Шёл 1944-й год. Наша армия перекатилась через границы и вышла на чужие земли. Ещё шли ожесточённые бои, но было ясно, что этот вал огневой мощи, выкованного в боях воинского профессионализма и праведного гнева, остановить невозможно. Конец войны и Победа были не за горами, но тем труднее было воевать, и тем противоречивее были чувства, которые владели солдатами. С одной стороны – глубокое удовлетворение, сродни тому, что испытывает хорошо потрудившийся человек, который видит результаты своего труда и доволен ими. А с другой - продолжавшаяся смертельная опасность и реальная возможность ежечасно, ежеминутно быть убитым. Каждый хотел дожить. Одних это приводило к сверх осторожности, что, впрочем, помогало редко, других к неоправданной браваде и риску, но большинство продолжало жить одним днём, честно выполнять свою воинскую работу и надеяться на лучшее.
В стрелковой роте Н-ском полка, изрядно потрёпанного в боях, царила праздничная атмосфера, переходящая в эйфорию и восторг: поверить невозможно, но им предстояло провести три дня и три ночи, которые командование выделило для отдыха и переформирования, в селе Коровяковка. Это было большое и когда-то очень богатое село. Фашисты пробыли здесь около двух лет и разорили его основательно: угнали в Германию и колхозное стадо, и личный скот, отобрали поросят, гусей, уток, кур и даже вывозили с полей знаменитый – чёрный, как смоль, и жирный , как смалец, курский чернозём.
Село встретило своих ликованием. Несмотря ни на что, во всех дворах, где были на постое воины, были накрыты столы, отовсюду несли сюда немудрёные продукты. Завёрнутые в чистые полотняные тряпицы, шматы сала , солёные огурцы, квашеную капусту, сочную сиреневую цибулю серый, ноздреватый, свежеиспечённый хлеб. В больших чугунах варилась картошка, а на сковородах шкварчало сало, щедро залитое яйцами. В центре каждого стола обязательно стояла четверть – вместительная бутыль прозрачного, как слеза, первача.
Главными именинниками были гвардии сержанты Василь Шестак и Андрей Скубыра, ведь это было их родное село! Гуляли весело и бесшабашно. Ошалелые от полной безопасности, выпивки, сытой вкусной еды, а главное – от всеобщего внимания, уважения, манящих женских улыбок, их упругих, пряно пахнущих тел, находящихся так близко, солдаты расслабились, заулыбались, приосанились, шутили, пели и плясали, не забывая украдкой пристально рассматривать женский "цветник". Сколько романов завязалось этими памятными вечерами, сколько было сказано горячих ласковых слов, сколько смято изумрудной, шёлковой травы на лугу, сколько разворошено копнушек свежескошенного, дурмяно пахнущего сена...
А что же Василь с Андреем? Для них приезд в родную Коровяковку был настоящим счастьем: и тот и другой были уже не первой молодости- папаши, как называли их молодые бойцы, оба имели семьи, детишек. У Василя – трое, у Андрея - четверо. В доме Шестаков - горе: почти одновременно умерли тёща – бабка Марфа, хотя какая она бабка – всего-то 54 годка, да дочурка Валюшка, от дифтерита. Жена Антонина слёз не показывает, старается во всём мужу угодить, она действительно очень рада его приезду, так и светится вся, вот только в глубине её прекрасных темно-болотных глаз, обрамлённых пушистыми темными ресницами, затаилась скорбная, неизбывная печаль Уложили спать шестилетнего Володьку и четырёхлетнюю Раиску, которые весь вечер висели на отцовских плечах, сели в горнице за стол, выпили за упокой души матери и дочки, за встречу, за скорую Победу, за то, чтобы выжить и быть вместе. Самогон расслабил и разгорячил: Антонина уже не сдерживалась - по её щекам текли крупные солёные слезинки, а Василь слизывал их, целуя её глаза, щёки, губы и отмечая про себя, как прекрасна его жена. Горячая волна острого желания захватила их. Крепко обнявшись, не сговариваясь, они полезли на сеновал и упали в душистое сено.
Похожее происходило и у Скубыр. Еле-еле дождались Андрей и его красавица-жена Лукерья пока разойдутся родственники, а старшенькая дочка Шурочка уложит братишек: семилетнего Колю, шестилетнего Витю и четырёхлетнего Володюшку, да и сама заснёт. Их тела пылали, глаза горели, во рту пересохло, ох как тяжело далось это застолье, ведь единственная мысль, владевшая ими, была – поскорее обняться, целовать, ласкать, нежить, насытиться друг другом. Красивой парой были эти двое! Андрей – высокий, гибкий, как лоза, длинные мускулистые руки, сухие горячие ладони, смуглая гладкая кожа, темные волнистые волосы. Синие-синие, глубокие, как потаённое лесное озеро, глаза, крепкие, жемчужно-белые, как у цыгана, зубы, прямой с горбинкой нос. Под стать ему была и Лукерья, Лушка, считавшаяся самой красивой и желанной девушкой на селе: среднего роста, полноватая, с копной рыжих волос, заплетённых в толстую до пояса косу, крутыми широкими бёдрами и большой, будто точёной, грудью, белой атласной кожей.
Особой прелестью веяло от Лушкиной улыбки – блестели её белоснежные, ровные зубы, сияли тысячами маленьких горячих солнц её рыжие глаза, призывно алели, красиво очерченные, мягкие, нежно- розовые губы. Такая нежность, ласка и спокойствие, и в то же время, уверенность, душевная сила и страсть исходили от этой девушки, что Андрей глубоко вдохнул, а выдохнул уже за свадебным столом под крики «горько!». Жили дружно, много и тяжело работали. Помимо всей сельской работы, Андрей ещё был и отличным бондарем – заказов всегда было хоть отбавляй, а в семью – хороший приработок. Построили большой новый дом, Бог давал детишек – их было уже четверо: дочь и три сына!
А уж как любили! Жить бы да жить! А тут война...
Тяжело переживала Лукерья разлуку с любимым мужем. Днем забывалась в работе и хлопотах с детьми и по дому, а ночью...В иступлении взбивала пуховую супружескую перину и подушки, сдавленно ревела, кусая, жаждущие поцелуев, губы, не единожды за ночь обтирала полотенцем, смоченным холодной водой, разгорячённое молодое, изнывающее без ласки, тело. И вот сейчас он, наконец, рядом!
- За все постылые ночки отлюблю, любимый, единственный...
...Быстро пробежали счастливые дни, ушли воины. Опустело село, посерело и притихло. Навалились повседневные дела, заботы, тяготы. А вокруг бушевало лето, голубел Сейм, паслись на лугу, на свободном выпасе, уцелевшие бурёнки и гуси, в огородах цвела картошка...
Как-то по утру встретились у криницы Антонина и Лукерья, посмотрели в глаза друг другу и горько вздохнули:
- Ты как?
- Понесла..., а ты?
- И я.
- Что делать-то будем? Я больше рожать не могу, этих кормить нечем.
- Я тоже не буду, пока Василь не вернётся.
- Пойдём к Хроличихе?
- А что делать? Пойдём...
Хроличихой звали бабку-повитуху. Её старенький покосившийся домишко стоял как раз в конце Шестаковского огорода. Бабка была известна и популярна, прежде всего, среди девчат и молодух, которые частенько забегали к ней то погадать, то за приворотным зельем, а то освободиться от нежелательного бремени. Бывали здесь и Антонина, и Лукерья, но стоило только вспомнить про бабкины манипуляции, как мороз пробирал по коже. Но делать нечего, и они пришли сюда вновь.
Вся асептика, антисептика и анестезия состояли из принесённого самими же пациентками самогона, которым бабка обдавала свой чудовищный инструмент – длинную вязальную спицу, смазывала «поле деятельности» и давала выпить, дрожащим от страха и предстоящей невыносимой боли, женщинам. Первой пошла Лукерья. Слыша её сдавленные стоны и рыдания, Антонина дрожала, как осиновый лист и, в почти обморочном состоянии, как сквозь туман, помнила всё, что происходило с ней потом. Очнулась она глубокой ночью в огороде, лежала в меже, среди окученной накануне картошки, видимо, ночная прохлада и остывшая земля вернули ей сознание. Всё тело ныло, в голове стоял звон, попыталась подняться, но не смогла, да так и поползла к своему дому.
Сердечная подружка, незамужняя Любашка, которую Антонина попросила приглядеть за детьми, с оханьем и причитаниями подняла её на крылечке и втащила в хату. Больше недели провалялась бедняжка в горячке. Любашка ни на минуту не оставляла её: смотрела за хозяйством, обихаживала детишек, отпаивала подругу настоем травы водяного перца, который её покойная бабушка - известная травница, всегда готовила при маточных и геморроидальных кровотечениях.
Когда Антонина потихонечку, по стеночке, больше похожая на тень, чем на живого человека, стала выходить из хаты , она узнала, что Лукерья умерла в ту злополучную ночь от кровотечения.
Пришла Победа, вернулись и Василь и Андрей.
У Шестаков – радость: вся семья в сборе, а через год, в 1946-м, Антонина родила сыночка Мишеньку. У Андрея Скубыры – горе: нет любимой жены и что делать вдовцу с четырьмя детьми ? Крепко задумался Андрей и вот что надумал – пошёл сватать Наумичеву Веклу, некрасивую, мужеподобную, перезревшую девку.
Заневестилась Векла ещё до войны, но даже тогда, никто из хлопцев на неё не заглядывался и не провожал, а теперь и подавно – вон, сколько красивых девчат выросло, а кавалеров и для них не хватало...Когда Андрей предложил выйти за него замуж, девушка не раздумывала, согласилась с радостью, тем более, что давно, тайно и безнадёжно была в него влюблена. Однако, Андрей поставил будущей жене жёсткое условие–не рожать. Векла обещала и слова не нарушила.
Как уж там было, кто знает? Только прожила она свой век, постоянно чувствуя, что не любима, не чураясь никакой , самой тяжёлой работы: косила, заготавливала дрова, копала картошку, тяпала свеклу, стирала, убирала, готовила, поднимая чужих детей - вырастила всех четверых. Все они выучились, вышли в люди, а младший, самый любимый - Володюшка, так и вовсе стал знаменитым художником.
Василь умер молодым, чуть за пятьдесят, на операционном столе – прободная язва. Был он хорошим отцом и мужем, а также первоклассным шофёром, ко всем праздникам получал от правления колхоза почётные грамоты, а иногда и денежные премии по три, а то и пять рублей. Андрей умер, когда ему было уже за восемьдесят, его синие глаза выцвели, лихой чуб поредел и побелел, но он всё ещё хвастался своими, без изъянов, зубами, любил разговаривать с молодёжью, обильно пересыпая свою речь немецкими словечками типа «ферштейн», «генук», « ауштайн» и проч.. Он завещал похоронить его рядом с Лукерьей.
...Шелестят пушистыми листочками плакучие ракиты на сельском погосте. Вот и оградка, а в ней две могилки - Василя и Антонины, а невдалеке ещё две – Лукерьи и Андрея, а поотдаль – Веклы.
Причудливо переплелись их судьбы, попетляли по годам и десятилетиям двадцатого века, одарили их любовью и счастьем, принесли им горе и лишения.
Интересно, как бы сложились они, если бы не война?
Ах, война, что ты сделала, подлая...