Соня и Лиза
Соня была непохожей по своей сути пациенткой: по её рассказам, она убила своего мужа, её признали невменяемой и отправили в психушку. Нет! Я никогда бы не подумала, что это можно так просто сделать и так просто говорить об этом, как это делала сорокапятилетняя тувинка Соня. Говорила она с акцентом как все приезжие. Но судя по тому, что у неё есть комната в малосемейном общежитии, надо полагать было, что в нашем городе она жила не первый год. Акцент так и остаётся в этом случае: куда его денешь, ведь заново не научишься говорить во столько лет. Из её рассказов мы поняли, что в тюрьме всё же она посидела( может, в изоляторе), где ей обрезали длинные до пояса волосы, кормили её по особому расписанию и по особому меню, так как Соня диабетчица и голод переносить не может.
Ничего не понятно было из её рассказа: как и при каких обстоятельствах она решилась на убийство, только одни членораздельные звуки и слова вылетали вместо рассказа, хотя говорила она об этом охотно. У меня даже закралось мнение, что это вымысел с её стороны как защитная реакция на мужа, кухонного борца. Ей просто, наверное, захотелось этого, вот и придумала себе алиби. Но по её словам, её поселили на полгода, и действительно, Соня пробыла в больнице с сентября по март. Видится мне, что это она от ревности мужу говорила, что убьёт его, и тот решил вместе с молодой пассией сдать её в псих. Больницу. Всё остаётся тайной, так и осталось тайной. Женщина, убившая своего мужа, не стала бы кричать об этом на каждом шагу. Соня была очень активной. Не смотря на то, что у неё не было в нашем городе родственников и сын жил с семьёй в Туве, она находила каналы как выкарабкаться из ямы, без телефона, без никого. Медсёстры жалели Соню, приносили из дома домашнее молоко и творог, пироги и всякую снедь( передачи ей никто не носил). Но была у неё одна единственная женщина покровитель с работы, по её рассказам. Она не приходила на окраину города, где находилась больница, она предложила помочь материально.
Ну, тысячи две-три она могла ей дать. И коим образом эта Соня узнала, что у меня с собой были деньги, поскольку я оставлять их не хотела в квартире.
- Слушай, дай мне тысячу на телефон, а потом Галина Петровна тебе забросит на телефон, -
Просила она у мня. Галина Петровна и была той покровительницей.
Ну что ж, подумала я. Делал тебе человек массаж на спину( это Соня), а заплатила ты ему не по тем расценкам, а за блок сигарет Винстон, причём десять раз. Пришлось мне написать заявление, взять тысячу, чтобы сестра хозяйка купила телефон и принесла его Соне. На другой день так всё и случилось: купили самый простой телефон, а сколько было радости у его хозяина, у Сони. Через день два мне перечислили на телефон деньги, правда не все, а только 700 рублей. Ну, ничего, думала я: массаж дороже. А массаж, надо отметить, она делала профессионально. Да и на все руки мастер была эта Соня: и волосы могла покрасить в таких условиях, и массаж разный могла делать, и праздник организовать,и гладила халаты безупречно, и рисовать она могла хорошо( у нас были психологические тренинги с психологом, где можно было раскрыть душу, талант, способности) Молодец она, - думала я. Одно плохо, что про убийство всем рассказывает и вины не чувствует. Значит, неправда, а её вымысел. Что отлежал полгода в дурдоме, и восемь лет скосили. А это самое малое за убийство. Да…, не сходится как-то. Какие уж у неё покровители и адвокаты, что так все обустроить. Но всё осталось именно так:
В марте Соню выписали домой, оставляя её право на жилплощадь и право на работу. Замечательно, в такой ситуации, я бы сказала. У Сони была подружка по десятой палате Гуля, молодая девушка лет двадцати восьми. Красивая татарочка, избалованная мамой дочка( мама – руководитель танцев для подростков –Радуга) Мама часто уезжала на гастроли, оставляя Гулю без присмотра. Начала Гуля курить травку,- косяки, как их называли. В одурманенном состоянии творила, что хотела. Дралась со своими парнями, прыгала со второго этажа, даже выбросила из окна телевизор, разбила стекла и поцарапала чью-то машину. Теперь ей приходится платить за дорогостоящую машину около миллиона.
И она спряталась сюда. Что-то нашли общее Соня и Гуля. Гулю часто отпускали домой, каждую пятницу на выходные, она приходила в понедельник радостная, принося в палату кучу конфет, шоколада и фруктов. Соне было комфортно с Гулей: свой человек, она пользовалась Гулиным телефоном как своим. Понятно, что затосковала, когда Гуля выписалась, стала просить денег у меня на телефон. После того, как Гуля выписалась, она зачем то приезжала в больницу на окраину( а может, и специально) и передала сигареты и коробку конфет Соне. Сигареты ей передали, а коробку конфет забрали санитарки со словами: «Ей нельзя конфеты, у неё диабет» Слёзы навернулись на глаза у Сони. Ей стало обидно: послали одну единственную передачу за эти полгода, и то забрали конфеты.
-Меня угощали люди, неужели и я не захотела бы кого-то угостить, ё- моё, - возмущалась Соня, но было бесполезно возмущаться здесь, в психушке.
Лиза Пряхина
Лиза поступила в больницу летом, в августе. Когда было тепло, и даже по-летнему жарко. Она шла в воскресенье от подруги домой нарядная, в блестящем ярком платье тысяч за пять.
В хорошем настроении и никак не ожидала такого поворота в её судьбе. Подъехала машина скорой помощи и без разговоров забрала её в психушку. Долго Лиза возмущалась, но было тщетно. Где-то подспудно она понимала, чья это работа. А не чья либо, а своих родных. Племянник давно уговаривал бабушку, Лизину мать, забрать квартиру Лизы и сдать её в никуда, то есть бессрочно в психушку. Как пришла на ум матери такая идея, - долго разбираться, но это было именно так. Сын взрослый жил в Москве, не был женат, занимался бизнесом. Заступиться было сложно: она здесь, а он там. Работала Лиза главным бухгалтером какой-то солидной фирмы. И на тот момент фирма не платила налоги государству и была под прицелом. И невольно возникает ответ: а, может, это и не родственники виноваты, а Некто, кто связан с делами фирмы. Трудно судить, но Лиза лежала очень долго: полгода минимум.
За это время с ней происходили загадочные катаклизмы: при назначении дня выписки Лиза вдруг потеряла ориентир в больнице. Она стала плохо ходить, падать, забывала который час. Бывало придёт звать нас на ужин, а зовёт на обед и т.д Мало того, она потеряла ощущение места и приличия: стала среди бела дня мочиться на пол в палате, выбегать, громко крича о помощи,шла, падая, разбивая нос и очки, называла всех другими именами. Она давала понять, что с ней плохо, что её не надо на комиссии выписывать домой. С чем это было связано, чего она боялась при выходе из больницы, - непонятно и неизвестно. Так всё это и осталось покрытое мраком и неизвестностью. Но одно было ясно, что день ото дня ей становилось хуже и хуже.
Странно. Такая тихая, застенчивая женщина. Её долго не переводили из наблюдательной палаты, тоже по неизвестным причинам. Но причину эту почти выкрикивала её лечащий врач всякий раз на обходе:
- Чего тебе не хватает, непонятно. Мама приходит каждые выходные, сын звонит прямо в больницу. У других ещё хуже, а ты сопли распустила, в депрессию впала. Посмотри на своё лицо. На тебе, как говорят и лица нет. Прекрати себя так вести.
Но возмущения врача были напрасны. Лиза оставалась сама собой. Такой же грустной, задумчивой, молящейся на невесть откуда взявшийся лик пресвятой Богородицы по вечерам и молчала. Что её гнело, кто воздействовал на неё? Оставалось загадкой.
Толи она испугалась, что при выходе из больницы ей придётся платить неимоверные налоги проворовавшейся фирмы, толи выслушивать нападки родного племянника о её невменяемости, неизвестно и странно всё это было. Так никто ничего и не понял.
При выходе из больницы я узнала, что Лизу поместили в небольшое общежитие, находящееся неподалёку от психушки, и этим дело закончилось. А платье красивое за пять тысяч, которое она боялась потерять, ей вернули. Напрасно она переживала, может, и напрасно согласилась остаться в общаге. Вот он где страх, и глаза у него, действительно, велики.