Глава74 Жемчужина серебряного века. роман-хроника
Конец мая 1937 года…. На Северном вокзале писателю Куприну представитель советского посольства вручает советские паспорта. Куприн очень взволнован.
- Домой еду,- со счастливой улыбкой говорит он дочери.- Если бы мог – по шпалам пошел в Москву.
- Я скоро приеду к вам,- успокаивает дочь Ксения сидящего в вагоне отца с корзиночкой на коленях, где примостилась любимая кошка.
- Умирать нужно в России, дома, так же, как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу. Скрылись мы от дождя огненного, жизнь свою спасая. Мне нельзя без России.
Русская эмиграция узнает об отъезде Куприна из газет, никто не был осведомлен о его планах.
- Теперь понятно, почему они продали свою библиотеку,- печально произносит Зинаида.
- Это самый большой удар по эмиграции,- возбужденно говорит Дмитрий,- со времен перехода Савинковым советской границы. Никакого политического мотива здесь искать не нужно – обыкновенное чисто бытовое бегство от голода и бедности.
- Это эмиграция виновата,- возражает Бунин,- она могла бы содержать старого писателя. Старого больного человека судить нельзя.
- Он очень тосковал по России,- говорит Алданов,- меньше всех он был приспособлен к жизни в эмиграции. Могу пожелать ему счастья.
- Всеми уважаемый, всеми без исключения любимый, знаменитейший русский писатель,- горячо защищает Куприна Тэффи,- не мог из-за болезни работать. Он погибал, мы все знали это. Не он нас бросил. Бросили мы его. Теперь посмотрим друг другу в глаза.
- А мне бесконечно жаль,- подводит итог Дмитрий,- что Куприн, проживший большую, честную жизнь, заканчивает ее так грустно…
* * *
Июнь 1937 года… Мережковские приезжают в Рим и поселяются опять на вилле «Флора». Выходит книга Дмитрия о Данте с посвящением Муссолини.
- Вдруг Дуче пожелает со мной встретиться. Кую железо, пока горячо.
- Что толку?- сбивает пыл мужа Зинаида.- Зачем оббивать пороги, когда книги на руках нет? На хозяина надежда глупа. Книга выйдет в середине октября, а нас уже здесь не будет.
- Надо пробовать добиваться постановки фильмов.
- Но ведь у тебя нет даже проекта фильма! Даже если бы он был, он невозможен не только для Италии, но и для любой христианской страны.
- Надо придумать другие пути к вождю, чтобы дотянуть до выхода книги.
- Какие?
- Я попрошу в письме к Цезарю аванс 20 000 лир под возможные 2 фильма за 2 недели до отъезда из Италии и приложу к письму 1-ый том книги, как отчет об истраченных 20000 лирах. Здесь скорее может выгореть это дело, чем в Америке.
- Ты грубо ошибаешься.
- Может быть, но этим я продлю наше Римское существование. Я попрошу Володю прислать мне французский текс сценария.
- Хорошо, делай, как знаешь, но Володя считает, что сценарий только оттолкнет Муссолини.
- Надо попытаться послать сценарий по здешнему назначению.
Присланный сценарий не спасает ситуацию.
- Я понял, что свидания не добиться. Надо кончать мой «роман» с Цезарем. Надо обращаться к швейцарскому издателю Мотта по поводу Лютера-Кальвина. Хотя расположить Мотта труднее, чем соляной столб или нашего консьержа.
- Я переписала предисловие.
- Надо послать его переводчику Кюфферлэ, чтобы представить Цезарю. Зина, я буду просить у Цезаря 3000 лир.
- Но ведь это министерское жалование!
- Ты считаешь надо снизить?
- Конечно.
- Хорошо, тогда уменьшу до 1000-2000 лир, но тогда мы на них в Италии втроем с Володей не проживем.
Сценарий фильма Дмитрию возвращают назад.
- Дуче видел сценарий и ничего не сказал.
- Я тебе говорила, что так будет. Сценарий не предназначен для Италии.
- Переделывать его у меня нет ни сил, ни времени. Переводчик задерживает работу. Так не хочется уезжать! Погода чудная и райская!
- Деньги заканчиваются. Пора уезжать.
Секретарь Видау принимает его на прощание.
- Я бы посоветовал вам вести себя в прессе потише. Зачем так много шума?
Дмитрий возмущен:
- Как он смеет мне это советовать? Муссолини так и не захотел со мной встретиться. Это о многом говорит. Муссолини оказался обычным политиком, а я его представлял, как воплощение Духа Земли и провидца. Пошляк!
Они уезжают в Париж.
* * *
- Я получила письмо от знакомой из Варшавы. Пишет, что Дима серьезно болен.
- Что с ним?
- Обострилась его юношеская болезнь, последствия воспаления легких.
- Я думал, что что-то с печенью, как всегда.
- Нет, хроническое легочно-сердечное заболевание.
- Это очень серьезно, надо основательно лечиться.
- Он в санатории в Яворже лечился, но ему стало хуже и он теперь в Отводске в клинике «Викторовка» у доктора Добровольской лежит. Пишет, что он понемногу угасает.
- Неужели лечение не помогает?- обеспокоен Дмитрий.
- Теперь большую часть дня он проводит в постели.
- Даже так?
- Бедный Дима! Но почему ты не поехал с нами? Мы бы тебя вылечили на юге Франции. Конечно, он не выдержал варшавского климата.
- Что слышно о Манухиных?
- Татьяна написала книгу о Евлогии «Путь моей жизни». По просьбе митрополита она приходила в дом митрополита и записывала его воспоминания.
- Вот как! Наверное, ей это интересно, чем работать над своей темой.
* * *
В конце сентября всю эмиграцию потрясает весть об исчезновении генерала Миллера.
- Кому был нужен этот генерал, возглавляющий теперь безопасную организацию «Русский общевоинский союз»?- недоумевает Зинаида, читая газету.- Понимаю, что при генерале Кутепове РОВС отправлял своих боевиков в Россию. Но при Миллере была полная тишина, и никакой угрозы не было от генерала.
- Самое странное, что в похищении обвиняют генерала Скоблина с женой певицей Плевицкой,- удивляется Дмитрий.
- Вот это как раз и не странно,- резюмирует Зинаида.- В последнее время они жили на широкую ногу и непонятно, на какие средства. Концерты для эмигрантов большого дохода не приносят, а другой публике она неинтересна. Сам себе напрашивается вывод, что они были агентами НКВД.
- Генерал Скоблин тоже исчез, а вот Плевицкая арестована.
- Как же полиция вышла на них?
- Генерал Миллер перед деловым свиданием оставил записку и просил прочесть ее, если с ним что-то случится. Там и было написано, что встречу организовал генерал Скоблин.
Плевицкая осуждена как участница похищения на 20 лет каторжных работ.
* * *
Апрель 1938 года…. После назначения радикального социалиста Даладье премьер-министром правительство Народного фронта распадается. Новое правительство Даладье отменяет 40-часовую рабочую неделю.
Дмитрий продолжает работать над книгой о Лютере. Зинаида входит в его комнату и поправляет накинутый на нем черно-желтый халат.
- Ты зачем стащил халат Греты у меня?- смеется она.- В нем ты похож на аббата.
- Ты пришла за корректурами?
- Да. Читаю и удивляюсь, узнаю так много о протестантизме, чего я раньше не знала.
- А я готовлюсь писать о Кальвине. Правда, его трудно полюбить, потому что он чудовище, но его учение тесно связано с учением Лютера, он тоже реформатор. Они оба боролись против католической церкви, но грех Кальвина в его боязни свободы.
- Только христианство дает возможность человеку высшую форму свободы. Основное начало христианства и есть свободное пленение, иначе – любовь. «Свобода – ты самое прекрасное из моих мыслей»,- думала я еще 40 лет тому назад.
На «воскресении» Зинаида обращается к Смоленскому:
- Вас можно поздравить?
- Да, вышел мой второй сборник стихов «Накануне».
- Прочтите что-нибудь.
Как высказать тебе любовь?
Каким молчаньем, криком, пеньем,
Иль бредом, иль стихотвореньем,
С каким безумным напряженьем
Пытался и пытаюсь вновь…
Как высказать тебе любовь?
Что надо знать, как надо жить?
Чтоб слов чудесных сочетаньем,
Чтоб знака тайного звучаньем,
Одним огнем, одним дыханьем,
Тебя с собой соединить?
Что надо знать, как надо жить?
- Страстное и чудесное стихотворение,- говорит после паузы Зинаида,- а то критики вас справедливо упрекают за этот сборник, что вы слишком увлеклись темой смерти.
Выходит сборник стихов Зинаиды под названием «Сияние» маленьким тиражом 200 экземпляров в простой обложке.
- Всего 40 стихотворений набрали по разным эмигрантским периодическим изданиям за 15 лет.
- В них, Зинаида Николаевна,- говорит Терапиано,- чувствуются новые интонации, подлинны, человечны, в них много примиренности и искренней мудрости.
- Спасибо, Юрочка. А вот Ходасевич разругал их в пух и прах: «…пряная прелесть: прелесть безвкусицы».
- Ну, не совсем. Вот он пишет: «… скупая на изъявление чувства, быть может – даже вообще бесчувственная, зато и никогда не позволит себе нажать педаль или слишком красиво и томно высказаться о себе». А? Как вам эти строки?
- Место вашим стихам в русской литературе обеспечено по той причине,- перебивает их Адамович,- что таких других стихов не было и, вероятно, не будет.
- Каких таких?- недовольно бурчит Зинаида.
- Стихи как будто оттого и извиваются в судорогах, что похожи на личинки бабочек, которым полет обещан,- но сами они прикреплены к земле.
- Слишком сложно для понимания вы говорите, Георгий Владимирович.
- Зато точно.
- В ваших стихах и философская грусть, и лирические пейзажи, и ностальгия, и надежда на воскрешение России.
- Все равно будут пылиться в магазине. Кто будет покупать?
- Прочтите, пожалуйста.
Сиянье слов… Такое есть ли?
Сиянье звезд, сиянье облаков –
Я все любил, люблю… Но если
Мне скажут: вот сиянье слов –
Отвечу, не боясь признанья,
Что даже святости блаженное сиянье
Я за него отдать готов…
Все за одно сиянье слов!
Сиянье слов? О, повторять ли снова
Тебе, мой бедный человек-поэт,
Что говорю я о сияньи Слова,
Чтона земле других сияний нет?
- Превосходно прочли, Зинаида Николаевна!- все хлопают, и Зинаида довольна, хотя аплодировать не принято.
Но не все восторженно принимают сборник Зинаиды. Бунин приобретает книгу Зинаиды; он тщательно ее перечитывает и делает пометки на полях. «И все, всюду мошенничество загадочностью, будто бы какими-то великими и высокими тайнами, печалями!» На последней странице он в сердцах пишет: «На старости лет писать такие жульнические глупости!» Литературная война продолжается.