###
Где-то в темноте квартиры спят дочь и зять, двое внуков. Тишина такая, что, кажется, каждый шорох заполняет комнату. Муж слева, близко: пышащая теплом масса тела, тёмный силуэт головы на подушке: нос с горбинкой, кадык, приоткрытые губы.
Лёжа рядом, она медленно вынула пуговки из петель у себя на животе, на груди. Приподнявшись, спустила сорочку с плеч, вывернулась руками из неё. Посидела в полумраке, привыкая быть без одежды. Поводила головой, чувствуя голыми плечами лёгкое непривычное прикосновение волос. Сжала груди – свела вместе, вдавила пальцы, потрогала соски.
А потом опять окунулась в постель, в тёплое. Животом, освобождённым, ещё помнившим на себе резинку трусов, прижалась к мужскому бедру. Коленку – ему на ногу. Муж завозил ртом, застонал. Той рукой, что не была прижата, поискал мешавшее, задержал ладонь на её ноге.
Спал. Наверное, смотрел сон.
Она стала водить губами ему по грудной мышце. Оставляла языком влажный след, водила свободней, шире.
И отправила руку под одеяло, ему в трусы. Там, нагретый, спал вместе с этим большим телом удлиненный его кусочек. Очень независимый и пока очень мягкий. Она вытянула, сжала, помяла его, вытянула опять. Потрогала самую пипку – там, где обвитое толстым кольцом складки, пряталось раздвоенное, влажное.
Она впилась поцелуем в мужнин сосок, а пальцем теребила кончик мужского отростка в трусах, спускала кожу, высвобождая голову-луковицу. Опять муж завозился, разбросал ноги, засопел. И теперь – кажется, почти осмысленно, – тяжело, плотно погладил ей спину вдоль всех позвонков.
Тихо, скуляще-сдавленно, она застонала.
Сильней прижалась, чуть выше налегла на гору его тела. Стала тереться лобком, шёлково заросшей мякотью: вверх-вниз, вверх-вниз. Удлиненное, независимое в трусах у мужа вытянулось, сделалось твёрдо-изогнуто-сильным.
Надо было выпустить, освободить это. Она медленно потянула вниз мужские плавки – сначала с одного бедра, потом с другого, не забывая погладить торчащую твердость. Муж шевелился, просыпался, сонно хватал губами её наготу плеч, шею, вынырнувшее из волос ухо. Высвободил руку из-под неё, обнял обеими – и опять провалился в сон.
И опять проснулся, – это невозможно было не почувствовать, – когда половину его дико возбужденного стержня будто бы горячими языками облепили нежно со всех сторон.
Инстинктивно он посунулся членом туда, в самую ласку. Там лизнули-обласкали-сжали всё, всю длину, припечатали теснотой набалдашник. Мужчина раскрыл глаза. И всё понял: почувствовал свою сумасшедшую эрекцию и нанизанное на себя женское тело.
Со стороны это было похоже на борьбу. Стреноженный сдёрнутыми на ноги плавками, мужчина вскидывал таз, толкая женщину, будто хотел её сбросить. А она, прижав его к постели подушкой грудей, взлетала вверх всем телом ниже пояса, а потом размазывала силу мужских ударов движениями вдоль.
Словно по команде на минуту замерли – растрёпанные, измятые, дикие, – прислушиваясь к звукам в доме.
«Нет. Нормально. Спят», – сказала она еле слышно.
И опять оба с силой выгнули поясницы, соединились лобками. По плечам вверх, под волосы, к загривку – притянул её ближе, впечатал ей в губы рот. Одеяло столкли с себя и теперь извивались на кровати раскрыто.
Привыкнув к полумраку, вглядывались в темноте друг в друга.
Потом он свалил её с себя набок, придавил ей ногу. Она согнула другую – держа рукой, подняла, открыла всю ширину ляжки. Он огладил это телесное тесто, поведя вверх, к коленке, к изяществу щиколоток, к стопе. И смотрел – разбуженный, мутный, с колотящимся сердцем, – пил похоть из её подичавших глаз.
Она сделала движение задом, бедром, он чуть отстранился. И её нога – пальцы, пятка, потом округлость икры – легла ему на плечо. «Ух ты!» – Вспомнил всё, вспомнил, как когда-то гимнастически-лихо она складывала себя пополам и закидывала ему на плечи обе.
Засопев от удовольствия, отодвинутый от женского тела этой бесстыжей ногой, но соединенный членом, потянулся к её грудям. Стал катать их ладонью, одну, вторую, вмяв клейменные сосками мякоти ей в рёбра. Приподнявшись, нырял головой, доставал губами до ямки у неё под коленкой. И совал, совал, совал ей в слоёную раздвоенность свою узловатую искривлённую палку – туда, где что-то тесно и горячо щекотало-лизало-сдавливало ему самый кончик. И она, извиваясь, ломаясь в поясе, стала дико спускать, локтями закрывала лицо, хватала и царапала простыню, подушку, его плечи.
Потом она долго лежала под ним, отклеив, но не отняв губы, собирая себя, возвращая ощущение рук, ног, спины, живота и того, что под животом, глубоко в ней внутри, истерзал он до самой сладкой смерти.
Он ждал. Этот переход всегда волновал его.
Дрогнули крылья носа, прижатого к его носу. Дрогнули ресницы, как оттаяли. Глаза владеющего собой человека, влажные, весёлые, – прямо в глаза ему. Прошептала:
«Ты прелесть».
Придавив, подмяв под себя, целовал её долгим засосом в рот.
Засыпая – чувствуя, как становится мягко-безвольной она у него в руках, – он бегло, медленно, везде водил по её наготе. Была минута, их, сонных, стало опять лихорадить. Потянул её ногу себе на бедро, непослушный комок члена вминал ей в мокрое, вмял не сразу, неглубоко, и всё равно было сладко, – двигал, – то ли было так, то ли снилось, уже не помнил. Спал, завалив голову между подушек.
В воскресенье утром все спят подолгу. Мать двух мальчиков поднялась раньше мужа, раньше детей, стариков, и услыхала – в ванной шумит вода.
«Доброе утро». – Удивлённо: «Привет, мам». – Её собственная мать вошла, завязывая на животе халат. Босые ноги. Широко, до половины плеч, открыта шея. Щедрое декольте усыпанной пятнышками родинок груди.
Что-то странное отметила дочь. «Что не спишь?» – «Я?..»
Шлёп, шлёп, шлёп, босиком, «Куда-то кинула тапки, забыла». К окну: «Дай-ка сигаретку, Наташа».
«Ты чего? Ты же бросила».
«Дай, дай, не жмоться. Утро, смотри, какое». – Щёлкнув зажигалкой, распахнула створку окошка.
Дочь смотрела – не за окно, не в небо, на женщину: вскинута голова в пепельном серебре крашеных волос, изящный рисунок носа, под глазами тени. Влажная, свежая и явно голая под этим мягким, длинным до щиколоток халатом, мать курила – баловалась почти – тонко пуская из ноздрей дым, щурясь, блаженствуя.
«Кажется, будет чудесный день. Как тихо. И небо чистое».
013 март.