Потянулись дни. Серые, бесконечные, будто паутина. Закапали годы, хмурые, холодные, как осенний дождь на воду – без следа.
Мрачно и холодно в пещере кащеевой. По стенам мхи да лишайники расползаются – тоска зеленая.
Загоревала Царевна – лягушка, заплакала. «Что ж подружек осторожных я не слушала? В плен-беду попала на муку вечную».
Услыхал Кащей, призадумался. «Чтой-то там лягушка делает?»
«Не иначе песни учит колыбельные.
Меня, красавца писанного, ублажать-убаюкивать», - догадалось чудовище. В затылке почесал и на другой бок перевернулся.
А царевна года три так проплакала. Озерцо из горьких слез заплескалося. Крошечное, с платочек шелковый. Приползли, прискакали,
прихромали твари подземные, ночные, любопытные. Чудо-озерцо поглядеть.
Жук слепой, что по злому случаю в подземелье попал, так и полз вперед не останавливаясь.
«Утонет, бедолага!» - цепкой лапкой лягушиной царевна подхватила жука упорного. «Дай-ка глазки промою-полечу». Получилося.
Видеть стал крылатый. Зажужжал радостно. Полетел в лес на солнышко. А что? Ведь под шкуркой лягушкиной та же
волшебница пряталась.
Так и повелось – все больные да хворые к озерцу собиралися. Кому лапку, кому брюшко полечить-намочить в целебном озере.
Кому так возле царевны посидеть - подышать, сил набраться, от немощи избавиться.
Да и пленница нашла себе утеху-занятие
по своим силам лягушиным. Плакать перестала. С участью своей смирилася.
Услышал Кащей сквозь сон шум подозрительный. Подхватился-вскочил, да спросонья шишку себе на лбу набил преогромную.
Прибыл к озеру обозленный, на судьбу разобиженный. Слово не успел сказать, как лягушечка лапку свою прохладную
приложила нежно-осторожно ко лбу многострадальному. Боль прошла, исчезла шишка как и не было.
Огляделся исцелённый, да тут целый лазарет! Кто уколется, поранится, али что заболит – все к лягушечке спешат,
все на помощь надеются. Всех лечила волшебница безотказная. Доброты её хватало на всех.
«Какая добрая! – удивился Кащей. – Каждую мошку-козявку жалеет-лечит». Решил хозяин пещер темных себя тоже добрым показать,
для царевны приятное сделать.
На краю болота кочку намостить велел. Мхами мягкими устлать. И посадил туда лягушечку. Любуйся на свой лес.
Издаля цветочки нюхай, радуйся.
«Добрый я!», - растопырилось от гордости страшилище. Что - ж, и этому рада заколдованная. Как птички поют
да мошки жужжат, слушает. На солнышке греется. Жук, от слепоты спасенный, на радости, по всему лесу разжужжал про царевну,
про её историю. Смелые самые на край болота приходили на Царевну посмотреть-пожалеть, словом перемолвиться.
И Царевичу, что стрелу свою судьбоносную пустил-потерял, путь-дорогу к болоту поведали.
Глядь, и вправду на кочке лягушка сидит, в лапках держит стрелу царскую, к сердцу прижимает с надеждою.
«Моя стрела!», - узнал Царевич.
«Сбылось пророчество!», - и лягушка навстречу счастью кинулась, заспешила, заторопилася. Да на кочке болотной,
на траве шелковой не удержалася. В жижу болотную черную плюхнулась.
И назад тоже выбралась. Вся в жиже липкой да ряске болотной. «Красавица».
«Мне вот ЭТО целовать?!», - завизжал Царевич поросеночком. «Уж лучше я холостяком буду». И зашагал прочь решительно.
Потекли из глаз лягушечьих слезы горючие. А что поделаешь? Дело добровольное.