Сколько лет прошло? Семь, десять? Ты говоришь, что это дурной тон носить белое на черном. Мои рваные джинсы, вызывают у тебя улыбку. Мы спускаемся к пристани по булыжной мостовой, и я держу тебя за руку, как в самом начале нашей дружбы, когда ты еще училась в школе, если ты устанешь, скажи – мы сядем вместе в машину на заднее сиденье. Никто не увидит за тонированными стеклами, как я целую твои прохладные губы и глажу живот, какой месяц? Третий, четвертый? Значит, я вовремя. Твои разговоры о ребенке, мои – о тебе, о той жизни, которая у нас не получилась. Я целую тебя, будто прощаясь. Я всегда приезжаю сюда прощаться с тобой и каждый раз мы идем к реке, смотреть, как разводят понтон, и нагруженные песком баржи отвлекают нас от пустых разговоров. Мы всегда говорим о том, что у нас не получилось, что ничего изменить нельзя. Mashka, любовь моя! Любовь моя, связывающая меня с родным краем, этой рекой, этим небом, березами, моей юностью, с рассветами и закатами, прекрасной весной и цветущими вишнями, золотой осенью… Mashka!
Кремль, камни, красный многовековой кирпич, монастыри, церкви белоснежные… Мы стоим на вершине склона, река поворачивает свой рукав влево и впадает в другую реку. Мы стоим на их пересечении. За вспаханным полем виднеется шатровая колокольня мужского монастыря. Кровь в моих венах вскипает. – Я скучаю по тебе, по нашему прошлому. – Ты помнишь эту сумку? Вспоминай, кто ее мне подарил. Да, да. – Не уже ли, ты ее до сих пор носишь? – Недавно наткнулась на нее в шкафу, решила взять с собой. Мне странно от мысли, что будет ребенок, что он у меня внутри. – Представь, мы могли бы быть вместе. На всю жизнь. Ты всегда была бы рядом со мной. Всё есть, только тебя нет. Разве, это счастье? Сейчас бы мы не были такими бедными, ты только представь. – Прости, я всё время о ребенке говорю, он занимает все мои мысли. – Это понятно. – Я ни о чем другом не могу думать, только о нем. Знаешь, наверное, мы купим квартиру… Не в съёмной же его воспитывать. – Зачем? Подумай только, что сейчас она бы у тебя была. Я знаю, ты бы дождалась меня, мы бы через всё прошли, будь у меня мозги. – Я люблю его. – Кого? Ребенка? – Ребенка? Не знаю, еще пока. Не могу привыкнуть. Я мужа люблю. – Я это знаю, знаю. – Я откусываю мороженое, понтон отъезжает в сторону, я вдыхаю глубоко в легкие воздух, и прислушиваюсь, как вдали гудит железнодорожный мост, едет поезд, а под мостом медленно проходит теплоход. Плакучие ивы склоняются к воде. Мы сидим на скамейке у пристани, в поле моего зрения ее губы, мы едим мороженое. Уже темнеет и из открытых окон, старых купеческих домов играет музыка. Я кладу руку на ее колено. – Покатаемся по городу? – Да. – оживленно говорит она. Мы проходим территорию Кремля, через главные ворота, Успенский собор и воскресную школу… Я включаю музыку, ей нравится со мной кататься по городу. Ей нравится сидеть на пассажирском сиденье и смотреть на проносящиеся здания, огни фонарей. Вот, так, ничего не говоря, можно ее увезти, украсть и никогда не возвращать. Украсть вместе с ребенком. Я улыбаюсь своим коварным мыслям. Она расслаблена, и я чувствую, как ей хорошо со мной, хорошо и спокойно, как никогда. Мы проносимся по мосту, съезжаем и оказываемся на другой окраине города, я сбавляю скорость уже на набережной, потом резко даю по газам и возвращаю мужу.
В старом городе я снова прихожу к понтону и долго смотрю на темную воду, на золотые купола, которые подсвечиваются прожекторами, на крутой обрыв вдоль реки и перевернутые лодки. Ночь окутана густым туманом… Меняются поколения, бежит время, ломаются механизмы понтона, а Кремль с булыжной мостовой стоит вечно.