Крылов Юрий
Не "посчастливилось" мне потрудиться во славу колхозного производства.
В 1955 году, закончив школу и похоронив вместе с надеждой на медаль свою мечту постигать тайны химии в Москве, мне под давлением родителей пришлось выбирать из четырёх Рязанских ВУЗ’ов. Помню, отбросил безоговорочно Сельхозинститут. Профессии, которые там приобретались, предполагали работу и жизнь на селе. И я с лёгким сердцем и словами «ну, какой из меня сельский житель» пошёл в Медицинский. С тех пор с селом и его визитной карточкой - «колхоз» - сталкивался, к счастью, единичные разы и то лишь в студенческие и аспирантские годы.
Всё началось ещё до занятий на первом курсе. Нас, удачно проскочивших из абитурьентов в студенты, заставили сентябрь проводить «на полях Родины», каковые в Рязани традиционно отдавались под картошку. Считалось, видимо, что студенты, прям, созданы для её уборки, и каждый год с завидной регулярностью осенний семестр начинался там – «на полях». Я, наверное, был единственным с нашего курса, а это более четырёхсот человек, кому так ни разу и не удалолсь стационарно побывать в колхозе. «Стационарно» - значит месяц «пахать», вкушая прелести деревенской жизни.
1-го сентября меня вместе с несколькими друзьями включили в бригаду, разбиравшую во дворе института некое странное строение, на месте которого предполагалось возвести Гараж. Ни шатко, ни валко, потихонечку мы перетаскивали с места на место полешки и мусор, пока не появилась комиссия во главе с проректором по хояйству (!), признавшая наши труды никуда не годными (оглядываясь назад, признаю, что была она – комиссия – не так уж не права), бригаду немедленно расформировали, оставив на «разборке» лишь шестерых (меня, в том числе), а остальных отправили... куда? Ну, конечно же в колхоз, где ударно вкалывали все 4 сотни новоиспечённых первокурсников. О нас шестерых разговор короткий – площадку мы очистили и даже получили за труды по 100 рублей («старыми», то бишь дореформенными), кои выбить из упомянутого проректора удалось примерно через полгода. Вообще-то, колоритнейший был мужик. Я уже учился на пятом курсе, активно работал на кафедре фармакологии, и мой шеф и завкафедрой - проректор по учебной работе («Первый проректор», между прочим) - поручил мне съездить в питомник за кроликами, телегу для перевозки которых должен был дать этот самый «проректор по хозяйству». Шеф: «Иди, я договорился». Я в кабинет этажом ниже: "Ты чего?, - Да вот, лошадь, кроликов привезти. Анатолий Александрович сказал, что..., - Нет лошади, ступай, ступай...» . Я в изумлении снова к шефу: «Так там сказали, что нет лошади, - Как нет?, - снимается трубка, - Василь Алексеевич, чего насчёт лошади-то?, - А чего?, - Так мой приходил, а ты сказал, что нет, - А, это твой, значит... Ну пусть зайдёт». Снова вниз, сцена повторяется в точности: «Ты чего?, - Так лошадь, кроликов..., - Сказал, нету. Ступай, ступай». Я уже не в изумлении, а с оторопью и ничего не соображая, к шефу. «Ну что?, - Говорит, нету, - Как нету...». Опять трубка, опять про лошадь. Опять - «Так это от тебя... Ну пусть зайдёт». Захожу - вид у меня сильно обалдевший - и слышу: «Ну ты проныра! Чего надо-то?, - уже не говорю, а буквально бормочу , мол, кролики..., шеф..., лошадь... и удостаиваюсь, наконец, обрывка бумажки, на котором завгару предписано запрячь телегу этому «настырному». Знай я это тогда – на первом курсе – удивился бы не трудностям с выбиванием 100 рублей, а результативности сего.
Между тем, до нас, работающих во дворе института, доносились «вести с полей». Ребята работали и даже зарабатывали. Кто сколько... И лишь два моих близких друга, «откомандированные из бригады» (см. выше), оказались в итоге... должны колхозу: чуть ли не под сто рублей. Во-первых, ели, а во-вторых, сломали по лопате ("Cоциализм – это учёт!"). В дальнейшем пребывание в колхозе так и оставалось тёмным пятном на их репутации. «Комсомольской»! Потому что мы-то все, вместе с «виновниками», хохотали весь первый и второй семестры...
Следующую встречу с «колхозом» имел через год – поехал в гости к своим однокурсникам, участвующим в «битве за урожай». Почему без меня? – Занимался ответственным делом: готовил институтскую команду по настольному теннису к будущим успехам.
Прибыл я вечером. Народ вповалку лежал на каких-то тюфяках в едва освещавшемся длинном сарае. Разумеется, и мне место нашлось. Пьём пиво. Кому-то лень выходить «на двор», и он , не стесняясь, отливает набежавшее после поддачи прямо в окно на травку. Когда мощная струя ударила наружу, вдруг раздался истошный вопль и в проёме окна возник наш парень, вернувшийся из похода к деревенским девушкам. Вся его фигура клубилась от пара в прохладной лунной ночи и бедолага дрожал от неожиданности и возмущения, что был орошен мочой в критический момент, когда пытался через окно проникнуть в комнату. Вот так, возвращавшийся с романтического рандеву обитатель сарая попал под струю поленившегося выйти «на двор» кореша. В приподнятом настроении, будучи только что обласкан местной красавицей, он был обильно полит распоясовшимся – в прямом смысле – «временным колхозником». О его реакции на действие «распоясовшегося» умолчу. Замечу лишь, что «сельская» жизнь вместе с обязательным «колхозом» развращает. Даже претендующих на интеллигентность индивидов, посылаемых «партией, правительством» и...руководством ВУЗ’а сражаться за урожай.
Отсмеявшись, хотя нам, не скрою, было жаль «обмоченного», друзья продолжают жаловаться на «дураков председателя и бригадира», на «жуткую» пищу (про условия проживания ни слова - и так ясно, что даже «все удобства» во дворе) и наперебой рассказывают, как «вчера на танцах чуть было не случилась грандиозная драка с деревенскими», претендующими на внимание наших сокурсниц.
Внезапно открывается дверь, и к нам вваливается пара – у одного в руках берданка - явно не городских парней, сопровождаемых огромных размеров овчаркой («огромных размеров» - скорее всего, гипербола – у страха, инициируемого ружьём, глаза велики). Собака непрерывно лает – нам кажется, злобно, парни чего-то орут нечленораздельное, но тоже очень злобное. Что? Почему? В общем, «всё смешалось в доме Облонских». Овчарка, между тем, встала над головой одного из моих друзей, разинула пасть, высунула язык и, как он позднее рассказывал, «задышала, роняя на меня слюну, а я не дышу и глаза закрыл».
Другой мой приятель, схватив откуда-то взявшийся топорик, вскочил на подоконник и застыл. Вдруг раздаётся берданочный выстрел, наступает звенящая тишина, и компания налётчиков вместе с собакой, испуганно, как мне показалось, ретируется, создав даже некую пробку в дверях. Все вскочили, кто-то побежал за Председателем. Стоявший на подоконнике с топориком неожиданно сказал (всё ещё оставаясь на подоконнике): «Ну теперь х-р кто меня удержит!». Позже, вспоминая в деталях произошедшее, больше всего веселились от вот этой «последраковой» фразы.
Между тем, в ожидании председателя страсти постепенно разгорались, и общее мнение, кое криком суммировал комсорг потока, сводилось к необходимости «немедленно уезжать». Появившийся Председатель колхоза, сопровождаемый бригадиром и секретарём партийной ячейки, обращаясь к разбушевавшемуся комсоргу, пытался урезонивать и тоже криком: «Вы тут, эта, давайте не агитируйте..., давай не срывай уборочную..., - А я буду агитировать...Буду... Мы террора не потерпим... Мы тут и минуты не останемся... Собираемся, рябята!, - А ты давай не агитируй, - продолжал своё Председатель, - Не агитируй тут, - на что с сзавидной регулярностью следовало, - Я комсомольский вожак, я буду! Агитировать!». Меня окончательно добило упоминание о «комсомольском вожаке, агитирующем за срыв уборочной», что вкупе с заявлением соскочившего с падоконника и невыпускающего топорика из рук – «Х-р, кто меня удержит теперь» - сделали ситуацию гомерически смешной, и я, может потому, что утром всё равно должен был уезжать, неприлично заржал. Возмущения сие не вызвало. Напротив, через несколько секунд хохотал весь сарай. Исключая Председателя (бригадир и секретарь ячейки, разумеется, с ним) и нашего комсорга.
Понятно, никто (кроме меня) никуда не уехал – могли ведь и из института отчислить.
И, продолжая тему о моче:
следующий «колхозный» эпизод, достойный упоминания, случился через 4 года. Я – уже аспирант, выполняя поручение парткома института, сопровождаю студентов «на картошку». Задача: привезти (никого не потеряв по дороге – списки вручали в том же парткоме), разместить, договорившись с Председателем об условиях пребывания и плате за работу, убедиться, что оговорённые условия выполнены (есть, где спать, есть, что есть; относительно платы, понятно «убедиться» не получается, приходится удовлетвориться обещанием).
Было со мной человек 50, и ничего примечательного та поездка в памяти не оставила. Бы! Если б не плакатик, увиденный в Правлении колхоза в приёмной Председателя. Полагаю, его содержание, навеки оставшееся перед глазами, вытеснило «примечательное» (коль оно было). Исполненный в три краски, размером примерно метр на метр изображал на фоне нечётко прорисованной коровы краснощёкую тётку с ведром в руках. Главное, надпись, заметьте, крупными буквами и издали бросающаяся в глаза:
«Товарищи доярки! Предохраним молоко от попадания мочи!».
Не веря себе, подошёл поближе – никакой ошибки: действительно «товарищей доярок» призывают пресечь попадание мочи в молоко. Первая мысль:
Попадает, значит! Внимательно ищу выходные данные и уже не удивляюсь, прочитав, что тираж аж 10000.
Ну чем не монумент во славу колхозного строя...
Долго я потом не то, что пить, смотреть на молоко не мог.
(31.07-2012.)