Сессии в мединституте
"МИЛЕЙШИЙ"
1957 год. Институт.
Был у нас один преподаватель с чисто русским именем -Василий Андрианович.
А внешность имел примечательную - рост за метр девяносто, по причине которого несколько сутулился, был худощав, с бледным длинноватым лицом и с большим загибающимся книзу носом.
Непонятно, почему имел устойчивую кличку - «Милейший». Говорят, за то, что был многократно женат, и эти разводы оставили на нём некие следы в виде бросающейся в глаза унылости, резко контрастирующей с прозвищем. А может быть, за то, что обращался иногда к собеседнику в вежливой манере: «-Милейший»!
Словом, к моменту нашей встречи опознать в нём «милейшего» было довольно трудно . Как правило, на лице его блуждала виноватая полуулыбка, повода для которой мы - студенты - не видели (да и не искали).
В нашей группе он вёл курс коллоидной и физической химии, предмет, изучение которого «под руководством» Василия Андриановича, не оставило в голове абсолютно ничего. Кроме разве только названия и нескольких забавных эпизодов, которые заставили «взяться за перо».
Главное - его феноменальная рассеянность и полное невнимание к сидящим перед ним обучающимся.
Полагаю, в этом выражалась крайняя степень презрения к олухам, непонятно для чего оседлавшим студенческие скамьи. Эта рассеянность пополам с презрением выражалась в неспособности запомнить и идентифицировать хотя бы одно лицо из группы.
Занятие, как водится, начиналось с проверки присутствующих. Милейший, водя пальцем по строчкам журнала, называл фамилию и обладатель оной немедленно отзывался, вскакивая. Его, как казалось, внимательно осматривали и кивком опускали на место. «Иванов!, - Я, - , Садитесь, - Петров!, - Я,- Садитесь», - и т.д, пока очередь не доходила до кого-либо из отсутствующих. «Парамонов!, - Я, - говорит Иванов, спешно изменивший внешность через снятие халата (или одевание шапочки), - Садитесь. Так, хорошо, все на месте». Проверка на сём , однако не заканчивается, потому что Василий Андрианович начинает глазами пересчитывать присутствующих. «Один, два, три .... 17. Одного нет. Как же так?», - недоумённо-обидчиво, и журнал снова открывается. Процедура повторяется. «Иванов! -Я, - Петров, Я, -... Так , все на месте... Один, два, три...Но вас же 17! Кто отсутствует?»
Только с третьего раза (!) выясняется, что нет Парамонова. «А где он?» Все вместе хором и вразбивку мы, буквально, кричим, что «он в деканате».
Через какое-то время, выйдя в коридор, наш «милейший» видит курящего на лестнице студента и спрашивает: «Как фамилия?, - Парамонов».
Тут они по параллельным лестницам бегут в аудиторию. Парамон успевает, разумеется, раньше. Едва отдышавшийся Василий Андрианович с нескрываемым упрёком:
«Вы говорили, что Парамонов в деканате, а он стоит на лестнице и курит!». Парамон, успевший накинуть чей-то халат и держа в руке какую-то наспех схваченную пробирку: «Что? Да вот он я..., - Так это Вы Парамонов? А на лестнице... А, это из другой группы; ну да, ну да...».
Дальше по обычаю должно последовать выяснение степени готовности к занятию. «Вы учили?». Кто-то один вполголоса говорит, что, да, мол, учили, но... не поняли. Ему вторят сразу несколько и уже погромче, что учили - не поняли, не поняли - не учили.
Звуки нарастают - этакое крещендо - превращаются в шум, в котором отдельные слова неразличимы, и каждый, причём в полный голос, орёт нечто своё: к примеру, из Маяковского («Клоп») «пуговицы, пуговицы, из-за пуговицы не стоит разводиться, бюстгальтеры на меху». Среди этого гама стоит ошарашенный преподаватель с опущенными руками, затем поднимает их, и, обращаясь к постепенно затихающей аудитории, унылым голосом каждый раз произносит одну и туже фразу: «Я много лет... Я много групп... У вас учебник...Я вам странички давал? Давал. А они? - А они у вас мертвые лежат. В деканат пойдетё? Пойдёте!». Тем не менее, ни в какой «деканат» мы не ходили, и на следующем занятии всё повторялось до буквы.
Совершенно анекдотично проходили отработки (пропущенные занятия, неудовлетворительные оценки). Я присутствовал на одной.
Народу человек 30. Сидят, кто где, большинство на полу. В центре стол, за ним Василий Андрианович. На лице всегдашнее крайнее уныние, подчёркиваемое висячим с синеватым оттенком крупным носом.
Задаётся некий вопрос. «Кто ответит?»
Пришедший со своими приятелями, так сказать, за компанию, студент сельхозинститута выталкивается ими с криками «Вот он, он ответит?»
Тот ошалело оглядывается, пытается что-то объяснить, но крики ему мешают и, кроме «г-гы..»., и «да я....», ничего выдавить не получается. «Из какой группы?», - «Из седьмой, - опять-таки вопят приятели, не давая стоящему посреди комнаты придти в себя. «А напишите-ка нам, голубчик, на доске формулу мицелы хлористого железа».
Услышав про «мицелу» , и, вообще, обращение к себе, парень, так и не обретя, теряет дар речи окончательно, бормочет нечто нечленораздельное, а ему тем временем подсказывают, что надо писать. Поминутно оглядываясь, он таки изображает ряд подсказанных символов, и отработка ему... защитывается, а её результаты, вместе с фамилией («Иванов»») и номером группы («7») аккуратно записываются в маленькую книжицу, кою Василий Андрианович постоянно носит во внутреннем кармане пиджака.
Мне неизвестна дальнейшая судьба записи, зато с этой «книжицей» я столкнулся на зачёте. Зачёт принимали два преподавателя: Зав. курсом органической химии доцент Жукова и герой сих воспоминаний «Милейший». Они сами вызывали очередного студента и каждому задавали три вопроса, причём методика «регистрации» вопросов резко отличалась: Жукова писала их на листе бумаги, каковой вручала в руки, а Василий Андрианович их диктовал, одновременно записывая в ту самую книжицу. Улавливаете разницу? Кто-то сумел вынести листок с вопросами от Жуковой, и следующий, получив возможность глянуть в соответствующие главы учебника и будучи в какой-то мере подготовленным, вынимал сей листок из кармана, а новый с только что надиктованными вопросами туда прятал, дабы идущий за ним успел заглянуть в книжку. Здорово? Изящно, как минимум.
По иному складывалась судьба, волею её попавших к Милейшему, к примеру, моя. Я старательно, скрывая дрожь, записал, что мне велели и сел «готовиться». Два первых вопроса я понял. Не то, чтобы знал ответы, но , хотя бы, о чём. А вот третий... Абсолютно незнакомый термин и всё. Типа «синхрофазотрон» для никогда не имевшего дела ни с физикой, ни с научнофантастической литературой. Повертелся я, шепотком поспрашивал у сидящих вблизи про этот «синхрофазотрон» - все как один отрицательно мотали головой - и пошёл отвечать. Чего уж я там наболтал по первым двум позициям, совершенно не помню, но, видимо, что-то всё-таки выдал, поскольку получил приглашение приступить к ответу на третий вопрос. Откашлявшись и стараясь заглянуть экзаменатору в глаза, говорю: «У меня тут «синхрофазотрон». Это что, а?», Ух и обрадовался Василий Андрианович, - «Ага, не знаете, идите...». Посуровел я и всё также глядя в глаза, сказал,
- То есть как это «идите», я вчера два дня учил, я сегодня учил... и я Вам первый вопрос ответил? - ответил, я Вам второй вопрос ответил? - ответил. Я бы Вам и третий вопрос ответил, но Вы не хотите мне сказать, что это такое! Прошу дополнительный вопрос»
Никогда больше не приходилось мне видеть столько растерянности на лице преподавателя. Получил я таки искомое - повеление написать формулу мицелы Са (ОН)2. Чего уж я накалякал, продолжая старательно заглядывать в глаза и по ним ориентируясь, «плюс» в этом месте надо ставить иль «минус». Как бы то ни было, зачёт он мне поставил. Под занавес не преминул поинтересоваться фамилией (хотя полгода вёл нашу группу): «Так это Вы Крылов...».
10 лет спустя, встретил я Василия Андриановича в коридоре Московского НИИ Курортологии и Физиотерапии, где он работал в должности старшего научного сотрудника. Меня, разумеется, не узнал, а вот я, думаю, узнал бы его и сегодня - ни у кого не было столь характерной внешности побитой иль готовой к побоям собачонки, с чем явно контрастировали внушительные габариты.
(3.07.12.)»
-Физиология.
Речь пойдёт о летней сессии 2-го курса, когда Госкомиссия (!) проверяла наше знание "физиологии" и "биохимии". Первой, согласно расписанию, сдавалась физиология.
Я и мой приятель, напуганные перспективой изучать толстенные учебники (либо "Быков", либо "Генецинский"), изыскали малюсенькую, чуть ли не карманного формата книженцию, написанную просто и понятно, потому как "для фельдшеро-акушерских школ" (согласно мелкому шрифту на титуле), и успели прочитать её аж два раза, в душе посмеиваясь над "дураками", готовящимися по классическому "Быкову" (600 с гаком страниц малопонятного текста).
За сутки до "судного" дня приносят нам билеты, и мы с ужасом убеждаемся, что с грехом пополам можем ответить лишь на 3-ий вопрос (всего их 4) каждого.
Чо делать! Берём ненавистного "Быкова" и начинаем выискивать сведения по остальным вопросам 1-ого, затем 2-ого и так далее билетов. Успели "подготовить" 9 (а их, если не изменяет память, свыше сорока), сутки прошли, и пора ...на Голгофу.
Надо ли говорить, что вытащил я 23-ий, а приятелю достался 17-ый. То бишь за пределами "готовых".
Я, как только увидел номер, сделал попытку положить листик и уйти. Сидящая на "билетах" Лидия Викторовна (во, память!) - наша преподавательница - оную попытку мягко пресекла, посоветовав "не спешить и повспоминать", на что я - пижон - лихо сказал: "Чтобы вспоминать, надо забывать. А если ничего не забыл, то и вспомнить не сможешь", поймал уважительный взгляд и занял-таки место за столом подготовки, тупо вглядываясь в упомянутый листик.
Первый вопрос гласил: Значение грудной клетки в акте дыхания и кровообращения. Покопавшись в памяти, насилуя аналитические способности и напрягая эрудицию, понял, что как-нибудь смогу "отбрехаться" - грудные мышцы, диафрагма, отрицательное давление, пассивно-активный "вдох-выдох", растяжение устья полых вен, то.., сё...В общем, сойдёт.
Зато 2-ой вопрос - Регуляция положения тела в пространстве. Стато-кинетический и стато-динамический рефлексы - поверг в уныние, ибо о существовании рефлексов с таким названием узнал из этого билета. Эх, подумалось, дожить бы до третьего - Витамины. Роль П.И.Лунина в... . Тогда, уж точно проскочу. Третьи вопросы фельдшерский учебник (см. выше) раскрыл перед нами в полном объёме.
Последний вопрос - Моторная хронаксия и её определение - заботил меня менее всего: полагал, что выгонят раньше, чем успею до него добраться.
И вот моя очередь.
Попадаю к Заву - профессору В.Ф. Широкому.
"Старый" (лет 50), высокий, худой, (если не измождённый), сутулый, смуглый, морщинистый, шепелявый. Видел его только на лекциях, из коих пропустил более половины, о чём в жунале посещений имелись соответствующие отметки.
"Ну'c!". Я без эмоций, скромно повествую, что "без грудной клетки с дыханием и кровообращением никуда, потому как отрицательное давление...и т.п.".
- "Давайте следующий". С тем же отсутствием эмоционального накала и с опустошающей безнадёжностью в душе произношу нечто, вроде панегирика "прямохождению, наряду с трудом, превратившему обезьяну в человека".
И далее скороговоркой, что "без статокинетического и статодинамическиго рефлексов (дабы произнесть без запинки, пришлось заглядывать в билет) регуляция положения тела в пространстве была бы невозможной. Таким образом, регуляция положения тела в пространстве зависит от функционирования двух рефлексов - статокинетического и статодинамического. Дуга рефлекса по Павлову состоит (сведения из школьного курса)...".
Меня перебивают: "Скажите-ка, с проприорецепторов каких мышц идут импульсы в центр, управляющий положением тела?".
("Понятия не имею, - проносится в башке? - мышц полно (по анатомии полгода назад получил запланированную "пятёрку"), так какие назвать-то?"). Смотрю на экзаменатора: воротничок ему велик, шея длинная, морщинистая, кожные складки висят, и неожиданно для себя говорю: "С шейных".
Он оживился, даже прям засветился, ибо, оказывается, в учебнике об этом ни слова - только на лекции!
-"Что там у Вас в третьем вопросе?".
Ну, думаю, пан или пропал. Так надо выступить, чтобы до четвёртого не дошло. И развернулся я во всю ширь, используя навыки, приобретённые в художественной самодеятельности, с блеском глаз, выразительной жестикуляцией и впечатляющей мимикой: "Простой русский врач - Павел Иванович Лунин (в билете была опечатка: он не П., а Н., Николай, значит, Иванович -то бишь отчество - угадал; как зовут "простого русского врача" узнал я много позже, а экзаминатор, похоже, - никогда) - провёл изумительный по замыслу и красоте эксперимент, вызвавший восхищение современников и до сих пор продолжающий удивлять учёных всего мира своей абсолютной доказательностью...". И понёс, и понёс. Да так, что профессор Широкий только рот раскрыл (в соответствии с фамилией - широко!).
Потом - минут через 5 - ворвался в паузу, обусловленную необходимостью набрать новую порцию воздуха, чуть ли не руками замахал: "Всё, всё, достаточно.... А сколько сигм длится моторная хронаксия?", - вот он чёртов четвёртый вопрос. Я, однако, даже похолодеть не успел. На том же "витаминном" подъёме, представления не имея, что такое "сигма" и что - "моторная хронаксия", заявляю "14", - "А что, вполне возможно. Ладно. Дайте-ка мне журнал посещения лекций". Глянул и "аж заколдобился". "Да, понимаете", - это я, - "аппендицит вырезали, болел, на соревнования ездил...", - наш преподаватель: "Да, да, ездил.., болел..., но хорошо - особенно во втором семестре - занимался".
Как "занимался", смешно вспоминать. В частности, коллоквиум по "Пищеварительной системе" нам, всё с тем же приятелем, зачли лишь с десятой (или больше) попытки. Тут такое дело. Когда всем, кроме нас, поставили "плюсы", мы решились на эксперимент: ничего больше не читать и взять преподавателя измором, тщательно подсчитывая количество "заходов". На последнем получаю вопрос, "сколько процентная соляная кислота в желудке". "Ну, в общем, не очень-то крепкая", - "Нет Вы скажите, сколько процентов?", - "Так ведь самое большое, ну, эта - процентов 20", - "Крылов, да Вы что?? Долганов (фамилия приятеля), сколько?", - он, обращаясь ко мне, - "Ну ты загнул, ха-ха! Какие там 20. Максимум - 15". Затем я назвал "10", он - "5", я - "1", он -"0,1" и, наконец, я (всё-таки я) дал правильный ответ - "0,2-0,3". А зачёт поставила обоим. Ничего этого профессор не узнал, а я получил "отл". Как вы понимаете, совершенно незаслуженно. Да, чуть не забыл, Долганов вышел с "заслуженным", то бишь закономерным "неудом".
"Биохимия".
"Химии" я полюбил ещё в школе.
Нравились мне уравнения химических реакций, законы, по которым они протекали, с удовольствием решал задачи. И формулы как-то сами собой запоминались. Оная любовь стала одной из причин выбора мединститута в качестве базы для получения высшего образования.
Тут такая история. После экзаменов на Аттестат Зрелости светила мне "золотая медаль". Дальнейший жизненый путь рисовался с предельной ясностью: "В Москву, в Москву...", дабы учиться либо в Менделеевке, либо на химфаке в Университете. Окрылённый, уехал на юношеское первенство России по шахматам, даже на выпускном балу не был. Пока отсутствовал, выяснилось, что медали не дали (никакой) - кандидатов полно, министерство "резало" напропалую, кое-кого директор отстоял, но не меня - хулигана и вечного противника его начинаний. Что поделаешь, не любило меня руководство школы.
Родители категорически потребовали забыть о Москве и выбирать ВУЗ в "родном" городе. В Рязани, значит. Выбирать пришлось из Педагогического, Сельскохозяйственного, Радиотехнического и Медицинского. Первый и второй откинулись сразу - "не видел" я себя учителем (ух, сколько крови им попортил за 10 лет), равно как и "агрономом" (ну, какой из меня сельский житель). Осталось два. Взял я перечень "химий", кои надлежало изучать в обоих, подсчитал и, когда выяснилось что в Радиотехническом только одна, отнёс документы в Медицинский - там, о!, и неорганическая, и органическая, и физколлоидная (о ней будет отдельный рассказ) и биологическая.
И вот предстоит Государственный экзамен по биохимии.
После "триумфа" на физиологии (см выше).
Знал я биохимию весьма и весьма, то бишь по сравнению с физиологией, и на экзамене ожидал триумфа без кавычек. О чём совершенно не имел представления, так это о "методах определения". Ну, не читал я дополнение к учебнику Збарского, где все они были подробно расписаны. Сие-то меня и "погубило" (получил "хор", лишившись повышенной стипендии).
Короче, на билет (анаэробный гликолиз, желчные кислоты, что-то ещё) ответил прекрасно. Все структурные формулы изобразил, вызвав у экзаминатора (проф. Узбеков) чуть ли не зависть. Посоветовавшись с "кивалами" (их целых два - экзамен-то "государствевнный"), профессор, вроде бы, нехотя, а в голосе хитринка, задаёт ("А мы Вам дополнительный!") вопрос: "Ну-ка скажите, каким методом определяется белок в моче?".
В голове крутится лишь "Хагедорн-Иенсен" (уж больно торжественно и по иностранному звучит). Правда, чего им выявляют, понятия не имею. Отчётливо помню унутреннюю борьбу с собой: "Если угадаю, "пятёрка" и "повышенная". Ну, всё, изрекаю!", - уже рот открыл, - "Ага, а если нет...Тогда спросят, зачем нужен Хагедорн-Иенсен? А я опять ни в зуб. Так, глядишь, и заиграться можно". Вздохнул я, поелику возможно, печально и, извинившись, сказал, что вылетело как-то из памяти. "Что же это Вы, голубчик!", - прозвучало с сильным татарским акцентом, и в зачётке нарисовалось нежданное "хор”. Вот, и всё.
Мне-то приятно окунуться в далёкое шелопаистое и безоблачное прошлое. А "читателя" я, наверное, утомил. Утешаюсь мыслью, что можно ведь и прекратить читать: не "учебник" же и не перед "экзаменом".(21.07. 04)
-Пропедевтика внутренних болезней
(3-ий курс).
С 6-го и по 10 класс я играл в струнном школьном оркестре, освоив все культивируемые им музсредства - от домры-пикколо до бас-балалайки.
Руководил нами некто Юоий Николаевич Адамович. Энтузиаст, виртуоз, немножко композитор (в числе прочего написал "Марш 17-ой школы", нашей то-есть, который я и сейчас могу напеть), немножко коллаборационист (во время войны, вроде бы, дирижировал ресторанным секстетом в оккупированном Кишинёве), за что находился под подозрением у компетентных органов Рязани.
Уже в институте, прознав, что на 2-ом курсе обитает студент, способный извлекать нужные с точки зрения партитуры звуки из контрабаса (никого не смутило, что контрабас-то был "балалайка"), проф Медведев, доц Зенченко и ст.6-го курса Изя (фамилию забыл) привлекли оного (меня, значит) к исполнению одного из струнных квартетов Бородина, для чего вручили вышеупомянутому (мне, значит) смычковый контрабас (представляете, я нахально пытался водить по струнам смычком). К счастью, партия контрабаса включала лишь пиччекато (это - только это - я, как мне мнилось, умел) и заключалась, главным образом, в "паузах". Как бы то ни было, до публичных концертов дело не дошло, и мы ограничились двумя или тремя репетициями. Ровно через полтора года столь внезапно оборвавшееся "квартетное" знакомство с проф Медведевым - завкафедрой пропедевтики внутренних болезней - вышло мне боком. Был он самодур и чрезмерно избалован атмосферой, царившей в руководимом им коллективе. Судить, собственно, могу только на основании экзамена. Мы как "спортсмены, защищающие честь института" сессию сдавали досрочно и по особому расписанию. Один за одним "спортсмены" выскакивают от профессора с "удами" и "неудами". Подходит моя очередь. Пока сидел и готовился, насмотрелся...
Профессор расположился в кресле, в котором почти утонул - над обширным столом торчит один нос -, капризным голосом раз за разом повторяет:
"Ну, что это?... Ну, почему Вы ничего не знаете?... Ну, нет, я больше не в силах!... У меня голова болит... ",
- "Евгений Сергеевич, может таблеточку, а?, - услужливый сотрудник, - или кофейку?", - чуть ли не плачуще,
- "Не хочу! Я чаю хочу. Неужели мне не дадут чаю?", - на весь коридор (эхо разносится на всю больницу) звучит, - "Чаю Евгению Сергеевичу!!!".
Ритуально несут крошечную тонкого фарфора чашечку на блюдечке, оттопыря задницу, осторожно водружают на стол, громадность коего уж и вовсе превращает чайный приборчик в нечто микроскопическое, и нарываются на взрыв негодования (капризность заменяется шипением):
"Вы что в самом деле? Издеваетесь? Зачем мне этот напёрсток? Я чаю, понимаете? Ч-а-ю хочу!".
Наконец, приносят здоровенную кружку.
Помешивая ложкой и, не глядя на всё ещё молча и уныло сидящего перед ним студента, продолжает брюзжать: "... ни о чём нельзя попросить", "растяпы", “недотёпы"....
Затем: "Ну что Вы сидите? Идите, учите! И как Вам только не стыдно!"
Чего должно быть стыдно получившему неуд моему приятелю, не понимаю. Всё, вроде, отвечал он правильно. Не совсем, конечно, но трояк вполне заслужил.
Тут моя очередь. Я злой, как чёрт (вот, думаю, скотина). Отвечать начал, будто военный устав цитирую. Смотрю, заинтересовался , и уже не только нос торчит над столом, а и голова. Хотя рожа по-прежнему ничего, кроме глубочайшего презрения, не выражает. Перебивает. Какие-то вопросы. Для меня - семечки (перед сдачей и "Мясникова" читал - как все -, и "Черноруцкого" - как никто). Действо - минут 15. Затем реплика: "Ставлю "хор". Сегодня это первая такая отметка. Вот, что значит учиться второй год!"
- я, - "Какой-такой второй год? Посмотрите зачётку: поступил в 55, ныне -58. Как же я могу быть второгодником?", - но он меня даже не слушает.
Вмешивается мой преподаватель:
"Евгений Сергеевич, Крылов отлично занимался, и он не второгодник",
- "Что Вы мне тут разводите. Я его прекрасно помню по прошлому году!".
Не стал я ему втолковывать, что не по "прошлому" и не по "терапии", а по злополучному "квартету", столь бесславно почившему в бозе полтора года назад.
Так у меня в зачётке появилась вторая "четвёрка". Потом настал черед и третьей, и т.д. (хотя "красный" диплом мне таки достался), но ни одна из них не была больше связана с музыкальными потугами.
Накануне выезда в «военные лагеря»,
сдавали мы экзамен по "спецухе" (лето 1960 г, конец 5-ого курса).
Для меня он сложился весьма примечательно – настолько, что даже теперь по прошествию многих лет отчётливо помню всё до деталей.
Процедура состояла из двух частей.
Сначала экзаменующегося потрошил по вопросам токсикологии подполковник Петров, по прозвищу «Маруся», выставлял оценку и передавал уже «тактикам и стратегам», кои должны были оценить твою готовность «медицински обеспечить армию».
Я, к сожалению, предмета «Маруси» не знал совершенно, а достались мне «физико-химические характеристики БОВ (боевые отравляющие вещества)», то бишь температуры кипения, плавления, возгонки и т.п. Повертелся я, безрезультатно, увы, поспрашивал шепотком соседей (за что был наказан «замечанием») и пошёл отвечать. Долго и проникновенно рассказывал, как важно знать «физико-химические характеристики БОВ, так как от них зависит длительность и действенность поражения местности и личного состава, а также меры и методы дегазации и обеззараживания». Мне казалось, Петров внимает с интересом и небезудовольствия. Я незаметно для него даже стал гордиться собой и в некотором роде упиваться собственной находчивостью. Самолюбование прервал вопрос: «Ну а цифры-то какие-нибудь можете привести?»
Я, было, снова завёдший бадягу «про важность и значение...», был прерван тем же вопросом, и, обозлившись, откровенно сказал, что ни одной цифры не помню, «да и зачем, коль все они имеются в «Справочниках» - открой и решай».
«Марусю» как-то странно перекосило, он сказал, мол, достаточно и отправил меня на место дожидаться «тактика и стратега». Не помню фамилию этого экзаминатора – тоже полковник, тоже читавший нам потешные лекции, состоящие из бесконечных «Первое..., второе..., третье...». Понимая, что токсикологию я провалил, начал готовить ответ на билет: про «медицинское обеспечение воинского подразделения на марше», «обязанности младшего врача полка» и в промежутке что-то ещё. Аккуратно на листе бумаги записал под номерами (1, 2, 3... и т.д.) абсолютно всё, что пришло в голову. И отвечать начал, как учили:
«никакой воды – только по существу и громким командирским голосом».
И вот на всю аудитории я стал орать свои «Первое..., Второе..., Третье...», дожидаясь, когда меня остановят, и таки дождался. Кажется на «24-ом». Всего же , отчётливо помню, было на моём листочке 27(!) пунктов. Как оказалось, мою общую оценку обсуждали довольно долго, поскольку «Маруся», поставивший двойку, требовал общей тройки, а принимавший экзамен «тактик-стратег», восхищённый моими «знаниями» (а главное,. подозреваю, выраженными «без всякой воды и громким командирским голосом»), настаивал на безоговорочной пятёрке. Дискуссия завершилась в мою пользу, ибо кто-то из полковников слышал мой ответ «Марусе» и его, отнюдь, не обидела ссылка на «Справочники». Напротив, он, якобы, сказал, что парень – молодец, мол, «зачем перегружать память цифрами, коль всегда можно посмотреть в соответствующее Руководство. А важность физико-химических характеристик БОВ он отлично понимает». В итоге я таки получил то самое «отлично», но ... не повышенную стипендию – «четвёрку» мне запузырила проф Игнатова, по прозванию «тётя лошадь», галопирующая в качестве заведующего на
«Инфекционных болезнях».
Там случилась не менее интересная история, хотя кончилась она, увы, не в мою пользу. Эта Нина Никифоровна от всех преподавателей требовала развёрнутое "досье" на каждого студента. Ну и я сподобился. Некто Быкова (эпидемиология) написала обо мне нечто сверхвеликолепное, а мужик (фамилия вылетела) дал столь же неверный и к тому ж негативный отзыв (мы с ним вечно цапались).
Когда во время экзамена проф. обе «Записки» прочитала, у неё глаза на лоб полезли, и зачала она меня долбить допвопросами.
Примерно через час я так устал, что отважился, вместо ответа на очередной, спросить, чего-это Вы меня так долго экзаменуете?
Последовало: «А я не знаю, что Вам поставить по итогам занятий на нашей кафедре. По мнению Веры Александровны Быковой, Вы, прям, светоч, с другой стороны, как считает Сергей Васильевич Мартынов (во, и фамилия неожиданно всплыла), верхогляд и неуч. Вот я и думаю, кто из них прав»?
Я ухмыльнулся и нагло заявил:
«Видимо, оба не правы. Истина находится где-то посередине».
Она улыбнулась, поставила в зачётке «Хор» и разрешила идти.
Йех, «воспоминанья..., какая это мука..., зачем о прошлом не умеем мы забыть...».
5.06.12.)