Параллели и перпендикуляры. Поэт и время

               
               


                ПАРАЛЛЕЛИ И ПЕРПЕНДИКУЛЯРЫ      
 
               

                ( Раздумья о советском времени и о себе)

Я давно заметил, что люди, с возрастом, становятся сентиментальнее. Куда-то девается былой показной апломб,  c сединой мы становимся терпимее и мудрее. И , если раньше  моя старая почтовая корреспонденция в виде,  полученных писем и поздравительных открыток, стопками томилась в одиночестве, в глубине книжного шкафа, просто не хватало времени туда заглянуть, то теперь , в минуты душевного расслабления, а их на мою долю,особенно в условиях эмиграции, выпадает все больше и больше, частенько выгребаю из ящиков эти свидетельства человеческой памяти и заново, буд-то впервые, взахлеб перечитываю их, чередуя , порой, с другим похожим занятием –рассматриванием старых, пожелтевших от  времени , фотографий.
Известный математический постулат гласит о том, что параллельные линии никогда не пересекаются. Не знаю, как в математике, в ней я не очень силен, а вот в жизни, это далеко не так. Еще как пересекаются, скажу я Вам.
Я беру с полки книжечку стихов. С обложки на меня  задумчиво смотрит  с легкой грустинкой в глазах солнце современной русской поэзии– Иосиф Александрович Бродский. Я никогда не был знаком с этим человеком, мало того, мы с ним  даже не ровесники, поэт  опередил меня в своем рождении на целых шесть лет. Казалось бы, и чего это ради  я заострил на нем внимание.  Действительно, все , что нас роднит внешне с поэтом –это город в котором мы оба родились. Упрямая  эта штука–факты. Знакомясь с биографией Бродского, я с удивлением обнаружил многие точки соприкосновения с этой далеко неординарной личностью, очень уж схожи, в некотором роде, были наши взгляды...
. Я отложил в сторону тоненькую книжицу стихов и мысленно перекинул мост в далекую романтичную юность–в Ленинград времен конца Хрущевской оттепели.
   
                СУД НАД ТУНЕЯДЦЕМ БРОДСКИМ

В один из мартовских  дней 1964 года я прогуливался бесцельно по центру Ленинграда,останавливаясь,то и дело, у стендов со свеженаклееной прессой. Я любил эти неторопливые минутки, когда можно было  почитать новости, познакомиться с проблемными статьями, особенно меня тогда интересовали материалы уголовной хроники, очень уж много было в то время судебных процессов над жуликами, проходимцами, казнокрадами и всякими любителями легкой и вкусной жизни. И вот, однажды, читая на стенде газету «Ленинградская правда», я услышал ,наискосок, на противоположной стороне улицы громкий шум. Два амбала-мента гнали в шею небольшую группу молодых людей, которые норовили ворваться в дверь. Меня охватило некоторое  любопытство и я  перескочил улицу. На обшарпанном фасаде прочитал вывеску: Дзержинский районный народный суд» Здесь бы и пришел конец моему любопытству, я уже собирался держать путь дальше,если бы не случайно оброненная реплика одного из возмущавшихся молодых парней. С его головы спадали патлы жирных волос. Одной рукой он вытирал нос, а другой–бойко жестикулировал.
– То же мне, суки, нашли тунеядца. Хрен Вам в грызло. Великого поэта на цепь посадили…
Тут-то я и узнал о том, что в стенах этого храма Фемиды сегодня начался процесс над ленинградским молодым поэтом Иосифом Бродским. Свободолюбивый и бескомпромисный, он настолько надоел власть предержащим, что те просто не знали о том, куда упрятать подальше строптивого, недовольного режимом, парня.
Я только что окончил среднюю школу, поступил трудиться рабочим на завод «Красный Октябрь», который прилепился своим фасадом к  окраине Выборгской стороны в  старой части города. В этот день мне предстояла вечерняя смена и свободного времени оставалось еще достаточно. Примкнув к группе,так называемых  почитателей таланта поэта, я тоже сделал попытку заглянуть по ту сторону массивной двери, однако краснощекий «цербер» в ментовской  форме старшины пригрозил своим желтым обникотиненным пальцем:
–Не ищите хлопцы приключений на свою «женю». Корешу своему Вы все равно ничем не поможете, а сами можете нарваться на хороший штраф. Это вам надо?
Старшина  своим широким плечом оттеснил нас и захлопнув дверь, два раза провернул ключом. Это означало, что ловить здесь больше нечего и пора сматывать удочки…
На следующий день в газете «Вечерний Ленинград» я прочитал короткую заметку в рубрике «Из зала суда». Под жирным заголовком «Суд над тунеядцем Бродским» автор заметки во всей красе описал «подвиги» неисправимого трутня Бродского. На вопрос судьи о том, каким видом трудовой деятельности занимается подсудимый, Иосиф ответил смущенно:
–Я пишу стихи.
Уже несколько позже, через верных знакомых, мне показали стенограмму  этого процесса, которую записала писательница Фрида Вигдорова. На этом судилище в защиту поэта выступили многие мастера слова, а знаменитая ленинградская поэтэса Наталья Грудинина нервно трясла  листочками и восклицала:
Остановитесь, люди! Вы душите светлого поэта. Вам никогда не будет за это прощенья!...
В этот же вечер, когда я прочитал эту серую заметку о расправе с поэтом–правдолюбцем, я поделился мыслями по телефону со своим отцом–истинным партийцем.  Он свято верил в торжество идей Маркса. Выслушав меня, отец коротко бросил:
–Тунеядцев у нас в стране–пруд пруди. Тут дело в другом. Кому то этот парень здорово насолил.
Он постучал пальцем по мирофону. Я понял этот знак. Сигнал поступил сверху, а это означало, что отмашку дал Обком партии…

                ПОХОЖЕСТЬ СУДЕБ

Когда я  ближе познакомился с биографией поэта, то удивился  следующему факту. В середине учебного года,  четырнадцатилетний  школьник Иосиф Бродский собрал в портфель учебники, грустно оглядел класс, и не, прощаясь с одноклассниками, вышел из стен школы. Мальчик еще не знал о том, с чем столкнется в будущем. Знал он только одно: поэтом он станет не смотря ни на что! А образование? Его можно получить и самостоятельно. Так, или примерно так рассуждал тогда восьмиклассник Бродский, я не знаю, однако жизнь все расставила по своим местам…..
   И в  моей жизни тоже случилась аналогичная ситуация. Произошла она не в  восьмом классе, а в десятом, в начале учебного года. После конфликта с учителем истории, а я даже в то постсталинистское время, был не согласен с ним по многим вопросам современной истории, я решил тоже уйти из дневной школы. Мне страшно опостылела идеология двойных стандартов и откровенного гнета правящей партии. Получить среднее образование было делом абсолютно необходимым, без него никуда, и я решил окончить школу по вечерней форме обучения, то есть без отрыва от производства. Это означало, что пришла пора надевать рабочую спецовку…
А дальше! Мне пришлось отстаивать свое место под солнцем на стройках Сибири. В это время поэт Бродский постигал крестьянский труд на сельских подворьях северного захолустья в Архангельской области.Так и жили, каждый сам по себе, подбирая   индивидуальные методики выживания.  В одном, видимо, мы были едины: в оценке, в целом, политической ситуации в стране в то время. Не может, и не должна гегемония править миром. Это самая настоящая профанация. И если поэт был явно категоричен в своем мышлении, я еще долгое время был толерантен к власти. Был даже в моей жизни короткий период, когда я трудился в аппарате городского комитета ВЛКСМ. Этих нескольких месяцев чиновничества мне вполне хватило, что бы разобраться в политической кухне. Не знаю, что тогда мной руководило, наверное неуемный юношеский максимализм, но я совершил по тем временам довольно дерзкий поступок. Уйдя с комсомольской работы, я порвал комсомольский билет и учетную карточку, и до самого предельного молодежного возраста объявлял себя , как беспартийный. Эта наглость могла для меня печально окончится , но Бог  меня миловал.   
После Архангельской ссылки Иосиф Бродский вернулся в Ленинград, однако, равернуться его поэтическому таланту власти опять не дали. Оставался только один путь–эмиграция. Время–хороший доктор, однако оно не только лечит, но и виски серебрит. Так прошло еще десять с лишним лет...
В середине восьмидесятых годов, после серии великих похорон к власти в  стране пришел новый реформатор Горбачев. Именно тогда стал рушиться  имперский занавес молчания. Из так называемого «вражеского» голоса Америки я узнал о том, что поэт Иосиф Бродский стал профессором –славистом и успешно преподает в одном из Американских университетов, пишет стихи на английском языке и издает их не в переводах, а на языке оригинала. И уж, конечно, известие о присуждении Бродскому Нобелевской премии по литературе никак не оставили меня равнодушным. Я радовался, как мальчишка, и все норовил полететь в Стокгольм, на церемонию вручения этой престижной награды. Наивный, я тогда и предположить не мог, как реально осуществить это желание, ведь во дворец конгрессов в Стокгольме далеко не каждого пускают..
…Вот тебе и мальчик с восьмиклассным образованием. Какими же семипудовыми нервами и железным характером  нужно обладать, чтобы на далеком Американском континенте в острейшей конкуренции зажечь свою, неповторимую по индивидуальности, звезду. Такое по силам лишь единичным  счастливчикам, с на редкость, удачливой судьбой. Видно не зря на этом грязном судебном процессе свободолюбивая и неповторимая поэтэса Анна Ахматова не без иронии заметила:
–Кажется, нашему Рыжему сделана отличная реклама на будущее!

          НА ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ НЕ ПРИШЕЛ УМИРАТЬ....

... Ни страны, ни погоста, не хочу выбирать,
             На Васильевский остров я приду умирать...
  Эти грустные строчки поэта не оказались пророческими. Мастер не сдержал своего обещания. В Новый 1996 год я входил с дурным настроением. В стране царил полный раздрай, промышленность и стройка остановились. Я тоже, как и многие другие пополнил ряды армии безработных. В конце января я получил еще один внезапный удар по голове: по телевидению сообщили о скоропостижной смерти Иосифа Бродского. Дня три, кряду, я не выходил из дома, настроение было ниже плинтуса. Я лежал на диване и нервно перелистывал последний сборник стихов поэта...
Ситуация была просто патовой. Оставаться в Росии–означало жалкое и нищее прозябание. Именно в эти зимние дни я твердо решился на эмиграцию.
...Когда я поднимался по трапу самолета, то вместе с нехитрым скарбом я нес дипломат, где покоился небольшой полотняный мешочек с Питерской землей. Перед самым отъездом я не поленился поехать на Смоленское кладбище, что притаилось на Васильевском острове, накопать немножко мерзлой земли. Тогда я еще не думал о том, что поеду  когда нибудь в Венецию и высыплю эту земельку на могилу поэта.. Скорее, я сделал это не благодаря, а вопреки. Мне просто захотелось разделить мечту поэта и этот мешочек  был вроде  талисмана в память о родном Питере, и до боли знакомом, Васильевском острове.
Посетить последний приют великого мэтра  мне довелось лишь летом 2006 года, спустя десять лет после его смерти. Эта поездка совпала с моим отдыхом на берегу Адриатики. Я  блуждал по островному кладбищу и, приблизившись к памятнику поэта, застыл в скорбном молчании.
Есть такая поговорка: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе...» Это я о том, что Венеция–не Васильевский Остров, хотя чем-то и похожа. Город весь изрезан каналами. Страны разные, а дух–один.  Высыпав  питерскую землю в итальянскую почву, я взглянул на голубое небо, на котором не было ни облачка. В груди я почувствовал волнительные и частые толчки сердца. Подумать только, сколько лет, ранимый поэт жил в атмосфере лжи и лицемерия, и ничего, его сердце не озлобилось, не обледенело.
Внезапно  вспомнились строчки из последнего сборника стихов поэта под названием : «Пейзаж с наводнением»
                ...Меня обвиняли во всем, окромя погоды,
                Общего может небытия броня.
                Ценит попытки ее превращения в сито,
                И за отверстия поблагодарит меня....

Ничего не скажешь: Образно, ярко, психологически точно. В этом весь Бродский и мощная накатистая сила его  светлых стихов...

          Ленинград-Санкт-Петербург-Кельн-2009 г.