ГОД КАБАНА
Быль
Так память горя велика,
Глухая память боли.
Она не стишится, пока
Не выскажется вволю…
А. Твардовский
До православной матушки-Руси докатилась мода на восточные календари и поверья. Пока она «не набрала больших оборотов», но, при всём скепсисе отношения к этим новациям, все уже знают, что предстоящий 1983 год будет годом кабана. Возможно, поэтому именно кабана «узрел» мой глаз в узловатом прикорневом осиновом капе, а руки, вооружившись стамесками и резаками, начали ещё в декабре 1982 года удалять лишнее (по рецепту Родена)…
Новый год встретили как обычно; с традиционным семейным застольем и домашней ёлочкой, под которой утром каждый нашёл «подарок от Деда Мороза». И ещё — с надеждой на получение новой квартиры в готовящемся к сдаче девятиэтажном доме возле «Детского мира».
Но без всякого приглашения в новый год пролезли и старые «болячки», и хроническая усталость, да ещё опасение разболеться и остаться без ордера, как год назад…
На зимние каникулы приехала в гости институтская по-друга Татьянки со своим семейством — мужем, сыном и дочкой. Люди–человеки все очень милые и простые. Дети сразу же подружились, но особо тянулись к Светланочке.
В квартире шум и гомон почти не умолкал, теснота была несусветная. Ведь уже принято решение о выделении нам новой квартиры, и мы начали понемножку готовиться к предстоящему переезду, а вещи, сдвинутые со своих привычных мест, мешаются гораздо больше, особенно если шансы запнуться или задеть за что-то имеют девять человек. Однако это «трудности переходного периода», хотя в реальность переезда всё ещё верится не до конца…
Зимние каникулы пролетели быстро. Гости уехали в Лысьву. Обещали писать. И даже «грозились» прислать фотографии. Будем ждать…
Ура-а-а! Получили ордер! И ключи. Квартира — пре-лесть; четырёхкомнатная на седьмом этаже с видом на Черниговский скит вблизи и Лавру — вдалеке.
Жаль, что сразу въезжать нельзя. Нужно сначала отшлифовать и покрыть лаком паркетный пол, стереть гудронные кляксы с кафеля, устроить разные полки–антрессольки, врезать замки… «Засучим рукава» и — за дело. Каждый вечер после работы и почти «до упаду».
Силы и терпение — на пределе. Пилюлек и даже ежедневных уколов уже недостаточно. Но от предлагаемой госпитализации приходится отказываться. Надо выдержать, выстоять и «продвинуться вперёд», в новоселье…
День рождения Светланы и Серёжи отпраздновали, почти буквально «сидя на чемоданах» на старом месте своей семьёй, пообещав пригласить гостей после переезда в новую квартиру…
Наконец-то переехали, «впихнулись». Даже не верится. На радость сил уже почти не осталось. Наспех распихиваем вещи с намерением разобраться позже. Наслаждаемся простором. Шутка ли — кухня целых шесть с половиной (!) метров. То есть, в полтора раза больше прежней. А прихожая и того больше…
Отметили день рождения «двойнят» «как положено» и обещано; с приглашением многочисленных гостей, с угощением и юбилейными свечами в сладком пироге, с шутками–прибаутками, с песнями, играми и плясками. И, конечно же, с беготнёй по квартире, с игрой в прятки (благо, есть где).
В перерыве посмотрели небольшой киноролик о наших теплоходных плаваньях «по матушке по Волге» до Астрахани и до Ростова-на-Дону. Гостям было интересно посмотреть это впервые, а мы сами как бы заново совершили эти увлекательные путешествия…
Разошлись гости поздно вечером и с большой неохотой. Да и юбилярам было грустно расставаться с ними.
…В доме обещают пустить, наконец, лифт. Светлана уже успела с подружкой Олей застрять в нём во время пробного пуска (в соседнем подъезде). Обе, конечно перепугались и даже всплакнули. – Не без этого…
Восьмое марта. Праздник. Мы с Серёжей вручили милым дамам «подарунки». Позавтракали все вместе (до сих пор ещё непривычно!) и отправились на лыжную прогулку. Погода великолепная, истинно праздничная…
Надышались свежим воздухом, налюбовались красотами и повернули домой по лыжне, идущей вдоль озера. «Мужики», то есть мы с Серёжей, «ушли в отрыв», чтобы к возвращению «дам» разогреть обед и накрыть на стол. И… застряли в лифте. На целых сорок пять минут.
Намёрзший на лыжи, брюки и ботинки снег постепенно растаял, и в лифте образовалась лужа весьма подозрительного вида. Наши «дамы» время от времени бегали справляться, живы ли мы. А мы, изнутри застрявшей кабины, пытались ободрить их, с трудом сдерживая ознобное лязганье зубов.
Наконец с трудом (как никак — праздник!) отыскали лифтёра и он «извлёк нас на свет божий». И уже не мы, как мыслилось, а наши милые «дамы» потчевали нас обедом…
Почтальон доставил поразительно смешное письмо — большой разорвавшийся конверт, крест-накрест перевязанный бечёвкой, вместо улицы и номера дома — слова «новая квартира». Это же то самое обещанное письмо с фотокарточками из Лысьвы. И дошло, и нашло. Вот это да!..
В весенние каникулы мои ученики и ученицы под води-тельством Татьянки ездили в Кинешму. Навестили деда и бабушек, рассказали о достопримечательностях новой квартиры. Вернулись отдохнувшие и весёлые, хотя, если честно, у «дедов» дела далековаты от весёлья…
Хмурый, слякотный вечер в конце марта. По пути с работы заглянули вместе с начальником посмотреть, как «обустроились» на новой квартире. Уже на лестничной площадке слышны звуки пианино. Оказывается, это Светочка разучивает очередную мелодию. Совершенно одна, без «контролёров», что весьма удивило и умилило начальника.
Пришлось пояснить, какой прилежный и обязательный это человек, а также высказать опасение, что, наверняка, найдутся желающие поэксплуатировать эти качества, «прокатиться за чужой счёт». Начальник, кажется, понял, что я имею в виду. Ещё бы — такой богатый опыт… Не знаю, что это было тогда; просто родительское опасение или уже предчувствие?..
Шестнадцатое апреля. «Ленинский коммунистический» субботник. Погода мерзкая. Самочувствие и настроение — под стать ей. С трудом, на валидоле, закончил «добровольные работы» и даже наградил себя… прогулкой в лес.
Там приглядел на поваленной осине и вырубил нечто, напоминающее голову осклабившегося барбоса. Запихнул «добычу» в рюкзак и направился домой, мечтая отдохнуть. Шутка ли — весь день на пределе, пульс — за сто двадцать.
Ну, вот и дом. Добрался…
А дома явно что-то не то или не так. Глаза у всех «чад и домочадцев» — и даже у Светиной подружки Марины — испуганные и заплаканные. Оказалось, что Серёжу укусила за ногу собака, сорвавшаяся с цепи в детском садике «Теремок», и теперь нужно делать сорок профилактических уколов от бешенства или, как минимум, один противостолбнячный.
А для этого нужно «брать ноги в руки» и «двигать в медицину». Пришлось взвалить пострадавшего на закорки и тащить в приёмное отделение госпиталя, а потом, уже на «Скорой», в центральную горбольницу.
Там – заполнять анкеты из десятков пунктов, включая и подписку о невыезде, после чего уже… «пешим порядком» «двигать» домой через весь полночный город. Разумеется, в некотором смысле, по принципу «битый небитого везёт»…
Первомай. Празднуют и люди, и природа. Серёжина нога уже зажила. Едем в «Плюшкино», как ласково-шутливо называет Пушкино Светочка. Рады встрече с друзьями. Вместе прогуливаемся по окрестностям.
Спускаемся к Уче — традиционному месту купания и летнего отдыха многих пушкинцев. Речка небольшая, но коварная. Говорят, уносит ежегодно жизни нескольких человек…
Перед отъездом впервые любуемся прямо из окон квартиры друзей праздничным салютом в Москве…
Заканчивается учебный год. Младшие ребята выразили желание поехать в пионерский лагерь «Смена». Путёвки заказал ещё в конце апреля, а сейчас вдруг выясняется, что «выделить» (за полную стоимость) могут только одну (?). Звоню и хожу «по начальству» в поисках понимания.
Пытаюсь доказать, что и взрослых-то «двойнят» не разъединяют даже в армии. Что наша семья как многодетная должна пользоваться хоть мизерными преимуществами. Что я, в конце концов, ежегодно на протяжении многих лет работал в пионерлагере в период его подготовки к очередному сезону. Что…
Увы, всё понапрасну.— Второй путёвки нет. Надеяться можно только на «отказную». Уж в этом-то случае обещали учесть все мои резоны. Не очень уже и верится. Но… «сработало». Есть две путёвки! Но в лагере Светлану и Серёжу всё-таки разлучили, определив в разные отряды. Ни нашего, ни тем более их согласия никто даже и не собирался спрашивать…
Перед самой отправкой «меньших» в пионерлагерь мы отпраздновали совершеннолетие Алёнки, причём, — совместно с одноклассницей и соседкой (и тоже Леной). Чтобы разместить гостей–соучеников, пришлось брать на прокат у соседей стол и табуретки в дополнение к своей мебели. «Еленам прекрасным» преподнесли много роз.
Было, разумеется, много веселья. Один из гостей–приятелей сказал, что самой красивой из девчонок, несомненно, была Светочка, и не согласиться с ним было невозможно. Так обаятельна была она в жёлто-золотистом шёлковом платье на ладной спортивной фигурке, с льняными волнами рас-пущенных длинных волос, с зеленовато-голубыми глазами, излучавшими доброжелательность…
А погода в июне вдруг резко ухудшилась; после майской жары наступила пора затяжных дождей и холода. Ни позагорать, ни искупаться…
Татьянка перевелась на новую работу. Пришлось идти на полную ставку, поскольку на полставки мать троих детей оформлять отказались…
Время от времени навещали ребят в лагере, а на родительский день взяли домой. К их приходу я успел набрать и принести из лесу пару стаканов земляники. Ребята рады дому, смене обстановки. Чистые, румяные и умиротворённые после ванны.
Но время «уволнительной» безжалостно истекает. Пора возвращаться. А за окном, как назло, — ливень. Но он вскоре закончился, и мы «пошлёпали» по лужам, поспешая к назначенному сроку…
Пролетело лагерное время. Завтра последний день. Вечером после работы спешу в пионерлагерь, чтобы забрать и унести домой как можно больше накопившихся за смену вещей. Всё ребятам будет полегче тащить свои чемоданы.
Во время укладки рюкзака узнал, что отряд Светланы признан лучшим и был награждён туристической поездкой в Александров. Договорились, что рассказ о поездке прозвучит дома сразу для всей семьи, тем более что расстаемся всего на какие-то полдня и следующая встреча — дома.
И вот этот день настал. В обеденный перерыв меня встречают широкие ребячьи улыбки–приветствия. Поначалу «дистанционные». Потом Светлана не выдерживает и бросается мне на шею, и повисает на мне, словно мы расстались сто лет назад, а не вчера вечером.
Как хорошо ощущать тепло и ласку родного человека, понимать, что ты нужен, любим, что впереди целая жизнь. Так, по крайней мере, казалось… Ребятам очень понравился сюрприз, о котором они не знали, — мебельная «прихожая» с вешалкой и зеркалом, с тумбочками тёмного дерева и с обивкой вишнёвого цвета (в тон обоев, кстати). Есть во что по-смотреться, есть на чём посидеть, обуваясь…
Вечером – «поход» за парным, прямо из-под коровы, молоком. «Ходоков» двое — я и Светочка. Рука в руке. «Не разлей вода»… А рядом с коровником ещё один сюрприз — небольшая белая яхта, купленная и привезённая дядей Юрой Сероуховым только сегодня из «далёкого далека». Светины глазёнки загорелись, и Юра обещал вскоре прокатить нас «под парусом»…
При возвращении домой пустячный, вроде бы, шутейный разговор о том, как лётчик–орденоносец, кажется, Ляпидевский, Владимир Маяковский и Велимир Хлебников однажды изощрялись в самоироническом остроумии; «Таких, как я, всего двое…» «Зато я — всего один…» «А таких, как я, и вовсе нет…»
На следующий день Татьянка стала собираться в лес по чернику, а Светочка упрашивала взять её с собой, как было в прошлом году в Жажлево. Однако все старшие, и я в том числе, отговаривали и отговорили (!) её. Дескать, отоспись после пионерлагеря, лучше сходишь в воскресенье с папой по землянику, проводишь ребят второй смены, увидишься со своей вожатой Улей, сходишь на день рождения к подружке Оле…
На том и порешили…
В субботу утром, когда Татьянка уже уехала, а дети сладко и беззаботно спали, я съездил в детскую поликлинику и, выстояв очередь, взял на вторник талончики к окулисту для Серёжи и Светланы и прямо оттуда поспешил на работу, где дел было «невпроворот».
В обеденное время ребята ещё только протирали глаза. А вот около семи вечера я застал дома лишь Лену и Серёжу. Светлана, якобы, ушла к Оле (то есть в соседний подъезд). И вдруг — звонок в дверь. Запыхавшаяся соседка с пятого этажа спросила;
— Где Ваша Лена?..
— Дома, на лоджии…
— А… Светлана?
— У Оли. А что?
— Звонили с пляжа… Там что-то случилось с ней…
Всё куда-то поплыло. Внутри образовалась страшная пустота, а в ней — леденящее ощущение смертельной опасности…
— Её увезли на «Скорой».
— Куда?
— Не знаю…
Страшное ощущение чего-то неотвратимого…Потеря координации… Рука никак не может найти рукав рубашки. Мозг судорожно пытается выстроить здание надежды, что страшного не может, не может (!) быть… Забыв про лифт, — вниз, по лестнице, бегом. Навстречу — запыхавшийся, вспотевший посыльный с испуганными глазами. Выдавливаю;
— Ты ко мне?
— Н-наверное, к-к-к В-вам…
— Что случилось? – Ушиблась? Порезалась? Потеряла сознание?…
— У-у-утонула…
— Не может быть!!!
И уже как будто не я, а кто-то другой, но голосом, похожим на мой, спросил;
— А куда увезли?..
— Н-н-не з-знаю…
— Какого цвета машина?
— З-зелёного…
— Значит, сюда, к нам…
Бегом, прыжками через несколько ступенек с лестницы. Бегом по тротуару, до одышки. И всё равно, только вперёд, быстрей. Потом — спортивной ходьбой, как когда-то… в молодости… давно…
Навстречу — Оля с какой-то женщиной. Может, с мамой. Не разглядел. Не до того. Услышал только уже где-то сзади;
— Обошлось… Уже дышит! Всё будет хорошо!..
Если бы!
Кабан года, бешеный кабан судьбы нанёс свой коварный, страшный, безжалостный, убийственный удар.
…Длинный и узкий коридорчик приёмного отделения госпиталя. Слева — дежурный врач, прижав трубку плечом и продолжая что-то писать, отвечает на чьи-то вопросы по телефону;
— …Сердце уже работает… Нет… Без сознания… Дыхание никак не установится… Да… да, продолжаем… Нет, для оптимистического прогноза нет оснований… Нет… Все врачи здесь… В Москву? Да… Пытаются дозвониться… Хорошо, сообщу…
И, уже заканчивая разговор, замечает, наконец, меня;
— Вы кто? Что Вы здесь делаете? Что, что? Вы — отец девочки?!. И всё слышали?.. Да, это очень горько. Я Вам сочувствую, но, к сожалению, она очень долго пробыла под водой. И очень долго не удавалось «запустить» остановившееся сердце. Пришлось сделать прямой укол… Сейчас ей делают искусственное дыхание, поскольку своё ещё не наладилось. И ещё пытаются получить телефонную консультацию специалистов центральной Московской станции скорой помощи… Вы посидите, пожалуйста, на стуле, а я узнаю, как там идут дела… И он ушёл туда, где шла отчаянная и неравная борьба врачей со смертью.
А я не только не мог повлиять на ход и исход этой борьбы, но не имел права даже переступить порог той, второй комнаты. Да, впрочем, не было и сил ни сдвинуться с места, ни даже сесть. Это был какой-то столбняк, ступор, шок.
— Кажется, дела налаживаются, и появляются основания для надежды.
Эти слова возвратившегося дежурного врача вывели меня из оцепенения; — Спасибо!..
Я вышел на крыльцо, судорожно вдохнул вечерний воздух и тотчас вернулся в узенький коридорчик, начал ходить по нему вперёд–назад. А дежурный опять разговаривал с кем-то по телефону. Из обрывков нескольких фраз я понял, что на всю Московскую область, не считая самой столицы, всего два реанимобиля, оба находятся на выезде в дальних районах и раньше утра не возвратятся. Следовательно, и приехать к нам не могут…
Прибежали Лена и Серёжа, пришли соседи, которые были на пляже и видели, как Светлану вытащили из воды, как откачивали и как увезли на «Скорой». Они-то, оказывается, и позвонили на ближайший телефон (за неимением у нас своего).
А сейчас они рассказали (с чужих слов), что Светочка бросилась спасать не умеющую плавать ровесницу, начавшую тонуть не очень далеко от берега, но на глубине, куда заплыла на надувном мяче, который то ли выскользнул сам, то ли был выбит каким-то неумным озорником.
Светлана держала её на плаву, пока другие ребята пытались докричаться до спасателя, отплывшего на своей лодке в сторону «домика рыбака», подключить некоторых взрослых, оказавшихся поблизости, и, наконец, убедившись в тщетности этих попыток, на надувном матрасе бросились на помощь сами.
И неумеха уцепилась за протянутые руки, вскарабкалась на спасительный матрас. А Светочка, этот маленький отважный человечек, израсходовав все силы и, возможно, получив удар ногой в солнечное сплетение, погрузилась в воду и уже не появилась на поверхности, что ребята заметили не сразу.
И снова потребовалось определённое время, чтобы «раскачать» взрослых и начать поиск, к сожалению, несколько дальше от берега, чем нужно. И обнаружил Светочку, свернувшуюся клубочком возле дна, по красным бантикам мальчик, любитель плавания под водой с открытыми глазами. Он так перепугался, что, вынырнув, не мог вымолвить ни слова и только судорожно показывал рукой вниз до тех пор, пока кто-то на берегу не понял, что это означает.
Вот тогда-то Светланочку и вытащили на берег, а случайно оказавшиеся поблизости врач-инфекционист и врач-анестезиолог сразу приступили к оказанию первой помощи.
Попытки немедленно вызвать «Скорую» не удались. Телефон был заперт в помещении дежурного по пляжу, ушедшего на ужин. Когда же один из мужчин разбил стекло и, поранив руки, проник внутрь, дозвониться оказалось невозможно потому, что с параллельного телефона велась пустая болтовня.
Дозвониться удалось почти одновременно с приходом в госпиталь пешего посыльного. «Скорая» выехала незамедлительно, но к моменту её прибытия никаких признаков жизни так и не появилось.
Тогда-то и был сделан прямой укол в сердце. И оно, так долго стоявшее, забилось вновь, хотя и не очень уверенно. А вот дыхание наладить никак не удавалось. Необходимо было срочно доставить Светочку в стационар. И это было сделано, хотя «Скорую» и пришлось поначалу толкать в горку…
По прошествии времени трудно вспомнить, какие детали событий стали известны сразу, а какие позже. По крайней мере, основная картина сложилась ещё до того, как Светланочку под капельницами перенесли в палату реанимации и подключили к аппарату искусственного дыхания…
Прибежала только что возвратившаяся, усталая и смертельно перепуганная Татьянка, уже слышавшая кое-что. И теперь надо было не просто слушать чужие рассказы о происшедшем, хотя и это очень тяжело, но рассказывать самому, что неизмеримо тяжелее. Да ещё умудриться не убить при этом надежду — пусть даже слабенькую — на лучшее…
Пустить в палату нас категорически отказались, а вскоре там собрался консилиум врачей, продолжавшийся до полуночи. Первым ушёл невропатолог, «не заметив» нашего присутствия. Мне показалось, что это был продуманный «ход», и всё существо сжалось в ожидании приговора.
И через несколько минут мы его услышали. Надежд не оставалось, а развязка была делом ближайшего времени. Но мы никак не могли поверить в это и продолжали надеяться на чудо, даже на «чудо в степени чудо». И в то же самое время боялись в любую секунду потерять и надежду, и Светланочку.
Ночь провели на ногах, вышагивая вокруг госпитального здания и постоянно с тревогой взглядывая на освещённое окно реанимационной палаты. В эту страшную ночь с нами была пара наших соседей–приятелей. Лена и Серёжа спали дома. Одни…
Московский реаниматор прибыл только к полудню. Часа полтора шли осмотры, консультации, консилиумы. Потом он уехал обратно. Надежды на действенную помощь «столичной медицины» не оправдались.
Нам разрешили посмотреть на дочку, по сути — проститься с ней. Сначала мне, а потом Татьянке. Затем разрешили по очереди дежурить возле своей любимицы, следить за капельницами, отсосом, вытирать пот с горячего лобика родного человека.
Несмотря на зримую беспомощность Светочки, мозг упорно отказывался верить в саму возможность страшного исхода, «подсовывая» версии неопасной болезни или сна. И всё же дали телеграмму о случившемся деду, заслуженному врачу республики…
Счёт времени сбился. Всё перемешалось в сознании. Утро, вечер, день и ночь… Оставаясь наедине со Светланочкой, глажу и массирую её ручки, особенно — большие пальчики. Я читал где-то, что именно они занимают в мозговых структурах наибольшие зоны влияния и управления. И ещё шепчу разные ласковые слова, хотя врачи утверждают, что она всё равно ничего не слышит и не видит, хотя и смотрит, порою, своими прекрасными глазами, кажется, вполне осмысленно. Я продолжаю внушать ей, что нужно бороться за свою жизнь с таким же мужеством и героизмом, с таким же упорством, как и при совершении подвига по спасению жизни чужой, и тогда всё будет хо-рошо, всё наладится со временем.
И, как ни странно, вопреки мрачным предсказаниям, дела действительно пошли лучше. Это было заметно даже «невооружённым глазом». Отметили «положительную динамику» и врачи. Возобновились, интенсифицировались телефонные переговоры и консультации с Москвой. Были внесены коррективы в лечение…
Как-то совсем неожиданно подошла ночь. На этот раз, хоть и урывками, но спали по очереди…
Утром, в Татьянкино «дежурство» внезапно отключился аппарат искусственного дыхания. Перерыв был коротким, но перепугал сильно. У меня даже начал отказывать «мотор», и пришлось делать соответствующий укол…
Приехал дед. Молча понаблюдал за Светланочкой, молча выслушал наши сбивчивые рассказы, молча полистал историю болезни, любезно предоставленную дежурным врачом, вполголоса задал пару коротких вопросов и, не выказав никакой внешней реакции на ответы, молча ушёл домой. Значит, утешить нечем.
И всё же состояние улучшалось. Медленно, понемногу, но неуклонно. Принято решение провести подкормку детским питанием. А его, как на грех, нет во всём городе. Нужно ещё исхитриться «достать».
Московские врачи, учитывая улучшение, предложили обдумать вариант перевода Светочки в Пушкино, где есть барокамеры и персонал, умеющий делать ГБО — гипербарическую оксигенацию, то есть насыщение организма кислородом под давлением. Мы дали согласие. Вечером должна приехать машина.
Она прибыла. С тем же шофёром, что и в первый раз, но с другим врачом. Очевидно, уже первый осмотр заронил больше надежд, чем можно было допустить заочно. Последовала целая серия телефонных звонков в московские больницы, имеющие барокамеры. Нас согласилась принять Филатовская…
Готовим Светочку к трудной дороге. Дежурная сестра как раз сдаёт смену. Мне приходится исполнять её роль, помогая сестре, приехавшей из Москвы. И теперь надо срочно найти «колёса», чтобы мог поехать наш врач с документами, да ещё и мы, грешные.
Звонки с домашнего аппарата, установленного у нас в срочном порядке лишь в полдень (после многолетнего безрезультатного стояния в «телефонной очереди») ничего не дали. Пришлось бегать по гаражам. Есть, нашёл недавнего Татьянкиного коллегу, уговорил «христаради»…
И вот уже несёмся в сторону Москвы за реанимобилем с включённой мигалкой. Стемнело. Улицы Москвы залиты оранжевым светом газосветных ламп. Район Малой Бронной. Летим под красный. Свистит регулировщик. Шофёр головной машины на ходу открывает дверцу и жестом показывает, что мы с «спарке» с ним.
Притормозив, сворачиваем направо, в ворота. Боковое зрение фиксирует планшет с номером 13.
Приехали. На носилках несём Светочку к лифту, но меня в него уже не пускают…
В приемном покое долгое и нудное заполнение истории болезни, подозрительно похожей на какую-то анкету. Отвечаем на вопросы по существу, но почти механически.
Затем, кажется целую вечность, ждём дежурного врача. Выходит. Говорит, что, хотя состояние и тяжёлое, надежда всё же есть, и уже завтра будут начаты процедуры ГБО. Советует как следует отоспаться.
Загорская машина уже ушла обратно. Добираемся на троллейбусе до улицы Чкалова, где живут двоюродные сёстры Татьянки, обрушившись им, как снег на голову, да ещё с такими страшными новостями…
Усталость и нервное напряжение последних дней берут свое, и мы как бы проваливаемся в какое-то полусонное состояние, продолжая слышать непривычный для нас шум мчащихся под окнами по Садовому кольцу машин, скрип и скрежет тормозов при загорании красного светофора...
Утро. Наспех, почти машинально, проглотив завтрак, спешим в «Филатовку», чтобы встретиться с врачом и услышать что-нибудь утешительное и обнадёживающее.
Но там из таких горемык, как мы, целая очередь. Ждём. Наконец, беседуем с ещё молодым, но уже «в золотой бороде», доктором, выясняем, что состояние всё такое же, но… необходимо срочно сделать трахеостому, так как дыхательный аппарат подключался через резиновую трубку и так слишком долго. Соглашаемся безоговорочно.
Узнаём также, что телефонных справок о состоянии пациентов в этом отделении не дают, но для нас — ввиду удалённости нашего дома — будет сделано исключение. А вот навестить дочурку в палате нельзя. Зато разрешено и даже рекомендуется приносить соки из свежих ягод и фруктов.
После повторной, уже вечерней, встречи с врачом едем домой с тем, чтобы впредь уже поочерёдно ездить после обеда в «Филатовку». Дома читаем всё, что касается вопросов реанимации и реабилитации, применения барокамер… Ежедневно спрашиваем о проведении ГБО. К сожалению, ответы не всегда положительны. Часто слышим ссылки на нехватку, а иногда и на отсутствие кислорода…
В ближайшую субботу веду Лену с Серёжей на вырубку, заросшую малинником, куда год назад мы ходили впятером. По дороге затеваем разговор о стихотворном выражении чувств. Уговариваемся прочесть каждый по одной стихотворной «вещице». Сам читаю «запевку»; «Не могу! Не хочу! Не согласен!..».
Подвожу ребят к мысли, что даже при положительном исходе той Светланочки, какой она была до сих пор, уже не будет, поскольку сильно пострадал мозг. И к этому надо быть готовым, если не к худшему. Кажется, поняли.
Отправили ребят с бабушкой Тоней в Кинешму. Часто разговариваем по телефону, сообщаем результаты бесед с врачами. Да и здесь приходится отвечать на многочисленные вопросы товарищей и знакомых, похоже, не понимающих, насколько это тяжко…
«Средства массовой информации» буквально пестрят сообщениями о письме в адрес Андропова и приезде сначала в Москву, а затем в Артек американской девочки Саманты Смит, ровесницы Светочки и даже похожей на неё.
Не успел затихнуть этот бум, как на слуху сенсация; в Москве успешно проведена операция по приживлению девочке Расе из Прибалтики обеих ступней, отрезанных сенокосилкой подвыпившего «папани».
Чётко сработала многозвенная цепь добра, протянувшаяся на тысячу километров и включившая даже звенья военной авиации. А у нас-то всего семьдесят километров от Москвы, но…
Дважды удалось посмотреть на Светочку, вычислив и выждав момент провоза её через вестибюль клиники на процедуру ГБО или обратно. Сердце готово было выскочить из груди при виде родного человека, как будто спящего, на казённой каталке…
Сменился лечащий врач. Оказывается, «бородач» лишь временно замещал отпускника. Надежды тают. Разговор с врачом и с заведующей отделением оставил очень тяжёлый осадок на душе. Попытка зацепиться хоть за малюсенькую гипотетическую надежду была пресечена жёстко, почти безжалостно.
Отклонена «с порога» была и мысль о привлечении консультантов из лаборатории реанимации, руководимой академиком Неговским…
Во дворе «Филатовки» — машины телевидения, кабели, осветительная аппаратура… Звучат какие-то благодарственные слова в адрес смуглого врача, вышедшего на крыльцо проводить съёмочную группу. Прощальные рукопожатия…
Поздно вечером, вернувшись домой, узнаю, что в программе «Время» был показан телерепортаж из «Филатовки» о том, как идёт приживление ножек у Расы. Оказывается, она находится в одной палате со Светочкой.
А мне, между прочим, пообещали устроить коротенькое свидание с дочкой (под великим секретом!) в выходной. Татьянка тоже обнадёжилась хоть глазком взглянуть на родное дитя. В кои-то веки едем вдвоём, с нетерпением ждём вечера, но… «обещанного три года ждут».
Наконец, говорят; «Можно… Одному папе…». Татьянка, конечно, огорчена, но спорить и доказывать что-либо бесполезно. А я, как приговорённый к казни, иду вслед за врачом полутёмными коридорами, впервые поднимаюсь на второй этаж, надеваю белый халат и стерильные «чуни», вхожу в большое светлое помещение, уставленное аппаратурой.
Взгляд мгновенно находит Светланочку, и всё остальное просто перестаёт для меня существовать. Моя любимица лежит с открытыми, двигающимися, но не видящими меня глазами, совершенно беспомощная и беззащитная. Рядом пищит монитор
Кто-то подставил мне стул. Сел. Взял в руки родные, теплые, но слабенькие пальчики, которые временами сжимала судорожная волна, отражавшаяся и на лице. Видеть и ощущать это было очень больно почти физически. Собрав всю волю «в кулак», начинаю — почти автоматически — гладить эти беспомощные пальчики и шептать, шептать нежные слова и ободрения, не отрывая взгляда от любимого лица…
Чужая рука легла на плечо. Значит, пора уходить. Но, Боже, как же это трудно! Мои тренированные в лыжных гонках и лесных блужданиях ноги отказываются идти, не подчиняются. Впору передвигать их руками...
Вышел-таки. Снял халат и «чуни». Вместе с врачом направился в коридор. Немного постояли молча. То, что я понял «реальный расклад», было, очевидно, написано на моей физиономии. «Может быть всё-таки нужен консультант со стороны?». — «Да, такая необходимость есть, а вот возможность…(?)»
В вестибюль вышел один, без врача. Сказал Татьянке насчёт консультанта и пару продуманно смягчённых слов об увиденном. Но стереть с лица написанного на нём не смог, и она тоже всё поняла…
Утром Нина, старшая из двоюродных сестёр Татьянки, обратилась к своему руководителю — академику, который тотчас связался лично с Неговским и получил от него «добро» на проведение консультации и координаты консультанта.
Уведомив по телефону лечащего врача, ловлю такси и мчусь на улицу «25–го октября», а оттуда, уже с симпатичной женщиной-консультантом, — в «Филатовку». Потом жду результата некоторое время…
А результат далеко не утешительный, хотя, казалось бы, и не безнадёжный. Обещано снять более детальную электроэнцефалограмму с помощью более совершенной аппаратуры и, после уточнения состояния различных мозговых структур, скорректировать лечение. Однако, тут же исподволь, в виде рассказа об аналогичном случае с взрослым пациентом, даётся понять, каким продлением мучений и для пострадавшего, и для его близких оборачивается применение современных «ультрасредств», когда мозг не имеет шансов на полное восстановление. Конечно, детский организм располагает большими резервами. А с другой стороны — уже были довольно грозные симптомы. Но надеяться всё-таки можно. Даже нужно…
Утром 27 июля, когда Татьянка уже уехала в «Филатовку», я позвонил в ординаторскую, чтобы узнать о состоянии Светочки. Трубку взял «рыжебородый» врач. Поздоровались.
Задаю традиционный вопрос; «Как состояние?» После небольшой (и непривычной) паузы прерывающийся голос знакомого врача произносит (обрушивает на меня!) страшную фразу; «Ваша д-доченька С-света п-погибла… Ещё вчера… Около десяти вечера…»
Какой-то горячий, тугой и болезненный комок возник в груди и, поднявшись, застрял в горле, мешая не только говорить, но и дышать. А в мозгу мечется, зациклившись, не столько мысль, сколько ощущение; «Это — конец. Всего. Конец жизни вообще. Она потеряла смысл…»
Трубка красного «московского» телефона зажата в руке до побеления пальцев. «Жена уже знает?» — через какое-то время спрашивает словно кто-то другой, сидящий внутри меня, деревянным голосом. «Скорей всего, знает. Врач ушёл на встречу двадцать минут назад…». «Что сейчас нужно делать?». «Привезти паспорта родителей и свидетельство о рождении Светочки для оформления необходимых документов…» «Куда?» «Наверное, сюда, к нам»…
На негнущихся ногах иду к начальнику и выдавливаю слова страшного известия. А через некоторое время мы уже едем на его машине в Москву. Татьянки в «Филатовке» нет. Когда, куда и зачем она ушла, никто не знает. И документы здесь и сегодня никому не нужны, так как тело (как страшно и противоестественно звучит!) увезли в морг второго мединститута на судебно-медицинскую экспертизу…
Едем к двоюродным сёстрам, но Татьянки нет и там…
Возвратившись в Загорск, находим её уже дома…
Нужно решать уйму вопросов, связанных с проводами нашей любимицы в последний земной путь; где, ко-гда…Останавливаемся на варианте ближнего сельского погоста и пятнице 29 июля…
И снова Москва. Мечемся с товарищем на его машине от одного учреждения к другому с горькой миссией оформления посмертных документов. Второй коллега в это время подгоняет к моргу госпитальный «Рафик» с розовым гробиком.
Служащему морга вручается узелочек с любимым жёлтым платьицем, красными туфельками и всем прочим, необходимым для сборов Светланочки в дальний путь. И ещё — чекушка русской «жидкой валюты»… А вскоре грузим в машину гробик с будто уснувшей любимицей…
Домой приехали к вечеру. Там нас уже ждали. В том числе — прибывшие из Кинешмы с бабушкой Тоней Серёжа и Лена… В гостиной, где Светланочка провела свою последнюю домашнюю ночь, свет не гас до утра…
А утром пришли друзья и подруги Светочки, не уехавшие никуда из города на каникулы, и встали в почётный пионерский караул у гроба своего председателя совета отряда и командира отряда юнармейцев, маленького, но отважного и героического спасателя. Не детское это занятие.
Да ведь и спасение людей, и смерть — тоже занятия не детские…
Дверь квартиры практически не закрывалась. Сотни людей шли и шли, чтобы проститься с маленькой героиней, лежавшей в страшной розовой «колыбели» в окружении почётного караула своих друзей.
Поток не кончался до самого полудня, пока не настало время выноса. Наши друзья – товарищи, знавшие и любившие Светочку с раннего детства, подняли её на плечи и бережно вынесли на улицу, где толпился народ.
Грянул духовой оркестр, и процессия, выстраиваясь на ходу, двинулась вслед за розовым гробиком, в котором (и в это никак не хотелось верить!), вся в цветах, плыла на плечах наших друзей Светланочка.
Плыла по дорожке из живых цветов, которые школьники бросали под ноги идущим. Учительница физкультуры, у которой Светочка занималась в гимнастической секции, опоздала к выносу и, подбежав, прямо на улице, во время движения процессии, положила цветы в гробик.
А медленное печальное движение продолжалось. Казалось, ему не будет конца…
Погрузились в машины.
Светланочка и ближайшие род-ственники — в кузов грузовика, остальные — в автобусы. Оркестр остался. Ему запрещён выезд каким-то новым приказом министра. А второй — задействован на похоронах участника войны в другом конце города.
Едем в направлении Шарапова. Остановились. Выстраиваемся снова в скорбную процессию.
И вдруг, подобно взрыву, — звуки духового оркестра. Того, второго, успевшего. И каждый удар тарелки или барабана, каждый взлёт партии флейты так резонировал внутри, что казалось — сейчас всё оборвётся и разрушится…
Прощальные речи. Добрые, искренние, умные, но такие страшно запоздалые слова, которые не слышит и никогда (!) не услышит Светланочка.
Странное ощущение, что происходящее — какой-то кошмарный сон, что достаточно проснуться и всё будет по-прежнему, как до 2 июля. И в то же самое время, — ужасающее по своей ясности сознание непоправимости и необратимости случившегося со Светланочкой и с нами. Но слёз нет. И это, скорей всего, плохо…
Вот кто-то посторонний не выдержал. Истеричные вопли где-то чуть в стороне. Незнакомая, по крайней мере, не узнанная женщина, закрыв голову руками, убегает с кладбища, неловко цепляясь за ограды.
Слух и зрение фиксируют это автоматически, подсознательно, и как бы записывают на некую резервную плёнку с тем, чтобы когда-нибудь и этот эпизод мог выплыть из глубин памяти и лечь несколькими фразами в страшную летопись…
Прощаемся… Прощаемся навсегда… Нет сил оторвать от такого милого и родного лица взгляд, а потом уже и губы, прильнувшие к нему в прощальном поцелуе. Нужно почти нечеловеческое усилие, чтобы не упасть рядом.
Надо встать, уступить место другим близким. И впечатать в память то, чего нельзя допускать никогда...
Удары молотка бьют как будто прямо по вискам, по темени, по затылку. И вот уже время бросить по традиции щепотки и комочки земли поверх крышки опущенного в могилу гробика.
Ничего нет тяжелее этих, казалось бы, маленьких и лёгких комочков и щепотей, следом за которыми летят комья, щепоти и лопаты земли, бросаемые остальными людьми и образующие в итоге свежий холмик вечного упокоения.
На нём устанавливается скромный временный памятник с фотографией Светланочки, а вокруг замыкается простенькая оградка. И — венки, цветы… Много цветов… А Светланочки-то нет!!!
Поминки в квартире. В той самой гостиной, где лежала Светланочка всю предыдущую ночь. Снова много хороших, добрых, правильных слов, которые так больно слушать.
Пью водку. Много. По моим меркам, — очень много. Как никогда. Но опьянеть не удаётся. Водка, даже в «лошадиной дозе», бессильна перед горем. Только пульс кладбищенскими молотками стучит в висках с невообразимой, почти запредельной частотой, сигнализируя, что сердце может не выдержать. Ну и пусть. После случившегося это уже не имеет никакого значения и не страшно…
Погода, терроризировавшая нас в июне холодом и мелкими моросящими дождями, а в июле — ливнями и грозами, на этот раз решила испытать нас сухой жарой. И я ежедневно езжу на погост, меняя воду и убирая завядшие цветы.
Взял отпуск, но никуда не поехал. Брожу в одиночку по окрестным лесам, собираю орехи. Съездил по бруснику.
Прочёл журнальный вариант повести Николая Амосова «Книга о счастье и несчастьях», найдя в ней множество мыслей, созвучных собственным. Но, в отличие от «телеграфного стиля» Амосова, собственные мысли чаще лезут в голову в рифмованном виде, как бы продолжая ту горькую строчку «Не могу! Не хочу! Не согласен!..».
Только приходят они где попало, чаще всего — в лесу или на болоте. А склеротическая память не в состоянии их удержать. Кое-что удаётся пометить на случайных листочках бумаги или автобусных билетах.
Обычное, прозаическое «чтиво» уже «не идёт». Легче воспринимается стихотворный вариант, у которого есть дополнительная «логика» ритма и рифмы, больше концентрация чувств, эмоций…
Буквально «проглотил» за несколько дней «Метаморфозы», «Науку любви» и «Фасты» Овидия, хоть в голове, кажется, ничего и не осталось…
Подошёл к концу август. День рождения Татьянки пришли отметить в основном друзья–коллеги по старой работе. Были подарки, цветы, поздравления. Праздника только не было в душе…
Не стало праздником и начало нового учебного года. Алёнка пошла в десятый класс, Сергейка — в пятый.
Традиционное «ритуальное» построение на стадионе с выносом школьного знамени, «речовками», поздравлениями, первым звонком.
Родители фотографировали своих чад персонально и в коллективе. Я тоже с фотоаппаратом и тоже фотографирую Алёнку и Сергейку. Увы, уже без Светланочки. Затем все школьники идут в свои классы.
Иду в школу и я. Подхожу к двери 5-го «Б», собравшегося на свой первый урок, «урок мира». Ко мне присоединяется Алёнка. Открываю дверь тихо, почти бесшумно.
Классная руководительница уже что-то говорит детям и, обращённая лицом к ним, не видит меня в проёме двери. Зато видят ученики. И они, как по команде, встают.
Несколько мгновений тишины, в которой читается что-то высокое и трагическое. Глаза ребят — а теперь ещё и учительницы — устремлены на меня. И эти пронзительные взгляды говорят больше и точнее слов…
Через несколько часов, навестив Светланочку в её печальной юдоли, обнаружил на могиле охапки живых цветов — следы посещения одноклассников и учителей накануне сорокового дня…
Прошёл и этот горький день. Закончился отпуск. Начались рабочие будни с их «обязаловкой» и перегрузками…
Сергейка принёс из школы как память о Светланочке «боевой листок» отряда «Альтаир», который она лично выпустила в пионерлагере буквально за неделю до своего подвига.
Там — два немного наивных и не очень умелых, но чистых и высоких стихотворения, написанных аккуратным, хотя и не установившимся ещё, детским Светочкиным почерком. Стихи о доброте и героизме…
Меня попросили провести в десятом классе, где учится Алёнка, беседу. Долго нащупывали подходящую тему, приемлемую и для ребят, и для взрослых. И, по крайней мере, хотя бы не бесполезную. Нащупали. Пришли вдвоём со старшим товарищем–коллегой в назначенное время.
Поговорили о возможных альтернативах выбора жизненного пути по окончании школы, о взаимной перевёрнутости двух пирамид — «престижности» профессий и потребности в них народного хозяйства, о том, что важнее — кем быть или каким быть, об отношении к учебе как к начальной фазе работы взрослой, «взаправдашней», о необходимости учиться и науке общения, науке понимать и принимать других, в том числе и учителей, которым работать всё труднее и труднее в условиях недопустимой переполненности классов…
Присутствовавшая «классная дама» даже прослезилась в этом месте. Похоже, и ребята кое-что поняли. Хотя не все и не всё…
Первое же дежурство по части (после отпуска) подстегнуло с новой силой горькие воспоминания о трагических событиях июля.
Еще 6 августа в местной газете «Вперёд» в рубрике «Подвиг» была опубликована заметка учителей нашей школы «Мужественная девочка» о Светлане.
Однако парадокс состоял в том, что и сейчас, по прошествии двух месяцев со дня июльской трагедии, нам не известны многие обстоятельства и детали происшедшего, а многое из того, что известно, представляется весьма противоречивым или обрывочно неполным.
Зародилась идея проведения родительского «доследования». Однако её реализация «притормаживалась», пока не состоялся коротенький, буквально на ходу, разговор с той, ради кого Светочка рискнула своей жизнью и чью жизнь оплатила столь непомерно высокой ценой.
Потом были трудные, болезненные беседы с многими из тех, кто был на пляже 2 июля и мог дополнить или уточнить трагическую картину подвига с одной, и предательства равнодушием — с другой стороны.
Но сил закончить начатое не хватило. Намеченный список так и не был исчерпан до конца.
Новые, далеко не радостные события ворвались в жизнь. Резко ухудшилось здоровье деда, и его госпитализировали в областной диспансер. Якобы, на месяц–другой. Парализованную тёщу привезли к нам, а с ней и сиамскую кошку, когда-то по предложению Светочки названную Умкой.
Хлопот добавилось, как и разных опасений…
Алёнка начала заниматься на заочных подготовительных курсах при факультете психологии МГУ и ещё с репетиром-математиком. К тому же её избрали председателем учкома школы и ввели в состав комитета комсомола.
Это в десятом-то выпускном, да ещё при сильной и «прогрессирующей» близорукости, «борьбу» с которой планировали на минувшее, ставшее трагическим, лето. И при гнетущей домашней атмосфере…
Умер отец ближайшей подруги, и Алёнка бросилась на помощь как одно из главных звеньев психологической поддержки, участвовала в похоронах. А на следующий день — вызов к доске на уроке химии и… «соответствующий» балл.
Потом, правда, учительница, как бы исправляя оплошность, поручила Алёнке, учившейся только на «отлично», провести урок-коллоквиум и поставила 5, похвалила и добавила, что за полугодие теперь получится «отлично»…
Однако дело на этом не закончилось. Три наиболее горластые мамы устроили коллективный «поход протеста» к директору школы с ультимативным требованием дать возможность и их чадам подправить оценки по тем или иным предметам.
Директор, женщина-кремень, дрогнула и расплакалась. А чада «активисток» куражились в классе; «Ленке медали не видать. Да и университета тоже…». Ни больше, ни меньше…
Год кабана подходит к концу, и мы расстаёмся с ним без сожаления…
Среди «посланий», полученных на новый год, два оказались непростыми. Одно, адресованное Лене, Светлане и Серёже, пришло из Москвы от сестёр, с которыми мы познакомились и подружились на теплоходе «Алёша Попович» (во время плавания по Волге до Ростова-на-Дону). Оно было на красочной открытке и дышало детской непосредственностью.
Но здесь-то и виделась мне главная опасность, так как следом могло придти уже пространное и восторженное, как в прошлом году, поздравление Серёжи и, увы, уже погибшей, Светланы с днём рождения. А это было бы для нас дополни-тельной психотравмой, которой желательно было бы избежать.
Другое поздравление пришло из Лысьвы от того самого семейства Татьянкиной подруги, которое было у нас в гостях год назад.
В письме с Урала высказывалась открытая тревога по поводу нашего затянувшегося молчания и прослеживалось предчувствие серьёзности его причин.
Концовка письма была адресована непосредственно Светочке как самому надёжному и обязательному человеку; «…Хоть ты напиши, что там у вас случилось».
А вместо Светочки пришлось отвечать уже мне — писать письмо вслед новогодней открытке, которая тоже получилась не очень весёлой и оптимистичной, хотя и с «фигурой умолчания».
Но мои мученья в эпистолярном жанре имели не тот эффект. Письмо до Лысьвы, видимо, вовремя не дошло, поскольку в феврале пришло поздравление «двойнят» с днём рождения и содержало тот же вопрос; «Что случилось?!.»
Но это было уже потом. А пока я поставил рядом с могилкой Светочки маленькую ёлочку и вылепил снеговика…
Закончившись официально, старый 1983 год, похоже, навсегда застрял в нас, как осколки гранаты.
Не успела завершиться и первая декада нового года, а я уже «загремел» в госпиталь. — Пилюли, уколы, процедуры, сон после обеда. Появилось время, чтобы начать перенос рифмованных хрипов души с бумажных обрывков в записную книжицу.
А поскольку всё время сочинялось ещё и что-то новое, вылезавшее из меня, как паста из тюбика, к первой «записнушке» добавилась вторая (и тоже, разумеется, не последняя).
Неожиданно появились какие-то новые «звонки» со стороны левой ноги, решившей «немного побастовать»…
26 января. Ровно полгода, как нет Светланочки. В полночь мощный сердечный приступ у соседа по палате, уже перенесшего один инфаркт. Первые уколы, первое — временное — улучшение. Новое ухудшение. Нитроглицерин, уколы. Вызов сначала дежурного врача, а затем и начальника отделения. Но состояние ухудшается так быстро, что второй вызов уже не к больному, а к новопреставленному, умершему сидя в обнимку со мной, поскольку лёжа дышать ему было уже невозможно из-за бурно развивавшегося отёка лёгких. И дежурный врач разрешил сидение с поддержкой. И всё равно — конец. Последние хрипы, кровавая пена изо рта и носа…
Остаток ночи — в холле, сидя в кресле. Левая нога «отключилась» и совсем не слушается, не управляется, провисая в стопе. Но боли нет. Чувствительности, впрочем, — тоже. Врачи обещали «помозговать» и помочь «поставить всё на свои места». А время идёт…
Газеты, радио, телевидение гонят информацию о приеме в Кремле пятнадцати школьников, занесённых в «Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации имени Ленина» за отличную учёбу, общественную активность, находчивость и отвагу при спасении детей на пожаре и в воде, при спасении овец, заблудившихся в буранной степи.
Не сомневаюсь, что ребята достойны и наград, и подарков, и того почёта и внимания, которые выпали на их долю. Но… каким ранящим контрастом всё это выглядит на фоне непризнания Светланочки, бывшей и отличницей, и общественницей, и художницей, и спасительницей, оплатившей подвиг ценой своей неповторимой жизни, но даже не представленной к награждению медалью «За спасение утопающих». Хотя бы посмертно, по прошествии полугода, не говоря уж о времени, когда Светочка была ещё жива…
Тем не менее, решение не только отметить достойных ребят, но и сделать их достижения и подвиги достоянием гласности в масштабах страны, — весьма похвально. А то даже в тематическом альбоме «Пионеры–герои» (два экземпляра какового обнаружилось на полке с детскими книжками) — портреты и описания свершений пионеров лишь, в лучшем случае, времён давно минувшей войны. Создаётся впечатление, что после войны дети не совершили ничего достойного, а в это очень трудно поверить. Тем более что это совсем не так…
Середина февраля. Умер Андропов. Не только у нас, но уже и во всей стране траур.
Завтра день рождения «двойнят», но отмечать его будет лишь Сергейка. К его двенадцатилетию сочинил поздравление из двенадцати строф, довольно грустных и назидательных. Сочинил и Светочке… эпитафию. Под расписку (!) с визой высокого медицинского начальства на рапорте отпросился на 14 февраля домой с правом посещения кладбища.
Утром «влез в валенки» (хорошо даже левой ноге, — стопа, как в гипсе, и не подворачивается при ходьбе) и по морозцу градусов в 25 направился в ближайшую оранжерею.
После недолгого выхрамывания по хрустящему снегу попал, наконец-то, внутрь и вышел с двумя розами и ещё чем-то непонятным, но красивым, в придачу.
Дохромал до автобусной остановки, долго и безуспешно ждал. — Автобусов нет. Поплёлся пешком, подволакивая ногу. Но конечную часть пути всё же ехал… в кабине трактора.
Перед портретом Светланочки поставил два букетика. Один из принесённых за пазухой розочек, а второй — из серебристой соломки лунника. Рядом с ёлочкой и снеговиком. Записал в блокнот, который теперь всегда ношу с собой, пришедшие на ум строчки и отправился в обратный путь.
Автобусы отменены, очевидно, из-за траурных митингов по случаю похорон Андропова. Ни одна из редких «попуток» даже не притормаживает. Пришлось прохромать по морозу все «восемь с хвостиком» пешком до самого дома. Там, просто упав в постель, мгновенно заснул…
Вечером, после небольшого семейного чаепития с пирогами и поздравления Сергейки, вернулся в госпиталь, чтобы на следующий же день, как и во все предыдущие, появиться дома буквально на несколько минут, дабы сделать очередной укол тёще и узнать домашние новости.
Мои собственные дела «подгребают» к выписке, только вот нога всё ещё «в отключке» (Пройдёт ещё месяцев пять, прежде чем она, после нескольких циклов амбулаторных процедур, придёт в состояние, близкое к нормальному)…
В школе предпринята, оказывается, уже вторая попытка представления Светочки к награждению, увы — посмертному, медалью «За спасение утопающих». Первая, сделанная втайне от меня, оказалась неудачной как недостаточно аргументированная.
Вторую пришлось подкреплять, в том числе и материалами моего не законченного «доследования»…
На дворе уже весна. Обе наши гостьи кричат криком. Тёща — от головной боли. Кошка — от физиологической потребности в коте. Одной приходится составлять из отдельных ингредиентов и давать то и дело депрессин, другой (насильно!) — старый, давно просроченный димедрол. Эффект в обоих случаях лишь временный…
Лечение деда изрядно затянулось, а писать он не любит. Все изволновались. Но особенно — тёща. Нако-нец, — сообщение, что в начале мая он выпишется и приедет за «половиной»...
В середине мая он действительно выписался и, приехав на машине «Скорой», увёз в Кинешму и бабушку, и кошку…
Заканчивается учебный год. Ритуал последнего звонка для выпускников, в том числе и для Алёнки…
Недавно приходили незнакомые школьницы. Попросили на время любую фотокарточку Светочки. Якобы, для проведения пионерского сбора о геройстве.
Однако на поверку оказалось, что для совсем другой цели. Выяснилось это, когда бабушка Тоня, приехавшая в гости, зашла в пионерскую комнату новой школы и увидела там выкрашенный голубой краской фанерный планшет. С той самой, отнюдь не лучшей, фотографией Светланы и с пришпиленной кнопками вырезкой статьи из прошлогодней газеты «Вперёд» за 6 августа.
Через неделю увидел это и я. Два маленьких чёрно-белых прямоугольных пятнышка на обширном голубом поле. Нет, не зря, видимо, голубой цвет считается холодным. Каким-то бесприютным холодом пахнуло в душу от этого планшета.
А ведь эту голубизну наблюдают не только друзья и подружки Светланы, но и родные братец с сестричкой. Им-то каково? — Не знаю. Не спрашивал, чтобы не ранить лишний раз…
Не изменилась картина и после публикации через два месяца второй статьи — о посмертном награждении Светочки медалью…
Ассоциацией по контрасту вспомнилась трогательная фотогазета, посвященная Светочке, в здании начальной школы, кажется, в октябре минувшего года. О существовании той газеты я узнал совершенно случайно от посторонних людей и специально ходил посмотреть её в школу, в которой Светланочка училась больше года назад. И вот пролетело ещё полгода…
Начались выпускные экзамены в школе. Первый — сочинение. Все волнуются. И неизвестно ещё, кто больше — дети или родители…
Основные волнения миновали. Сочинение написано и, судя по всему, — неплохо. Оценку «грозились» сказать позднее…
Духов день. Убываю в командировку дней на десять. Но это завтра. А сегодня после работы еду на погост навестить Светланочку, поклониться ей перед дальней дорогой. В душе — ощущение чего-то неординарного, «из ряда вон…».
Вернувшись домой, обнаруживаю в почтовом ящике вместе с газетами записку о необходимости нам с Татьянкой явиться в горисполком для получения медали, которой награждена Светочка. Звоню в исполком и объясняю невозможность своего присутствия в назначенный час, а также нежелание жены испытывать мощный стресс. Откладываем «встречу» до моего возвращения через десять–двенадцать дней…
Прошёл месяц. Алёнка сдала все экзамены в школе, получила отличный аттестат, как и пять других отличников. Подала документы в МГУ и начала готовиться к вступительным экзаменам. А звонка из горисполкома всё нет.
Не вытерпев, звоню сам. Уговаривают подождать до ближайшей сессии, чтобы вручить медаль в торжественной обстановке, «с помпой», как я понимаю.
Информация о награждении уже прошла в газете «Вперёд» от 14 июля в заметке «Память о ней живёт». И заметка вывешена в служебном коридоре на доске информации соседнего отдела…
Итогом «телефонных переговоров» стало то, что я тотчас же, с попутной машиной, подъехал в исполком и дрожащими от волнения руками получил от депутата оплаченную такой ужасной ценой медаль, которую награждённая ею Светланочка никогда не сможет носить. Как, собственно, и никто другой. На обратном пути зашёл в редакцию и, назвавшись, получил у Галкиной несколько экземпляров газеты за 14 июля…
Алёнка не прошла в МГУ по конкурсу, и они с Татьянкой задали документы в МИЭМ — Московский институт электронного машиностроения…
Экзамены сданы. А каков же результат? Снова «дамы» едут вдвоём в Москву с утра, а возвращаются только к полуночи, возбуждённые, расстроенные и обрадованные одновременно.
Итог первый — принята! Но… оказывается, это стало известно только в самый последний момент. А поначалу Алёнкиной фамилии не оказалось ни в списках принятых, ни в списках «провалившихся».
Хождения по комиссиям и деканатам никаких результатов не давали, пока… Пока под рукой одной из дам приёмной комиссии не мелькнул листочек, где первой среди нескольких фамилий была наша.
Как выяснилось, это был список лиц, набравших «проходной балл», но, якобы, приглашённых на комиссию по телефону (?) и по почте. Почтовое мы получили, но спустя… десять дней…
Итак, вступительные волнения и мытарства позади, только теперь нужно… искать квартиру, поскольку институт рассчитан на москвичей и не имеет общежития. Задача не из лёгких, но решаемая. Другое дело — в какие сроки и какой ценой. А поначалу Алёнке приходится ездить туда-сюда на электричках, поднимаясь с постели «ни свет, ни заря». Так надолго не хватит…
И не хватило… меня. Опять угодил в госпиталь. Нервотрёпки, перегрузки, погодные провокации — всё против. Приходится переходить от домашне-амбулаторного к стационарному варианту «компостирования кормовой части» и снятия «разных-всяких» нагрузок, в том числе и с помощью послеобеденного сна.
Когда «штаны стали держаться немного покрепче», начал делать выборку из накопившихся «записнушек» (исписанных бисерным, но всё менее разборчивым почерком), наиболее характерных и выразительных стихотворных самоделок и записывать их по возможности крупным и разборчивым почерком в блокноты «книжного формата». Это, пожалуй, можно будет — при необходимости — показать и другим как словесно-эмоциональный, хотя в основном и печальный, памятник Светланочке.
А памятник в привычном, зауженном смысле, там, на погосте, всё ещё тот же простенький, временный. Только дополнен простеньким же самодельным надгробием для цветов да столиком со скамеечкой. И вдоль восточной стороны оградки принялись пересаженные из лесной чащи три кустика редкого, реликтового лунника серебристого.
Летом эти кустики смотрят на мир голубыми глазёнками своих многочисленных цветов, а зимой, сбросив шикарные темно-зеленые широкие листья, шуршат–шепчутся на ветру ланцевидными перепончатыми лжелистиками лепестков– стручков, трепещущих на льняно–серебристых же соломках стеблей.
Они как бы перекликаются с теми своими сородичами, которые за полтора года до трагедии были сорваны и привезены домой с «водопада» Гремячий Светланочкой и до сих пор стоят в самодельной деревянной вазе возле её портрета в чёрной раме.
А может, и с теми, дикими родичами, что стоят по колени в снегу не только близ известного «водопада», но и в глухих затенённых местах окрестных лесов неподалёку от кабаньих троп и лежбищ.
И, выходит, кабаньи следы на снегу или влажных суглинках чернолесья пересекаются со следами года кабана, навечно впечатанными в нашу судьбу…
1988 г.