Из сборника "Наш друг - Димка"
Димка пришел грустный.
– На блины пришел. Пускают тут «на блины», – он как-то неловко улыбнулся, протянув вперед себя пакет.
– Пускают, – сказал я, постаравшись выглядеть радостным и счастливым, хотя на душе последнее время «скреблись кошки».
«Кошки скреблись» от того, что в платежках за квартиру я увидел незнакомые цифры. Попытка узнать – «откуда они» привела в кабинет какого-то «барана», который сказал, что нам изменили тариф. Потому, что «инфляция, все дорожает, понимаешь? А жить надо всем. Это вам платят за красивые глазки, а больше нигде «за так» не наливают.»
На мой вопрос – «Так без решения собственников нельзя же?» – получил откровенный ответ с улыбочкой среди пухлых щечек – «Нельзя!.. Иди, дед, жалуйся. Можешь даже в суд. Посчитай, что тебе дешевле – жаловаться или платить по новому тарифу?» Я сказал: «Сучонок шелудивый!» А он сказал: «Пишите письма, мы вам все объясним...» – помолчал и, когда я уже был у выхода, дослал – «...через дней шестьдесят и так раз пять, пока тебе не надоест».
Я пришел тогда домой и ощутил эту знакомую тяжесть в левой руке. Не знаю почему, но я всегда удивлялся тому, что «наши» всегда автоматы таскали, как детей. Чуть согнешь левую руку, положишь его, «рогом» упрешь в бедро, левой держишь за «шейку», а правой только поддерживаешь. Удобно. И садиться удобно и вставать.
Да и весят они примерно одинаково. Что автомат, что пацан месяца в два-три. Так же привычно и удобно. И рука правая всегда почти свободна, если «мало ли что».
…– Я икры красной принес. Будем блины с икрой «хавать». Масленица. Помнишь? – Димка прошел на кухню.
В левой руке что-то опять налилось. Конечно, помнил. Сейчас, наверное, где-нибудь в Кабуле, плюс семнадцать–двадцать, а ночью «дубак» под ноль.
– Давай, Вовку вытащим, – предложил Димка.
– Давай! – согласился я.
…Пока Димка в коридоре разговаривал по телефону, я обследовал кухню в поисках муки.
– Хрень какая-то, – сказал я, когда Димка вернулся, – прячут они что ли все от меня. В доме хоть «шаром покати». Кроме нас с тобой знает ещё кто-нибудь, что с понедельника масленица идет? – спросил я, не очень-то рассчитывая на ответ.
– Мои знают. Вчера чуть не обожрались с дури, – сказал Димка, доставая из пакета муку, яйца, пару бутылок водки, пару банок сгущенки, лук, сыр, банку красной икры и ещё что-то.
…Когда пришел Вовка, мы уже «замахнули», а стопка блинов, то увеличиваясь, то уменьшаясь, «прыгала» от плиты к столу.
– Зима совсем сдурела, совсем не хочет считаться с реалиями, – сказал Вовка, потирая руки, и сел подальше от плиты. Свернув блин, он выразительно посмотрел на нас, держа его перед собой. – Страшно неудобный праздник…
– Почему? – спросил его Димка.
– Рука одна. А теоретически надо бы для порядка, держать в руке и рюмку и блин. Потом выпить, макнуть блин в сметану и закусить. Ан, нет… Суетиться приходится, – ответил ему Вовка.
– А ты не суетись. Все свои. Будь проще, – посоветовал Димка. – В левую – рюмку, в правую – блин…
– С левой, вроде как, и не дело пить в праздник, – сказал Вовка, но последовал совету Димки, поставил рюмку, макнул в сметану блин и оглядел нас.
– Бери вон с икрой, – ткнул взглядом Димка на открытую банку.
– Ну её… Как дела-то у вас. Вроде как смурны? – Вовка, розлив «по солнышку», выразительно глянул на нас.
Димка и я молчали.
Потом я не выдержал и рассказал про «сукиного кота» в ЖКО.
«Суки» – согласились мы друг с другом, и грустно стало всем.
...– Батю моего помните? – вдруг спросил Димка. Мы закивали.
– Я тогда учился в классе третьем, наверное. А жили мы в бараках, что были за заводом. Батя-то – фронтовик, как и ваши был. Все тогда работали, как черти в аду. Да, помните, как всё было тогда-то.
И вот, тоже по весне, привели нам в класс пацаненка. Новенького. Весь из себя худенький, прозрачный такой. Даже чуть в синеву вроде. Учительница, Нина Васильевна, поставила его у стола и говорит, что он теперь будет учиться у нас. Ну, урок прошел – перемена. Обступили мы его, расспрашиваем…
…А, может, и позже было. Мы уже пионерами были. Это я хорошо запомнил. У нас у всех галстуки были простые, а у него блестящий такой… шелковый… Пионерами были уже… Ну, не важно…
Так вот расспрашиваем его, а Колька – мой дружок, он тоже жил в нашем бараке, возьми и ляпни – «Вобла».
Смеялись мы тогда… А тот озирается по сторонам и не знает что делать – смеяться или плакать. Вот уж посмеялись мы. Так за ним и прилипло «Вобла»…
…Вот я вечером и рассказал дома. Рассказываю бате и опять смеюсь…
А он как врежет мне подзатыльник и говорит: – Если узнаю, что пацана хоть кто обидел – выпорю обоих и тебя и Кольку твоего, как «сидоровых коз». И Петру – это батя Кольки – скажу, чтоб вас выпорол. Оболтусы.
…Так мы и дружили втроем: я, Колька и Вобла. До восьмого класса. А потом, меня в десятилетку батя погнал, Колька пошел а ПТУ при заводе, а Вобла с матерью куда-то уехали. Потом кто-то говорил, что он врачом стал.
Я, бывало, в Афгане думал иногда: «Если на стол попасть – то к Вобле бы… Увиделись бы…»
…Мы сидели, молчали.
– А чтой-то ты вдруг вспомнил, – спросил Вовка.
– А я и не забывал!.. Мишка пришел вчера из школы и говорит, что у них мальчишку – новенького побили на перемене. «Прописывали». Так, значит, теперь у них…
– Ну, и ты?.. – спросил я.
– Чего – «я»?! Чего?! Чего ты в своем ЖКО не сломал нос этой суке? Вот и я «чего»… «Чего я?»
Через плечо – вот чего! Волков воспитывают. А забывают, что есть всегда покруче… Нарвется на «с винтом»… Покрутится пропеллером.
Твоей «жабе» в ЖКО лет тридцать пять? Ну, и откуда он?.. Откуда эта сука?.. Откуда припрыгала в нашу жизнь, из какого болота?..
Иди, узнай – кто его отец. Пойдем к отцу морду бить. А придем, и окажется, что и нет отца-то. Лежит где-нибудь «под звездочкой». А если и есть… Он-то что может?.. Много ты можешь? – Димка впялил в меня взгляд. – Или ты? – Он посмотрел на Вовку. – Только и можем теперь, что блины с икрой жрать!..
Суки!.. Масленица эта ещё!.. Как вроде и проблем нет в стране. Солнышко. Выжечь бы всё это каленым железом и по морде… и по морде… Телевизор ещё этот!.. Суки одни кругом!.. Болтуны!..
…Мы сидели до самого вечера. Потом прибежали из школы внуки, бросились к столу к блинам со сгущенкой.
Димка с Вовкой собрались и ушли. Я остался один.
Опять появилась тянущая боль в левой руке.