Глава 1
Боевое крещение
Я не стану описывать причину моего появления в психушке. Эта причина была: «если человек составляет угрозу окружающим или самому себе, то его следует поместить в психиатрическую больницу» Самой себе я угрозы не составляла, ибо к суицидникам не принадлежу, значит, кому-то составила угрозу, и этот Некто вызвал бригаду санитаров, и меня увезли. Главное, что было со мной в этой больнице, я постараюсь описать.
Санитаров было двое: один нелюдимый и неразговорчивый со взглядом как у волка, другой- весельчак, балагур и хохотунчик. Но задача у них была предельно жесткая: доставить меня в любом случае по назначению и проследить, не дай Бог по дороге сбежит. Тот, со взглядом волчьим, сел у двери скорой и выставил ногу вперёд, почти всю дорогу молчал, в то время, как мы с балагурчиком разговаривали и шутили. Шофёр тоже расспрашивал меня дома очень внимательно и первый вопрос ко мне: «Что сегодны выпили и сколько?»
Когда я сообщила, что не пью вообще, удивился: «Да не может быть» За что, типа, тебя тогда в психушку отвозят и кому это надо? Обычный контингент - алкоголички, у которых начинаются глюки: голоса в голове, звуки и т.д Изменение химического состава сосудов головного мозга – и результат. Ну, доехали мы весело, с приколами, на трезвую голову.
Принимал врач Семён Александрович, высокий и статный мужчина, просто красавец, с усами, такой типаж нравится женщинам. Повелительным тоном приказал мне сдать все вещи при себе, и снять даже крестик на цепочке, на что я запротестовала. «Снимай», - пренебрежительно кинула мед.сестра, оформлявшая документы.»Что ты сюда явилась на показ моды: все кольца, серёжки, цепочки снять». Пришлось снять крест, с которым меня
крестили, и я осталась без Божьей защиты. Проводил меня из приёмного покоя в отделение молодой человек, который работал санитаром из за денег, имея другое образование ( я опять же разговорилась в силу своей любознательности).
- Ой е ёй. – встретила меня в отделении одна из санитарок Анна Ивановна, как потом я узнала.
- Какая женщина, неужели у нас будет лежать? Да ты что? Её завтра же отошлют домой. Здесь какое то недоразумение, - заявила рядом стоящая санитарка.
- Ещё одна еб…я дурочка поступила – так отозвался народ, а именно, Аля Лыжина, одинокая женщина, брошенная дочерью и доживавшая свой век в психушке.
А я такая независимая, гордая, что не алкашка; гордая, что умная и красивая, попавшая действительно по недоразумению, вела себя независимо, высокомерно и вызывающе. Но этого, точно, не любят, особенно здесь. Наполеоном могут объявить или каким- нибудь маршалом. То есть, это работникам на руку. Лучше вести себя спокойно.
Меня встретила медсестра Татьяна Дмитриевна, хорошая спокойная женщина, казалось, всё понимающая. Одного она только не поняла: за что меня привезли, но особо не стала вдаваться в телячьи нежности. Документы были у неё на столе, и она решила действовать быстро и решительно. Татьяна попросила переодеть меня в больничное платье со словами:
«Анна Ивановна, подыщите что-либо для неё» И когда на меня хотели надеть стоптанные тапочки, лоснящиеся изнутри и снаружи, я швырнула эти тапки чуть не в руки санитарке.
- О О О О! – воскликнула Анна Ивановна, подавая платье неопределённого фасона и размера.
Платье пришлось надеть, а тапочки – ни за что! Я осталась в ажурных подследниках; и так и ходила почти неделю, пока из дома не привезли нормальные новые тапки.
Вспомнился фильм Есенин, где он, получив больничную пижаму, истерично кричал, тем самым привлекал внимание персонала всё больше и больше, в итоге был связан.
Тоже самое случилось со мной. Посмотрев на моё поведение с тапками и платьем, мед.сестра и санитарки решили меня привязать на ночь к кровати. Я поступила в наблюдательную палату . Мне показалось, что у моей кровати что-то разлито, я принесла из туалета тряпку и принялась вытирать. Оказалось, это просто ленолиум был запачкан, а я старалась. Это рвение тоже оценили по -своему: «ненадёжная, склонна к решительным действиям, значит, к побегу» Предложив мне успокоительно- снотворное, Татьяна Дмитриевна созвала двух санитарок для привязывания меня к кровати верёвками.
И вместе трое все впряглись. Привязали каждую руку к панцирной сетке кровати, а саму верёвку привезали так далеко, что я никак не смогла бы достать руками, чтобы развязать её.
Ноги не привязали, а голову привязали следующим способом: впереди шеи была верёвка, уходящая под мышки, завязанная на спине, вернее, где-то на талии сзади. Вот, в таком положении я должна была спать всю ночь при свете тусклого ночника над общим ведром, ночным горшком. Это правила наблюдаловки, так называют эту палату попроще. Ночник там горит с девяти тридцати вечера, поэтому все должны спать после приёма таблеток в девять часов. Пролежав час, я начала потихоньку освобождаться от верёвок. Но не тут - то было. Опытные медсёстры и санитарки знали уже исход дела, поэтому периодически посматривали за новичками, такими как я. Завидев изменения в вязках, тут же завязывали ещё крепче, ещё туже. Спасла меня Рая, больная в палате. Ночью Рая пошла по нужде, и на мою просьбу откликнулась: развязала самый дальний узел на койке; а там я сама понемногу развязалась. На утро я спала свободная, а рядом со мной лежали вязки- верёвки замусловатые, грязные, видавшие виды.
- Ну кто сказал, что она в первый раз здесь? Развязала же вязки, значит, не в первОй здесь быть ей, - сказала Анна Ивановна недовольно. Вчерашние старания её по поводу привязать мне даже голову пошли на нет. Так я прошла боевое крещение в наблюдаловке .
Глава 2
Лена Шалидзе
Когда я увидела её в первый раз, у меня закралась мысль: отчего такую симпатичную стройную девушку так все дёргают и помыкают ею. Буквально приказывают все, кому не лень: «Мой хорошенько пол», «Быстро переодевайся и за хлебом» и т.д В чём она так провинилась перед всеми, чтобы так ею управлять. Этот вопрос возник в голове с первой минуты, когда я её увидела, а она мыла наблюдательную палату, поскольку мало кто из людей, в ней находящихся, смог справиться сам с мытьём полов.
Лена была среднего роста, но не маленькая, чтобы её зашугали. Симпатичная, прямой нос и острые глаза делали её похожим на зоркого сокола, вечно оглядывающегося, вечно поджидающего неприятеля. Вот так и она. Скорее всего, больше она походила на испуганную ворону, вечно затевающую переполох в стае. Так и она. Где бы она и когда бы она ни появилась, везде и всегда – переполох, паника. Везде и всюду слышался голос санитарок: «Шалидзе, Шалидзе….» Да и сама она мне запомнилась с сигаретой, вернее, с окурком, сидя. Её колени дрожали, мелко тряслись . То есть человек был постоянно в напряжении. Одна была страсть- сигарета, поскольку других страстей здесь и не предусмотрено. Нина Степановна, сестра-хозяйка, приносила пачки сигарет утром при приходе на работу. И оживала психушка, и оживала жизнь безрадостная и однообразная. Её возглас: «Девочки, сигареты» был магическим. Сразу налетала толпа, разбирали сигареты, бежали в туалет курить. Невозможно было пройти в это время в туалете, а сходить в туалет было просто нереально. Лена Шалидзе была ярой курильщицей. За это она чуть не поплатилась отпуском домой. А дело было так: в надежде, что кто-то в банке для окурков оставил чинарик, Лена пальцем открыла дверь одного из туалетов, когда он был заперт, нашла окурок и покурила всё же. Одна из санитарок заметила, что она открывает дверь с помощью пальца ( а замки такие во всех палатах психушки, что палец мог бы служить шестигранником, открывающим дверь) или кто-то сдал её с потрохами, что администрации стало известно, что Шалидзе открывает двери сама и курит окурки.
- В наблюдаловку, - кричала самая агрессивная санитарка Нина Михайловна, - Ещё будешь три месяца лежать, а может, и все полгода. Достукалась, поймали тебя, Шалидзе.
А Шалидзе тем временем лежала во втором отделении в седьмой палате. Сама по себе она была нежная и ласковая. Любила и тискала кошку; да так, что кошка окотятилась у неё на кровати. Поставили коробку под кровать Лены, где кошка кормила своего единственного котёнка. Лена приглядывала. Да и не только кошка была в её распоряжении. Она вместе с бригадой ходила за хлебом для столовой, за обедом на кухню, собирала и выносила мусор, брала в руки лопату и чистила дорожки вокруг корпуса. И теперь Лену можно сказать на парашу за провинность. Сильно стала переживать Лена. Стала тосковать по маме, по дому, поскольку уже более 4х месяцев не была там. Маме она звонила каждый вечер, и опять в разговорах забота о том, чтобы мама купила как можно больше сигарет и подешевле. Иногда в выходные приходила мама для встречи с дочкой: одинокая больная женщина с грустными глазами; скромно одетая, повязанная платком как в советские времена. С какими-то сумками, кошёлками, она выглядела растерянной перед своей дочкой. Лена с мамой были на пенсии по инвалидности,и понятно, что жили на пенсию, но как они её делили между хлебом и Лениной страстью, - сигаретами, - одному Богу известно. Мама была больна, ей предстояла операция, и она никак не решалась на неё. Наверное, боялась оставить дочку на некоторое время без опеки, без телефонных разговоров вечерами, которые так были нужны дочке.
Я никогда не забуду, как убивалась эта женщина-девочка, с каким надрывом она плакала у себя в седьмой палате, закрывшись одеялом с головой как маленький ребёнок. После нескольких таких вечеров Лену всё же выписали из больницы. И она долго не появлялась, хотя периодически место её было там.
Глава 3
Испытание
Я поступила в психдиспансер в четверг вечером. В понедельник должен быть суд: законно ли меня сюда заточили или нет. Я пришла на суд как разъярённая львица, но суд проиграла.
Покуда побеждает сильный, а я в тот момент была слабой не сколько духом, сколько материально. Начали принудительное лечение меня галоперидолом, циклодолом и труксалом, чтобы была поспокойнее и спала ночью. Систематическое употребление этих препаратор по три раза в день дало о себе знать: я стала скованной, неусидчивой, неуверенной в себе. У меня начали не слушаться руки и ноги, изменился почерк, характер. Я стала другая. Ко времени этого эффекта я уже прошла другую палату, кроме наблюдательной, и наконец, мои родные решили, что я должна быть в отдельной платной палате. Так и случилось. Гостей было видимо невидимо, покуда передачи я получала каждый четверг, воскресенье и полные сумки. Много было хитрых друзей, таких как Юля. О ней поподробнее. Юлю привезли с дачи в середине сентября в рваной футболке, видавшей виды, нейлоновых спортивных брюках и калошах. Да, да, именно в такой обуви как калоши, она удивила всех. Их уже не носят даже на дачах. Каждый день и подолгу Юля лежала вниз лицом и не слушала ничьих советов. Позвали крутую мед.сестру, Елену Федоровну, которая с помощью своего языка, близкого пациенту, умела добивать подписи с них. Подписывать нужно было договор на лечение, оговоренное сроком действия и методами воздействия на больного.
- Вашу мать, ты будешь подписывать или нет? – грозно взывала Елена Федоровна.
- Какого хрена ерепенишься, всё равно подпишешь. – Но Юля договор так и не подписала, и не случайно. Как оказалось после, когда она пришла в себя, сменила свои калоши и бомжовский наряд на более приличные вещи, выданные из гуманитарной помощи; оказалось, ей некуда идти после больницы. Её никто не ждал. Мама и сестра отключили мобильные телефоны, связи с родными не было никакой. И уже после я это поняла, что человеку некуда идти, её практически списали со счетов, выбросили из жилищного вопроса, поскольку Юля позвонила мне как-то в очередной раз( когда я уже была дома) и нагло заявила: «Забери меня….» Нормально…, подумала я. Если я с ней была в хороших отношениях, подкармливала её, одевала её. Это не значит, что я буду её опекать и, забравши её к себе, буду нести ответственность. Я страшно разозлилась. Я поняла, что она попросту пропила свою квартиру вместе с мужем ( да и муж, по её словам, был закоренелый пьяница; покуда ничего не давал женщине покупать, даже нижнее бельё) Ужас один меня охватывал, когда я думала о ней. Просто так даже. Её выписали 7 декабря, и вот на дворе начало марта, а Юля до сих пор в больнице. Придумала версию, что якобы машина с санитарами отвезёт её домой по определённому адресу, но машина всё едет и едет. Никому не нужен человек, никто его не потерял, никто его не ищет. Навряд ли общага светит ей, туда так много желающих и стоят в очередь несколько лет, зависая в психушке, как эта Юля. Жалко её, кому попалась она на удочку, непонятно. Мужу ли, сестре ли жадной или самой матери дитё не нужно. Отказница. Все отказываются от неё. Звонит всем подругам, кто выписался домой с просьбой: «Забери меня» Вещь, действительно вещью она стала с такими просьбами.
Вот такие хитрые гости побывав у меня в гостях в отдельной палате в один из вечеров темных осенних, разбежались на ночь по палатам. Я осталась одна, сделала зарядку под плеер ( принесли из дома и телефон, и плеер) Ведь всё вроде хорошо. Ан нет. Руки и ноги не слушаются, что-то происходит внутри меня, живёт, борется с моей внешней оболочкой, моим телом, наказывает его, заставляет унижаться, писать мелким почерком, окутывает меня в депрессию и т.д Это внутреннее Я затаило злобу со дня суда: оно злилось о том, что вменяемого человека заставляют проходить путь невменяемого. То есть был призыв: если ты не такая, то с помощью таблеток мы сделаем тебя такой. У меня начался шок, я начала плакать, но в силу своей силы воли, начала думать. Я позвонила родным и поставила ультиматум: если вы меня не заберёте , то я покончу с собой. Ах, как я ошиблась и не понимала, что такие вещи даже нарочно говорить здесь в психушке не следует. Так оно и вышло. Не успела я позвонить другу по перу( бывшему адвокату города, который связался с прокурором и вышел на моего лечащего врача прямо через несколько минут, около десяти вечера), как пришла бригада медсестёр, санитарок и меня под конвоем увели в наблюдательную палату из отдельной со всеми удобствами. Прощайте отдельный сан узел и водопровод, тишина и покой, где я работала: читала Лермонтова, Блока и других поэтов и писателей. Опять фонарь в глаза светящийся над общим ведром, клейкая лента от мух, комната на десять человек под замком, с выходом только на обеды и таблетки. Всё! Я зарезала себя, но спасла от галоперидола, от скованности, от депрессии. Обидно, что до комиссии оставалась неделя, и я всё испортила, покуда из общей палаты никого не выписывают. Не утерпела немного, прожив полтора месяца в больнице, сорвалась. Наутро мой лечащий врач Ольга Николаевна шла по коридору и возмущалась: «Ведь руки-ноги затряслись, когда мне позвонил прокурор города. На обходе молчит, и тут нате вам, выдала…» После этого случая оставили меня на комиссии ещё на месяц за попытку суицида и всё. В общем случае, пробыла я там три месяца, навиделась всего, наслышалась. Вот это и было испытанием. А лечение- заменили щадящим, - и я уже не чувствовала, что у меня отказывают руки и ноги, язык и т.д Заплатаила за всё, но сохранила себя, поскольку испугалась за своё здоровье; испугалась, что стану невменяемой, если была нормальная, что появится какой-нибудь тремор. Не жалею, что затеяла бузу с прокурором города, с требованием освободить меня, хотя ультиматум, который я поставила, мне всё испортил.
Глава 4
Ирина
Она периодически лежала в психушке как инвалид, правда, инвалидность сняли с неё недавно; о чём Ирина сокрушалась и сожалела очень болезненно, поскольку лишилась передних фалангов пальцев. А дело было так. Молодая девушка лет 27 работала в престижном салоне аппаратной техники в Меге. Продавала приборы по омоложению лица, век глаз и т.д. Встречалась с нерусским парнем Назимом. Живёт Ирина с мамой в двухкомнатной квартире, и этот узбек неоднократно ей напоминал, что пора бы жить и у тебя, маме – одну комнату, им – другую. Но Ирина не торопилась. Назим злился, спаивал её, часто покупал спиртное, почти при каждой встрече. Втянулась девчонка. Однажды он просто напросто напоил её. Дело было зимой. Когда пошёл провожать домой, какая-то свирепая сила взыграла в нём, он толкнул девушку в снег и начал бить. Очнулась Ирина одна, его не было, руки не слушались, одна ноющая боль. Оказалось, что она отморозила себе пальцы на обеих руках. После – операция…, так она лишилась самого дорогого для себя, как для женщины- полноценных рук, необходимых женщине для всего на свете: мытья, стирки, шитья, готовки и так далее. Случилось непоправимое. Сначала дали инвалидность при рабочей группе.
Самое трудное время наступило для неё, когда она часами стояла у окна и не хотела жить. Навалилась страшная депрессия. Мама помогала ей одеться, обуться и т.д. Но бешенная злоба не давала жить: почему всё так случилось? Срывалась на единственного дорогого человека, на маму. Мама переживала, плакала по ночам. Но делать было нечего. Стала привыкать Ирина ко своим другим рукам: сама стала одеваться, стирать, мыть. Даже иногда чистила картошку, когда мама была на работе, и хотелось кушать. Неимоверная сила воли проснулась в ней, чувство борьбы за жизнь, какая бы она ни была. Назим в это время уехал домой на родину. Выручил случай. У мамы были знакомые в ближайшем магазине, и Ирину взяли фасовщицей продуктов. И так целый день : овощи, фрукты, бакалейные товары взвешивала Ирина на весах и клеила ценники. Так тянулась её однообразная серая жизнь. Иногда приходила она в церковь и ставила свечу за здоровье главного для неё человека: директора магазина, доброй женщины. Женщины, которая вошла в положение семьи и помогла быть востребованной Ирине, что так было необходимо в такой ситуации.
На почве алкоголя до несчастного случая у Ирины завелись голоса в голове. Так попала в психушку однажды; но и потом, бросивши пить, она почувствовала, что голоса не отступили даже при систематическом её принятии лекарств. Врач Полина Александровна наложила вето: лечение навсегда галоперидолом или рессетом , при котором обязательно наступают побочные действия: неусидчивость, скованность, глаза как будто бы стекленеют. И так всю жизнь?
Бедная девочка. Что можно ещё сказать. Как тут судить. Человек всегда наверное по своей слабости будет искать виноватых извне; а, может, мы сами во всём виноваты при наступлении таких обстоятельств? Так и у Ирины случилось. Как-то подружилась я с этой Ириной. Спокойная внешне, не курит, теперь уже и не пьёт, она вызывает симпатию окружающих и милосердие. Я часто угощала их вместе с Юлей, которую привезли в психушку с дачи в калошах, Ирина подружилась с Юлей, покуда они были с ней одного возраста. Так мы и дружили все втроём в больнице. Случилось ли так случано, либо нет( одному богу известно), что Ирина жила в моём дворе, номера дома у нас были подряд.
Встретив её в нашем магазине, где она отпускала фрукты и овощи, мы договорились встретиться. Я пригласила Ирину домой в гости. Да и не пожалела об этом. Такая внимательная, хорошая девушка. Я всё время думаю: как она могла попасть в такую ситуацию. Разговорились с ней, ещё больше подружились. Однажды я захожу в магазин и слышу: на кассе кассиры говорят о ней, что стало ей плохо, и её отпустили домой.
Я тут же позвонила. Это было как раз перед праздником 5 марта.
Оказалось, что Ирина упала в обморок по причине, вроде бы совсем неизвестной. Толи переживала, что сняли с инвалидности, толи критические дни подвели, - непонятно. В предпраздничный день Ирина пришла меня поздравить. Подарила мне дельные подарки. Я – взаимно.
Перед этим она немного на меня обиделась, и заслуженно. Я дала её телефон знакомому молодому человеку, решив, что между ними может что-то и быть серьёзное. Но не спросила её согласия, просто намекнула, что есть у меня свободный молодой человек для её возраста,но Ирина сразу, не дослушав Артёма, положила трубку. Сразу её прямой ответ, а вернее вопрос: «С какой целью знакомство?» испортил всё. Вот так вот, подумала я. Обожжёшься на горячем, дуешь на холодное. Уже предельно осторожна стала она, оно и понятно.
Но долго на меня она не обижалась, и мы снова с ней дружим. Правда, 7 марта она вскользь заметила, что погорячилась с Артёмом, надо было просто звонить, разговаривать, общаться.То есть, пожалела о быстром и бесповоротном отказе во внимании со стороны мужчин. Да и мама ей об этом же сказала. Всё-таки прислушивается к мнению мамы теперь, которая плохого своему дитя ( хорошая мама) не пожелает. Писали они с мамой письмо в Москву о незаслуженном акте якобы по отношению к ней, но ничего не добились. Привела Москва
весомые доказательства, что Ирина не является инвалидом. Вот такие дела…
Выйдя из больницы, Ирина не могла долго избавиться от голосов внутри. «Проститутка, проститутка», - кричал ей внутренний голос, и она старалась одеваться скромнее. Малиновая куртка для неё была вызывающей. Я подарила ей её от чистого сердца. Но Ирина стеснялась в ней ходить. Свой отпуск она потратила на лечение в дневном стационаре: ставила капельницы, чтобы избавиться от надоевших голосов. 15 апреля она вышла на работу в свой магазин, голоса не прекращались, и вдруг ей показалось, что голоса её хотят убить.она срочно позвонила маме домой, чтобы та встретила Ирину. Мама встретила, на другой день был выходной, и они решили пойти к врачу на приём. Мама одевалась, и на дорогу пошла в туалет. Скрипнула створка окна. Мама выскочила как ошпаренная, подбежала к окну. Там висела Ирина, ещё держась за подоконник. Мама хотела помочь, но было поздно. Ирина полетела вниз с одиннадцатого этажа. Так отмучилась она от голосов, так её не стало. 19 апреля Ирину похоронили, я ничего не знала. Спустя неделю мама её позвонила мне, она нашла мою визитку в Ирининых личных вещах. Как страшно жить, когда что-то гнетёт, и, может, это единственный выход из создавшейся ситуации. Как знать, но Ирину отпели как душевнобольную. Вот вам пример дисциплинированности, послушания врачам. Она не понимала, что может быть, это галоперидол и сгубил её. Как знать.
Глава 5
Две Оли
Обе Оли поступили в психдиспансер после реанимации: напились таблеток дабы свести с жизнью счёты. Но не тут то было. Для обеих это первый случай в их жизни. Как это всё было.
Оля Петухова была пышная блондинка симпатичная женщина лет сорока семи. Вспоминая,
Оля рассказывала: не помню, как всё случилось. Пошла к другу Роме на день рождения, было неважное настроение. Ей показалось почему-то, что Рома с ней из жалости встречается, поскольку она давно на учёте в психдиспансере, смолоду. Писала диплом в институте, написала экономическую часть, хваля зарубежную экономику. Что было дальше, неизвестно. Одно известно, что диплом не защитила, попала в психушку, после неё друзья все почти отвернулись. Но как-то вышла замуж, родила дочку Аню, которая в данный момент была её единственной опорой и надеждой. Жила она в малосемейке, общаге коридорного типа, в настоящее время жила одна и находилась систематически в депрессии. Поссорившись с Ромой, Ольга приехала домой, в безумстве разбила часы огромные, зеркало, собрала все свои таблетки и выпила. Ничего не помнит, кто вызвал скорую, как она оказалась в больнице, но после недели в реанимации её привезли сюда. Помню её в чёрном бархатном халате без пояса, поскольку все пояса здесь забирали. Оля ходила и держала халат за левый бок.
Тут стали предлагать ей помыть палату за одну сигаретку. Она согласилась, и снова, держа халат левой рукой, мыла палату бабушек. Как умудрялась она так мыть пол за свою зависимость, непонятно. Я одолжила ей свои брюки, водолазку с большим воротом, которую она часто надевала почему-то задом наперёд; так и проходила она всё время в чужих вещах.
Долгое время Аня не приходила, и с Ромой связи не было. Но потом дочка принесла телефон, наладилась связь и с другом. Стал приходить Рома, заботливо принося ей фрукты, сладкое, и даже сменное бельё. С Ромой Оля познакомилась на дневном стационаре, когда ходила на уколы и капельницы. Он тоже ягодка с одного поля с ней, также систематически лечился и лежал в психушке. Помню очень хорошо эту красивую, но не опрятную женщину, вечно грызущую свои длинные волосы, переминающуюся с боку на бок в силу влияния болезни, топчущуюся на одном месте, неусидчивую, вечно разгуливающую по коридору со спущенными брюками да так, что виднелись трусы; и невольно возникает мысль: как такая видная и без комплексов женщина стала невменяемой, как у неё появились провалы в памяти. Вроде грамотная, сочиняющая стихи о любви, и не плохие ( она читала нам свои стихи, когда мы собирались у меня в отдельной палате), как она стала вне нормального общества. Дочь Аня приходили с зятем, поддерживали морально и физически.
Ольга блондинка была шумной, весёлой. Бурно меня обнимая, целовала, когда, подзарядив свой мобильник у меня в палате, дозванивалась до Ромы или Ани. Говорила мне спасибо за мою доброту. Но была осень странной. Как-то один раз спрашивает у меня:
- У тебя шуба есть?- после положительного моего ответа заметила:
- А то я всю зиму хожу в куртке, а в ней холодно. – Нормально, подумала я. Если я подарила тебе одежду, так ты на мою шубу ещё претендуешь. Не промах девочка. И всё так просто, как будто бы так должно и быть.
Другая Ольга была тихая, испуганная, забитая. Одного возраста с Ольгой поэтессой, она была совсем другая. Очень скромная и виноватая за свой проступок: также напилась таблеток и также из реанимации сюда. Оля была очень доброй. После каждой встречи с мамой, она делилась с женщинами по палате всем, что ей принесли. Аккуратная, замужем, но детей у неё не было. Муж тоже приходил навестить Ольгу, целовал её в щечку, обнимал, всячески поддерживал. Ему как-то тоже было стыдно и неудобно за поступок жены.
Менее активная, она не мыла палаты за сигаретку, выполняя все предназначения врача. Вскоре стали Олю отпускать в домашний отпуск. Она посвежела, поменялось выражение лица. Оно уже не было виноватым, скорбным, а стало уверенным и даже активность появилась на лице. После одного из очередных отпусков, её выписали, поставив последнюю капельницу. Через неделю позвонила Оля мне и сказала, что у неё начался тремор от таблеток, что она так добросовестно принимала дома.
Я выписалась и потеряла связь с Ольгой блондинкой ( сколько бы я ей ни звонила, её не было дома). Я вспомнила, что она собиралась после этого случая переехать жить к Роме, чтобы суицид не повторился. Также я потеряла связь и с Олей чёрненькой. Хотелось бы узнать, по-настоящему у неё тремор теперь или всё прошло. Вот такие судьбы прошли у меня перед глазами. Двух разных на взгляд женщин, но одинаковой почти судьбы.
Глава 6
Соня и Лиза
Соня была непохожей по своей сути пациенткой: по её рассказам, она убила своего мужа, её признали невменяемой и отправили в психушку. Нет! Я никогда бы не подумала, что это можно так просто сделать и так просто говорить об этом, как это делала сорокапятилетняя тувинка Соня. Говорила она с акцентом как все приезжие. Но судя по тому, что у неё есть комната в малосемейном общежитии, надо полагать было, что в нашем городе она жила не первый год. Акцент так и остаётся в этом случае: куда его денешь, ведь заново не научишься говорить во столько лет. Из её рассказов мы поняли, что в тюрьме всё же она посидела( может, в изоляторе), где ей обрезали длинные до пояса волосы, кормили её по особому расписанию и по особому меню, так как Соня диабетчица и голод переносить не может.
Ничего не понятно было из её рассказа: как и при каких обстоятельствах она решилась на убийство, только одни членораздельные звуки и слова вылетали вместо рассказа, хотя говорила она об этом охотно. У меня даже закралось мнение, что это вымысел с её стороны как защитная реакция на мужа, кухонного борца. Ей просто, наверное, захотелось этого, вот и придумала себе алиби. Но по её словам, её поселили на полгода, и действительно, Соня пробыла в больнице с сентября по март. Видится мне, что это она от ревности мужу говорила, что убьёт его, и тот решил вместе с молодой пассией сдать её в псих. Больницу. Всё остаётся тайной, так и осталось тайной. Женщина, убившая своего мужа, не стала бы кричать об этом на каждом шагу. Соня была очень активной. Не смотря на то, что у неё не было в нашем городе родственников и сын жил с семьёй в Туве, она находила каналы как выкарабкаться из ямы, без телефона, без никого. Медсёстры жалели Соню, приносили из дома домашнее молоко и творог, пироги и всякую снедь( передачи ей никто не носил). Но была у неё одна единственная женщина покровитель с работы, по её рассказам. Она не приходила на окраину города, где находилась больница, она предложила помочь материально.
Ну, тысячи две-три она могла ей дать. И коим образом эта Соня узнала, что у меня с собой были деньги, поскольку я оставлять их не хотела в квартире.
- Слушай, дай мне тысячу на телефон, а потом Галина Петровна тебе забросит на телефон, -
Просила она у мня. Галина Петровна и была той покровительницей.
Ну что ж, подумала я. Делал тебе человек массаж на спину( это Соня), а заплатила ты ему не по тем расценкам, а за блок сигарет Винстон, причём десять раз. Пришлось мне написать заявление, взять тысячу, чтобы сестра хозяйка купила телефон и принесла его Соне. На другой день так всё и случилось: купили самый простой телефон, а сколько было радости у его хозяина, у Сони. Через день два мне перечислили на телефон деньги, правда не все, а только 700 рублей. Ну, ничего, думала я: массаж дороже. А массаж, надо отметить, она делала профессионально. Да и на все руки мастер была эта Соня: и волосы могла покрасить в таких условиях, и массаж разный могла делать, и праздник организовать,и гладила халаты безупречно, и рисовать она могла хорошо( у нас были психологические тренинги с психологом, где можно было раскрыть душу, талант, способности) Молодец она, - думала я. Одно плохо, что про убийство всем рассказывает и вины не чувствует. Значит, неправда, а её вымысел. Что отлежал полгода в дурдоме, и восемь лет скосили. А это самое малое за убийство. Да…, не сходится как-то. Какие уж у неё покровители и адвокаты, что так все обустроить. Но всё осталось именно так:
В марте Соню выписали домой, оставляя её право на жилплощадь и право на работу. Замечательно, в такой ситуации, я бы сказала. У Сони была подружка по десятой палате Гуля, молодая девушка лет двадцати восьми. Красивая татарочка, избалованная мамой дочка( мама – руководитель танцев для подростков –Радуга) Мама часто уезжала на гастроли, оставляя Гулю без присмотра. Начала Гуля курить травку,- косяки, как их называли. В одурманенном состоянии творила, что хотела. Дралась со своими парнями, прыгала со второго этажа, даже выбросила из окна телевизор, разбила стекла и поцарапала чью-то машину. Теперь ей приходится платить за дорогостоящую машину около миллиона.
И она спряталась сюда. Что-то нашли общее Соня и Гуля. Гулю часто отпускали домой, каждую пятницу на выходные, она приходила в понедельник радостная, принося в палату кучу конфет, шоколада и фруктов. Соне было комфортно с Гулей: свой человек, она пользовалась Гулиным телефоном как своим. Понятно, что затосковала, когда Гуля выписалась, стала просить денег у меня на телефон. После того, как Гуля выписалась, она зачем то приезжала в больницу на окраину( а может, и специально) и передала сигареты и коробку конфет Соне. Сигареты ей передали, а коробку конфет забрали санитарки со словами: «Ей нельзя конфеты, у неё диабет» Слёзы навернулись на глаза у Сони. Ей стало обидно: послали одну единственную передачу за эти полгода, и то забрали конфеты.
-Меня угощали люди, неужели и я не захотела бы кого-то угостить, ё- моё, - возмущалась Соня, но было бесполезно возмущаться здесь, в психушке.
Лиза Пряхина
Лиза поступила в больницу летом, в августе. Когда было тепло, и даже по-летнему жарко. Она шла в воскресенье от подруги домой нарядная, в блестящем ярком платье тысяч за пять.
В хорошем настроении и никак не ожидала такого поворота в её судьбе. Подъехала машина скорой помощи и без разговоров забрала её в психушку. Долго Лиза возмущалась, но было тщетно. Где-то подспудно она понимала, чья это работа. А не чья либо, а своих родных. Племянник давно уговаривал бабушку, Лизину мать, забрать квартиру Лизы и сдать её в никуда, то есть бессрочно в психушку. Как пришла на ум матери такая идея, - долго разбираться, но это было именно так. Сын взрослый жил в Москве, не был женат, занимался бизнесом. Заступиться было сложно: она здесь, а он там. Работала Лиза главным бухгалтером какой-то солидной фирмы. И на тот момент фирма не платила налоги государству и была под прицелом. И невольно возникает ответ: а, может, это и не родственники виноваты, а Некто, кто связан с делами фирмы. Трудно судить, но Лиза лежала очень долго: полгода минимум.
За это время с ней происходили загадочные катаклизмы: при назначении дня выписки Лиза вдруг потеряла ориентир в больнице. Она стала плохо ходить, падать, забывала который час. Бывало придёт звать нас на ужин, а зовёт на обед и т.д Мало того, она потеряла ощущение места и приличия: стала среди бела дня мочиться на пол в палате, выбегать, громко крича о помощи,шла, падая, разбивая нос и очки, называла всех другими именами. Она давала понять, что с ней плохо, что её не надо на комиссии выписывать домой. С чем это было связано, чего она боялась при выходе из больницы, - непонятно и неизвестно. Так всё это и осталось покрытое мраком и неизвестностью. Но одно было ясно, что день ото дня ей становилось хуже и хуже.
Странно. Такая тихая, застенчивая женщина. Её долго не переводили из наблюдательной палаты, тоже по неизвестным причинам. Но причину эту почти выкрикивала её лечащий врач всякий раз на обходе:
- Чего тебе не хватает, непонятно. Мама приходит каждые выходные, сын звонит прямо в больницу. У других ещё хуже, а ты сопли распустила, в депрессию впала. Посмотри на своё лицо. На тебе, как говорят и лица нет. Прекрати себя так вести.
Но возмущения врача были напрасны. Лиза оставалась сама собой. Такой же грустной, задумчивой, молящейся на невесть откуда взявшийся лик пресвятой Богородицы по вечерам и молчала. Что её гнело, кто воздействовал на неё? Оставалось загадкой.
Толи она испугалась, что при выходе из больницы ей придётся платить неимоверные налоги проворовавшейся фирмы, толи выслушивать нападки родного племянника о её невменяемости, неизвестно и странно всё это было. Так никто ничего и не понял.
При выходе из больницы я узнала, что Лизу поместили в небольшое общежитие, находящееся неподалёку от психушки, и этим дело закончилось. А платье красивое за пять тысяч, которое она боялась потерять, ей вернули. Напрасно она переживала, может, и напрасно согласилась остаться в общаге. Вот он где страх, и глаза у него, действительно, велики.
Заключительная глава
Человек всё сам себе определяет, так и я определила больницу, только не психушку. К тому времени у меня побаливало сердце, звуки в голове появлялись периодически как следствие давнишней травмы головы. Лечиться нужно было срочно, и я подумывала о госпитализации, поскольку звуки нельзя было оставлять на самотёк. Причём, к тому времени я много и часто курила. Это тоже дало о себе знать. Так что вынужденное моё лечение в психушке было с пользой для моего здоровья. Мне поставили десять капельниц, и мне стало лучше. Звуки прекратились. А сейчас, если много покурю, нет нет, да и опять появятся. Всё связано с серьёзной травмой головы в прошлом, аукнулось теперь. Стараюсь не курить: не переживать ни о чём, дабы меня окружили вниманием и заботой мои родные. Так особо переживать-то вроде бы и не о чём. Вот так задумываешься над тем, что с нами происходит, коли мы не бережём себя, и делаешь выводы: как пагубны вредные привычки, травмы и т.д. Вспоминаются лица прекрасных женщин, коих сгубила не сигарета, а водка. Очень хорошо помню Люду из больницы, для которой водка была для поднятия настроения, тонуса жизненного. А какой же тонус, если она её, Люду,всё таки сгубила. Люда продала свою квартиру из-за долгов, оставалось барышей где-то полмиллиона, и то никак не смогла взять со знакомой женщины, кому она продавала её. Теперь всякий раз слёзно просит то двадцатку, то тридцатку у этой знакомой женщины, которая и спаивала Людмилу, чтобы максимально выжать из неё всё и остаться ещё и в долгу у неё. Как она это допустила, непонятно. Скорее всего, потому, что в это время Люда ухаживала за престарелым человеком, который завещал ей квартиру. Всё бы хорошо, но после смерти этого человека Людмила переписала квартиру на Колюшку( так ласково она называет сына, уже женатого человека, имеющего семью и ребёнка).
- Всё Колюшке, всё Колюшке. Мне ничего не надо: было бы где поспать, поесть да выпить; – любила поговаривать добрая мамаша, - А сама я и у мамки переконтуюсь.
А этой мамке – ни много, ни мало лет, как 73, а самой Людмиле отметили 50 в психушке, 5 декабря. А вот не могла взять в толк сама Люда, как живётся мамке с ней: напьётся и бегает за пожилой женщиной с ножкой стула она, ничего не соображая в агонии алкоголя. Не помнит, что эта не та женщина…, не та, которая должна ей полмиллиона, а её родная мать: непьющая и глубоко несчастная от своей дочери. Вот так и жила эта Люда в психушке, ничего не тая от общества. Колюшка приходил поздно вечером после работы, пешком, по лесу шел он к своей мамке, любящей выпить. Но это не важно, важно то, что мамка любит Колюшку и отдаёт ему последнее. И деньги у своей должницы занимает ( вот оно как) тоже для Колюшки. Не смотря на то, что жена Коли ни на шаг не подпускает Люду к маленькому годовалому ребёнку, Коля любит мать, приносит ей её любимые конфеты, фрукты. Тут обоюдная любовь. А вот почему нет обоюдной любви между Людой и её мамой, - непонятно…Загадка. Откуда–то возникает ревность с обеих сторон, если Люда приводит пьющих ухажёров, встреченных где-нибудь у магазина. Загадка, да и только. Люда часто лежит в психушке, вяжет скатерти, шали. Больница стала её вторым домом.
Вот к чему приводит пьянка, гулянка без разбора. Вот к чему приводят наши слабости, наши привычки. Да, человек по своей природе слабое существо. Если идти на поводу своих слабостей и страстей, можно оказаться и без мужа, и без жены, и без родителей, и без детей.
А это страшно.