Партбилет за иконой

               
Пробовал я, давно уже пытаюсь и художественное что-нибудь написать - не получается. Мысли и строчки ложатся на бумагу, но не на сердце, всё кажется мне, что вру я, когда не от себя пишу, и не могу я перешагнуть через это в себе. Вот и тема, которой хочу коснуться сейчас, важная для меня, да и не для меня только, и потому, ничего не выдумывая, буду писать, как мы жили коммунизмом, как пережили, или ещё переживаем его.


    Впервые речь о моём вступлении в КПСС зашла, когда я служил на корабле, на Камчатке. Наш комсорг, старший лейтенант Кутырев Сергей сказал мне: « Ну что, старшина, не пора ли тебе в партию вступать?» Я ответил, что рано ещё, не дорос до уровня, искренне ответил: я, действительно, считал, что не дорос и не достоин ещё столь высокого звания - коммунист. Лет мне было 20-ть, жизни я ещё не видел, читал много, и потому коммунистов настоящих видел только в кино да читал о них в книгах Шолохова, Островского, Фадеева. Давыдов, Нагульнов, Корчагин – люди, живущие для других, честно, по совести живущие, вот они-то и были настоящими коммунистами для меня тогда. Предложение комсорга не было случайным: к тому времени я уже дважды пытался поступить в военно-политическое училище, на корабле прослужил 1.5 года из трёх и был комсоргом подразделения.


    Стать военным, да ещё комиссаром, решено было  в детстве. В детских наших играх в  «войну» я всегда был заводилой, ордена и медали делал из консервных банок, награждал своих солдат перед строем. Всё как положено, «за проявленное мужество и героизм, за стойкость при пытках, за то, что не выдал своих». «Солдаты» выходили из строя, получив награду, говорили:  «Служу Советскому Союзу», становились на одно колено, целовали знамя. Проблему с оружием я решил быстро, спилив верхушки досок у нового забора, только что поставленного папой. Он только хмыкнул, но наказания не последовало, зато мы из этих досок столько автоматов наделали - всем хватило.  Но мы не только «воевали», мы ещё тайно кололи бабушкам дрова, а не тайно мыли полы в их избах, носили воду из колодцев. Прибавьте ещё книги прочитанные, и станет понятно, что в комиссары мне прямой путь был предназначен, он-то и привёл меня в Ростов- на- Дону для сдачи экзаменов в военно-политическое училище артиллерии стратегического назначения имени маршала Неделина.

 
    Первый экзамен был по математике. Взял билет, сижу, готовлюсь. Очень боялся интегралов: их проходят в 4-ой четверти 10 класса, а я 1-ого апреля сломал ногу, в школу ходить не мог и учил интегралы самостоятельно. То ли с испуга, то ли я, действительно, хорошо готовился, но сдал я математеку на 4-ре. Сыграли роль, возможно, оба эти обстоятельства, но и тот факт, что я заходил восьмым, тоже, видимо, помог. Все семеро, что заходили до меня, получили двойки, и преподаватели, наверное, подумали, что если так дело дальше пойдёт, то некому будет в ракетных войсках идеи коммунизма до воинов доносить. Пару раз, проходя мимо меня, преподаватель ткнул в лист с примерами, и я увидел ошибки, исправил, даже с интегралами справился. Ставя мне четверку в экзаменационный лист, увидев, что я из Оренбурга, он сказал мне: « Вот что, боец, поедешь в отпуск домой, привезёшь мне платок оренбургский для жены».  Я ответил, что привезу. Он считал свой экзамен главным и решил, что я уже точно курсант.


 Историю тоже сдал на четыре: не полностью раскрыл причины восстания Степана Разина. Последним было сочинение.  «Марксизм- ленинизм- знамя нашей эпохи»- эту свободную тему я выбрал, решив, что, поступая в политическое училище, я должен, просто обязан, писать именно на эту тему, оставив в покое А.С.Пушкина и М. Горького. Написал черновик, проверил- всё нормально, переписал в чистовик, ещё раз проверил, опять нормально, пошёл сдавать. И уже у самого стола преподавателя остановился, смотрю на титульный лист, на обложку и сердце падает в бездну:  слово ленинизм написано с ошибкой- лененизм. Вернулся, стал проверять, и, что удивительно, во всём сочинении это слово написано с ошибкой, везде буква «е». Переписывать времени уже не было, я аккуратно зачеркнул «е», сверху написал «и» , так и сдал. Поставили мне тройку. Всё закономерно: ну что это за комиссар, если в главном слове делает ошибку, исправляет, правда, потом, но ведь делает. Набор курсантов закончился прямо перед носом: восьмым заходил на математику, восьмым и остался в очереди не дождавшихся приёма.


     С флота поступить тоже не получилось: забюрократили замполиты мой рапорт. После обращения моего в Москву, в редакцию « Красной Звезды» получили нагоняй и всё сделали, чтобы я не прошёл медкомиссию. Раньше проходил неоднократно, а там не прошёл. 
     Теперь, через столько лет, я  благодарю Господа, что так всё устроил: паренёк, сдавший экзамен по русскому языку на пять, редко когда писавший с ошибками, да что там говорить- любивший родной язык, помнивший все почти правила, делает такую роковую ошибку в сочинении совсем не случайно – не судьба мне быть комиссаром.  Сейчас я думаю, что получился бы из меня комиссар, но Господь уберёг меня от разочарований, от раскаяния перед совестью своей, да и не только своей, за навязывание людям утопических идей, которые воплощались в жизнь с жестокостью преступников или фанатиков, себя представляющих перед этими людьми благодетелями и радетелями за лучшую народную жизнь.


     А пока до мыслей таких, до прозрения, ещё далеко. Пока я на корабле и горжусь тем, что мне предложили стать коммунистом. Я ещё не дорос, но всё впереди ещё- мне же всего 20-ть лет. Трудно представить повседневную жизнь пятисот молодых парней в стальной коробке длиной 113 метров, шириной 26 метров и высотою с пятиэтажный дом.  Надо эту трудную жизнь как- то  разнообразить, одним словом, дух воинский поднимать, вот комсомольцы и поднимали.


     Когда у кого-нибудь из старшин или матросов был день рождения, ему жарили традиционную картошку, напоминавшую о доме (это у нас считалось деликатесом, если учесть, что по 5-6 месяцев мы ели картошку порошковую, из банок), пекли торт и по громкой корабельной связи крутили любимую песню. Я выписал дни рождения своих ребят на год и  отослал письма домой к родителям. Попросил их записать свои поздравления на кассету и прислать мне, сохранив всё в тайне от именинника. Пришла такая кассета из далёкого сибирского села Красноярского края для старшего матроса Рыcина Николая.   Мы с замполитом прослушали послание ( цензура- а как же!), и он дал добро на громкую связь. Пришли обедать, принесли картошку и торт, я подал знак дневальному, он убежал звонить в радиорубку. Из динамиков зазвучало: « Сегодня старшему матросу Рыcину Николаю исполняется 19 лет, мы поздравляем тебя, Коля, и желаем тебе всего хорошего! А сейчас, Коля, тебя поздравит мама…»  Далее Колю поздравляла мама и ещё полдеревни родни, а Коля как выронил ложку, так и сидел с открытым ртом, набитым картошкой, даже проглотить не мог. Глаза из удивлённых делались грустными, добрыми и влажными. Он обнял голову руками, облокотился на стол и долго сидел, не двигаясь. Кассету мы ему потом подарили. Это маленький пример той давней комсомольской работы, и я очень рад, что сумели мы  подарить Коле хоть чуточку теплоты.


     Три года на флоте я был связан с техникой, да ещё с какой техникой!  До сих пор считаю, что атомная подводная лодка по всем техническим характеристикам сложнее  космического корабля. И потому после службы  поступил на инженерный факультет сельскохозяйственного института: после воды сильно потянуло к земле.

 
     Опять комсомольская работа, но уже с практическим оттенком: молодой моей семье нужны были средства к существованию, полностью сидеть на шее родителей было совестно. Учился на дневном отделении, но работал и дворником, и плотником. А тут предложили стать заместителем секретаря ВЛКСМ всего института, да ещё с окладом в полставки, я не отказался. Тут уже вопрос ребром: комсомольский начальник и не коммунист- не порядок! Надо вступать! Я решил тогда, что готов, созрел: всё-таки уже на третьем курсе, но про себя отметил, что согласия моего никто и не спрашивал: надо и всё. И приняли меня кандидатом в партию, приняли без очереди. Да, да, в институте была очередь в партию, узнав о которой, я очень удивился. Друзья мои, уже поработавшие в деревне после техникума, объяснили мне предельно доступно и откровенно: какая же карьера без партийного билета. Не сказали, какая же карьера, если ты не коммунист, если у тебя нет убеждений, а так прямо- без партбилета. И начались мои удивления от всех партийных собраний. Почему преподаватели, кандидаты наук, доктора, профессора - умные люди, а так ведут себя на собраниях; проверяют контрольные работы студентов, что-то пишут для себя, выступают дежурно, без интереса, решения все как под копирку: заслушав, обсудив, усилить, углубить, и ничего конкретного? Неприятно обожгла мысль: « И такое в первых рядах строителей коммунизма?» Сейчас я их понимаю, им тогда был нужен лишь партийный билет, чтобы получить докторскую или кандидатскую степень, а на партсобраниях они делали свою работу, не теряя времени даром, они прекрасно понимали тогда уже, что ничего от их решений не зависит, что все решения принимаются в другом, далёком от них месте.


      Такие удивления-сомнения, вопросы, на которые пока ещё не было ответа, тогда ставила сама жизнь, причём ставила их с самого детства. В 4-ом классе начали изучать историю, которую я очень любил и люблю до сих пор. В учебнике тех лет на Руси сразу после феодализма следовала революция. А в промежутках что? Ничего не было? Мы читаем про победное шествие советской власти, что все её с радостью встречали, а за что же расстреляли дедушку моего двоюродного брата? Дальше читаем в истории, что крестьяне валом повалили в колхозы, а почему же мама и папа об этом говорят шёпотом? Раз шепчутся,  значит, боятся быть услышанными. Кого боятся? Или вот вопрос картинка. Учитель наш, Иван Максимович, в конце урока говорит: «Завтра Пасха, христосоваться не ходите, не позорьте звание советского школьника, вы же пионеры!» Мишка, друг мой закадычный, с задней парты реплику бросает: «Ага, не ходите, нам не велишь, а сам, когда баушку Матрёну хоронили, иконушку впереди нёс!» Иван Максимович бросает в Мишку куском мела. Мишка ловко уворачивается. Но почему учитель мел бросает, ведь Мишка правду сказал? Почему папа, добрый и бескорыстный человек, воевавший за Родину, сидел в тюрьме за украденный хлеб? Он ведь для семьи   украл, чтобы с голоду не померли.  И, что самое непонятное, отсидев за кражу, он продолжает тащить помаленьку: то молока банку, то сена тюк. Без воровства  что, не проживёшь? Почему  самая страшная угроза в деревне: « Выселить их в 24 часа к чёртовой матери!»? Слово « интеллигент»  почему ругательное и всегда говорится вместе с матерными словами, ведь Чехов, да даже Ленин, интеллигентами были? Папа часто говорит маме: « Ты что на меня смотришь, как Ленин на буржуазию?», а как Ленин на неё смотрел?


     Детская душа что чистый лист бумаги, пиши жизнь, что хочешь. Жил я в родной деревне, среди родных людей, подлости и обмана не видел, потому и рос чистым, честным, светлым мальчиком, другие и не росли в той деревенской жизни, большинство детских, деревенских друзей моих такими же были, да и остались, хотя и сделались некоторые, может быть, поизворотливее, жизнь заставила. Паиньками мы тоже не были, фулюганили, как говорят земляки. Лазили в огороды за огурцами, в сады за яблоками и крыжовником, зазевавшись, ночью, получали граблями по горбу. Особо вредным и скандальным бабкам устраивали стукалки: втыкаешь иголку в окно, нитка длинная, метров 30-ть, недалеко от иголки картошка, она стукает по стеклу, когда дёрнешь за нитку, спрятавшись где-нибудь. Устроили такую стукалку бабке по прозвищу «кунана». Что оно значило, прозвище это, я до сих пор не знаю. Фулюганство наше закончилось печально. Выскочивший зять «кунаны» поймал меня, самого маленького, потащил меня на разборки, я вырываюсь, он мне поддал тумаков, ребята отбивать меня стали. Отбили: статья 206, част вторая УК РСФСР, два года условно, всем.  Виноваты мы? Да, конечно. Но вот то обстоятельство, что мы несовершеннолетние, должно же было как – то изменить наказание?! Тем же летом пьяный водитель, насмерть сбивший двоих ребят, почему-то вообще к суду не привлекался, но это так, к слову. Сколько мук и терзаний пришлось пережить, скрывая судимость. С ней дорога была наглухо закрыта везде. Так и скрывал всю жизнь, чаще помогало, иногда нет. Пятно это на совести до сих пор. Не то пятно, что судим,  а то, что врал во всех анкетах, И судимость та давным-давно погашена, а совесть ведь не погасишь.


     Это всё детское, а пока к этим сомнениям, да и не сомнениям ещё, а только робким вопросам, намёкам на сомнения, прибавляются всё новые и новые. Во время больших религиозных праздников, Рождества, Пасхи, мы, комсомольцы, дежурили у Никольского храма, обеспечивали порядок, так сказать, хотя обеспечивать там нечего было, там и без нас было всё спокойно. Народу приходило всегда много, а у нас в институте  предмет был, « научный атеизм», невольно возникал вопрос: «Столько народу в одном только храме, в одном только городе, а сколько же верующих в стране нашей, в мире? Мы самые умные, получается, а остальные, что? Опиума нанюхались? Но вот они, рядом с тобою проходят, нормальные, добрые, симпатичные люди».  Был такой предмет на первом курсе « История КПСС». Лекции читал и принимал экзамены совестливый и мудрый человек, Евдокимов Геннадий Васильевич, полковник в отставке. И он, и я, каждый в своё время, служили на Камчатке. Сидишь перед ним на экзамене, он билет в сторону отложит и говорит: « Расскажи лучше, Ваня, что ты думаешь о сегодняшнем дне, чем и как живёшь, как сынишка растёт?» Ему на такие вопросы можно было честно отвечать: мы, те, кто отслужил, считали его своим человеком. Я и спросил его: « Почему, за какие заслуги так вознесли Брежнева? Почему Малая земля стала важнее Сталинграда? Почему полковник Брежнев затмил собою маршала Жукова? Что? Опять культ личности будет?» « Наверное, так надо, Ваня! Им там видней, поднимают международный авторитет страны, да и какой культ, репрессий-то нет». По истории я получил пятёрку и напутственные слова Геннадия Васильевича: « Ты об этом больше никого не спрашивай, молодой ведь  ещё». Чуть позже Геннадий Васильевич и умер по военному, в строю: пришёл к 8-ми на лекцию, зашёл за кафедру и упал, уже мёртвым.


     Вспоминается, сейчас уже, интервью Александра Исаевича Солженицына, в котором он говорит о том, как он увлёкся диаматом, истматом, научным коммунизмом на 1-ом курсе института: высокие идеи, прекрасное будущее. «Начал читать и увлёкся»,- так он говорит о том периоде своей жизни. И называет те 7-8 лет глупыми. Я тоже увлёкся, даже на более длительное время, и даже на практике пытался это прекрасное будущее приблизить. Мне что, тоже годы эти глупыми считать? Я не согласен категорически! Если читатель  прочитает до конца эти мои строчки, то поймёт, почему.

 
     В те годы все газеты, радио, телевидение клеймили позором Сахарова, Солженицына, а мы с ребятами задумывались, что что-то тут не ясно? За что их так?  Опубликуйте, что они говорят, что пишут, мы почитаем, подумаем. А так, ату его, фас! Ищите дураков. Повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» я читал, тётя из Ташкента привезла, она актриса, привезла, правда, не книгу, а напечатанные ею на машинке листы, самиздат получается. Ну и что? Всё написанное там - правда, папа мне о том же рассказывал, попроще, конечно.
     Сомнения сомнениями, а работа комсомольская должна делаться, и мы её делали. Летом студентов посылали на практику в колхозы и совхозы области. Разбрасывали по 10-20 человек по разным хозяйствам. Работали студенты везде: и на току, и на стройках - куда пошлют. Никакой практики по специальности не было, редко кто попадал работать на трактор или комбайн. Заработки были просто мизерными. Перелопатить тонну пшеницы на расстояние до 5-ти метров стоило 6-ть копеек: знаю, потому что сам лопатил не одну тонну и не один день. Денег не хватало даже рассчитаться за питание.


     Комсомольцы изменили такое положение дел. Был создан один отряд, 50 человек, и направлен он был в совхоз им. Гагарина, посёлок Караванный. В отряде 15-ть комбайнов, автомашины, обслуживание, всё своё. Ребята так сработали, что все местные комбайнёры остались позади, заработали по тысяче и больше рублей, а это по тем временам большущие деньги. Через несколько лет отрядов таких было уже больше десяти. Чтобы попасть в такие отряды, надо было сессию сдавать досрочно: ремонт комбайнов начинался уже в конце июня. Сессию и так сдать трудновато, а тут досрочно. Учиться надо было хорошо во время всего семестра, стараться получить как можно больше зачётов и экзаменов «автоматом», и ребята учились и сдавали сессию досрочно. Выводы, а вернее, выгоды, очевидны: практика стала настоящей практикой для будущих инженеров, успеваемость стала лучше, заработки студентов больше, хозяйства тоже в накладе не остались. Чтобы получить такой отряд в хозяйство, выстраивалась очередь.


     Некоторых студентов даже орденами и медалями награждали. Мог получить орден «Знак Почёта» и я, был представлен. Но  сделал всё, чтобы орден этот получил мой друг, Ермаков Егор Николаевич, который и учил меня комбайнерскому мастерству, сам владел им в совершенстве: с детских лет помощником отцу своему был. Он орден этот и получил. А я живу со светлым чувством, с тем, что подлость не сделал: ради награды через дружбу не перешагнул.
     После окончания института начальник мой комсомольский, заведующий отделом обкома ВЛКСМ Елагин Владимир Васильевич, предложил мне поработать его заместителем, но я отказался. Куда там! В село! Быстрее в село! Село поднимать, как же оно там без таких коммунистов?!  Сейчас, много лет спустя, думаю, что село-то мы не подняли, но оно нас опустило с небес на грешную землю.


     Первое же партийное собрание в колхозе, где  я начал работать, и удивило меня, и рассмешило, и разозлило. Вот какая гамма чувств! Оно было отчётным, и из получасового доклада парторга семнадцать минут было уделено тяжёлому положению трудящихся в странах капитализма, расовой дискриминации негров в Америке. Для меня это было просто дико: на дворе 1982 год. Партия учит быть честным и принципиальным, ну я так и выступил: « Уважаемые товарищи! У всех, кто сидит в президиуме, да и у многих в зале, высшее или средне-специальное образование, у всех дома телевизоры, газету «Правда» все выписывают в обязательном порядке, зачем же мы 17-ть минут должны слушать о тяжёлом положении чужих трудящихся? Нам что, поговорить не о чем? Меня, например, волнует, почему коммунист Ж. всю уборочную пьяным провалялся под комбайном, да ладно бы просто провалялся, он ещё и двигатель угробил, и ничего, вон сидит, улыбается. Я  новый человек в деревне, знакомых и родных нет, помыться в бане не могу, негде, колхозной  бани нет, ванной в доме тоже нет, как быть? Повёл сынишку в ясли, а там заведующая- бывшая телятница, она, наверное, хороший человек, но мне хотелось бы, чтобы сыном занимались специалисты.  И в остальном, как в песне, всё хорошо, всё хорошо. Так что ли? »


     Был я потом и на пленумах районных, и понял, что не виноват наш парторг, все его начальники так же выступают. А Альберт Германович, так звали парторга, оказался вполне порядочным человеком. В особо напряжённые моменты, понимая, что партийной болтовнёй делу не поможешь, он сам помогал мне: чинил поломки электрооборудования, помогал в организации многих инженерных начинаний. (Сейчас уже в Германии не один десяток лет, реально, так сказать, изучает, нет, сам живёт в « тяжёлом» положении. Через год приезжает в Россию, я, встретив его один раз, не удержался и уколол вопросом об этом положении, но он не обиделся, умный человек, сумел понять шутку).


     Приезжает как-то осенью  к нам первый секретарь райкома партии, вымпел передовику на вспашке зяби вручать. Передовик стоит на гусенице трактора, а первый секретарь спрашивает его, как это ему удалось столько много гектаров вспахать? « Вы мне ещё дверцы у трактора заварите сваркой, чтобы я не вылезал, я тогда ещё больше вспашу!» Зло сплюнул, залез в трактор и уехал, а секретарь так и остался стоять с вымпелом в руках.


     Летом в деревне беда- не хватает воды, когда все начинают поливать огороды. Механизаторы жалуются: бани нет, так и в тазике не помоешься без воды. После семи вечера собираю добровольцев, подгоняем технику, начинаем работать у скважины: кинуть трубу прямо по земле (летний вариант), насос в скважине есть- включай, и вот тебе 60 кубов в час, зальёмся. Откуда его черти принесли, никто не заметил, вот тебе председатель райисполкома собственной персоной. « Ты чего тут хреновиной занимаешься! Ну и что , что воды нет, у меня вон пол - Сакмары сидит без воды. У тебя все комбайны готовы? Как это рано ещё выезжать?  Немедленно снимай людей и на комбайны! Как это доделаю и сниму потом, я сказал немедленно, иначе на бюро райкома с тобой разберёмся!» Пришлось делать всем вид, что уходим. Он уехал. Воду мы всё равно сделали. Но осадок неприятный и вопросы остались. Как же так, он председатель райисполкома, его прямая служебная обязанность о людях думать в первую очередь, а он о комбайнах? Недавно совсем с трибуны призывал о народе заботиться, а сам что делает? И я опять поразился, человек он умный, всегда разговаривал спокойно, а тут как с цепи сорвался. А что ему оставалось делать? Реальная власть была в руках первого секретаря, а на местах - у руководителей хозяйств, а его прямые подчинённые, председатели сельсоветов, были мальчиками на побегушках, в основном. Как-то заехал к другу, председателю целинного хозяйства, обнялись, расцеловались, он куда-то звонит. Заходит мужчина, в годах уже, он его посылает за водкой, встречу отметить. Мужчина оказался председателем сельсовета, мне стало стыдно за друга.  «Зачем ты с ним так?»-я спросил. «Недавно назначил, пусть привыкает,»-был мне ответ. Кстати, это  он и  говорил мне, что без партбилета карьеры не сделаешь, но это так, к слову пришлось.


     Первое время не находил я поддержки в инженерных делах у  председателя колхоза. Вечером, после ужина в поле, я остановил комбайны для технического обслуживания, на час, не больше. Утром на планёрке на меня посыпалась куча упрёков: как можно в ясную погоду останавливать уборку и прочее, и прочее. Председатель по специальности был ветеринарным врачом, но когда я цифрами и фактами доказал необходимость технического обслуживания, он понял всё, и в дальнейшем всегда меня поддерживал. Вечная проблема для инженера того времени - запасные части, вернее, их отсутствие. Решил я и её, за год решил, но здесь уже пришлось и душой кривить, и ловчить, и хитрить.  Даже помню первую взятку, духов флакон, молодой девушке в сельхозтехнике подарил, будем считать, за то, что выписала  10 пар ходовых ремней для комбайнов. Мяса я перевозил за все годы целое стадо, наверное. Первый раз на складе колхозном отрубаю кусок мяса, крошек, маленьких кусочков много, мне неудобно перед завскладом за неумение моё, она, опытная женщина, успокаивает: « Не расстраивайся, скоро научишься ». Знала, что говорила; через полгода я рубил мясо, как рубщики на рынке: ловко и быстро, без крошек и кусочков. И ещё: мне было стыдно, она ведь могла подумать, что я и себя не обделю. Противно всё это было, но куда денешься, работать, дело делать иначе как?

 
     Инженер в хозяйстве - должность каторжная. Механизмы везде: и в полеводстве, и в животноводстве, и в котельной - да где их только нет. Я понял, что все проблемы не решить инженерные, не решив организационные вопросы во всех отраслях, а это уже дело председателя. Сначала слушали, что-то делалось, потом стало тяжело, начались проблемы, придирки. Я только потом понял, почему всё так стало: во мне увидели конкурента, должность-то председателя выборная.  И тогда пришло понимание: бьюсь я как рыба об лёд, но поменять ничего не могу, так, латаю дырки, бегу за обстоятельствами и всё, большего не дано. В детстве, юности, в пионерах, в комсомоле я сам влиять на обстоятельства мог, мог даже создавать их, а тут я впервые столкнулся с системой, железобетонной системой, равнодушной, организованной тупой силой, идущей куда-то, на пути своём всё заполняя  гадостью, ложью, предательством. Кругом были люди с « двойным дном»: при личном общении нормальные мужики, но когда затрагивались их личные интересы, они становились хитрыми, беспощадными хищниками. Я пытался жить по их законам, но ничего у меня не получалось. И тогда наступило удушье, почти физическое. У меня были знания, у меня был и партбилет, было огромное желание работать, но у меня не было «двойного дна», я не умел приспосабливаться: говорил, когда надо молчать, молчал, когда надо говорить, называл всё своими именами, я не находил себе места в этой системе. Другой системы не было, и надо было жить и работать дальше, тем более надежда, что всё скоро изменится, появилась: Горбачёв объявил перестройку. Мы тогда верили ещё, что всё можно исправить, и по- прежнему считали партию единственной силой, способной это сделать.


     Во времена «сухого закона» друг мой, тот самый председатель целинного колхоза, после очередного его избрания руководителем, организовал небольшой банкетик, не «сухой », естественно,  недруги сообщили, куда следует. Дело дошло до обкома партии, замаячило исключение из рядов. Он приехал ко мне: « Давай что-то делать, помогай, как же иначе жить? Это будет вроде как вы все дальше поплывёте по реке, а я на берегу останусь.» Я очень удивился таким словам его: практичного человека, с партбилетом в кармане, вдруг на лирику потянуло. Нашли мы нужных людей, отделался друг выговором, но с  должности руководителя сняли, хотя колхозники были против.  Ровно через полгода он стал директором  совхоза: « В колхозы больше не пойду! Ну их на хрен, с их демократией! В окошки стучать - Марья, ты сёдни пойдёшь на работу?-» Лирика лирикой, а по сути друг мой прав был: как же мы без партии? После этого случая как-то дома у меня, расслабившись, после рюмки «чая», Миша, так друга звали, предложил мне поработать вместе, парторгом в совхозе. « Квартира есть, вы подумайте, да мы с тобой горы свернём! Да мы, да нам….»- распалялся всё больше друг мой.  Однако утром вывод его меня и удивил, и обескуражил:  «Ты, Иван, мне друг, и, если увидишь, что я делаю что-то не так, не по совести, в покое меня не оставишь, а я, даже зная, что ты прав, тебе не уступлю, если надо будет, перешагну, да ещё и затопчу. Нам это надо? Нет! Давай лучше останемся друзьями.» Цинично, но честно: вот она философия людей с «двойным дном».


      С новыми надеждами я начал работать в новом селе, должность у меня теперь была та самая, побегушачная, председатель сельсовета. Не выпускать «ценного кадра» из района решил новый председатель райсовета, он и направил меня в свою родную деревню. А прежний председатель райсовета, тот, у которого половина райцентра сидела без воды, отправился первым секретарём в другой район. Всех всё устраивало; руководитель колхоза избавился от конкурента, председатель райсовета одним ходом решал две задачи: ставил «своего» человека в родном селе, а жену мою направлял в школу. Я готов был ехать хоть куда, лишь бы подальше от этого болота. Повезло мне на новом месте: руководителем колхоза там был умный, порядочный человек, Павлов Геннадий Викторович, коммунист, но не только с партбилетом, а и с убеждениями. Он давно звал меня к себе работать. После какого - то районного мероприятия обедаем в столовой, он мне говорит:  «Иван Фёдорович, переходи ко мне, поработаем вместе.» « Не получиться, Геннадий Викторович, у тебя главным инженером мой двоюродный брат работает, значит, ты  его должен убрать, а я так не могу, зачем? » Но я всё же оказался в этом селе, думаю не без его участия тоже. К тому времени я уже начинал многое понимать и видеть: много хороших людей в районе, и коммунистов с убеждениями много, но только они постарше меня, опытнее, и силы и душу свою не рвут, понимая, что плетью обуха не перешибёшь. Стал рациональнее и я, но перешагивать через себя так и не научился. Звонит председатель райисполкома: « Вам на село выделен автомобиль, « Жигули», шестёрка, отдашь его Мише О.» « Автомобиль получит очередник, Михаил Иванович в очереди пятым стоит, вот пятым и получит»,- был мой ответ. « Тогда, значит, останется село без машины». « А не лучше ли, если Вы выделите автомобиль сверх наших фондов, для родного села уж не скупитесь, тогда Михаил Иванович и получит?» «Да ты ещё и нахал? Вообще ничего не получишь, раз честный такой». Прошло 15-ть минут, снова звонок: «Хорошо, извини за резкость, получите два автомобиля».  Компромисс? Ну а как иначе? Не легко работать на родине своего начальника, я же понимал, что автомобиль не получит какое-то село, где посговорчивее подчинённые. Все мы дети своего времени, и председатель райисполкома, деловой, энергичный, по житейски умный человек, по сути - наставник и учитель мой по жизни той, достигший всего сам, своим умом и горбом, тоже. Он умел быть честным и жестким, когда это нужно было, и на родине, работая председателем, заслужил прозвище «Пиночет», но народ наш любит твёрдую руку, и потому к этому прозвищу всегда  ласково добавляли «Наш Пиночет». Он  более приспособился всё-таки делать добрые дела даже в те, кручёные времена, когда не отличишь, где правда, а где ложь, и  где белое и чёрное в одночасье менялись местами.


      Мы тем временем дружно работали с Геннадием Викторовичем. Я помогал ему в колхозных делах, он мне в сельских. Строилось жильё для сельчан, к домам подводилось центральное отопление, среднюю школу новую закончили строить и сдали, урожаи  достигали рекордных высот, до 40 центнеров с гектара давала озимая пшеница. Дважды Герой наш, Чердинцев Василий Макарович, с удовольствием убирал такую на наших полях. Всё бы хорошо, но перестройка подняла такую грязную пену, вместе со всем хорошим наверх всплыли горлопаны, хапуги, завистники. Вот они-то и перекричали всех на колхозном собрании, и, к удивлению даже районных руководителей, Геннадия Викторовича не выбрали председателем. Сам он, тихий и скромный в быту человек и претензий к нему у людей не было. Очень важную роль на селе играет жена председателя. А она, на беду, была ещё и главным экономистом. Недовольство расценками, зарплатами, 13-ми окладами специалистов, да ещё нескромное, иногда вызывающе нескромное, поведение на людях, брошки и кольца с серёжками погубили грамотного хозяйственника,  честного человека, имеющего всего один недостаток: он любил свою жену, очень любил, как оказалось позже, свою роковую женщину.

 
      О новом председателе писать нечего. Это безобидный человек, хороший механик и совершенно никудышный председатель. Только один стришок: обещает уважаемому животноводу построить новый дом, семья огромная у человека. Старый дом сносится до основания, новый за строительный сезон даже не начинают строить, и огромная семья всю зиму живёт в маленькой землянке, в сарае почти. Комментарии излишни. На следующий год выборы в райсовет, кандидатов двое, он и я.  Депутатом райсовета выбрали меня, и я опять стал конкурентом у нового председателя. Началось всё уже знакомое: непонимание, палки в колёса, сплетни, слухи. А хочется работать, дело делать. Да что же за судьба! Так всё хорошо было, и опять всё сначала. Но здесь я уже закалённый товарищ,  уж тебе-то я не уступлю, перед тобой не сломаюсь! Был момент, дрогнул я, когда на меня навалился со всеми своими аппаратными штучками райком партии: « Ты всё не успокоишься?» Решили предоставить место в районе,  директором ПМК назначить. Съездил в район, домой приезжаю, а тут целая делегация: доярки, механизаторы, даже пенсионеры пришли. «Не уезжай, мы, если надо, к Горбачёву в Москву полетим за тебя хлопотать.» Честно сказать, до слёз тронуло меня это «хлопотать». Ну разве можно после такого уехать?

 
     Целый месяц меня выбирали, собрания, парткомы, сессии. Противники Павлова и меня не хотели выбирать, но стал я председателем колхоза, «революция» тимашевская закончилась, но, как в последствии оказалось, «контрреволюционеры» сдаваться не собирались. На том собрании присутствовали корреспонденты и фотокорреспонденты областной газеты «Южный Урал». Один из них, после того, как меня выбрали и всё закончилось, предложил, чтобы ребята взяли меня на руки, а он бы это фотографировал. Я возмутился:« Вы что же тут цирк устраиваете, вы что, не поняли,  что победив всего семью голосами перевеса, как я работать буду, когда колхоз пополам разделён? А вы на руки…» Не появилось ничего в газете. Коммунисты бдительными были: это какой пример будет для всех!?


      А партийная жизнь бурлила. Не выбрали делегатом на съезд 1-ого секретаря обкома, Ельцин с мостов прыгать начал, прибалты о выходе из СССР заговорили, да много чего ещё происходило, райкомы и обкомы притихли, растерявшись. Посыпалась правда об истории партии, страны, устои коммунистические зашатались. Работать стало легче. Звонит  1-й секретарь райкома: « Ты почему хлеб на элеватор не сдаёшь? План кто за тебя выполнять будет?» «А я уже продал хлеб, всю пшеницу (вру, не всю, только 200-ти тонн) Бузулукский  хлебокомбинат за тонну нашей твёрдой пшеницы заплатил в два раза больше, чем наш элеватор, причём вперёд заплатил.» В ответ услышал, что я не патриот района, кулак, и не коммунист, демократ долбанный, короче. Но оргвыводов не последовало, не те времена. Попробовал бы я всего год назад с ним так поговорить, где бы я оказался?


      «Контрреволюционеры» внутренние перешли к активным действиям: в первые же месяцы моего председательствования сожгли 20-ть тысяч центнеров сена, телят кормить стало нечем. Я по местному радио обратился к колхозникам с просьбой привезти сено со своих подворий, осенью пообещав вернуть в двойном размере: телят спасли. Той же весной то ли  по халатности, то ли со злым умыслом были оставлены неубранными с поляны килограмм 10-15–ть ядохимикатов после работы самолёта по опрыскиванию полей, результат - 13-ть коров, нализавшихся этой гадости, пришлось срочно зарезать. Ответственным за все самолётные дела был агроном - семеновод, тот товарищ, которого я сменил на должности предсельсовета. Моюсь в колхозной бане, люблю я париться. Вызывают  срочно в предбанник. Выхожу, стоит заплаканная, запыхавшаяся жена: « Слава тебе, Господи! Живой! А мне позвонили и сказали, что тебя в бане убили.» О мелочах и не вспоминаю, места не хватит всё описывать. Вот так и жили. Я опять дрогнул. Не из-за себя. Столько убытков хозяйство несёт. Но ребята, специалисты, поддержали меня, сказав, что убытки- дело поправимое, а вот сдаваться - не смей. Ломала жизнь тогда многих, устои-то ушли из под ног. Свёл счёты с жизнью Павлов Геннадий Викторович, не берусь судить, но что-то произошло в семье, сложилось всё в кучу, вот он и сломался. Умер при странных обстоятельствах друг мой Миша, до этого даже не знавший, что такое больничный лист и что такое похмелье. Зато умер богатым человеком. И обстреливали его дом, и гранату кидали из-за проклятого этого богатства.


     Попал я в те годы в Киев, вместе с отцом летал на встречу ветеранов 38-ой армии. Пришёл в Киево-Печёрскую лавру, и случилось чудо! Там, в святом для каждого православного месте, коснулось что-то души моей, давно забытое, но до боли знакомое, и в те дни так необходимое. Я тогда ещё не осознавал всего, но душа уже сладко застонала в ожидании чего-то хорошего, светлого. Позже я понял, что Господь коснулся меня в Киеве! Оттуда я приехал другим человеком, нет, не другим, а обновлённым. Теперь, начиная уборку урожая, я надевал всё чистое и осенял комбайны и ребят крестом, правда, тайком пока.
     Сижу в кабинете, заходит бригадир строителей, лицо кавказской национальности, кладёт на стол пухлый конверт, стараясь спрятать его в бумагах. Я спросил о содержимом. Там были деньги. Мне зачем? Оказалось, за помощь в добыче цемента, леса, кирпича. Я ответил, что всё это входит в мои служебные обязанности, что денег я не возьму, а вот если привозить буду начальников в гости, то шашлык и всё прочее будешь делать ты. На том и  сошлись: я совесть чистой сохранил, он – деньги.


      И вот наступило  время ГКЧП, 19-ое августа 1991 года. Переломный момент в моей жизни, да и не только моей, наверное. Посмотрев на поведение верхушки КПСС, послушав, что они лопочут, 20-го августа я написал заявление о выходе из партии. Стыдно мне тогда за них было, как дешёвые проститутки: то им посоветоваться надо с кем-то, то чего-то подождать. Ясно же было, что это переворот, что ГКЧП незаконен. Но это сейчас всем всё ясно, а тогда я видел радостные лица стариков ( правильно, давно пора разогнать этих демократов, вишь, разболтались). Срочно собрали хозпарт актив в районе. Провожая меня на этот актив, жена шепнула, чтобы не высовывался, чем всё закончится, может и 37-ым годом. Собрались,  заходит радостный 1-ый секретарь, прямо сияющий, от удовольствия руки даже потирающий. Вопрос один, что делать, кого слушаться?  И вдруг среди притихших, растерявшихся руководителей раздаётся спокойный, даже будничный голос Вадима Дмитриевича Куликова, председателя соседнего с нашим колхоза: «Да ладно вам, успокойтесь, какое-то там ГКЧП, самозванцы нашлись, их через три дня не будет, а вы тут разводите катавасию.» Поник 1-ый секретарь, взбодрились председатели. Секретарь ожидал всеобщего, так ему привычного одобрения ГКЧП, а тут такое слышит. Да ещё митинг  на завтра собирается, народ шуметь начинает. Куликов как в воду смотрел, не стало ГКЧП через три дня. И началось: «Где ты был 19-го августа?!» - как  тот грозный красноармеец с плаката, спрашивал всех Ельцин. Райкомы закрыли, партию  запретили, так и осталось моё заявление о выходе из партии в ящике письменного стола в председательском кабинете, некуда было его нести.


      Начались новые назначения власти, и губернатором стал Елагин Владимир Васильевич. Успел я побывать у него, просил денег на газификацию села, обещал дать, но вот пришли они или нет, не знаю, в больнице я оказался.
      Отвлекусь немного от темы. Интересный получается штамп журналистский: губернатор, мэр.. Губерний нет, мэрий тоже нет, зато есть губернатор, мэр. Что это? Обезьянничество это, глупое подражание западу - вот что это. Или вот глава города, как это? Человек может быть главой какого-то аппарата, который городом руководит, но я, горожанин, вовсе не хочу, чтобы у города была какая-то голова. Бог с ней, если голова умная, а ну пустая попадётся? Додумались глав администраций села называть старостами. Я понимаю мотивы, к этому побудившие: старинное исконно русское слово, но оно так опозорено в годы Отечественной войны, что мы, бывшие, а, может, и не бывшие, советские люди уже не примем его. Я в шутку, заходя к нашему старосте, кричу: « Хайль Гитлер», он плюётся, руками отмахивается, я, мол, чего могу поделать. Да и не только русские живут в наших сёлах, живут казахи, татары, мордва, да много ещё наций живут. С ними как?


       Вошло в нашу речь и новое  слово «господин». Впервые я его услышал  пятого марта 1994 года, и вот что записал себе в тетрадь: «Был сегодня в Оренбурге. Выхожу из магазина с продуктами, купленными к празднику, слышу сзади голос старческий: «Господин! Подайте на хлебушек!» Оглядываюсь: старушка, чистенько, тепло одета, с расчётом на долгий промысел. Положил продукты в машину, отдал бабульке 500 рублей (тогда это было немного), поздравил с наступающим женским днём, иду к машине и думаю: «Интересно, кто же я теперь, господин или товарищ?» Тот же вопрос не оставил меня и на свадьбе у родственников. «Господа! Прошу минутку внимания!»- и так весь вечер, даже надоел этот мужичонка невзрачный. Специально узнал: слесарь-сантехник. Он что, господином себя считает? С детства в нас воспитали, что раз есть господа, то должны быть и слуги. Господами хотят быть все, слугами – никто.  С вершин московских трибун, уже не стесняясь, говорят, обращаясь к собранию, «Господа…», хотя ещё недавно все были товарищами. Я, выступая перед людьми, всегда говорю: «Товарищи» или «Друзья», но слово «господа» почему-то не могу произнести. Можно быть господином своей судьбы, своих желаний, но быть господином кому-то! Извольте.»  Чувствуете классовый подход к слову, тогда ещё имевшийся?.

 Шло время, я задумался, а есть ли ещё смысл в этом слове? Суффикс «ин» указывает на принадлежность кому-то: Илья – ильин, Троица – троицын. Господь – господин. Все мы дети Господа, все ему принадлежим. Но хочется и по-другому истолковать это слово. Не состоит ли оно из двух слов «господь один»? Если покопаться в этимологии некоторых слов, то можно увидеть, что в результате соединения двух слов, часть одного теряется (иногда и не теряется) и получается новое слово: спаси бог – спасибо, благодать – дать благо, креститься – крестить себя, господин – Господь - один. Господь создал нас по образу и подобию своему, каждый человек – Господь один. Но тогда называться господином должен далеко не каждый: принадлежим Господу все, но каждый ли, всегда ли носит, ну хоть частичку, Господа в сердце своём? В зависимости от ответа на этот вопрос пусть каждый и решает господин он или нет. Я, выступая теперь перед людьми, по-прежнему обращаюсь к ним хорошим русским словом «товарищи», без всякого классового подхода, но и слово «господин» уже не режет слуха.


  …Не прошли, видимо, даром  все эти баталии, впервые я почувствовал своё сердце, узнал, как оно болит. А в колхозе не унимаются, добить спешат: это он от наркомании лечится (вот и выручи соседа, прибежавшего ночью за помощью для больного ребёнка: дал шприц и лекарство, пенициллин вроде), да не в больнице он, с девочками в гостинице развлекается, да и сын у него где-то есть незаконный. Выписался я из больницы, созвал собрание внеочередное, положил заявление и ушёл, сломался, и обиделся сильно. Обиделся на подлое враньё: по работе-то сказать противникам моим было нечего: уже построены 9-ть квартир, крытый ток, ангар для зерна, шли дела и в полеводстве, и в животноводстве, всё это всего за два года. Сторонники мои с просьбами пошли: то квартиру дай без очереди, то место тёплое, мы же за тебя были. Ты руководитель, вот ты и живи по справедливости, а мы уж так привыкли. Это что же в итоге получается? Что бы нормально работать, надо душой кривить на два фронта, и перед колхозниками, и перед теми, кто распределяет цемент, кирпич, лес, технику? Да тут никакой души не хватит! Моей и не хватило. Я плюнул на всё и ушёл. Вместе со мной ушли и  ведущие главные специалисты: агроном, инженер, ветврач и зам. по идеологии, парторг раньше назывался. Я их уговаривал не бросать хозяйство, но они ушли в фермеры, которые тогда только что появились.  Отговаривал от такого шага  меня и Василий Лаврентьевич Шегуров, говорил, что это просто депрессия, усталость, что всё пройдёт, но я его не послушался. Может и зря. Присутствовал на собрании Василий Лаврентьевич по старой советской традиции, их колхоз назывался им. 21-ого съезда КПСС, а наш- им. 22-ого съезда КПСС , мы были соседями, соревнующимися хозяйствами.


       Я не только бросил работу, но и уехал из села, столь велика была обида на всех и на всё. Уехал к родителям, туда, где жили они, и стал работать главой администрации посёлка. Здесь всё почти похожее, разница одна, но главная- официально коммунизма уже не было, власть медленно, но верно уходила из рук хозяйственных руководителей, но  на местах никто её не брал. Главами оставались всё те же председатели сельсоветов, денег у них не было, брать ответственность, добывать, выбивать нужные деньги они не умели, да и не хотели, привыкли жить тихо, мирно, особо не напрягаясь.


       Начала рушиться и железобетонная плотина моих коммунистических убеждений. Раньше по ней были только трещинки детско-юношеских сомнений-вопросов, ответы на эти вопросы стали находиться. Многое тогда мы все узнали благодаря Солженицыну, Астафьеву, Солоухину, я не буду всего и всех перечислять, остановлюсь только на самом ярком, что мне открыло глаза, на выводах, которые я сделал из вновь узнанного. Детский мой вопрос о том, что между феодализмом и революцией ничего не было, оказался почти верным: коммунисты переврали и так исказили нашу историю, что дорогу к истинной истории все мы до сих пор ещё расчищаем. А большевики - коммунисты подгоняли историю под себя, при этом нагло, цинично врали, даже, плевали в след нашей великой истории:
                Я предлагаю
                Минина расплавить
                Пожарского
                Зачем им пьедестал?
                Довольно нам
                Двух лавочников славить –
                Их за прилавками
                Октябрь застал.

                Случайно им
                Мы не свернули шею
                Я знаю, это было бы под стать.
                Подумаешь,
                Они спасли Россию!
                А, может, лучше было б не спасать?


 
Автор - Джек Алтаузен, что ему наша история, шеф его Луначарский вообще хотел перевести русский язык на латинский алфавит (кириллица объявлена «пережитком классовой графики 18-19 веков»), ладно Сталин вмешался, писали бы сейчас по латыни. (С. Рыбас, Е. Рыбас / Сталин. Судьба и стратегия.)
          Не было никакого победного шествия советской власти, как и самой советской власти. Была власть, да даже не власть, а диктатура, кучки фанатиков, ненавистников России, начавших творить свои чёрные дела на  немецкие деньги. Россия была выбрана ими как стартовая площадка для мировой революции. Самой революции не было, как не было и штурма Зимнего дворца, был переворот, власть валялась на дороге и большевики её подобрали, расстреляв из пулемётов свой (да какой там свой) народ, требующий созыва Учредительного собрания. В.И.Ленин в «Тезисах по текущему моменту» пишет: « В настоящее время задача преодоления и подавления сопротивления эксплуататоров в России окончена в своих главных чертах. РОССИЯ ЗАВОЁВАНА БОЛЬШЕВИКАМИ». Добавлять что-то к ленинским словам излишне.


      И полилась российская кровушка, миллионы расстрелянных, репрессированных. Расстреляли дедушку моей жены, бабушка сошла с ума в мордовских лагерях, расстрелян дедушка двоюродного брата, священнослужитель, десятки сосланных в лагеря односельчан: крестьян, казаков. Те, что остались в деревне, загнаны в колхозы (помните разговоры шёпотом моих родителей и односельчан: так напуганы, что спустя 50 лет шепчутся). Приведу несколько цифр, свидетельствующих о напряжённости в деревне, официальная власть называет возмущения крестьян терактами, 1924г.-313, 1925г.-902, 1926г.-711, 1927г.-901, 1928г.-1049, 1929г.-8278 терактов. Догадаться не трудно, что стало с возмущавшимися крестьянами. Поневоле будешь бояться. А Ленин не смотрел на буржуазию (по-нынешнему - предприниматели и бизнесмены), он её люто ненавидел и уничтожал. Секретное письмо Ленина Политбюро (опубликовано в журнале « Наш современник» № 4 за 1990 год), - Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления…….Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать.-  Добавлю только, что голод этот организовали сами большевики. Узнать о фактах подробнее, кто захочет, или кто засомневается, можно из романа Владимира Солоухина «Последняя ступень», откуда и взяты цитаты.


      И интеллигенция - цвет народа, часть сама уехала, не смогла вынести большевистские порядки (Бунин,  Куприн, Цветаева…), часть пнули сапогом и выслали из страны (Ильин, Бердяев, Солженицын …), а часть уничтожили (Гумилёв, Мандельштам, Короленко…), некоторые сами ушли из жизни, поняв истинную суть коммунизма (Маяковский, Есенин, Фадеев). Потому и ругательным стало это слово:  большевики так решили.
      А в 47-ом году был голод,  возобновились чуть приостановленные в войну репрессии. Люди воровали, чтобы не сдохнуть с голоду, и отец мой попал за компанию. Да и  последующие годы воровали все в стране, даже слово менее обидное придумали - несуны.


      А не забыли учителя моего Ивана Максимовича Безлюднева? Инвалид войны (осколок в руке его так и не вынули), добрый и совестливый человек, за все беды в селе переживающий, но коммунист, как он мог объяснить  восьмилетним пацанам, что нёс иконушку на похоронах баушки Матрёны из глубокого уважения к ней: в годы войны бабушка  потеряла мужа, двух сыновей, сама «ишачила» в колхозе, жила без пенсии до конца почти (года три получать успела, Иван Максимович выхлопотал)?  А партия требует бороться с религией, а он коммунист, вот и делал он вид, что запрещает бабушкам молиться, в нас, непонятливых, мелом кидается (нервы-то не железные, да и притворяться – сил и совести не хватает). Но бабушки наши, страдалицы наши, сохранили веру Христову, дававшую им силы пережить то лихолетье, сохранили, не смотря ни на какие запреты, и нам её сейчас передают. Однажды, заболев, мама говорит мне: «Ты, сынок, прости меня, я ведь Алёшку твоего покрестила. Говорить боялась, думала, ругаться будешь. А счас вот заболела, случись что, вы и знать не будите». К тому времени  уже не раз дежуривший у Никольского храма, я успокоил мать, сказав, что сделала она всё правильно: по-людски, по совести.


      Большевики, сделав свой моральный кодекс строителей коммунизма иконой для нас, простаков, заменив  слова в заповедях божьих, подредактировав их, пролили реки народной крови. Ради чего?  Не надо ничего придумывать, всё давно изложено в библии. Насильно счастливым не сделаешь даже одного человека, они хотели сделать весь мир. Добро должно само, до-бро-воль-но, поселиться в человеке, в человеке, который сам, работая над собой, становится нравственно чище, светлее.


      И ещё одну истину усвоил я: всё, что создано силой, злой силой и кровью - всё рухнет, как рухнули Римская империя, Австро-Венгерская, все колониальные империи и, к сожалению, Советский Союз. К сожалению, потому что Родину не выбирают, а мы все из СССР, но в истории чувств не остаётся, остаются только факты.  Появился и другой факт. Предсказанные Лениным, злым гением (да, да, гением) России, Соединённые Штаты  Европы появились, правда, совсем  не ленинскими. Я о Евросоюзе, созданном добровольно, для удобства людей, для облегчения их жизни. В организации этой решения принимаются тогда только, когда оно устраивает всех, и, если хоть одна страна против, решение принято не будет. Рождался Евросоюз в муках, долго, но он появился естественно,   развивается, хотя и не без проблем.


      Вот с такими взглядами работал я на новом месте. А что творилось вокруг, уже и смешно стало, если бы было не стыдно и больно. Пришёл Гайдар председателем правительства, создал свою новую партию. Товарищи, бывшие коммунисты, те, что с партбилетами в кармане, бегом, толкаясь локтями, в очередь в эту новую партию. А как же! Карьеру же надо делать! А тут конфуз приключился - ушёл Гайдар, пришёл Черномырдин, с ним партия новая. Растерялись владельцы двух уже партийных билетов, потоптались - и бегом в новую партию, опять в очередь. Но и тут облом! Пришёл Путин, с ним  «Единая Россия», тут уже товарищи не выжидали, той же толпой, так же толкаясь, все бегом в партию Путина. Те, кто не успел, долго раздумывал, а может, и сообразил, что строится двухпартийная система, записываются в «Справедливую Россию»: когда - нибудь и она у власти окажется, а вдруг?

   
       После всех переживаний, после всех потрясений у человека всегда остаются осложнения, как после болезни. Остались после коммунизма осложнения и у меня. Первое время я просто ненавидел коммунистов (от любви до ненависти один шаг), ненавидел за намеренный обман, за миллионные жертвы этого обмана, за железобетонность убеждений и неумения меняться вместе со временем. Сейчас остыл, ненависти нет, есть убеждение, что любая власть от бога. Советская (или какая была?) – за грехи людей, и, как прививка всему миру, от коммунизма. Сделал её Господь на теле России, не зря, наверняка – хотел, чтобы очистившись, муки все приняв, мы расцвели в будущем, став опорой всего православия. Запад уже и веру Христа под повседневность бытовую стал приспосабливать: во что выгодно - в то и верю.


     Ещё одно осложнение: я не верю ни одной политической партии.      Партия Жириновского - партия одного актёра, угодного и удобного власти. Коммунисты ведут себя как обиженные дети, у которых отобрали любимую игрушку. Зюганов стальным голосом вещает надоевшие, устаревшие истины, и удивляется, что его не слышат и не понимают. Выводы они никакие не делают, отвечать за предшественников не хотят (нас тогда не было), и потому будущего у них нет, влияние их будет уменьшаться по мере ухода старшего поколения.
      «Проголосовал за Ельцина, вы же так настаивали. Да и жить дальше вам», - ошарашил тесть мой, Иван Алексеевич, придя с очередных выборов. Он жил у нас после смерти жены своей. Признание это- результат долгих, горячих, «кухонных» споров. Помолчав, добавил: «Вот только нам как жить теперь?» У меня захолонуло сердце, он ведь итог подвёл: жены нет, страны нет, партии его тоже нет. Он всегда о ком-то заботился: то о детях чабанов в совхозе, где работал парторгом, то об учениках в школе, где был директором. Заботился он и о нас, своих детях. Сейчас уже понимаю, что неправильно мы делали: не надо было трогать его убеждения, надо было их уважать, но прощения просить теперь уже не у кого.


       Проработав в  должности Главы пять лет, я тоже ушёл, не стал бодаться с бегающими товарищами, они, по сути, остались теми же, не зря Черномырдин сказал, что всё, что мы не создаём, всё равно получается КПСС. Выдавили меня оставшиеся представители системы из власти, бегать и оправдываться перед ними я не хотел, да и нужным делать это не посчитал.      
       Михаил Михайлович Пришвин ещё в прошлом веке сказал о себе: «Начинаю ещё яснее видеть себя как русского Ивана-дурака, и удивляться своему счастью, и понимать – почему я не на руку настоящим счастливцам и хитрецам. У меня такого ума-расчёта, чтобы себе самому было всегда хорошо и выгодно, вовсе нет. Но если всё-таки существую, и не совсем плохо, это значит, что в народе есть место и таким дуракам.» Иронично, немного  специально грубовато, но верно. И про меня тоже.


       Чем и как живу? Не стал я военным, комиссаром не стал, не остался коммунистом. Не судьба! И слава тебе, Господи! Я люблю жену, сыновей и внуков, (когда строили коммунизм, всё время спешили, сил и времени на это  не всегда хватало),  люблю родную свою деревню, хотя и не живу в ней,  зарабатываю свой хлеб своим трудом и умом. Вернул, возвращает, поворачивает меня Господь к себе, вернул мне того светлого мальчика, чистого, готового обнять мир весь, вернул мне меня, уже забытого. Дорога к Господу длинная, она, вообще, бесконечная, а я только в начале этого пути. Годы, прожитые с коммунизмом, в отличие от Солженицына, глупыми не считаю, даже горжусь ими: я верил во всё свято, работал и делал нужные людям дела, а то, что обманули меня нагло и цинично, то грех это тех, кто обманул. А что было со страной моей, со мною – история уже, России история, её надо просто уважать.
        Ненависти не осталось, веры партиям тоже не осталось, но что-то же осталось после  всего этого?


       Мама моя, участница войны, когда мы с отцом пили пиво, а она, лишь пригубив, говорила: «Нет, ребята, самое лучшее пиво было в Варшаве!» Нет, мама, не пиво было лучшее, а годы жизни, годы твоей молодости, выпавшие на то лихолетье. Ты была молода, красива, ты осталась в живых, тогда была победа!
       А у меня остались печаль и сожаление о том,  что то, во что верил - не сбылось, те, кто призывал и учил верить, оказались обычными дельцами, что силы и время потрачены на призрачные идеи. Вспоминаются слова любимого артиста Папанова в фильме «Холодное лето 53-го.» о потерянном времени, и о том, что так хочется пожить и поработать. Вот, вот. Хочется, но сил и убеждений, энергии уже нет, потрачена в те, молодые годы. Осталось огорчение, на грани отчаяния: вот шли, шли и пришли не туда, да и шли не так. Сравниваю себя с собакой в упряжке у чукчей: повесили передо мной на длинном шесте, приманку и пустили вперёд - догоняй! Бегу, бегу, а цель ближе не становится. В пути погонщики хлыстом подгоняют. Погонщики  своих целей достигли, а меня опять привязали к кормушке с «развитым социализмом.» Грубое, конечно, сравнение, обидное, но справедливое, наглядное. Освободился я от «привязи», надо бы вернуться к тому камню-указателю изначальному, но желания нет: зачем?   Уже давно всё объяснено. Вот уж действительно: «Не сотвори себе кумира!»
   Совсем неожиданное продолжение темы получилось, после того, как записки мои прочитал старший сын Алексей. « Вот ты говоришь, сожалея, о энергии, растраченной в молодые годы. Да ты счастливый человек! Твои знания, желание работать были кому-то нужны, ты был востребованным человеком, специалистом,  худо-бедно, тебя ценили. А мы? Я? Мы кому нужны? Мне четвёртый десяток, образование, специальностей куча, а работы, не то, что по душе, вообще трудно найти.»



 P.S.   Предвижу злые усмешки и упрёки тех товарищей, с кучей партбилетов в кармане: « Никто тебя не предавал и не обманывал! Ты просто перешёл из одной веры в другую! И не надо никого обвинять! Видишь, прокурор нашёлся!» Я свой партбилет храню за иконой Христа, потому что считаю цели и идеи коммунизма верными, но не верными и, даже преступными были методы их достижения.  Никуда я не переходил,  просто вернулся к вере своих предков, которые злых дел,  благодаря  вере  своей, уверен,  не делали. Знаю, были на свете злые дела и с именем Христа, но теперь понял -  их творили такие же, как и вы «верующие», во главе со злыми гениями, такими же, как Ленин. Памятники ему в каждом райцентре cтоят как символы нашему времени: посмотрите в райцентре Сакмара - Ленин стоит на фоне православного храма.
 
                1990 - 2009г.г.