Робин Бобин Барабек скушал сорок человек…
… А потом и говорит: “У меня живот болит!”
(К. Чуковский “Барабек”)
… Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул,
Но ни разу даже глазом не моргнул!
(В. Лебедев-Кумач, “Песенка о капитане”)
Осенью 1976 года, после окончания армейской Учебки в районе города Горячий Ключ, нас, молоденьких сержантиков, разослали во все концы Советского Союза. “Особо одарённых”, за их жизнерадостную бесшабашность, драчливость и пофигизм, “сослали” в Заб.ВО. Офицеры Учебки затолкали нас в общий вагон, снабдив парой сопровождающих. Пересадка была в Челябинске. Дальше добирались самостоятельно.
Найдя трёх единомышленников, что бы не мучиться от отсутствия гигиены, я уговорил их доплатить за купе и ехать по-человечески. Отмывшись, выспавшись на белых простынях и немного осмотревшись, мы решили познакомиться с какими-нибудь девчонками. Купили на остановке пару бутылок Портвейна “777”, яблок, печенья, прифрантились и пошли по поезду. Через вагон, в самом конце следующего, мы наткнулись на капитана химических войск, который сидел к нам лицом, на боковом плацкартном месте справа. Мы хотели по-тихому прошмыгнуть мимо, но не тут-то было… На его, смуглом, почти чёрном лице, вдруг образовалось присвирепейшее выражение. Худощавый, среднего роста, с ярко выраженными восточными чертами, он, раздувая ноздри и приподнявшись, с какой-то внушающей ужас ненавистью в голосе, сразу же начал орать:
– Товарищи сержанты! Ну-ка, стойте!! Вам что здесь нужно?! Вы, из какого вагона?
Мы растерялись и стали сбивчиво объяснять, где наши места и что мы просто так гуляем по поезду.
Всем своим запредельно злобным видом капитан олицетворял раздел школьного учебника истории, об ужасах татаро-монгольского ига:
– Хотите, что бы я вызвал патруль и снял вас с поезда!? На губу не терпится?! А ну, вон отсюда!! БЕГОМ В СВОЁ КУПЕ!!! И что бы я вас больше не видел!!! Кру-угом!!! Арш!!!
Обескураженные и перепуганные, потеряв всякую волю к сопротивлению, мы драпанули в свой вагон. Настроение было испорчено.
На следующий день проехали Иркутск. Где-то уже по-над Байкалом сели перекусить и вдруг дверь купе отъехала. Кое-как, бочком, в неё втиснулся необъятной ширины мужик-громила, которому, что бы заглянуть в купе, пришлось пригнуть голову. Оглядев нас тяжёлым взглядом безмозглого убийцы, он заговорил каким-то тихим, замогильным голосом:
– Ш-ш-а-а… Не понял…, кто тут ш-шустрит? …Вы ш-шустрите?
– Нет, нет, что Вы, мы не шустрим…
– Я в иркутских каменоломнях… пятнадцать лет… вкалывал. А кто будет ш-шустрить, того буду в попочку е..ть… Понятно?
Мы дружно закивали:
– Понятно, понятно.
– Ну всё-ё, Ш-ш-а-а. Шо ба тиха тут…
И детина пошёл дальше по вагону. Через открытую дверь мы слышали, как он открывал все купе по очереди и говорил примерно то же, что и нам.
Нас предупреждали, что Забайкалье это нечто особенное, но что бы на столько… Мы сидели обескураженные и подавленные, есть совершенно расхотелось. Теперь не то, что в соседний вагон, дойти до туалета казалось опасным…
Где-то примерно через час, по прибытии поезда к следующей станции, мы увидели на перроне милицейскую машину и скорую помощь с включенными “мигалками”. Когда поезд остановился, докторша, двое санитаров с носилками и четыре милиционера побежали куда-то вперёд. Через пять минут они уже шли обратно, а на носилках возлежал Громила, белый, как та простынь, которой был укрыт. Вся его голова была в крови, глаза закатились. Санитары выступали впереди, держа каждый по одной ручке, докторша семенила рядом. Задние ручки носилок держали два милиционера, ещё пара следовала позади этой процессии, в виде конвоя.
По вагонам прошёл слух, что это капитан “уработал” зека. Женщины крестились и благословляли Господа. Мужики ходили в приподнятом настроении и усердно делали вид, что ничего не случилось. Мы тоже приободрились, осмелели и пошли выяснять, как же это произошло. Какой-то дядька, сосед капитана по вагону, рассказал, что когда Громила, дойдя до офицера и поведав про трудную жизнь на зоне, прибавил в конце свою коронную фразу, тот спокойно встал и предложил ему выйти в тамбур. Что там дальше произошло, он не знает, но в тамбуре много крови. Мы прошли в тамбур и застыли в изумлении. Кровь, как в застенке гестапо, густыми сгустками покрывала его левую часть. Она была размазана на стенах, на двери, украшала брызгами потолок… Решётка на дверном окне была прогнута так, что выдавила стекло, и в тамбуре свистел холодный ноябрьский ветер.
Быстренько смывшись к себе в купе, что бы случайно не столкнуться с капитаном, мы потом ещё долго обсуждали, как нужно было приложить человека, что бы тот прогнул решётку на окне и выбил стекло? Может быть головой, в падении, под собственным весом? А откуда столько крови?
Вскоре капитан сошел, и мы вздохнули совсем уже облегчённо.
С тех пор я очень уважал капитанов Советской Армии и, вспоминая тот случай, гордился, когда сам дослужился до капитана.
M.V.
Иллюстрация из Интернета