Околоподъездная философия

Ольга Гжель
Бабы, как всегда, сидели на лавочке у подъезда и перемывали косточки тем, кто проходил мимо. Доставалось всем понемногу.
Сначала вышла из подъезда Анна Григорьевна из 36 квартиры.
– Вон, гляди попёрла, КРЫСотка. Опять  я видела, как к ней какой-то кучерявый приходил. Вот уж мужиков меняет как перчатки, - сказала с осуждением в голосе баба Шура, которая  жила на первом этаже и  знала всё и обо всех, так как большую часть своего времени проводила у окна. 
– Да, живёт в своё удовольствие, – заметила другая соседка по имени Наталья.
– А, вы, бабоньки, никак завидуете? – заявила с улыбочкой Любаша. Любаша прожила с мужем алкоголиком более двадцати лет и намаялась с ним, ох как намаялась. Только он однажды напился до одури, прикорнул пьяным около подвала, да и замёрз.
– Ну, скажешь тоже, нечему тут завидовать. Истаскалась вся как простипома.
– А вот я ей завидую, –  улыбаясь, тихо сказала Любаша, – завидую её раскрепощённости, жизнерадостности и умению легко относится к жизни.  У нас с вами как бывает, случится развод или измена, так мы, дуры, десятки лет раны зализываем. Тратим на это пол жизни. А зачем, спрашивается? А Анна   споткнётся, упадёт, встанет, залижет раны и дальше идёт, вперёд к счастью движется. Да что движется, несётся как торпеда. И кажется мне, что к ней обязательно счастье нагрянет.
– А, чё ей не жить, ей, поди, всего тридцать с небольшим.
– Да где-то так.
– Женщина, она в пятнадцать лет – нераскрывшийся бутон, хороша как никогда, –   начала свою философию Алла Андреевна. –  В двадцать лет – это слегка приоткрывшийся бутон, в тридцать лет  –  молодая свежая роза, от которой все балдеют, даже на расстоянии, в сорок лет – это вчера срезанная  роза,   в пятьдесят – это ещё роза.
– А что в шестьдесят лет? – хихикнула Наталья. – Это завядший букет?
– А уж это от нас зависит, можно стать розой засохшей, а можно розой бывшей. По настоящему красивые женщины, они и в старости хороши.
На улице появился   сосед со второго этажа. От него несло перегаром. Небритый, в смятой рубашке, неприятно выглядевший. Сосед поздоровался с бабами и, позвякивая бутылками в пакете, прошмыгнул быстро в подъезд. Семен  Порожняк заливал свою жизнь водкой, а ведь когда-то был видным мужиком, начальником цеха. Бабы по нему сохли, прохода не давали, и он гулял напропалую. Они  с женой тридцать лет прожили, детей вырастили, а она, устав от его выкрутасов, взяла да и уехала как-то   в свою родную деревню. И это после тридцати лет совместной жизни?! И  не велела ему на глаза показываться. С тех пор запил он. А уж как на пенсию вышел, так и совсем испортился. Рад бы всё повернуть назад, да задним умом дело не поправишь.
– Как вижу этого олуха, –  сказала, Наталья, – так одну притчу вспоминаю.
– Какую притчу, расскажи, – поинтересовалась Алла Андреевна.
– Женился один молодец на дивчине, невиданной красоты. Жили они счастливо, не тужили, только этот молодец слаб  на передок был, прошло немного времени, и стал он на женщин заглядываться. Почувствовала   это жена, да пригорюнилась. Каждое воскресенье ходили они на рынок за продуктами. Идут по дороге, а муж всех красивых женщин  взглядом провожает. Только не заметил он, что каждый раз, когда   поворачивал голову в другую сторону, то жена становилась на сантиметр ниже ростом. Шли они, шли, жена становилась всё меньше и меньше, а потом вдруг встала посреди дороги, взмахнула руками, превратилась в птицу и улетела. Оглянулся муж, а жены как не бывало. Так и остался он один, почернел от горя. Только теперь вдруг понял, что любит её одну, что скверно  ему одному, но прошлое уже не вернуть.
– Да, это на нашего Семен Семёныча похоже. Жена обихаживала его как ребёнка, и дом  содержала в чистоте и уюте,  и готовила ему всякую вкуснятину. Ходил вечно с иголочки, на баб пялился,  как саранча на листок. Ан  нет жены и других рядом нема. А кому теперь этот истаскавшийся кобель нужен?
            У подъезда остановилась машина. Вышли соседи Сухаревы. Они поздоровались с женщинами. 
– Привет, женсовет. Небось, опять политику партии обсуждаем. Приняли ли верное решение? Пришли ли к какому консенсусу? – поинтересовался с улыбкой Сухарев.
– Мы ваш консенсус, мужики, давно изучили. У одного он, энтот консенсус больше, у другого меньше, главное чтобы молния в штанах не заклинила, –  проворчала баба Шура.
Все женщины, вместе с Сухаревыми,  закатились от смеха. Соседи начали переносить из машины банки трёхлитровые для закруток, мешки с огурцами, пакеты с мясом. Семейство вернулось с базара, и было видно, что затарились они капитально.
– Кто запаслив, тот и счастлив, –  сказала Любаша.
– Точно, Любаша, деньги к деньгам идут, у этих всегда деньги водились. Может они их из воздуха делают?  – заметила Наталья.
Из подъезда вышел мальчик, лет двенадцати, негритёнок. Он вежливо поздоровался с соседками и пошёл в магазин.
– О, «Подарок из Африки» объявился.
– Давно я этого «подарка» не видела, наверное, отдыхал где-то.  Вырос за лето, – сказала Наталья.
– Чужие дети быстро растут.
– Сколько лет ему уже?
– Да лет двенадцать.
– А отец то его не объявлялся?
– Да нет, вроде бы нет.
– А Татьяна то живёт со вторым?
– Вроде живёт. И её уже давно не видела здесь. А «Подарок из Африки» так  у бабули и прижился.
– Да, нечего на заграничных прынцов заглядываться. Нужно раскраивать рукава соразмерно подолу платья, – заключила баба Шура.
– Гляньте, бабы вон там, кажись, Спиридон Марковец выписывает.
– Да это он. Велик пень, да дурень, –  проворчала баба Шура.
Из-за угла показался красивый, стройный мужчина лет пятидесяти с небольшим. Все знали, что он уже раз пять был женат. Ни одна жена не выдерживала его популярности у женского пола. Работал он фотографом и не пропускал случая ближе познакомиться со своими фотомоделями.
– Да, смотрю я на него, и такая философия на меня накатывает, –   произнесла Алла Андреевна, умудрённая жизненным опытом и прожившая со своим мужем долгую совместную жизнь.
– Какая такая философия? – спросила Любаша.
– Да вот мужики они ведь во все годы женихи. Ему двадцать лет – на него и малолетки пялятся, и двадцатилетние от него тащатся, и тридцатилетние поглядывают. Ему тридцать лет, а на него и двадцатилетние смотрят, и тридцатилетние приглядываются и сорокалетние его хотят. Ему сорок – на него двадцатилетние всё ещё смотрят заворожено, тридцатилетние его обожают, сорокалетние любят, пятидесятилетние заглядываются. А вот ему уже и пятьдесят – иногда на него двадцатилетние смотрят, тридцатилетние поглядывают с интересом, сорокалетние обожают, пятидесятилетние крутятся гуртом. И даже когда ему шестьдесят или семьдесят, и песок у него из одного места сыпется, но все дамы преклонного возраста всё ещё молча мечтают о нём.
– Это вы верно заметили, мужики всегда женихи, - сказала Елена Петровна. Знаете, я с Оксанкой в санаторий детский ездила лет семь назад. Приехала, а там одни бабы с детьми, да три пары пенсионеров. Сижу в очереди на массаж, а за мной дедок лет семидесяти. Ну, разговорились один раз, другой. А на третий раз он мне говорит, давай встретимся. У меня глаза на лоб полезли. Я ему говорю, так ведь вы с женой, кажется, приехали, а он, ну и что, бабка днём заснёт, а я и прибегу к тебе. Я так захохотала, просто остановиться не могла. Вот думаю, я на курорт съездила, и жениха такого отхватила, у которого песок сыпется, хоть дороги отсыпай.
Все бабы захохотали. В конце двора из-за поворота появился муж Ольги Фёдоровны.
– Вон, мой тормоз плетётся.
– Ну что это вы так, Ольга Фёдоровна.
– Да самый настоящий тормоз. Училась в институте, уже последний курс, а его в Германию направили. Бросила я институт и за ним. Так и осталась без образования. Приехали из Германии, хотела учиться пойти, он запротестовал и детишек мне наделал. Тут, когда перестройка началась,   взялась за коммерцию, а он в ревность, с кем ездишь, куда ездишь, зачем ездишь. Бросила всё. Спустя год взяли меня в универмаг, менеджером, деньги появились, стала расти, так он   заставил бросить и эту работу. Так и не дал мне профессионально вырасти, вот и сижу тут на лавочке, а то бы может, сейчас на собственной вилле, на Канарах зажигала.
– Точно, тормоз.
  Из подъезда вышла Ирина Аркадьевна из 39 квартиры.
– Что девоньки, загораете на лавочке, последние известия обсуждаете?
– Какие такие известия, - насторожилась Любаша.
– Какие такие, вы что, не знаете. Сейчас по телеку передавали, что завтра из Гондураса мужиков привезут для подсобных работ, и на площади раздавать будут. Вот я пошла, записываться в очередь. Говорят, уже человек семьдесят записалось.
Бабы замолчали, кто-то фыркнул.
– А на кой ляд нам эти гондурасины нужны, –  с сомнением спросила Любаша.
– Так наши то, то пьют, то кемарят на диванчике, под мурлыканье телевизора.  А мы приведём в дом такого работничка, который и плиту починит и утюг, может бельё отутюжит, а может и нас подутюжит.
Бабы засмеялись над Любашиной наивностью, которая всё принимала за чистую монету и смотрела на Ирину Аркадьевну с недоумением.
– Ну, вы Ирина Аркадьевна идите, на весь наш подъезд очередь займите, а мы подойдём чуть позже, –   сказала, посмеиваясь, Наталья.
– Ладно, –  покачивая бёдрами, пошла восвояси Ирина Аркадьевна, довольная своей шутке.
Женщины вдруг вспомнили, что у одной суп на плите, другой нужно на рынок сбегать, у третьей обед вовсе не готов и много других дел не сделано. На скамейке осталась одна Любаша. Она сидела и думала, а какие они на самом деле эти гондурасины, может чёрные, а может рыжие или на китаёсов похожие. Но, наверное, на наших мужиков точно не похожи. Любаше было жаль себя, соседку Соньку, которая до сих пор замуж не вышла, свою мать, которая бабий век одна прокуковала. И такая тоска её взяла, слёзы по щекам градом хлынули.  «Ирина Аркадьевна зря пошутила  над нами, я бы сейчас, действительно не отказалась от какого-нибудь гондурасины»,  – печально вздыхая, подумала Любаша.