падаешь ниц?
    - Перед тем, кто накормил пятью хлебами тысячу душ, - едва перебирая ногами, прошептал Хасан. Его грудь, казалось, сжал железный обруч, и с каждым шагом тесное кольцо давило на усталую плоть все сильнее.
    - А, так, значит, и ты видел это! Ну да, кто еще способен на такие фокусы? - хмыкнул приятель и окинул купца неприязненным взглядом. - Затуманить разум бедным иудеям может только наш местный сумасшедший, назаретянин Иешуа, называющий себя пастырем и сыном божиим. Мессиах? Как вам нравится? Такое неподобающее простому смертному звание дали ему глупцы. Вот что я тебе скажу - никакой он не Рави и не мессиах. Разве хлебами мостят дорогу в сады Эдема? Или прогулки по воде спасут нас от римских мечей? – Хаим отвернулся от толпы, окружившей спасённых.

 *1 - mille pasus (лат.) – мера длины, 1000 шагов.
 *2 - Ахура-Мазда, Ормузд, реже - Ормазд (перс. ahuramazd;, новоперс. H’rmazd или Ormazd) - «Господь премудрый» - употребительное в европейской литературе имя высшего божества древних иранцев.

    - Идем быстрее под крышу, с глаз долой! С тебя чего взять? Сегодня ты тут, завтра - за тысячи стадий отсюда. А вокруг полно соглядатаев Синедриона*. А мне ведь ещё жить здесь. Ну а ты - словно пыль под ветром. Любое дуновение - и поминай, как звали.
    «Почему, ну почему Хаим так ненавидит его? - поразился Хасан. - За что?»
    Едва переступая по земле дрожащими ногами, купец вслед за приятелем ввалился в дом и рухнул на лавку. Лоб его пылал, голова раскалывалась болью от пережитого страха и восторга. И только часа через два караванщик забылся в беспокойном сне, который почему-то оказался продолжением событий, произошедших этим вечером на берегу. Он стоял в круге яркого света, а рядом с ним сидели люди, ставшие свидетелями чудесного спасения рыбаков на озере. Все они сгрудились вокруг человека, ходившего по воде, а тот подбрасывал в разожжённый костёр сухие ветки и обращался с укором к спасённым им оборванцам:
    - Симон, зачем ты не послушал меня? Андрей! А ты что же? Ещё немного - и вы бы все утонули. Неужели вам было трудно поверить моим словам, бросить лодку и идти мне навстречу? Жалко вас. Нет в вас веры. А без веры нет и надежды на спасение...
    Хасан проснулся под утро от жара и собственного крика. Пришедший получасом позже врачеватель-араб прописал купцу кровопускание и настойку из трав от странной нервной болезни. Сильные ветры, как уже было сказано, были бичом Иудеи и причиной пустынной лихорадки.

       * - Синедрион – Высший законодательный и судебный орган в Древней Иудее.               

                ***

    Караванщик снова пересчитал деньги, вырученные от продажи остатков розового масла.
    «Интересы двигают интересами», - вспомнил он слова своего отца.
 Пусть потерял б’ольшую половину каравана, заплатил лишнее за лечение, но заниматься поставкой в римские провинции благовоний и розового масла - выгодное дело. Ничто так не окупается с лихвой, даже торговля рабами. Тех надо кормить, поить, ухаживать за ними, чтобы имели цветущий вид, да ещё нужно суметь с прибылью продать. А это совсем непросто. На рынке - избыток невольников. Римляне сбивают цену, захватывая всё новые земли, подчиняя себе страны вопреки обстоятельствам и гневу богов. Отдают перекупщикам сильных мужчин почти даром. Войны в Испании и Галлии наполняют империю подростками и женщинами. Старух не считают за товар и навязывают в придачу для мелких работ в имениях и на фермах. Стариков скармливают львам, пойманным для гладиаторских боёв.
    А с маслами и фимиамом - хоть какая, но прибыль. Скоро в обратный путь через Малую Азию в Персию за новой партией товара. Вырученных денег хватит купить выносливых, сильных верблюдов и достаточный запас благовоний. И ещё останется на безбедную жизнь его жене и детям. 
    В следующий раз нужно быть ещё более осторожным и осмотрительным. Взять хорошего проводника, побольше воды, и выбрать тропу подальше от караванных дорог. И, главное - не встречаться с бродячими проповедниками. О событиях недельной давности Хасан теперь предпочитал не вспоминать. Усилием воли и огромным напряжением душевных сил он освобождал свою память от ненужного хлама видений, мешающих обыденной жизни. Скорее всего, это была своеобразная защита от безумия. Провалявшись в бреду несколько дней, торговец, едва придя в себя, тут же оставил дом гостеприимного Хаима и отправился с остатками каравана в Иерусалим.
    По прошествии некоторого времени и на расстоянии все, что случилось с ним, казалось торговцу последствиями болезни. Не приехал же он в Иудею только затем, чтобы слушать безумные речи и проповеди? Нет, и ещё раз нет. Конечно же, именно тогда под воздействием жары и сильных ветров им овладела лихорадка, помутившая его разум!
    Успокоив сам себя таким образом и бросив беспорядочные и тревожные мысли на дно колодца беспамятства, Хасан сосредоточился на торговых делах. А между тем они требовали осторожности и хитрости. Иерусалим – город капризный, вечно недовольный и всегда непредсказуемый. Сейчас он напоминал пропитанную чёрным потом земли тряпку, готовую вспыхнуть в любой момент от случайной искры.
    Синедрион заседал почти каждый день. На улицах - так обычно бывает только перед иудейской пасхой - стало тесно от городской стражи и римских солдат. Вот разве что толку от этого было мало. Зелоты почти каждую ночь резали своих соплеменников, поставлявших провизию в римский лагерь. Горожане собирались кучками, о чём-то шептались. Говорят, вчера какой-то сумасшедший опрокинул в Храме столы торговцев жертвоприношениями и выгнал несчастных вон. А на прошлой неделе то ли он, то ли другой такой же безумец заступился за блудницу, побиваемую камнями. Что случилось с Иудеей и Палестиной? 
    Утром хозяин дома - знакомый сириец, у которого остановился Хасан - предупредил его:
    - Будь осторожней на улицах! Слишком много лихих людей собирается в переулках квартала бедноты. Даже городская стража боится туда заходить по вечерам.
    - Люди шепчутся, что появился какой-то мессиах. Называет себя царём Иудеи. А ещё неизвестные - по виду оборванцы оборванцами - заходят к мелким торговцам, называют себя учениками какого-то Иисуса, забирают последнее: хлеб, деньги, лучшую одежду, вино, если есть. Кто сопротивляется, режут прямо на глазах у жён и детей, – сириец осуждающе покачал плешивой головой.
    - Мессиах? – тихо прошептал караванщик.
    «Неужели послышалось?», - при этом непонятном и загадочном слове внутри Хасана как будто дёрнулась какая-то струна, словно связанная птица рванулась из клетки на волю, но торговец тугим арканом воли задушил этот всплеск эмоций.
    «Никаких чудотворцев, - сказал он себе. – Нет-нет. Я приехал торговать, а все остальное не мое дело».
    И теперь, на исходе тяжелого дня, Хасан хвалил себя за мудрость. Все договоренности были соблюдены, товар продан, деньги получены. Осталось только...
    - Поймали, поймали, - снаружи послышался детский крик, нарастающий гул толпы, далёкий лязг оружия.
    - Кого поймали? - высунулся в окно хозяин дома.
    - Назаретянина какого-то. Говорят: сумасшедший или дерзкий самозванец. А с ним схватили двоих сообщников. Вон ведут на суд к Понтию Пилату, – разносчик воды махнул рукой и побежал вдоль стен за бесплатным зрелищем.
    Хасан протиснулся в узкое окно рядом с сирийцем. В конце улицы, выходящей одним концом на площадь перед дворцом римского прокуратора, двигалась толпа. Слышались крики женщин, командные голоса, тяжёлая поступь солдат. Впереди… Хасан высунулся подальше в проём и прищурился от всё ещё яркого, бьющего прямо в глаза вечернего солнца. Он пытался получше рассмотреть происходящее. Там, где пыльный переулок заканчивался каменными плитами широких мостовых, шли первосвященники Синедриона и стража. Кого-то вели. Мелькали камни и палки, блестели мечи и копья.
    Сириец быстро собрался и побежал посмотреть, в чём там дело.
    - Пойдём за компанию, - обернулся он к Хасану уже на пороге.
    - О, боги! Что мне, пойти больше некуда? А потом, не моё это дело, - торговец твердо решил следовать своим новым правилам. - Подумаешь, поймали какого-то оборванца, у которого не в порядке с головой! Да мне каждый день приходится иметь дело с безумцами, сбивающими цену и торгующими каждый грош.
    Он хрипло и нервно засмеялся.
    - Ты иди, а мне надо собираться в путь.
    Хозяин ушёл. Гул толпы стал стихать. Наступила тишина. Хасан, взбив пёстрые перьевые подушки, прилёг на ковёр. Здесь, в доме за толстыми глиняными стенами, было сравнительно прохладно.
    «Хорошо бы отдохнуть перед дорогой, зашить половину денег в тряпьё попоны, а остальные спрятать в мешочек за пояс». - Он хорошо помнил науку отца - не держать серебро в одном месте.
    Купец уже прикинул, что попону наденет на самого тощего и блохастого верблюда. А потом ему останется только выбрать безопасную тропу подальше от селений и римских постов.
    За этими нехитрыми размышлениями и в дрёме Хасан дождался прихода сирийца.
    Тот, войдя в дом, был непривычно тих и задумчив.
    - Ну, рассказывай, - с показным равнодушием, стараясь выглядеть безразличным и спокойным, попросил его торговец.
    - А что рассказывать? - махнул рукой хозяин дома. - Давай лучше выпьем вина. У меня ещё осталась амфора кипрского.
    Он сам принёс кувшин, налил из него в две чаши. Пальцы смочил в вине, брызнул в стороны:
     - Богам!
    Залпом осушил, вытер губы тыльной стороной ладони. Посидел, подумал, налил себе ещё и, уже смакуя, выпил не торопясь маленькими глотками.
    "Пристрастия к вину за ним никогда не замечалось", – подумал караванщик и пригубил из своей чаши.
    И тут сирийца прорвало…

    Хасан, поражённый сбивчивым рассказом хозяина дома о суде над неизвестным безумцем, еще долго не мог заснуть. Назаретянина приговорили к казни. К самой медленной и страшной в Римской империи - к прибиванию гвоздями на сбитых поперёк толстых брёвнах.
    Торговец ворочался с боку на бок и пытался представить, как это - быть распятым. Он несколько раз видел кресты, стоящие в римских провинциях, и всегда на них висели уже давно высохшие мертвецы. Хасан справедливо рассуждал, что напрасно отстаивать свои убеждения, когда твоим рукам угрожают железные острые гвозди, измученному телу – невыносимая боль, а разуму - испепеляющие солнце. Он бы согласился признаться во всём, чтобы угодить своим мучителям ради возможности избежать такой муки. Он бы валялся в ногах у своих мучителей, а вот неизвестный преступник был совершенно иным.
       Сириец описывал его, как странного, мягкого, необычного, но стойкого человека. Не молил о пощаде, держался с достоинством, даже с величием, какого трудно ожидать от простого иудея. И главное, назаретянин беседовал с римским прокуратором на равных, а с первосвященниками Синедриона и чиновниками суда… как будто делал им одолжение или… разговаривал с детьми, неразумными, капризными, жестокими. Он признавался в том, о чём его не спрашивали, и задавал вопросы там, где должен был отвечать.
    Да кто он такой, в самом деле, если Пилат по желанию Синедриона помиловал убийцу, пойманного днём раньше, а с назаретянином умыл руки, оставив в силе смертный приговор, вынесенный чуть раньше светскими властями Иерусалима? Одержимый, блаженный, безумец? Или отчаянный смельчак, дразнивший римлян во имя славы, честолюбия и иудейской свободы?
    Хасан почему-то подумал о темноволосом чудотворце. Интересно, а он бы смог так же легко, как доставал из воздуха хлебные лепёшки, взойти на крест? Вряд ли. Ибо выше человеческого разумения и сил - решиться на такое ради убеждений. Фанатики, возбуждающие свой разум и тело отварами дурманящих трав - вот те еще могут. Но не так, не с такой странной и безумной верой. А вот чтобы из-за своих идей лечь на крест... Таких людей караванщик ещё не встречал.
    Торговец, как наяву, вдруг увидел темные, печальные глаза Иешуа. Нет! Этот не сможет. Тем интереснее будет увидеть человека, который называл себя царём Иудеи и выказал мужество и желание принять казнь. И, забыв о своих недавних принципах, Хасан решил остаться еще на один день. 

    «Какое утро!» - Караванщик открыл глаза.
    Солнце проникало сквозь ставни окна, рисуя причудливые узоры на белой стене комнаты. На крыше щебетали птицы, ворковали голуби. Веяло первой прозрачной утренней свежестью. Жара ещё не успела нагреть камни Иерусалима. Откуда-то пахло свежеиспечёнными лепёшками и жареным мясом. Этот аромат перебивал слабый, но стойких запах сточных вод с улиц.
    - Скорее, скорей! – сириец, забыв о приличиях, вбежал в комнату гостя. - Ты хотел посмотреть на казнь? Так пойдём, там все уже собрались.
    - Да-да! - быстро ополоснув лицо, Хасан даже не стал завтракать. Шум и крики огромной толпы заставили его поскорее одеться и выскочить на улицу.
    Целое скопище людей словно ждало торговца. Поток серых плащаниц и полосатых накидок подхватил его и понёс. Люди теснили друг друга плечами, толкая слабых, едва не занося детей и стариков в двери, из которых выплёскивались новые желающие увидеть бесплатное зрелище. Были такие, особенно женщины, которые плакали, другие завывали на манер ветра пустыни, третьи злобно вопили:
    - Смерть ему, смерть Назаретянину!
    Хасана вынесло на площадь, где уже стояли плотными шеренгами римские солдаты с большими, отделанными кожей и бронзой щитами. Блестящие острия пилумов были отставлены от правой ноги чуть в сторону и вверх. Шлемы, начищенные песком, сверкали и кололи глаза людей солнечными спицами. В центре квадрата легионеров лежала огромная жердь, к которой была прибита поперечина покороче, примерно на одну треть общей длины.
    Солнце начинало припекать всё сильнее. Из-под шлемов солдат маленькими струями побежали капли пота, прокладывая дорожки на припорошенных пылью скулах.
    Ворота цитадели медленно, с неприятным скрипом изношенных петель, отворились. В тени каменной арки показался осуждённый. Хасан поднял ладонь и сделал над бровями навес. Солнце, бьющее прямо в глазные щели, мешало смотреть. Толпа замолчала и вдруг через пару мгновений испустила в едином порыве выдох, от которого с крыш ближайших домов поднялись птицы.
    Назаретянин шёл в окружении солдат, медленно переставляя разбитые, грязные ноги. Пальцы почернели от крови и казались широкими и плоскими. Было заметно, что над ними поработали молотком. На голове в виде тиары красовался венок из колючего терновника. Когда-то светло-серая плащаница пестрела пятнами, проступающими узкими багровыми полосами сквозь ткань.  Спину приговорённого к казни иудея весь вчерашний вечер испытывала плеть. Лицо с отметинами свежих ярко-красных шрамов заплыло кровоподтёками и ссадинами. Руки были связаны верёвкой, один конец которой находился в руках ближайшего к осуждённому римлянина. Над толпой, заполнившей площадь, снова повисла тревожная хрупкая тишина.
    Легионер грубо дёрнул за верёвку, и несчастный упал на колени. Его подняли и подвели к наскоро очищенному от коры, но надёжно сбитому перекрестию. Отовсюду, сначала редким шёпотом, потом всё громче, переходя в крики огромного скопища людей, послышалось:
    - Иешуа! Иешуа!
    Хасан вздрогнул и, оттолкнув наседавшего на него здоровенного кузнеца в кожаном, прожжённом огнём фартуке, протиснулся вперед. Чувствуя озноб, как тогда вечером подле Галилейского моря, торговец пытался рассмотреть обезображенное лицо Назаретянина.
    «Неужели?! Нет. Но ведь похож. Конечно же, это совпадение. Тот бы не смог,  - караванщик вместе с толпой подался вперёд. - Нет, не он это. Мало ли иудеев с таким именем?»
   Но тут солнце, перевалив через портик дворца прокуратора, осветило толпу, и Хасан отчетливо разглядел глаза приговоренного. Печальные, покорные, мудрые. Взгляд, который торговец запомнил еще во время проповеди на холме.

    «Не может быть! Это не он! Нет!», - хотелось кричать Хасану. Но внутри, пробивая скорлупу недоверия в правдоподобности разворачивающихся перед его глазами странных событий, поднимала голову печаль.
    «Это тот самый проповедник. Рави. Мессиах».
    Солнце быстро восходило к зениту, а вместе с ним продолжало свой бег время.
   Солдаты резкими голосами приказали Назаретянину взвалить на плечи перекладину. Тот несколько раз пытался нагнуться, но спина и ноги не слушались. Он упал на колени. Легионеры засмеялись и стали древками копий подгонять его, выкрикивая издевательские оскорбления.
    - За что они его так, что он им сделал? - прошептал Хасан. Где-то под сердцем росло чувство боли и стыда за всех этих людей. 
    Один из римлян, более милосердный, чем остальные, поднял короткий конец перекладины и положил её на плечи осуждённого. Иешуа, собрав всю свою волю, попытался подняться, но сил осталось, видимо, совсем немного. Ему удалось встать только с третьей попытки. Наконец процессия тронулась с места и медленно двинулась по улице. Толпа с нарастающими плачем, воплями, ругательствами, свистом и воем двинулась следом. Навстречу шествию из боковых улочек появлялись всё новые люди. Кое у кого под плащаницами можно было заметить короткие мечи. Это были либо зелоты, либо переодетая городская стража.
    Что было дальше, Хасан запомнил отдельными страшными кусками. Путь наверх по улицам на высокий холм - место казни за городскими стенами Иерусалима - был долог и тяжек. Слабое тело Иешуа, казалось, не выдержит таких испытаний. Солдаты несколько раз били его ногами под колени. Иудей падал, что-то говорил им, но за криками и свистом толпы нельзя было разобрать ни слова. В уголках рта несчастного проступали пена и кровь. Брызги летели на панцири солдат, на красные плащи, за что Рави получал очередную порцию ударов и тычков. Кто-то из людей, шедших рядом с Иисусом, попытался дать ему воды - напиться и смочить потное, грязное, в подсыхающих рубцах лицо.
    Медный кувшин от резкого толчка вылетел из рук доброго человека и упал в пыль. Вода тонкой струйкой медленно вытекала на землю и тут же высыхала, втоптанная в пыль. Какие-то мальчишки соскребали ладошками эту влажную грязь и кидали её в иудея.
    Но тот не отворачивался. Более того - внимательно, подолгу задерживал свой взгляд на самых дерзких, и с улыбкой, больше похожей на гримасу боли, шептал им какие-то слова.
    Он падал, его поднимали и снова заставляли нести тяжёлый крест.
    У подножия холма солдаты оттеснили толпу, оставив на тропе узкий проход к вершине. Кто-то из первосвященников Синедриона подошёл к назаретянину, тихо, но горячо и страстно говоря ему что-то. Толпа притихла. И тут до Хасана, оказавшегося почему-то в первых рядах, донёсся слабый голос Иешуа:
    - Не вы, а они наследуют эту землю. Прости им, отец мой небесный. Не ведают, что творят, - Иисус слабой грязной рукой повёл вниз в сторону толпы и отвернулся, упав в который раз ничком на землю.
    Центурион посмотрел на одного из первосвященников. Тот кивнул. Прозвучала команда. Один из солдат поднял свою жертву, разорвал плащаницу Иисуса до пояса, повесил на грудь деревянную табличку с издевательской надписью чёрной краской на греческом и арамейском языках «Иешуа - Царь Иудеи». Двое других, поднимая пыль подошвами сандалий, повалили обнажённое, избитое в кровь тело на дубовое перекрестие и стали по очереди, передавая друг другу молот, прибивать кисти и окровавленные подъёмы ног приговорённого к распятию. Страшный крик боли и, как мощное эхо - вопль толпы вослед, потряс жаркий полдень Иерусалима. Голова Иисуса то поднималась к небу, то опускалась вниз. Из глаз текли слёзы, оставляя светлые полоски на опухшем от кровоподтёков лице. Разбитые губы шептали что-то и кривились от муки. Свежая кровь маленькими ручейками текла по рукам из пробитых ладоней, капала на землю, окрашивала основание креста в бурый цвет. Но вот римляне отбросили молотки, взялись за дерево и подняли крест, загнав его в приготовленное заранее отверстие в скальной плите.
    Вокруг Хасана завертелся бешеный хоровод. Он видел искаженный мукой лик казнённого, распахнутые в хохоте и крике рты иудеев, вытащенные из ножен мечи легионеров, слышал угрозы, громкие вопли женщин, хриплые команды, свист мальчишек. Пыль, поднятую тысячей ног, ветер медленно относил к городу.
   В нескольких локтях от него в солдат полетели куски коровьего помёта, комья высохшей земли. Поднимались и опускались палки, древки копий, сверкали гладиусы римлян.
   Сбитые на узкой тропе между пологих склонов плотным стадом люди, казалось, качались то в одну, то в другую сторону.
   Спустя какое-то время толпа затихла, слышался только плач детей и женщин. Люди, пряча глаза, опустив головы и не оглядываясь, начали расходиться. Осталась небольшая группа оборванцев, упавших на колени. Хасан без сил опустился рядом с ними. Он не понимал, зачем все еще остается в этом ненавистном ему месте. Ему было горько, противно и страшно.
   Однако что-то удерживало Хасана на месте. Он сам не знал, что. Оцепенение, усталость, опустошённость, страх?… Или мысль, что Иешуа еще жив?
   Время от времени распятый назаретянин поднимал голову к небу и с мукой, тяжело ворочая во рту распухшим языком, шептал какие-то слова. Легионеры притихли. Им, повидавшим многое на своём веку, казнённый иудей стал внушать уважение своим мужеством перед лицом смерти. Они не обращали внимания на двух преступников справа от Иешуа. Этих распяли раньше, и они давно потеряли сознание от боли, а, возможно, давно были мертвы.
    На тропе показался командир стражи Синедриона в окружении десятка простых воинов. В руках у одного из них было копьё с древком алого цвета – реликвия первосвященников, знак особого доверия и символ давно утраченной иудеями власти.
    Хасан понял, что явились те, кто по-настоящему желал смерти несчастному безумному правдолюбцу.
    Предводитель отряда подошёл к караулу римлян.
    - Ты центурион Гай Кассий? - обратился он к невысокому, но широкому в плечах легионеру со знаками ранений и бронзовой отличительной табличкой на нагрудном панцире.
    - Я знаю тебя? – недоверчиво спросил римлянин.
    Вместо ответа стражник протянул солдату глиняную табличку с восковой печатью, мягкой от послеобеденного зноя.
    - Вот приказ Ирода Антипы, заверенный подписью Понтия Пилата - умертвить самозванца по иудейскому обычаю казни для закоренелых преступников.
    - Это как же? - презрительно улыбнувшись, спросил центурион и добавил:
    - Он и так вот-вот умрёт на солнцепёке от ран.
    Римлянин давно догадался о причине появления стражи Синедриона. В этом, то ли сенате, то ли суде при Иерусалимском храме заправлял Анна – тесть главного жреца Каиафы. Этот Анна считался непререкаемым авторитетом в запутанных и сложных иудейских законах и обычаях. Преступников, обвинённых в нарушениях многочисленных статей кодекса странного вероучения, добивают дубинками и камнями, смешивая их, таким образом, с грязью в глазах плебеев.
   «Вот вшивые козопасы! Торопятся. Ведь завтра шаббат, а это значит - запрет на любую работу, не говоря уже об убийстве, а сегодня пятница. Хотят всё сделать до первой звезды». - Римлянин повернулся к своим товарищам и нахмурился.
    - Эй, кто-нибудь! Проверьте, жив ли Назаретянин, - центурион толкнул одного из легионеров в спину. Тот подошёл к кресту и посмотрел в глаза распятому. Суровое лицо ветерана испанских войн было непроницаемо. Затем неожиданно в его седой бороде мелькнула улыбка. Это была не гримаса торжества, а одобрение мужества иудея. Даже дикие галлы зачастую на кресте утрачивали всякое достоинство. А этот назаретянин держится, теряет сознание, а, приходя в себя, не просит, не умоляет о пощаде. Римлянин вытянул руку и толстым указательным пальцем ткнул распятого выше колена. Иудей застонал.
    - Жив пока, - буркнул ветеран и отошёл в сторону.
    Центурион, чуть замешкавшись, выругался про себя.
    «Клянусь Юпитером! Я им не доставлю такого удовольствия – забить несчастного безумца камнями и переломать ему кости».
    - Кто-нибудь, дайте лонхе*1? – раздражаясь всё больше, Гай Кассий оглянулся.
    Один из солдат вложил ему в руку копьё. Римлянин сделал шаг вперёд и с силой вонзил острие между рёбер иудея*2. С протяжным тихим стоном боли и облегчения, тело обмякло на кресте бездыханным и неподвижным.
   …Только вдруг… хрустнуло древко в руках у центуриона, оставив наконечник в теле Иисуса. Пробив плоть, металл застрял в сердцевине бревна. Удар оказался слишком сильным. Гай Кассий бросил на землю обломок копья и тупо смотрел, как с железного лезвия густой струёй, образуя в подножии креста на утоптанной ногами твёрдой почвенной корке зеркальную красную лужу, стекала кровь.
    Хасан, закрыв рот ладонями, подавился криком. Под левой лопаткой разливалась тупая боль. Словно это его пронзили копьем.
    «Вот и все… - торговец почувствовал солёный вкус слёз на губах. – Кончено».
    Наступило долгое, неловкое молчание.
    «О, боги! – подумал центурион, - сколько раз смотрел я на кровь, пролитую мной и такими же, как я - но ни разу не видел, чтобы земля отказывалась принять своим жадным ртом это хмельное вино войны».
    Римлянин хотел дотянуться и вытащить лезвие из тела иудея. Но ноги не слушались. Руки, словно сломанные ветки дерева, повисли вдоль тела.
    «А может, мёртвый иудей – действительно сын бога? Может, он, считавший себя чудотворцем, снимет с меня проклятие? Может, теперь мой старый боевой пилум наконец-то отпустит разум и сердце, и внутри меня погаснет пламя вечной жажды убийства? Не будет больше гор трупов на пятнадцать локтей вокруг в предстоящих битвах, как это было со мной, а до меня - с моими отцом и дедом? А по ночам во сне мне перестанут мерещиться рваные раны и страшные лица людей, погибающих от страшной ярости наконечника?»
    Опомнившись, центурион Гай Кассий с напускной бравадой и безразличием громко крикнул солдату – хозяину копья:
    - Плюнь! Завтра кузнец сделает тебе новое. Твоё давно уже никуда не годится. Слишком часто точил ты его и всаживал во врага. - Он хлопнул солдата по плечу и хрипло рассмеялся.
     Стража Каиафы, потоптавшись у места казни, ушла по направлению к храму. За ними и солдаты Рима, выставив караул у крестов и вокруг горы, построились в шеренги и в полном молчании потянулись к крепости. Сзади плотных центурий римлян, опустив голову и еле передвигая ноги, покидал Голгофу Гай Кассий.
    Незамеченной, быстрой, чёрной тенью к Иерусалиму подкралось огромное грозовое облако. В вершину ближайшего холма ломаной, ослепительно белой стрелой ударила молния, прогремел первый гром, и в открытые рты и щели высохшей от зноя земли сошёл ливень.
    На лице Хасана слезы и пот смешались с дождем. Оскальзываясь, он тяжело поднялся. Оставшиеся римляне, завернувшись в красные плащи и накрывшись щитами от непогоды, не препятствуя, молча смотрели, как к распятому подошли несколько человек, среди них – две женщины. Скорбя, со слезами на глазах, вмиг постаревшие, они стали целовать ноги Иешуа. Плакальщицы подставляли под дождь ладони, набирали воду горстями и смывали с неподвижного тела кровь и грязь. Кто-то копался возле лужи с кровью. Оборванцы из группы мужчин, доставая спрятанные в тряпицы мелкие монеты, стали о чём-то договариваться с солдатами. Те равнодушно смотрели на медь, не соглашались и отрицательно качали головами в потускневших бронзовых шлемах.
    Хасан, не понимая, зачем и почему он это делает, достал все свои деньги, полученные от продажи масла, за спинами иудеев и римлян подошёл к солдату, стоявшему ближе всех к кресту, и тронул его за плечо.
    - Чего тебе? – подобрался легионер. Его рука легла на гладиус.
    - О, уважаемый, о храбрый воин великой империи, – тихие льстивые слова тяжелыми кусками глины падали из уст Хасана. - Продайте мне вон тот наконечник, - караванщик кивнул в сторону Иисуса.
    - Зачем он тебе, варвару? - несмотря на алчный блеск в глазах, солдат оставался настороже. На зелота странный оборванец был не похож, но поди, разбери этих иудеев, самаритян, персов и арамеев.
    - Хочу привезти сыну на память оружие Рима, - неожиданно легко соврал Хасан. Ему было страшно, но он чувствовал, что поступает правильно. Купец сыпал словами, стараясь убедить солдата. - Всё равно наконечник старый, никуда не годится. Да и древко… вон валяется в грязи. А вам за мои деньги сделают десять новеньких, блестящих и острых.
    - Оружие Рима? – насмешливо переспросил легионер. - Оно всегда остаётся у римлян. И знаешь, почему? – Глаза солдата сверкнули яростью и самодовольством. - На лезвиях наших мечей и копий – гордость, мужество и честь предков, гнев и милосердие богов. Тебе этого не понять, жалкий оборванец. Славу не купишь за ваш ячмень и пальмовые ветки*3!
    Хасан вместо ответа потянул из складок холщовой накидки денежную сумку и потряс ею в воздухе. Громкий звон приглушил шум дождя. Легионер заглянул в мешок с деньгами. Глаза его округлились от удивления. На серебряных монетах чётко был виден профиль императора Августа.
    «Не меньше тридцати денариев», - подумал римлянин. Воровато оглянувшись, не видит ли кто-нибудь, солдат обеими руками схватил за горловину кошель, задушив широкими ладонями мелодичный звук. Немного подумав, он подошёл к мёртвому телу, ещё раз посмотрел по сторонам, прислонил к дереву свой длинный щит, используя его, как лестницу, поднялся выше, вытащил наконечник из плоти и обменял его на деньги. Никто из людей возле креста не обратил внимания на действия солдата. А тот, довольный сделкой, тихо рассмеялся и пнул торговца ниже спины грязной сандалией. Хасан, спотыкаясь на раскисшей от дождя тропе, прижимая к груди зазубренное лезвие, пошёл по направлению к городу. Он знал, что отныне утратил покой. Что еще долго ему будет сниться по ночам взгляд назаретянина. Глаза человека, простившего своих убийц.

    *1 - Лонхе – лёгкое, короткое копьё, находившееся на вооружении солдат, проходивших службу в римских гарнизонах. Оружие ближнего боя, в отличие от тяжёлых копий римской пехоты и конницы, так называемых пилумов.
    *2  - Таким способом римляне после боя добивали раненых противников.
    *3  – Мелкие монеты, ходившие в кварталах бедноты Иерусалима во времена Иисуса Христа. На одной стороне монет был изображён ячменный колос, на другой – пальмовое дерево.

                ***
    Каиафа бережно принял ритуальное копьё иудеев из рук стражи.
    Печати Понтия Пилата оказалось достаточно, и реликвия, как доказательство, что солдаты Иерусалимского Храма - не самозванцы, не пригодилось. Он бережно завернул оружие в грубый плотный холст и спрятал в кладовую, устроенную за местом для жертвоприношений. Это помещение – скорее, щель - специально сделали для таких вещей. Там хранились праща Давида, посох Соломона, перстень с печатью Ирода*1 и прочие нужные для праздничных церемоний вещи. Когда-то это копьё принадлежало то ли Финеесу, внуку Аарона*2 – первому по счёту первосвященнику Иудеи, то ли ещё кому-то, скрытому от настоящего в песке времён. Но есть древний устный приказ хранить наконечник в качестве символа магических сил крови иудеев - избранного Богом народа. С этим копьем бросался в атаку на укрепленный Иерихон Иисус Навин*3. Упоминали также, что именно его Саул*4 бросил в юного Давида*5 от бессилия и ревности к будущей славе в недалёком времени нового великого царя. И вот теперь оно спрятано здесь. Что ж, не пригодилось сегодня - пригодится в будущем. Реликвиями не разбрасываются. Правда, есть одно «но». Наконечник на этом копье на самом деле был всего лишь искусной подделкой лезвия, похищенного когда-то Александром Великим. Македонянин забрал его из Храма Зоровавеля*6, проходя через Иудею в своём походе на Египет. Кто ему сказал о реликвии - неизвестно, но Александру понравилась искусная работа кузнеца и качество металла. Пользуясь своей наглостью и могуществом, царь Македонии не обратил никакого внимания на слабые возражения священников. После того, как был утрачен Ковчег Завета, эта потеря не казалась им слишком большой. А дары, полученные взамен от греков, позволяли не экономить на ремонте храма. Александра давно нет, а тайной подмены реликвии владеет лишь он - Каиафа. Когда придёт время покинуть этот мир, он передаст это знание своему преемнику, который так же, как он, будет верить, что когда-нибудь наконечник вернётся в сокровищницу народа Израиля.

    *1 - Ирод Великий - (ок. 73-74 гг. до н. э. — 4 до н. э.; по другим данным - 1 до н. э.), сын Антипатра, римского прокуратора Иудеи, царь Иудеи (40 — 4 гг. до н. э.), основатель династии Иродиадов.
    *2  – Ааро’н - старший (на три года) брат Моисея и его сподвижник при освобождении евреев из египетского рабства.
    *3  – Иису’с На’вин - предводитель еврейского народа периода завоеваний, преемник Моисея.
    *4 - Саул - согласно Библии, первый царь объединённого Израильского царства (около 1029—1005 гг. до н. э.)
    *5 - Давид – второй царь Объединённого царства Израиля и Иудеи (со столицей в Иерусалиме). Образ Давида является образом идеального властителя, из рода которого, согласно еврейскому преданию, выйдет мессия.
    *6 – Храм Зоровавеля (516 до н.э. – 70 н.э.) - Второй Иерусалимский Храм, построенный на месте Храма Соломона. Перестроен Иродом Великим. Разрушен после штурма Иерусалима в ходе Первой Иудейской войны римской армией. Первый храм (Соломона) 950 — 586 до н. э. был разрушен вавилонским царём Навуходоносором.

                Глава 2
                Цезарь
                LXXV (75) г. до н.э.

                Не было еще гения без
                некоторой доли безумия.
                Сенека

    Говорят, терпение - одно из многочисленных качеств зрелого ума и свойство мудрости. Это знали в эпоху Платона, Сократа, Аристотеля. Но ведь мы живём в летоисчислении от рождества Христова. И, наверно, простителен торопливый шаг вперёд в попытках объяснить самому себе, с чего всё началось. Но начало - это всего лишь точка отсчёта на бесконечной ленте времени. Можно идти от этой точки к свету нового дня - а можно повернуть назад, в прошлое. Ибо и там были свои начала, свои пророки и своё время. Там остались камни, разбросанные на тропе познания, а под ними в толстом слое пыли прятались легенды и свидетельства о давно минувших событиях. Известные нам и канувшие в небытие летописцы собирали эти камни и, рассматривая следы на земле, оставленные резцом и кончиком меча, подошвами и подковами коней, помогали новым героям обрести себя в зеркалах вечности. И, может быть, не стоит торопиться. Не сделать ли нам шаг назад, чтобы на тропе перемен найти другую точку отсчёта? Всё взаимосвязано в пространстве и времени. Давайте попробуем не разрубать, а распутывать узлы.

    - В нём сидит слишком много Мариев!
    Луций Корнелий Сулла был в гневе. Могущественный правитель Рима, победитель Митридата ругался, как водонос, кувшин которого опрокинула толпа при сходе лавиной в цирк на долгожданные бои гладиаторов.
    Трибун второго легиона, размещённого Суллой в дневном переходе от Рима, почтительно ходил за мечущимся из угла в угол диктатором, делая лицо бесстрастным и в то же время готовым к выслушиванию любого приказа.
    - Указ, указ! - Тонким срывающимся голосом закричал вдруг Сулла, и каллиграфы, слишком хорошо знакомые с его несдержанным и ставшим в последнее время капризным характером, поспешили придвинуть поближе свои столы, восковые таблички и приготовить стилосы.
    - Ко львам в клетку, к змеям в террариум! Я покажу этому потомку плебеев*1, как лизать задницу популарам*2  и насмехаться надо мной в толпе бездельников-вольноотпущенников, пьяниц и клиентов богатых патрицианок! Схватить его прямо на Форуме, провести в цепях по улицам города, кастрировать, напоить ядом, вскрыть ему вены!
    Трибун в раздумье покачал головой:
    - Нельзя! Он любимец римлян, а в городе и так неспокойно. Убив знатного патриция из рода Юлиев, мы спровоцируем бунт - и тогда не избежать большой крови и погромов на Палатинском холме.
    Сулла в бешенстве сжал кулаки.
    - Я когда-нибудь сожгу этот паршивый грязный город: эти доходные дома с инсулами для плебса, эти дворцы патрициев, набитые нищими клиентами и окружённые свалками из гниющих отбросов после ежедневных вакханалий, эти хижины вольноотпущенников, крытые соломой! Пусть ветер развеет пепел в окрестных полях на радость крестьянам, с которых я требую всё больших урожаев хлеба для нужд армии. Вот уж я посмеюсь, когда рабы будут рукоплескать пламени над Римом!
    Походив в раздумье по залу, диктатор немного успокоился.
    - Ладно, будем считать, что Цезарю сегодня повезло. Если бы не болезнь, пожирающая меня изнутри, я бы давно показал и Сенату, и плебсу, кто хозяин в этой овчарне, называемой Римом, – Сулла, остывая, на мгновение задумался.
    - Пишите, - повернулся он к писцам.
    - Внести имя этого умника в списки Проскрипций*3, конфисковать всё имущество, лишить звания понтифика, сослать в Малую Азию. Придумайте ему какую-нибудь унизительную должность при легионе Марка Минуция Терма. Пусть посидит в Вифинии. Говорят, царь Никомед любит смазливых, тонких и стройных маменькиных сынков. Юлий ему понравится, особенно сзади.
    Погасив вином вспышку гнева, Сулла хрипло и нервно смеялся, довольно потирая руки.

    Как же плохо он знал этого честолюбивого юношу! Юлий не терял времени даром ни в Вифинии, ни во Фригии, ни в Мизии. Ещё до опалы он проводил долгие часы в библиотеке Сената. Пользуясь привилегиями жреца храма Юпитера, он имел доступ к тайным архивам, размещённым в других храмах Рима. В этих святилищах, посвящённых Юноне, Марсу, Меркурию, Цезарь принимал непосредственное участие в ритуалах, связанных с положением и противостоянием небесных светил. И всё это делалось ради предсказаний будущего. Его интересовали скорее не молитвы, а магические обряды и заклинания. Любые действия вокруг жертвенного стола поражали воображение Юлия фатальной неизбежностью и загадочной суровостью. Эти три года на Востоке, подаренные ему Суллой, не прошли бесследно. Гай посещал древние капища Ликии, Памфилии, Каппадокии*4, собирая старые глиняные и восковые таблички со старыми текстами, записывая легенды персов о микенских мудрецах. Цезарь учился подчинять себе людей, не подчиняясь обстоятельствам. 

    - Что это? – Гай Юлий, не прекращая читать какой-то старый папирус, обратился с вопросом к квестору, отвечавшему за работу канцелярии и казну города.
    - Списки дорог, требующих ремонта, перечень зданий Рима, пострадавших от недавнего гнева богов…
    Новоиспечённый эдил*5, только что назначенный Помпеем Великим, поморщился:
    - При чём здесь гнев богов, говорил бы проще - землетрясение. Старые, из необожжённого кирпича стены - эта смесь песка, ила, коровьего помёта - превратилась в пыль и щепки в кварталах бедноты так быстро, что удивляюсь, как удалось отделаться малой кровью. Главное - целы Сенат, храмы и дворцы на Палатинском и Квиринальском холмах, – Юлий отвёл рукой протянутую ему глиняную табличку. - Термы и казармы гладиаторов целы?
    Квестор кивнул.
    - Кроме старых деревянных, времён Ромула и Рема, построек, всё вроде в полном порядке.
    - На Виминальском холме любую лачугу пальцем ткни - рухнет вся курия. Неудивительно, что дома рассыпались от слабых толчков, а старые акведуки треснули по швам при незначительных подвижках почвы. Прикажи согнать больше рабов в каменоломни. Не жалеть туфа и мраморных плит для Рима! Всё – за мой счёт. Кстати, пусть ликторы на форумах объявят об этом указе эдила. Да, …и проследи, чтобы в Тибр не сбрасывали мусор и дохлых животных.
    - Что ещё? – Цезарь, взяв с серебряного подноса винную ягоду, положил её в рот и лукаво прищурился.
    Квестор попытался положить на стол Юлию глиняные дощечки с расчётами.
    - Здесь затраты на проведение гладиаторских боёв в период Idibus Martiis (мартовские иды – рим. календарь). А это - смета общественных обедов для плебса.
    - Ты лучше напомни мне, сколько я должен проклятым ростовщикам, - Юлий, не поднимая глаз от папируса, сделал запись на полях документа.
    - Точно не знаю, но где-то около двухсот золотых талантов.
    Цезарь, сделав вид, что эта новость для него ничего не значит, про себя подумал: «Скоро придётся объявить себя банкротом. А это – плохо для дальнейшей карьеры».
    - Бои гладиаторов не отменять, обеды для плебса делать сытнее и лучше. Деньги найди. Перезаложи имение и один из домов в Геркулануме моей красавицы Помпеи.
    Новая жена Цезаря после смерти предыдущей, Корнелии, считалась до брака с Гаем Юлием одной из самых богатых невест Рима.
    «Она ведь внучка Суллы и родственница Гнея Помпея. Что это, маленькая месть недоброй памяти диктатору?» - Квестор усмехнулся.
    - Где же, о боги, военные трофеи с Востока от моего горячо любимого друга и брата Гнея? Где добыча Красса? Неужели Иудея, Сирия и Палестина так бедны, что там нечего взять? – спросил Цезарь, не отрываясь от текста, начертанного на табличке.
    - Пришёл обоз с доспехами и оружием, с домашней утварью и коврами, с посудой, фимиамом и свитками иудейских жрецов. Золото Помпей оставил себе для выплаты долга нумидийской коннице. Всё оружие по обычаю – уже в храме Юпитера на Марсовом поле. Помпей приказал не трогать трофеи, захваченные его легионами. Они ему нужны для проведения своего Triumphus. А в остальном грузе нет ничего ценного, разве что изъятый в Галлилее и Самарии урожай хлеба, – квестор зевнул. - Если продать всё - кроме, конечно, зерна - на рынках Рима, можно выручить талантов пятьдесят серебром. Хватит на месяц или полтора развлекать и кормить плебс.
    Цезарь нахмурился.
    - Трофеи переписать - и чтобы этот список был полным! Украдут хоть один сестерций - пусть пеняют на себя! Лично проверю опись добычи с наличием ценностей в хранилище!
    По большому счёту, он завидовал Помпею. Он даже завидовал этому неудачнику Крассу.
    Юлию ещё никогда в жизни не приходилось командовать легионами и выигрывать сражения. Мелкие скоротечные стычки во главе пары центурий при штурмах слабо укреплённых маленьких городов в Малой Азии - вот и все его военные успехи.
    Ещё будучи совсем мальчишкой, едва научившись читать на греческом языке, Юлий запоем глотал commentarii Сената о благородном прошлом завоёванной римлянами Эллады…
 …Троя, Спарта, Афины, Коринф, Эпир, Пелла. Для Цезаря это были не просто города, а героические деяния великих цивилизаций. Его особенно привлекала эллинская мистика и сказания Гомера, связанные с Троей, с подвигами полубогов Ахилла, Гектора, Аякса. Но особенно его интересовал Alexander Magnus. Юлий, так же, как и Великий Александр, верил в своё божественное происхождение и часто сравнивал себя с юным македонским царём. В памяти крепко засела история завоеваний македонянином могущественной Персии. Битвы Александра, описанные Таллосом*6 и Клитархом*7, приводили его в восторг. Цезарь несколько раз перечитывал те места в исторических хрониках греков, где говорилось, как при высадке на противоположный берег Геллеспонта с переправы, составленной из стоящих борт о борт кораблей, Александр, находясь в гуще гетайров и торопясь первым сойти на берег, бросил с триремы своё копьё в землю Дария со словами:
 « …Там, где вошло в землю это копьё, правлю я, Александр, потомок Геракла…»
    Цезарь знал, что «мистика» в переводе с греческого означает «тайна».
 А тайны необыкновенных удач и могущества величайших полководцев древности всегда интересовали Юлия. Именно поэтому он посвящал немало времени изучению старых текстов с описанием молитв и заклинаний эллинов, персов, ассирийцев, египтян. Причём, он уже не придавал особенного значения жертвоприношениям и гаданиям на внутренностях животных, считая, что это пустая формальность и красочный спектакль перед сражениями, рассчитанный на простых легионеров и плебс.
    …То, что он увидел, развернув длинный дырявый в засохших пятнах крови, но сохранивший искусную вышивку меил*8 какого-то знатного иудея на складе военных трофеев, поразило его. В куске тонкого льна оказался наконечник копья. Рядом лежала изъеденная червями деревянная табличка для письма, кое-где ещё покрытая воском с остатками текста. Юлий разобрал всего несколько букв на старо-греческом языке. И только в самом низу удалось прочесть полузатёртое прикосновениями неосторожных рук слово – «;;;;;;;;;;».
     Широко открытыми глазами Цезарь впитывал каждый знак, каждый завиток надписи, начертанной чьей-то неизвестной рукой.
    «Неужели?» - Эдил Рима бережно взял в руки старый кусок железа.
 То, что он держал в руках, было совершенно не похоже на pilum легионера. Листообразная форма лезвия шириной в ладонь и толщиной два пальца в самой широкой части напоминала hasta velitaris (дротик велитов) или метательное копьё фракийских пельтастов. Кое-где ржавчина мелкими вкраплениями въелась в потемневшую от времени полоску металла. Но масло, которым была пропитана ткань холста, не позволило испортить великолепную работу оружейного мастера. Хорошо заточенные когда-то грани сохранили остроту.
    Таким копьём, пожалуй, легко пробить бронзовые накладки clipeus - щита гоплитов или даже более крепкие scutum римлян с медными защитными пластинами в качестве брони.
    - Александр, - ещё раз прочёл Юлий эллинскую вязь и, вдруг, вспомнил, что читал у Клитарха, как во время пиров юный македонский царь на спор метал дротик и с пятидесяти шагов попадал между пальцев руки ребёнка.
    Честолюбивый патриций провёл ладонью по острому краю… и тут же отдёрнул руку. Из неглубокого пореза выступила кровь, успев напоить парой капель соскучившийся по плоти наконечник.

    *1 - Гай Юлий Цезарь. Родился в 100 г. до н. э. в патрицианской семье из рода Юлиев. Род Юлиев вёл свою родословную от Юла, сына троянского царевича Энея, который, согласно мифологии, был сыном богини Венеры. Когномен Caesar не имел смысла в латинском языке; советский историк Рима А. И. Немировский предположил, что он происходит от Cisre — этрусского наименования города Цере. С материнской стороны Цезарь происходил из семьи Котта рода Аврелиев с примесью плебейской крови.
    *2 - Партия популаров – сторонники Гая Мария, предводителя демократического большинства т.н. популаров в Римском сенате. Острота внутриполитической борьбы между популарами и оптиматами – сторонниками Суллы привела к гражданской войне, в результате которой к власти пришёл Сулла, объявивший себя диктатором Рима. Цезарь был связан родственными узами с партией Мария – женат на Корнелии - сестре Луция Корнелия Цинны, сподвижника Мария и злейшего врага Суллы.
    *3 - Проскрипция (лат. proscriptio от proscribere — «письменно обнародовать, оглашать») — в Древнем Риме — список лиц, объявленных вне закона. За выдачу или убийство, включённого в списки человека, назначалась награда, за укрывательство — казнь. Имущество проскрибированного подвергалось конфискации, потомки лишались почётных прав и состояния.
    *4 – Провинции Малой Азии.
    *5 – Эдил – высший городской чиновник.
    *6 - Таллос (Thallus) - историк II века до н. э., написавший историю Малой Азии от занятия Трои до 112 до н. э..
    *7 - Клитарх (греч. ;;;;;;;;;;) — древнегреческий историк, живший в IV века до н. э., сын Динона из Колофона, автора сочинений по истории Персии и о жизни Александра Великого.
    *8 - Меил – длинная до пола одежда первосвященников античной Иудеи, покрывавшая все тело. Сделанная из прекрасного виссона (льняной тонкой ткани) голубого цвета, изукрашенная фигурами вышивной работы голубой, пурпурной и червленой шерсти... сверху в середине ее был прорез, края которого были обшиты тонкой виссонной лентой.

                ***
    - Нельзя допустить, чтобы игры, устраиваемые Помпеем, превзошли бои гладиаторов, оплаченные мной. Ты слышишь Антоний? – консул обращался к высокому молодому человеку на вороной лошади. - И давай-ка, мой друг, прекрати свои любовные похождения и беспробудное пьянство, а не то Сенат лишит тебя должности трибуна.
    - О, Боги! Этот сенат, словно флюгер на крыше храма Юпитера! Куда ветер подует, туда он и поворачивает своё расположение или гнев. Диктатура - вот что нам нужно. - Антоний толкнул пятками лошадь и поравнялся с консулом.
    - Будь моя воля, я бы завтра же разогнал это сборище стариков и лицедеев.
    - Хвала Юпитеру, который не дал тебе этой власти. Впрочем, он никогда ничего не отдаёт даром. Поэтому вон в той ложбине, между Эсквилинским, Палатинским и Целиевским холмами*1, распорядись построить деревянные трибуны, клетки для зверей и временную казарму для гладиаторов. Посмотри, какое идеальное место. Сам Марс создал его для создания чего-то более величественного, чем лачуги бедноты. Здесь можно выстроить колоссальное сооружение для зрелищ. Жаль, что у меня недостаточно золота, чтобы возвести на этом поле храм для вакханалии убийств. Я завидую будущим властителям Рима. Кто-то из них обязательно воздвигнет здесь амфитеатр. А пока давай-ка посмотрим на труды ланисты*2 Скифания.
    Цезарь направил лошадь к постройкам, показавшим свои стены из-за поворота дороги.
    - После восстания Спартака хороших гладиаторов почти не осталось. Или я не прав? - Цезарь обернулся к своему спутнику.
    - Ты редко ошибаешься, благородный Юлий. Но с рабами никогда и ни в чём нельзя быть уверенным. Есть ведь ещё испанцы и галлы! - Антоний начал горячиться, явно затевая спор.
    - Испанцы хороши, но им не хватает мастерства владения мечом. Вот мы и посмотрим сейчас, что из них сделали мои деньги и опыт Скифания.
    Кавалькада подъехала к воротам в высокой деревянной стене. С вышки над аркой въезда воин в кожаном панцире спокойно наблюдал за приближением всадников.
    - Эй, там! Дорогу римскому консулу! – зычный голос центуриона из свиты Гая Юлия не произвёл никакого впечатления на часового.

    *1 - Место, где через каких-то сто лет был построен Колизей.
    *2 - Ланиста – владелец школы гладиаторов. 

    - Командовать будешь в своей спальне. Пока нет приказа ланисты, будь ты самим Зевсом - останешься там, где стоишь.
    Антоний в гневе выхватил метательный дротик у одного из легионеров и бросил его в нахала. Тот спокойно отклонился в сторону, и копьё, перелетев через ограду, пропало из вида.
    - И это всё, на что ты способен? – гладиатор откровенно смеялся над римлянами.
    - После восстания Спартака рабы обнаглели! – Антоний кипел от возмущения и злости.
    В этот момент за стеной послышался окрик. Часовой внимательно выслушал то, что говорили ему снизу. Потом кивнул кому-то, стоящему по ту сторону ограды. Мощные дубовые створки ворот со скрипом отошли в стороны, давая возможность свите Цезаря проехать внутрь стен. Навстречу патрициям спешил владелец школы гладиаторов Скифаний. По его знаку несколько рабов подбежали к всадникам и, придерживая лошадей за поводья, дали возможность Цезарю и Антонию спешиться.
    - Кто этот нахал там, наверху? – Антоний, держась за рукоять меча, подошёл к ланисте.
    - Прости его, благородный Антоний, - Скифаний почтительно поклонился трибуну. - Он у нас новенький, уважению и вежливости ещё не обучен, но подаёт надежды. Немного туповат, и к тому же не узнал Вас.
    - Вот и давай посмотрим, насколько он хорош! – Гай Юлий сделал приглашающий жест рукой и направился к импровизированным скамьям, обозначавшим арену цирка. – Подбери ему пару из лучших.
    - Но, уважаемый Юлий, я готовлю их для твоих же празднеств, - ланиста с упрёком смотрел в спину Цезаря.
    - Я не покупаю устриц в закрытых раковинах. Покажи нам товар лицом - и тогда мы решим, стоят ли они тех денег, которые я плачу тебе. – Цезарь уселся лицом к арене и дал знак начинать.
    Ланиста прошептал проклятия, утонувшие в его густой курчавой бороде, и приказал принести два меча и доспехи.
    - Без щитов, слышишь, без щитов и шлемов! – Цезарь внимательно с ног до головы осмотрел приведённого с вышки привратника.
    От казарм, не торопясь, вразвалочку шёл раб, выбранный соперником для часового. Бойцы сели на землю и, поглядывая друг на друга, надели нагрудники, защитные пластины на руки и медные накладки, защищающие нижнюю часть ног. Легионеры Цезаря выстроились полукругом, прикрывая трибуны.
    Гладиаторы обошлись без приветствий и обычных ритуалов. Только часовой обернулся и плюнул в сторону Марка Антония. Бойцы встали в центре арены. Зазвенели мечи. Из-под ног поднялись пыльные вихри.
    После первой продолжительной схватки на левом бедре новичка был виден глубокий порез. Глаза второго гладиатора заливала кровь из неглубокой раны на лбу. Оба тяжело дышали и взяли передышку.
    - Вперёд, вперёд. Подтолкните их копьями. – Антоний привстал на скамейке. Его глаза горели жаждой убийства.
    Следующая схватка была короткой. Противник часового, обозначив ложный выпад, сделал шаг влево, ушёл от удара навстречу, нырнул под кулак, нацеленный ему в лицо, обвёл своим лезвием сверкающий полукруг и нанёс мощный удар сверху, намереваясь отсечь руку привратника, поднятую для защиты. Но в горле нападающего уже торчал меч. Кровь из пробитой артерии толчками выходила наружу, заливая песок. Гладиатор рухнул на колени.
    - Добей его! – крикнул Антоний. В эту минуту его симпатии были на стороне более умелого бойца. Трибун почти забыл о нанесённом ему недавно оскорблении.
    Но победитель бросил к ногам свой гладиус.
    - Возьми его сам. Добивай, коли охота.
    Гладиатор снова плюнул в сторону Антония и отошёл в сторону. Его глаза горели ненавистью и не остывшей после схватки яростью.
    - Да как ты смеешь, раб… - Антоний был вне себя от гнева.
    - Позволь мне, – Цезарь жестом остановил своего друга и подозвал к себе ланисту. - Приведи этого раба!
    Он наблюдал, как Скифаний подбежал к гладиатору и что-то прошептал ему на ухо. Тот упрямо мотал головой. Ланиста повернулся к легионерам. Те схватили бойца за локти и подвели к Цезарю.
    - А ты храбр. Как тебя зовут? – Гай Юлий холодно смотрел на строптивого бойца.
    - Зови меня просто Галл.
    Часовой, остывая после схватки, успокаивал дыхание глубокими вдохами. Мускулистая грудная клетка поднимала бронзовый нагрудник, обильно залитый чужой кровью.
    - Ну что же, ты умелый солдат и заслуженно победил. И вот твоему ланисте награда. – Цезарь кивнул Антонию. Тот, пылая румянцем гнева, но не прекословя, снял с пояса мешочек с монетами и бросил его Скифанию. Ланиста жадно схватил серебро. Его боец не стоил и половины.
    - Но ты дерзок и непочтителен. Запомни, что говоря с любым гражданином Рима, ты должен оказывать ему уважение, приветствуя его с почтительностью поверженного врага.
    Цезарь приказал солдатам, стоящим за спиной гладиатора:
    - Дайте Галлу тридцать ударов кнутом и привяжите к столбу. До вечера не давать ему ни капли воды. Если выживет - доставьте в мое поместье. А ты, - шёпотом обратился он к ланисте, - проследи, чтобы Галла не забили до смерти.
    Центурион и два солдата, заломив привратнику руки за спину, потащили его к столбу для наказаний.
    - Гай, ты слишком добр, - глядя в спину приговорённого к экзекуции, будто выбирая место, куда вонзить в нее свой меч, Антоний разочаровано вздохнул.
    Цезарь улыбнулся и примиряюще обнял друга за плечо. Ему нравилось делать все по-своему и чаще всего не так, как ждали от него друзья и враги. Он привык сам принимать решения. Наказывать и вознаграждать, приговаривать к смерти и миловать. Таковы были его правила, о которых римлянам ещё предстояло узнать.   

                ***
    Пшеница Египта текла широкой рекой с транспортных галер в хранилища Геркуланума. Ароматические масла Востока наполняли запахами цветов мастерские по изготовлению мазей, бальзамов и благовоний. Повсюду продолжалась бесплатная раздача хлеба нуждающимся. Время от времени, чтобы народ империи не остался без зрелищ, устраивались бои гладиаторов. По слухам, ходившим в то время среди рабов Рима, Анция и Капуи, для своих сторонников и друзей император тайно устраивал бои между профессиональными бойцами и неким рабом, обласканным Цезарем. Носивший имя Галл, тот был вооружён только копьём.
    - Не знаю, что такого в этом лезвии, но в его руках оно превращается в молнию Зевса, – говорил своему приятелю-кузнецу здоровенный грек, бывший боец из школы ланисты Антония Скифа. Вольноотпущенник осторожно трогал место, где когда-то вместо безобразного шрама на мир смотрел большой карий глаз.
    Уцелевшие после схваток с испанцем гладиаторы шептались в тавернах Брундизия, Геркуланума, Сиракуз, что таких побоищ, такой крови и увечий они не видели ни в одном сражении, ни в одной битве.
    - Этот раб стоит сотни опытных воинов. Против него выходило до двух десятков гоплитов, триариев и пельтастов. Всё напрасно. Он делал из них фарш для колбасы, - вещал в одной из виноделен Корфиния украшенный старым швом неумелого хирурга старик – бывший смотритель арены в Остии.
    - Говорят, император подарил ему свободу и сделал центурионом в своём любимом Десятом легионе, – хвалился былой славой в общественных термах Рима ветеран Африканской кампании Цезаря.
    Позже императору Октавиану Августу служители храма Юпитера рассказывали, что по приказу Цезаря из Фив, Гизы, Луксора, Амарны в его поместья тайно доставлялись жрецы Изиды, Озириса и Гора. Это были знатоки древних языков и толкователи предсказаний, пророчеств, таинственной клинописи, оставленной на каменных стелах фараонами Египта и царями древней Нумидии. Они работали над переводами текстов со старых глиняных табличек под охраной людей Цезаря. Кроме того, письменные источники из донесений соглядатаев Сената свидетельствовали, что император проводил долгое время в кузницах виллы Пизона*1 близ Геркуланума. Лучшие знатоки кузнечного дела, привезённые Цезарем из Финикии, Сирии и Эпира, работали день и ночь над секретами особой стали, сверяясь с многочисленными рецептами, найденными в папирусных свитках, собранных Цезарем в имении тестя. Были известны имена ветеранов испанских походов, которым предлагалось войти в состав личного легиона императора, вооружённого оружием из кузницы Пизона.

    …И тем не менее… Цезарь был убит 15 марта 44 г до н. э., по дороге на заседание Сената. Незадолго до убийства друзья посоветовали диктатору остерегаться врагов и окружить себя охраной, на что Цезарь с присущей ему гордостью и независимостью ответил: «Лучше один раз умереть, чем постоянно ожидать смерти».
    Заговорщики (в их число входил и Брут) - приверженцы республиканской формы власти -  нанесли ему 23 колотые раны короткими кинжалами и ножами для разрезания фруктов, спрятанными ими в складках одежды. Все они, по свидетельству Светония*2 и со ссылкой на врача Анастасия, были не смертельны - кроме одной. Отверстие этой роковой раны напоминало след от широкого, толстого и длинного лезвия. Такие следы на теле оставляет только копьё.
    Завещание Цезаря было вскрыто в доме императора в присутствии родственников, сторонников и друзей убитого. Среди завещанных разным людям вещей, в том числе: значительных сумм некоторым убийцам Цезаря в aureus (золотая монета Рима), ювелирных украшений, золотой и серебряной посуды, книг и прочего имущества упоминалось некое копьё, которое следовало пожертвовать храму Геркулеса в Гадесе*3, поместив в бронзовый саркофаг и положив в основание статуи Александра Великого. Однако при описи имущества цензором Рима ни в кладовых, ни в личных вещах Цезаря копья не оказалось. Во время дознания, проведённого по горячим следам другом императора Марком Антонием о ходе которого на Форуме ходили противоречивые слухи, удалось получить показания одного из рабов семьи Цезаря, который видел, как ночью после убийства императора из атрия, в той части, где находился cubiculum (спальня) хозяйки дома, в сопровождении Кальпурнии тайно выходили два человека. Причём у одного из них под плащом слуга заметил короткий блестящий предмет. Со слов служанки, подававшей ночным посетителям вино и сладости, один из них был неизвестным легионером, профиль второго напомнил ей лицо Луция Тиллия Цимбера.*4 Позже служанка загадочным образом исчезла, а Марк Антоний запретил допрашивать «поражённую неслыханным злодеянием и горем» Кальпурнию, очевидно, хорошо помня слова своего патрона и друга: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений».

    *1 - Вилла Пизона – так называемая «вилла папирусов» в окрестностях уничтоженного при извержении Везувия (24 августа 79 года) Геркуланума. Принадлежала отцу жены Цезаря Кальпурнии. Впервые открыта в 1740 году. Раскопки проводились до настоящего времени и были приостановлены в 1998 году. На вилле археологами найдена единственная сохранившаяся библиотека античности. Около 1800 папирусных свитков.
    *2 - Гай Светоний Транквил – римский историк, автор книги «Жизнь двенадцати цезарей»
    *3 - Гадес, Gades, Cadix (древнее название Aphrodisias) - древний приморский торговый город, основанный финикиянами (под названием Gadir, т. е. крепость) в Испании (Hispania Baetica) за Геркулесовыми столбами, на острове Ерифее Пролив, в самом узком месте только в несколько стадий ширины (на нем построен мост, ныне Puente de Suazo) отделяет остров от материка, где был порт, ныне Puerto S. Real. После 1-й Пунической войны карфагеняне заняли город, во 2-ю Пуническую войну он добровольно сдался римлянам и приобрел, таким образом, разные преимущества, а впоследствии, через Цезаря — право римского гражданства. Город был муниципальный (municipium Augustum) и носил название Augusta Iulia urbs Gaditana. Он вел значительную торговлю (соленою рыбою) и был известен распутной жизнью своих жителей. Из Г. римляне получали не только черных рабов и рабынь, но и соблазнительных танцовщиц (Gaditanae), бывших очень в моде во времена императоров. Относительно числа жителей: Гадес во время Страбона уступал одному только Риму. Из числа строений следует упомянуть храм Геркулеса, при котором был оракул, и храм Кроноса. В Храме Геркулеса во времена Цезаря стояла великолепная статуя Александра Македонского, поразившая тридцати трёхлетнего Гая Юлия одухотворённым лицом великого завоевателя Древнего мира.
    *4 - Луций Тиллий Цимбер - (лат. Lucius Tillius Cimber) - заговорщик против Юлия Цезаря. Участие Цимбера в убийстве выразилось в том, что он подал товарищам сигнал к нападению, сдернув с Цезаря тогу.