Береги фуражку смолоду
Послезавтра мы должны были идти в армию. С утра пораньше – и в армию. Красота! А вот интересно, если бы мы на двадцать пять лет уходили, как при царском режиме – у нас так же голова болела, да?
Мы совсем обессилили. От постоянного недоедания, перепивания и пересыпания двигаться абсолютно не хотелось. Мы лежали на койках и ждали, когда на нас наступит будущее. Уверенность в завтрашнем дне была невыносима.
Мы лежали, как подводники – экономили последние крошки сил. Мы уже даже свыклись с постоянным чувством страха. А что? Это такая земля, королевство Страха. Мы в нем живем. Есть герцогство Боли, княжество Печали, султанат Тревоги, эмират Отчаяния.
А есть королевство Страха.
- Не бойся. Живи так, как будто это последний день перед армией.
- Не могу…
- Почему?
- Это предпоследний…
- Отчаяние — это страх без надежды.
- Это ты придумал?
- Это Декарт.
- Который – система координат?
- Да. Который мыслит, следовательно, существует.
- А мы – разговариваем, значит, существуем. Давай, твоя очередь рассказывать…
Саша замер, всматриваясь в будущее.
- Хочу служить на границе.
- Правда? – я очень обрадовался.
В Советском Союзе с границей всегда было строго. Уж на то он и занавес, чтоб быть железным. Поэтому пограничники очень волновали наши юношеские умы. Граница на замке, а ключ у тебя. Господи, соблазн-то какой…
Да и зеленые фуражки были хороши, залюбуешься. Нравились мне эти войска, определенно нравились. У меня дома, в Крыму, вышки ихние стояли на прибрежных холмах, как древние замки. Одна такая была на мысе Хамелеон, в Коктебельской бухте, где я подрабатывал летом после девятого класса. Не знаю, какой там мощности был прожектор, но на противоположный конец залива, а это километров пять, луч доходил твердым густым пучком, не рассеиваясь. Погранцы шарили им по скалам Карадага, а потом резко разворачивали на бухту, выхватывая из тьмы купающиеся нагишом парочки.
- Но не простым пограничником я буду, а тайным, - речитативом повел Саша.
- Это как? – я чпокнул пиво черенком вилки.- Всеармейское военно-охотничье общество?
- Нет, холуем не буду.
- А как?
- Ну, на границе, в лесу, кроме этих обыкновенных нопасаранцев, еще егеря есть. Они на самом деле - еще один рубеж против шпионов. Вот я таким служить и буду. Собака у меня будет, ружье - все как обычно. Но только в избушке - стекла пуленепробиваемые. Буду сильно замаскирован – стану на рыбалку ходить, на охоту, грибы собирать и в бочонках солить на зиму. Всё как у лесника. Короче, не отличить.
- А связь должна быть – в погребе рация, - отхлебнул я вкусную пенку сверху.
- Никакой рации – конспирация важнее. Записки раз в неделю стану относить на пасеку. Там, в улье и будет рация, - он забрал у меня бутылку.
- Телевизор, футбол? – я смотрел, как у него ходит кадык.
- Нет, нельзя. Только на пасеке. За солью, спичками, за дробью - ходить туда буду, - он вытер губы ладонью.
- А там внучка у пасечника – косы такие смоляные тугие…
- Раз в неделю, сказал же.
- Подожди, подожди, а какая граница? - я открыл новую бутылку. - Где тучи ходят хмуро? Какой край суровый голодом объят?
- Тишиной. – Саша всегда знал первоисточники лучше. – Ну, Белоруссия, Украина, что там еще?
Но это получалось – с Польшами, Румыниями граница. Нет, не подходит – у нас свои молдаване есть. Там такой же братский-дурацкий разум и развитой не по годам социализм. Страны народной демократии не могли возбудить юную диссидентскую душу. Тогда, что – Афганистан, Иран?
- Нет, полоса должна быть средней – лес, грибочки, березки. Кишлак арба йок. – отказался от субтропиков Саша.
- Ну, тогда - на высоком берегу Амура часовые Родины стоят?
- Без меня. Щурьте сами свои глазки, – не согласился он.
- Турция может?
- Нет, нет - только европейцы и капиталисты, только бремя белого человека!
Морской дьявол
Но он не знал, от чего отказывается. Любитель болот, патриот проселков.
- Нет, подожди. Ты не понимаешь! Море, солнце, застава на берегу...
- Жара, пыль, духота…
- Саша, Саша! Подожди, - стал хватать я его за руки. – Отдай пиво. Вот, послушай… Контрольно-следовая полоса – прямо по пляжу нудисткому проходит: «Девушки, примите вглубь охраняемой территории на три метра, здесь запрещено лежать раскинувшись!» Ну, как?
- А я кто – ихтиандр сверхсрочной службы? Недавно влился в ваши ряды? В чешуе, как жар горя?
- Ты моряк, красивый сам собою! Самый спец из всех нас. Спец–нас! Специальный подводный пограничник. Можешь задерживать вздох на тридцать минут ноль ноль секунд!
- Всё вдыхать и ничего не выдыхать? Сверим часы!
- Вот какое тут дело, - я разгорячился, вспоминая родной полуостров, - У тебя случайно жабра одна выросла.
- Откуда?
- Оттуда. В пионерском лагере на влажной простыне поспал - и отсырело легкое. За это командование тебя и ценит. Отпускают по вечерам в самоволку поплескаться. И волны, ласковые, теплые – омывают твои натруженные портянками перепончатые ноги…
- Но там, в глубине, бьет ластами коварный враг!
- Точно! Спрятал, гад, в плавки тайну двух океанов и пускает зловредные пузыри. Из акваланга прямо! Нелюдь водолазная! Топить бешеных собак!
- Как бешеных котов!
- Вредитель глубоководный! Всю соль в океан высыпал – вот и перебои в стране с этим продуктом! Ничего, ты его на чистую воду вытянешь!
- Карающая ласта возмездия! А мои акваланги - где?
- Где, где? Твои акваланги – где, где? На дне! Ничего, тебе помогут. Есть одна девушка проверенная…
- Ассоль?
- Да, Ассоль. Она живет на краю поселка, домик окнами на зарю. Она сирота. Ее воспитала пионерская дружина Зурбагана и лично дядька Черномор.
- Она меня любит?
- Она приносит тебе виноградный сок, в канистре из-под вина. И вообще оказывает разнообразное пищевое и вещевое удовольствие. А по вечерам, когда вы остаетесь одни, горячо просит взять ее прямо сейчас…
- На песке?
- На задание, в море взять, Саша!
- А я?
- А ты хмуришься, чистишь и без того чистое подводное ружье и однажды напиваешься не соком, а настоящим кислым вином «рислинг». Ты ходишь по поселку и кричишь: «Отец, я хочу спать в море». На самом деле ты просто не хочешь спать один. Ты понимаешь, что одинок, ты глубоко одинок.
- Хорошо, а что дальше?
- Утром ты подшиваешь чистый подворотничок к гидрокостюму и даришь ей духи "Огни маяка". Парфюмерного комбината "Алые Паруса".
- И она счастлива?
- Она? Пахнет и хохочет! Она, оказывается, всю жизнь мечтала о таких духах. Она называет тебя «мой морской котик» и хочет от тебя ребенка на день пограничника.
- А я ей объясняю - где я возьму ребенка? У меня его нет. Я же на службе!
- Ну да! Как с автографом в том фильме – чего нет, того нет!
- Да мне вообще положено хранить в тумбочке только зубную щетку и зубной порошок!
- И зубной гребешок.
- И один запасной кислородный баллон. Что там в конце?
- В конце? Она устраивает тебе истерику. Кричит, что ты изменяешь ей с иностранной русалкой и пишет на тебя докладную в Главный Штаб Глубоководных Глубоководников.
Саша прищурился на воображаемый закат.
- В ГШ ГВГВ?
- Да. Подводная группа войск Морского фронта.
Саша покусал губы.
- Не хочу.
- Вот те на! Чего?
- Жарко. Потеть ни хочу.
Хозяин тайги
Ну что ты будешь делать? Оставалась одна Финляндия.
Конечно, зима там – о-го-го! Снега навалит – не скажу даже, по что вам будет этого снега. Передвигаться - на лыжах только. Или в упряжке. По насту. А наст там такой: корочкой спирт закусывать можно.
И дел, кроме пограничных – невпроворот: капканы на соболей ставить, глухарей-гусей на зиму бить. Соли зубрам надо наносить, крошек снегирям накрошить. А лосось на нерест попрет? Одной красной икры ведер пятнадцать за день натаскаешься – плечи ломит!
- А зимой метель – северного сияния не видно!
- Ерунда! Тут спирт в довольствие входит, для растирания, согревания и прочего разного.
- А отморозишь себе не дай Бог что?
- Ничего, карело-финка вечером в бане спиртом ототрет мне всё отмороженное, - чиркнул он спичкой.
- Они ж не моются?
- Так я научу! А что тут такого? Все хотят быть чистыми, - пожал он плечами.
- Ага, вот ты и будешь там – председатель Общества чистых карелок. Приучишь их третий раз в жизни мыться. Про тебя акыны песни слагать будут. Большой белый человек с мочалкой! Великий Мой До Дыр наших женщин! Вернее, Мой всех дыр…Не бейся тапком!
- А ты про дыры не трынди тут! Великий Трындун южных морей!
- Лучший кусок тебе в рот грязными пальцами совать будут. Жиром моржовым по праздникам мазать, самых умных древних старух в жены давать будут!
- Сам ты… моржовый!
Такие вот дела. Не захотел. Ну, ничего. Вечная мерзлота героям! На том и порешили.
И вот на рассвете, когда страна еще спала перед долгим трудовым днем... и в каждом пропеллере дышало спокойствие наших границ…
- Обманчивая тишина,– выскочило у меня рефлекторно.
- Не перебивай, – затянулся Саша.
- А что, подвиг? – оживился я. - Коричневая пуговка?
– Конечно подвиг. Американец рядом - бей его прикладом! И будет тебе – и медаль, и отпуск, и бюст на тело героя.
…Не могу молчать. Эта коричневая пуговка в коричневой пыли! Это что-то. Саша прочитал пару строк – я думал – стёб диссидентский. Нет, всерьез написано! Ну ладно еще - босые ноги у этих детей, у всех. Ладно - дорога пылит немощеная. В двадцатьм-то веке!
Но – «патроны от нагана и карта укреплений советской стороны»! и «сшиты не по-русски короткие штаны»! А то ещё, что подарили ему за этот смертьшпионский подвиг: «гремучий барабан»! Тоже символ эпохи – стучи, мальчик, стучи.
…С комсомольским значком на лацкане шпион вроде был как свой, но манеры были не наши, вежливые, вражеские. Фотоаппарат на боку, лейка.
- Причем тут лейка? – удивился я.
- Так всегда про шпионов говорят. Не сбивай! Говорит: «Есть, отец, закурить?» – а глазки так и бегают. Отсыпал я ему махры, а он, непривыкший, лизнул ее с ладони и закашлялся.
Ну, думаю, гад, сейчас я тебя встречу, сейчас я тебе расстелю пулемётную дорожку! Да как засветил ему в глаз его фотопленку. А он с разбега, ласточкой, в окно! А оно-то бронированное! Голову он расшиб и, не приходя в сознание, попал в плен. А пограничный капитан его документы и часы забрал, а свои с руки снял и меня наградил.
Вот так она хранится, советская граница, и никакая сволочь границу не пройдет!
А шпион–то знаменитый оказался: выкрал карты нашего звездного неба и чертеж автомата у самого Калашникова срисовал. Он еще долго потом, после расстрела, висел на шпионской доске почета.
Не уйти, не спастись, не укрыться. Все под небом. Земля и вода.
И блестят роковые зарницы. И рокочут, рокочут года...
Майор Вихрь.
- Да, наша страна такая - с кем хочет, с тем и граничит. Но мне эта контрольно-следовая полоса, что белая, что черная – до лампочки! – следующим вечером начал я новый рассказ о старом наболевшем.
- Как это? – Саша с интересом распечатал пачку.
- А я бы так служил….
Дом на Старой - Престарой площади. Ковровая дорожка, бесконечный коридор. Серебряный подстаканник, зеленый абажур. Трёхметровый портрет над простым дубовым столом. Седой моложавый мужчина в гражданском костюме оторвал усталый взгляд от красной папки и внимательно посмотрел мне в глаза.
- Вот, сынок. Важное какое. На тебя выпало.
…В общем – разведка. Стратегический уровень. Бессонные ночи, вербовка под проливным дождем. Но, но, НО! Первое время – только внедряться, только внедряться. Казино, рестораны, бордели. Монако, Барбадос, Ницца. Рулетка, мартини, сигары.
Ничего, ты сообразительный, справишься.
- Я? Я очень сообразительный, товарищ… полковник? генерал?
- Зови меня просто – Максим Максимович.
- Слушаюсь, ваше благородие!
- Перестань, солдат. Без чинов давай, по-простому. Мы все тут простые комкоры. Что задумался?
- Да как бы ни попасться, не провалить задание. Я ведь заграницы не знаю, в пентагоне ни разу не был.
- Ни бзди, пехота! Обучим тебя, – по-простому он так говорит, ключик к моей душе нащупывает.
- А манеры, товарищ генерал? – шмыгнул я носом.
- Все продумано, боец. Вот.
Щелкнули высокие каблуки.
- Лейтенант Сёмушкина!
- Уух, ты!!! Фронт без флангов! – только и смог выдохнуть я.
- Фронт за линией фронта, – согласился опытный генерал. – Осилишь, сынок?
- Так точно! Есть, товарищ генерал! В смысле – не жрать, а – слушаюсь, мой командир! – смешался я от волнения.
- Слушайся, слушайся. Лейтенант оперативник опытный, хотя ты у нее будешь первый. Так всегда. Специфика такая, понимаешь?
- Понимаю. А английский, обращение?
- Секретная разработка. Две ночи с лейтенантом под одеялом под гипнозом – гарвардское произношение.
- Служу Советскому Союзу, ваше сиятельство! – совсем сбился я от волнения.
- Ты внедряйся главное, сынок, внедряйся… - седой комдив взял меня под локоть и зашёл Сёмушкиной за грудь. - Шире круги раскидывай, дурачком богатым прикидывайся, пьянствуй, кути. Ты кутить умеешь? – насторожился он.
- Немного совсем. Но если с крепленым, то смогу! – я сглотнул слюну.
- Звание тебе дадим начальное, только одну звездочку. Но – большую! А позывной, – окинул он меня взглядом, привычным к вербовке, – Майор Чубчик будешь. Нет, лучше - Вихрь. Да, Вихрь. Прическу тебе под позывной подгонят. Все, иди.
Обнялись мы с ним на дорожку. И армянского коньяка тяпнули. А что? Одно дело делаем.
Секретный факультет
«…то ходит в чьей-то шкуре, то в пепельнице спит, а то на абажуре кого-то соблазнит» - старательно выводил я задание лабораторной работы по разведтактике. Блин, ну кто такие дебильные задания составляет, откуда они это берут?
Мы с пацанами уже месяц парились в этом секретном разведуниверситете, на глубине три тыщи метров под землей. Тут был целый студгородок: корпуса, общаги, библиотеки и даже подземный велотрек в недостроенном ускорительно-накопительном комплексе, ну, коллайдере, если по-простому.
Все это было построено внутри огромных подземных куполов, соединенных между собой широкими туннелями. Располагался наш наукоград шпионский где-то в николаевской области, в украинской степи. Знаменитый Подземногорск–77.
Раньше тут был гигантский заглубленный завод по ремонту подводных лодок, сверхсекретный сильно-сильно. Его специально построили подальше от моря, чтобы никто не догадался. Но люди у нас, скажу вам по секрету – сажай их, не сажай – сплошные находки для шпионов, а не люди! Разболтали, конечно! И уже все об этом знали, ну все! Уже военные атташе иностранные ржали откровенно. На приемах, напившись, ладони над головой соединяли и говорили «bul bul - j v domike». Суки противные, противники вероятные! Но наши все равно секретность держали изо всех сил, боролись, как могли – взяли и засекретили информацию о том, что все про этот завод знают.
Лодки эти на ремонт гнали так: закутывали их в брезент, подвешивали к огромному аэростату и, надув его отработанными газами – запускали потихоньку на канате. На аэростате писали «Слава КПСС» - и никто на него не смотрел. А на фиг он никому был ни нужен! Привычка, блин, обычай народный!
Это, кстати, один полковник толковый придумал, его потом в психушку упекли за умственную отсталость. Да нет, понятно, что он не дурак был. Просто достал всех своими секретными рапортами. Может, припомните этот случай, про него тогда много в армии говорили? Ну, как он выступил против засекречивания инструкций по засекречиванию. Так, мол, и так: засекреченность вследствие этого уменьшается, а не увеличивается. Не знали, прямо, что с ним делать. Ради такого дела распломбировали даже Особую Папку, где лежал Закон о Государственной Тайне. Но там чернила уже выцвели - столько лет-то прошло! Так ничего умного и не придумали, кроме психушки.
Да, так про лодки. Про невнимательность человеческую. Конечно, Генштабу идеологически обидно было эту особенность неблагодарного народа использовать. Но ради секретности - черти что подымешь и на святое! Время-то какое было?
Сложное было время, непростое. Только-только разоблачили целую шпионскую сеть в «Центрнаучфильме», которую возглавлял редактор киножурнала «Хочу все знать!» Ну, что удумал, оборотень кинопленочный! И так секретность падает, а он перед каждым кином пионерам идеологическую диверсию в голову вкручивал!
Ну, кругом враги, ну кругом!
Ничего, для таких у нас свой киножурнал есть. «Пытливые умы» называется. Этому режиссеру там, в мантульных местах, в его ералаш такой фитиль вставили! Быстренько ему оба орешка знаний раскололи.
Так что крепили мы на страже Родины все, что можно и - постоянно. Только когда пословица «подводная лодка в степях Украины» разошлась повсеместно и в сводках даже стала занимать место выше, чем «убийство лысого в подвале пустым мешком из-за угла» - тогда только меры приняли. А тут еще испытания пошли самого сверхсекретного оружия – подземнохода «Боевой крот», для скрытного продвижения через линию фронта к натовским кладам. Эта подземная лодка могла развивать скорость до семи километров в час и вмещала трех бойцов и двух экспертов – научных сотрудников Монетной подворотни. И еще пять шахтеров. Но это на всякий случай, только если аккумуляторы сядут.
Вот и решили спецзавод на разведшколу переделать.
А рембазу построили в Севастополе, в Балаклаве. В гранитной скале выцарапали небольшой канал подземно-подводный, метров шестьсот всего, штреки там, разные доки и залы под мастерские всякие. Но ассигнований почти не было уже, поэтому заводик вышел малюсенький, на семь подлодок только.
Бестолковый текиловец
Вчера, на практической работе, я три часа смотрел в зеркало, прямо запотел весь. «Кто первый моргнет, тот и слабак» - учил Мамонт, наш препод по агентурной работе. Надо было пересмотреть отражение, не моргнуть первым и еще после этого завербовать самого себя. Шизофрения какая-то! Даст он вам батон с черешней – принесете мне батон!
- Человек способен творить чудеса. Человек может переплывать Ла-Манш три раза, выпивать сто кружек пива, ходить босиком по раскаленным углям. Все в ваших руках, - рокотал Мамонт. – Кто хочет, тот и может. Все зависит от тренировки, когда ты переходишь грань своих возможностей, - вещал он из-под покрывала. – Вчера отжался сто раз, а сегодня - сдохну, но отожмусь двести!
Я вздохнул. Упорства-то этого у меня было хоть отбавляй, но не все ж через колено сломать можно. Вот вчера вечером семинар был по простейшему курсу - «разведработа во время употребления иностранных крепленых напитков». Мексику проходили. Инструктор - молодая девушка, иностранная комсомолка. Кстати, почему-то финка, но горячая, наших кровей - учила текилу пить.
Так все курсанты – люди как люди: раз, два – и усвоили материал. Попробовали – и овладели. Только я – ни в какую! Уже вся группа скандировала: «Лизни, выпей, кусни! Лизни, выпей, кусни!» А я как дурак! То не так, то не эдак! То не то лизнул, то ни так куснул, то вообще все перепутал! Двадцать пять рюмок махнул – и все неправильно!
Отчислят меня, точно отчислят!
…И, главное, я же понятливый, обучаюсь легко. Вот, помню, шесть лет мне было. Совсем я не мог молоко пить, воротило меня от этого запаха. А мать, ну ни в какую: стакан в день ребенку положено! Так мальчишки большие, тринадцатилетние, взрослые, научили: глубокий выдох, потом на вдохе пьешь медленно, но большими глотками и без остановок. Потом сразу, не выдыхая – занюхать! Я пошел в школу и на переменке научил этой нехитрой науке полкласса. А маму потом в школу вызывали, так она там прямо в обморок отчего-то упала.
Так вот, с этой самогонкой проклятой. Куратор сказал: не умеешь пить – будешь кактус живьем у меня жрать. Вот я и напросился к Хельге на индивидуальные занятия. На всю ночь.
Блин, как голова болит от этой науки…
А ведь после обеда погонят опять наверх, по всей степи на карачках лазить. Кротов каких-то искать.
- …Товарищ Мамонт, а человек может выучить более тридцати языков за ночь?
Я вздрогнул, представив тридцать Семушкиных одновременно. Башка натурально раскалывалась.
- Фигня! – сказал Саша. – Нереально.
- Чего нереально?
- Провалятся они все там. Это же понятно.
- Ну и что? И пусть! У нас таких – вагон и маленькая тележка. Ленинский университет миллионов!
- Почему всего три месяца подготовки? Хоть полгода бы.
- А как истребителей наших – по три месяца готовили? Летчиков-истребителей? Чтоб только взлететь мог. «Не будем фигурять!»
Приказано выжрать
Три месяца подготовки промелькнули как три больших глотка воды во время зноя летнего. Я выучил все вилки, поднабрался манер и постоянно шлифовал язык с лейтенантом. От спецкурса по раскладыванию ёжика из спичек я отвертелся – сказался некурящим.
Забросили меня ночью, перед похмельем.
И началась наша служба и опасна и трудна и не видна. Я кутил и внедрялся, внедрялся и кутил.
Я проигрывал в казино баронессам, выигрывал пари у миллионеров, пил мартини не занюхивая и наматывал галстук на шею спросонья уже автоматически, как портянку, не глядя.
Днем я носился на кабриолете по югу Франции, вечером летел на Сейшелы, а утром уже ничего из этого не помнил. Прикидываться богатым дурачком получалось уже легко, не задумываясь.
Сёмушкина выходила со мной на связь каждый раз к вечеру и, вся такая в коктейльном платье, тайно под одеялом передавала мне шифровки. Левой рукой, двоичным кодом она выстукивала сообщения центра по моей груди и запрещала доставать распухший от постоянных переводов мой шифровальный блокнот.
Она стала раздражительной, нервной и часто переодевалась радисткой. По утрам она приставала ко мне: а на каком языке я буду кричать, если она станет рожать? Видать, все же была не уверена в моём английском.
И еще она стала явно ревновать меня к нашей работе. Когда мы встречались, лейтенант требовала повторить отзыв по три раза, хотя мне, усталому, вполне достаточно было и одного. Но и это тоже можно было понять – у нёё постоянно случались задержки - с сообщениями из Центра. В такие дни во сне она наваливалась на меня грудью, мешая спать, и просила бросить – но не ёё, а рацию. И ещё три раза, забывшись, назвала меня Холтофом.
Но я терпел.
Как разведчик разведчикам скажу вам: мне нравилось мое хладнокровие.
Что делать с этими шифровками, я не знал и аккуратно складывал их под половичок. Шифровальный блокнот, выданный в Москве под расписку, давно кончился, и я купил несколько рулончиков их буржуйской непривычной бумаги. Пользоваться по прямому назначению их грязными газетами, в которых они чернили мою Родину, я не мог – брезговал.
Однажды в баре я заметил высокого дружелюбного парня, который требовал водки-селёдки и вполне сносно матерился по-русски. Меня заинтересовал этот человек нелегкой судьбы. Я подошел познакомиться. Это был мой коллега, американский шпион, приехавший в отпуск. У него была депрессия – его радистка затянулась вместо марихуаны самосадом и, ошалев, выпала из окна на границе. Вашингтон прислал новую, но эта дура сломала какую-то его любимую радиоигру.
- Это всё почерк, Алекс, отвратительный у нёё почерк, - вполголоса, чтобы не провалиться, дышал он мне в ухо.
- Ничего, Сэм, им ведь тоже трудно, по своему, по-радисски…
- А без связи тяжело, Саша, ой как тяжело… - уже совсем мутно заглянул он мне в глаза. Я отодвинулся от греха подальше. – Позывной, и тот иногда забываешь.
Но разведка доложила точно – уже было одиннадцать, бар закрывался. Пора и нам было консервироваться на ночь. Мы спели молча, про себя, по последней «Ой да степь широкая...» И договорились написать в отчётах, что друг друга завербовали и - будем уважать.
Дембель резидента
Мелькали дни, недели. Я переставлял горшок с геранью с одного подоконника на другой и каждый вторник, до закрытия, сидел в привокзальной пивной с «Огоньком» в кармане. А задания все не было. Я вжился в образ, втерся в доверие почти ко всем секретаршам премьер-министров и, в принципе, был согласен уже полжизни ждать, когда оно придет, моё мгновение.
- Ага, и тут раз, приказ: боевое задание! Ценой смерти своей жизни! Короче: точка- тире точка-тире тебе от полковника – сигнал «соси», – усмехнулся Саша.
- А вот фигушки – я травоядная! И вообще - я рядовой необученный...
- Не канает! Батальоны просят – тебя!
- Ой, а я - отзыв забыл!
- Да? Ордена и погоны – на стол! – грохнул ладонью Саша. - ТАСС уполномочен заявить на тебя в милицию!
- Так? Да я тут… не щадя живота и… с вашей связной – на голом энтузиазме! У меня вообще - военный билет в Лувр потерялся, товарищ командир, - я тоже зашелся не на шутку.
- Ну, ты заматахарил, то есть захариматерел, блин! Вот тебе, подстилка баронесская, тогда семь грамм промеж глаз. Пуля дырочку найдет!
- А дембель, дембель, товарищ полковник! Приказ министра обороны!
И нету больше надо мной вашей власти. И плюнул бы я на всю эту документация к секретному заданию; на коды открытия люков на подводной лодке, на шифры ваши совсекретные...
И достал бы я из тайника парадку, и купил бы билет плацкартный Париж-Феодосия… И сорвал бы приклеенные усы и отрастил настоящие, советские...
И поехал бы домой, к маме….
Как я уходил в армию помню смутно. Конечно, как все – с бодуна. Было плохо – это помню хорошо. Жара, икота, трамвай...
Память не желает держать в своей голове этот ужас. А дальше, весь следующий день – уже отчетливо, как будто резкость навели.
И как стригли друг друга тупыми такими машинками, вжик-вжик: пять штук на роту на час выдали (а что после этого часа – война, что ли?). И как я шеврон к парадке сквозь рукав пришил. И как нас впервые, ошалевших от недосыпа, посадили на табуретки вокруг телевизора смотреть программу «Время». Даже сюжет запомнился про переходящее красное знамя: что-то было в этом непристойное, что-то от гулящей девки, которая из рук в руки…
…И закрутилось квадратное, понеслось круглое. Мы все время что-то бетонировали, носили, копали. Все строили, строили, строили. И так было всё время, во всех войсках, во всей Советской Армии. А ты сам – много за свою службу настоящими женатыми патронами стрелял, а? Не слышу, военный!
И что интересно: прослужив два года, побывав в разных «ротах и батареях», услышав десятки рассказов «А вот у нас в части...», везде и всегда – я слышал одну мысль.
И в обычной пехоте, и элитном десанте, и у рассекретных ракетчиков – все, вытерев пот и опустив носилки с цементом, говорили: «А ведь где-то есть настоящие войска!»