На улицах Москвы.
В этот период у меня родились и множество просто лирических городских стихов, которые рождались на московских улицах и были посвящены Москве моей юности, моей единственной тогда любимой женщине - Москве.
Пройтись по улицам Москвы
И уловить вечерним часом
Всю недосказанность любви
В обрывке вымученной фразы.
И где-то слышанный мотив,
И праздничность кинотеатра.
Чуть стороною обойти,
Услышав позднее: «До завтра».
И в смутном ворохе огней
Ловить улыбки, взгляды, лица,
А через много – много дней
Найдешь измятую страницу.
Спешишь присесть на край скамьи
И, улыбаясь в синеве,
Прочесть признание в любви
Любимой женщине – Москве.
Я помню их все, эти стихи, и помню момент и место, где они вдруг возникали. Стихи рождались свежим майским утром, которое в рассветной дымке город «красит нежным цветом», когда я куда-то спешил, проходя от угла улицы Горького и Пушкинской площади до Центрального телеграфа.
Московское утро
Свежесть затуманила глаза,
Утренняя, матовая свежесть.
Города сверкает белизна
И на лицах синей дымкой нежность.
Над Москвой пылает голубым
Юное евангельское небо
И в девчонках всходят, словно дым,
Голые и голубые Евы.
На тенистых аллеях тверского бульвара, красноватые, кирпичного цвета дорожки которого, казалось, были покрыты шевелящейся пятнистой золотой сеткой от пронзающих неплотную листву старых деревьев, лучей июньского солнца.
Бульвар
Тоннель зеленый на бульваре
Кропилом солнечным прошит,
Как анфилад дворцовых залы,
Насквозь распахнут и раскрыт.
И из листвы, как вспышки блицев
От солнца, и на всем пути
Трава пятниста, и на лицах
Оранжевое конфетти.
Они приходили днем, во время короткого яростного летнего ливня в самом центре Москвы на пересечении Дмитровки с Кузнецким мостом, у магазина Педагогической книги, когда улицы мгновенно опустели, и я смотрел из подворотни на этот безлюдный пейзаж, а потом, когда ливень закончился, улицы также мгновенно заполнились народом и поток городской жизни покатился, вместе с ручьями воды по тротуарам и мостовым дальше, как ни в чем не бывало.
Впечатление.
Дома затаились. Безлюдна Москва. В них ярость свободы, в них горечь и желчь
Лишь буйно искрятся потоки. В сплошном несмолкающем гуде…
Шепча выговаривают слова Вдруг тихо, как - будто оборвана речь
Дождя закипевшие строки. Ревевших победно орудий.
Зеленая ветка очнулась от сна
И, тихо вздохнув, закачалась…
Со звоном упала в асфальт тишина
И тысячью звуков распалась…
Волшебным майским вечером выходного дня, среди нарядной прогулочной толпы на улице Горького, где в свете вечерних огней переливались и изливались изумрудным цветом кроны молодой листвы на деревьях, огражденных настеленными вокруг стволов решетками на тротуарах.
Майский вечер в Москве
Москва вечереет огнями, А вечер, весной волнуемый,
Витринами и рекламами… Весь в свежести майской зелени,
Гордятся дамы мужчинами. Как будто звенит поцелуями
Мужчины гордятся дамами. И дождевыми капелями.
И бродят поэты – юноши,
В сутолоке пестрой затерянные,
Что-то свое подслушав,
Влюбленные и растерянные
В вечерних сумерках одного из дождливых летних дней в Столешниковом переулке, где я стоял под аркой ворот, выводящих с соседнего двора на улицу, пережидая дождь.
Как в тайну кутаются в тень И утро городом пройдет,
И в сумеречность плечи. Гася огни ночные.
Вечерней болтовней огней Ты молча выйдешь из ворот
Твой силуэт расцвечен. В сырые мостовые.
Я знаю: подойти нельзя. И будет тишина кругом
Ты простоишь до света, И отрешенность в лицах…
Когда войдет в твои глаза И в светлом городе большом
Сырая дрожь рассвета. Одна лишь Ты и птицы.
Вообще дождливую погоду в Москве, особенно, где-нибудь в конце лета, в начале осени, я очень любил и мог подолгу сидеть у окна, вглядываясь в смутный, акварельный силуэт города, туманно проступавший в окне сквозь штрихи и полосы зарядившего на весь день теплого дождика. Это было сродни живописи, когда тебя буквально обволакивает в какой-то момент светлое, с оттенком грусти и ожидания, теплое лирическое чувство.
Словно лето покатилось в осень.
За окном, весь день гляди (смотри) и жди,
Все идут, идут многополосо
Бурные и теплые дожди.
И рисунком многогорбым город:
Городской пейзаж, этюд, портрет,
Где на фоне улицы и шторы
Красных астр оставленный букет.
Много мыслей, памяти и грусти
И в дождливой пасмурности дня
Вдруг в тебя вплывает, словно в устье,
Человечность летнего дождя.
Я помню и чудесный летний вечер на площади Маяковского у памятника поэту, где читали свои и чужие стихи все желающие, в том числе, однажды, читал свои стихи и я. Позднее я написал об этих стихийных народных литературных вечерах на площади у памятника поэту, которые вначале, по крайней мере, до того времени, как я был призван в армию, не имели, по моему впечатлению, никакого особо организованного политического характера, хотя говорилось всякое, как это обычно бывает.
Я был на площади
У Маяковского,
Где вечереют
Рекламы броские,
Где рубят воздух
Ладони веские,
Где говорятся
Мысли дерзкие.
Читают важно
Стихи неважные.
Вокруг девчонки
«Эрмитажные».
Я был на площади,
Где площадь стала
Поэту лучшим
Из пьедесталов.
Очень часто, приходя с поздних прогулок по московским улицам, я долго не мог заснуть в нашей тесной маленькой душной комнате в полуподвальной городской квартире, и тогда, по контрасту с этим, заставленным убогой мебелью, четырехугольным крохотным пространством, вырывался силой воображения в своих ночных полудремотных бдениях – грезах в захватывающее дух, сверкающее облаками и неведомыми далями, бесконечное морское, океанское пространство, переживая маниловское, ослепительное, воистину грандиозное чувство первооткрывателя. Это был мой мир, на эту ночь отвоеванный у действительности.
Есть комната, где книги и ковер, О юное открытие земли!
И за окном сырые мостовые… И паруса… И гордый крик восторга…
Из тесноты выводят на простор Так страны открывали корабли
Забытые часы ночные. И ветры перехватывали горло…
Я слепну от сияющего дня, Есть комната, где книги и ковер,
Где в голубой мелодии просторов И за окном сырые мостовые…
Открылась незнакомая страна, Из тесноты выводят на простор
Поднялся величавый город. Уснувшие часы ночные.
Не могу не упомянуть и об особой изумительной атмосфере зимней, в особенности, предновогодней и новогодней старой Москвы, заснеженных морозных улиц московского центра времен моего детства и юности. Наваленные высокие пушистые снега и сугробы во дворах и на улицах, лежали, особенно, во дворах, практически до весны. Сугробы превращались в толстый ледяной панцырь, который, к весне скалывали железными ломами на огромные глыбы. Глыбы складывали высокими пирамидами, которые позднее увозили на самосвалах, а если не увозили, то они потихоньку таяли чуть ли не до начала мая. На улицах снег счищали вручную к краям мостовых в небольшие длинные конусообразные сугробы, которые затем подхватывали своими лопастями громадные, похожие на медленно движущихся черепах с широкими лапами, грейдеры снегоочистители и ссыпали снег, движущийся вверх по транспортеру, в двигавшиеся за ними машины. Недели за две перед Новым годом на улицах и площадях появлялось множество временных сказочных, узорно расписанных деревянных павильонов и лотков с наваленными живописно, волшебно сверкающими горами новогодних украшений. На многих площадях и скверах ставились настоящие, привезенные из леса новогодние елки. Особенно, мне помнится елочный базар на площадке перед задней частью универмага ЦУМа, выходившей на Кузнецкий мост, в промежутке между Неглинной и Петровкой. Раньше на этом пятачке располагался небольшой сквер, который каждый раз под Новый год превращался в волшебный новогодний базар с высокой, празднично украшенной огнями Новогодней елкой, и с рядами павильонов и лотков вокруг нее, в которых продавали елочные украшения и игрушки, булочки с горячими сосисками, чай и сбитень. Звучала музыка, и снег как-то особенно волшебно искрился в свете фонарей. Я мог пропадать там часами.
Мороз пышет розово-жаркий.
Весь город в глубоких снегах.
Горят, словно сказки, подарки
На ярмарочных лотках.
Здесь улочки, да переулочки.
И бьется жар-птица в руках.
Хрустят французские булочки,
Как звездная пыль на зубах.
И из лесу зимние волки
Выводят к предместьям волчат.
И как мандарины на елке
Меж звездами окна висят.
А в окнах киты – фортепьяно,
Оранжевой Африкой лето.
И в праздничных комнатах пряно,
Тепло, золочено, балетно.
В Москве тех лет в самые трескучие морозы было живописно, весело и как-то, по-особенному, картинно, и иногда, в особенно ясные морозные вечера, казалось, что попадал в какой-то другой век, на сто лет в прошлое. Пропадало ощущение огромного города, и Москва становилась по-деревенски уютной. Именно такое впечатление от нее я попытался передать, однажды, в переулке у выхода на Кировскую улицу, близ магазина хрусталя и стеклянной посуды (бывший магазин купца Кузнецова).
В городе ясный хрусталь зимы,
Ломкие звуки, звезды-огни.
И на морозе, звенящие сразу,
Зданья, как смутные севрские вазы.
А в переулках луна, как сазан.
Воздух морозен и чист, как нарзан.