Попутчики

Жукова Екатерина Викторовна
        Настя с попутчиками медленно идёт к автобусной остановке, радуется оттепели. Ликует. Торжествует. Круто! Наконец-то она утрёт нос Кристе. Даже фотографии в телефоне есть, где она с городской интеллигенцией пьёт шампанское. Это тебе не на детской площадке пиво глушить. Всё культурненько. Настя не навязывалась. Они сами позвали её на устроенную в складчину вечеринку. И денег, занятых у Кристи, совсем не жалко. Как-нибудь отдаст. На днях домой поедёт, выпросит у матери или бабка с пенсии подкинет. То-то родные удивятся: их  Настька, замкнутая полноватая девчонка, вечная троечница, и в кругу известных на весь район людей новый год отмечала.

        А всё произошло благодаря Кристи. Она искала в тумбочке у Насти конспект «Дрожжи — биологические разрыхлители» и наткнулась на заветную Настину тетрадочку с Брэд Питтом  на обложке. Что случилось потом, Насте до сей поры стыдно вспоминать.  Кристька-сучка носилась по общаге и всем показывала Настины нескладные четверостишья. Настя бегала за ней, умоляла отдать тетрадь, пыталась отнять, ну да разве ей, неуклюжей коротышке, дотянуться до длинноногой Кристи. Девки гоготали:
        — Прикиньте… в нашем Полкане (Профессиональном Лицее Кулинарного мастерства) поэт объявился.
        — Колхозный Пушкин!
        Прозвище прилипло к Насте намертво. Не отдерёшь. Напрасно пролитыми в подушку слезами — не отмоешь.

        Однажды на перемене кличку услышала преподаватель литературы. Татьяна Петровна подозвала шумную Кристю и неприметную Настю, спросила:
        — Настя, а почему тебя величают Пушкиным?
        Настя молчала. Прятала глаза. Краснела. Переминалась с ноги на ногу. Мечтала побыстрее улизнуть от горбатенькой старушонки. Кристя, наслаждаясь возможностью быть в центре внимания, расписывала подробности. Татьяна Петровна пристально оглядела невзрачную Настю, попросила показать тетрадочку. Возвращая её, похвалила стихи за непосредственность, но рекомендовала Насте проштудировать книги по стихосложению. Об их существовании Настя и не догадывалась. Ни в школьной, ни в сельской библиотеке таких — не было. А ещё преподаватель договорилась с Николаем Сидоркиным, чтобы Настю приняли в городскую литературную студию. Уже три месяца, каждую последнюю субботу, Настя, вместо дискотеки, исправно ходит туда. Записывает в блокнот  редкие подсказки. Учится.

        А сегодня Насте крупно повезло: танцевала с самим Николаем Сидоркиным, слушала умные речи, старалась запомнить незнакомые слова, чтобы узнать у Татьяны Петровны их значение. Впервые Настя увидела Сидоркина  в седьмом классе. Долговязый брюнет с крючковатым носом и седыми висками, чуть нараспев, совершенно не стесняясь, громко скандировал свою поэму на сцене деревенского клуба. Поражённая Настя не сводила с него глаз. Земляк. Из соседнего села. Сын бывшей продавщицы бабки Тони. И… поэт.

        Настя даже немножко влюбилась в Сидоркина. Ночью долго не могла заснуть от перевозбуждения. Попыталась тоже подобрать рифмы к словам. Получалось у девочки корявенько, но испытанное томительное наслаждение затягивало. Увлекало в какую-то неведомую грёзу. Волновало как предчувствие чего-то большого и цельного. Непонятно откуда  перед Настей появлялись незнакомые силуэты, картинки, плохо различимые строчки.

        Настя встала, крадучись пошла искать заброшенную школьную сумку, хотела записать привидевшиеся фразы. В темноте споткнулась о стул, — мать проснулась, прикрикнула:
        — Настька! А ну ложись в постель. Уроки надо было днём учить. Хватит шлындать. Мне на дойку  рано вставать.
        Грёзы рассеялись. Но воспоминания о чудной истоме уже не давали Насте спокойно жить. Они накатывали внезапно. Напряженным туманом. Настя выпадала из действительности, пряталась в укромные места и сочиняла стихи.  Девочка вырезала из районных изданий произведения Сидоркина, бережно складывала в папку. Представляла себя рядом с поэтом декламирующей собственные вирши.

        Настало время и довольная Настя следует позади Сидоркина. Две пожилые женщины взяли его под руки, перегородили широкий тротуар. Не объехать. Не обойти. Дама с ярким маникюром, ухоженным лицом и в норковой шубе почти до земли, — представитель городской администрации из отдела культуры; другая — читала свой рассказ в литстудии. Большинство присутствующих историю про примерных детей и котёнка одобрили; Сидоркин обещал опубликовать в газете, а Насте она показалась скучной и слишком длинной.  Имена и фамилии спутниц Настя не запомнила. Авторша, искусственными кудряшками и увеличенными за линзами очков глазами, напомнила Насте школьную учительницу литературы, и девушка окрестила её также: Зануда.

        Вечеринка проходила в недорогом кафе на окраине городка. Расстояние до нужной Насте остановки немаленькое. Троица ведёт непрерывную беседу, а Настя ловит в вытянутую ладошку тёплые снежинки и, молча, слушает старших:
        — Я недавно читала роман Саган. Мне так понравилось. Столько драматизма, — сообщает дама из администрации.
        — Анна Ивановна, я целиком и полностью такого же мнения о творчестве Саган. Все произведения Саган отличаются глубоким психологизмом, они пронизаны общечеловеческими ценностями и внесли большой вклад в мировое искусство, — изрекает Зануда.
        — О, да! Он умеет писать, — подтверждает поэт.

        «Саган… Саган? Что-то знакомое. Читала? Нет?» — крутятся вопросы в голове Насти вместе с неясно откуда взявшимися кадрами фильма о любви и именем Франсуаза. «Надо выпросить у Кристи планшетник, в Википедию заглянуть.  Узнать, кто такой Саган», — решает Настя, а в сердечко тихонько скребётся, пробирается зависть: «Мне бы столько знать и уметь так разговаривать, а то чувствую себя будто на задворках или полной дурой среди профессоров».

        Спутники миновали проходную предприятия. На заводе кончилась смена. Голодные работяги рвутся преодолеть сооружённый интеллигенцией барьер. Они бесцеремонно похлопывают по спине дамочек, требуют пропустить их вперёд. Настя то и дело наблюдает, как живой шлагбаум, не разрываясь, приостанавливается, качаясь словно маятник, отклоняется   градусов на сорок назад, то с одной, то с другой стороны. Содружество, крепко спаянное любовью к литературе, не  прекращая высокоинтеллектуальной беседы, пропускает тружеников. Те неловко, бочком протискиваются между женщинами и подтаявшими сугробами. Обгоняют.  Стремительно и уверенно идут вперёд по прочищенной дорожке. Настино праздничное настроение медленно испаряется вместе с остатками выпитого алкоголя.
 
        Участники вечеринки подошли к перекрёстку. Настя застывает в изумлении: на покрытой рыхлым снегом обочине распласталась тень светофора. Сочится мягким отражением. Заливает салатовым отсветом полумрак и лица горожан. Вспыхнул ядовито-красный. Девушка очнулась. Перебежала дорогу лавирую среди замызганных и гневно вопящих машин. Догнала попутчиков. Опять пристроилась сзади. Прислушалась к разговору.
        — … расписались недавно, — рассказывает о ком то Зануда. Тон почти бесстрастен, только чуточку угодлив.
        — Надо же! Он уже четвёртый раз женится. О чём её родители думают? Талант то талантом, но он же старый для неё и пьёт безбожно, — негодует дама.
        — Да, он, конечно, талантлив, но я его тоже часто вижу пьяным, — соглашается Зануда.
        — Талантов у нас в избытке, но распоряжаться им не умеют, и он ничего значительного не создаст. Ты должна помнить: в институте столичный критик предрекал ему большое будущее, а у него до сей поры ни одной книги не вышло, только в интернете и печатается. Я, вон, уже четыре сборника опубликовала. Да и вы — не меньше.

        Настя недоумевает: как они могут перемывать кому-то кости?! Мать и бабка ругают Настю за сплетни. И неужели сочинители прошли мимо сказочной красотищи и не заметили? Радует Настю лишь  то, что Сидоркин помалкивает. Настя вообще никогда не слышала, чтобы Сидоркин кого-либо осуждал. Он всегда и со всеми одинаково вежлив. Настя восхищается его воспитанностью, старается подражать, но никак не может разобраться, как на самом деле он относится к ней и окружающим. Да и в литстудии его оценки чужих произведений уклончивы и обтекаемы. Это смущает девушку и не даёт покоя. Не может же Сидоркин, в конце концов, любить и уважать всех подряд. Так не бывает. Настя так не умеет.

        Да и бабка учила:
        — Настька, опасайся слишком добреньких и учтивых. От них лицемерием попахивает и равнодушием. Бархатный весь, а жальце есть. Глубоко припрятано.
        Девушка привыкла верить бабке. Она ей плохого не посоветует. Бабка хоть и не говорит об этом, но любит внучку. Настя знает точно. Чувствует. Может бабка просто что-то путает. Все таки — старенькая. Вчера Настя звонила в деревню, — болеет бабка. Бедненькая, как она там? Нет. Сидоркин не такой. К тому же, когда в ДКа его пятидесятилетие отмечали, столько народа расписывало, какой Сидоркин замечательный поэт и человек. Бабке бы его показать, та людей насквозь видит. Её не проведёшь. Не обманешь. Настя уже и не пытается.

        Пороша усиливается, окутывает  городок первозданной чистотой, заполняет ароматом свежести. Приглушает звуки. Вытесняет  из Настиной души сомнения и беспокойство. Девушка идет вслед за попутчиками, любуется искорками снежинок на их одежде. Пробует описать подаренную небесами благодать. Ничего не получается. Мешают доносящиеся голоса спутников:
        — Какой он интеллигент?! Он только дискредитирует звание интеллигента, — опять возмущается дама из администрации, которая, по-видимому, всё-таки выпила лишний бокал вина. 
        — Анна Ивановна, я с вами совершенно согласна. Мы, интеллигенция, будучи единственной рефлексирующей интеллектуальной элитой общества не должны уподобляться серой массе, — повествует Зануда.

        Очередная тирада Зануды напоминает  Насте о несданном зачёте. «Сейчас приеду в общагу и сразу сяду зубрить конспекты. Болтать с Кристей и девчонками не буду», — решает девушка.
        — Да. Интеллигенция это соль земли русской, — значительно добавляет Николай Сидоркин.
        — Дрожжи! — громко ляпнула Настя и  побагровела, запаниковала: «Бл-ллин, дура! Идиотка! Сморозила глупость, — опозорилась перед Сидоркиным». Спутники недоуменно оглядываются. Дама из отдела культуры окидывает девушку оценивающим взглядом: шапки нет, распушенные волосы, наивно-туповатая виноватая улыбочка, куртка, явно, с китайского рынка. Ничего примечательного.  Пэтэушница она и есть пэтэушница. Женщины и поэт отворачиваются, как ни в чём не бывало, продолжают прерванную беседу.«Стерва! Гадина! Ей бы в унитаз пачку хороших дрожжей подкинуть, как летом пацаны  в туалет деревенской сплетнице. В администрации, наверное, тепло, не то, что у нас в лицее. Во… потеха будет». Развеселилась Настя, представив холёную даму в окружении вспенившихся фекалий. 

        Из-за поворота, навстречу студийцам изящная мамочка катит бирюзовую коляску для двойняшек. Не дойдя до них метра три, сворачивает к краю тротуара, чтобы объехать живую преграду. Один ряд высоких колёс вязнет в сугробе. Широченная коляска угрожающе наклоняется. Перекособочивается. Настя пугается. Подскакивает. Неумело хватается за борт. Приподнимает его. Выравнивает экипаж. Мамочка наваливается худеньким животом на ручку, старается осторожно столкнуть импортное чудо. Рифлёные шины не хотят ехать, пробуксовывают в грязной кашице. Девушки бестолково суетятся. Подходит пожилой заводчанин, командует:
        — Девчонки, беритесь вдвоём за один конец. Я за  другой. Перетащим — на весу.
        Детское транспортное средство быстро оказывается на чистом месте.
        — Ой, большое вам спасибо! — благодарит помощников мамаша и обеспокоенно заглядывает под полиэтиленовый дождевик. Настя — тоже. Младенцы тихонько посапывают. Усердно сосут красивые пустышки. Пухлые щёчки разрумянились на свежем воздухе. Глазки с интересом разглядывают окружающий мир. А несокрушимая шеренга уже далеко. Продолжает важный разговор о роли интеллигенции в жизни России.

        Настя сгребает с веток придорожных тополей снег, моет руки. Лепит снежок, с силой швыряет его в торец серой пятиэтажки. Нагоняет спутников у остановки. Располагается в сторонке. Автобуса не видно. Начинает подмораживать. Промоченные в сугробе угги Насти быстро покрываются ледяной корочкой. Девушка отряхивает волосы, поднимает капюшон курточки. Ёжится. Кутается в шарф. Приплясывает. Рабочие, которым не хватило места в умчавшейся маршрутке, негромко переговариваются. Курят. Влажный ветер несёт в сторону Насти дым, смешанный со шлейфом терпких духов  Анны Ивановны. Вызывает раздражение. Оно медленно нарастает.
 
        — Не пойму за что Прилепину присвоили Букера? У нас есть писатели ни чем не хуже его. Что он такого значительного написал?! – Вопрошает дама из администрации. В её голосе Настя улавливает капельку  зависти.
        — За «Асана», — сообщает Зануда. Настя  догадывается: женщина перепутала автора. Роман Маканина Настя читала недавно. Понравился. И знакомый, который служил в Чечне, рассказывал о таком же бардаке на войне и продажности многих офицеров.

        — Прилепин карьерист и позёр зарабатывающий славу на политических убеждениях, он  в угоду Западу  выставил напоказ всю мерзость бытия, а многие — считают его оригинальным. Не правда ли? — Обращается за поддержкой к Сидоркину Зануда.
        — Не знаю. Я, кажется, «Асана» не читал, — отвечает Сидоркин, но Настя успевает заметить ускользающий взгляд поэта и понять: врёт.

        — Наша задача показывать целостную картину мира, а не зарабатывать дешевую популярность. Писатель должен служить народу, быть примером для подрастающего поколения, воплощением непорочности, образцом для молодёжи, — разглагольствует раскрасневшаяся от вдохновения Зануда. Перед Настиным взором появляется бабкина икона с ликом Зануды и котёнком на руках из её рассказа. Сладковато пахнуло гнильцой. Настю передёрнуло от омерзения: «Нет. Не хочу. Кому угодно, только не Зануде подражать. От её правильных слов тошнит».

        — Прилепин залил грязью и чернухой действительность и получил премию. Начитавшись таких книжек, подростки отправляются грабить в подворотни, — продолжает вошедшая в раж Зануда.
        — Да они сейчас вообще ничего не читают, — возражает дама из отдела культуры.
        — Анна Ивановна, я с вами абсолютно согласна. У теперешней молодёжи одни компьютерные игры на уме и секс, а если они и читают что, то только чернуху и порнуху, — поддакивает Зануда.

        Настя не выдерживает:
        — Интересно, это где вы нашли у Захара Прилепина чернуху? В «Асане»? — ехидно улыбается девушка.
        — А ты его читала?
        — Конечно, читала. Нет там никакой чернухи. Не хило бы вам так писать,  — заступается Настя за не нуждающегося в её защите писателя.
        — Ну и что ты у него читала? — опять строго вопрошает Зануда.  Настя теряется, словно на экзамене. Она знает точно: читала книжку Прилепина, и даже видела его интервью по телевизору. Девушка в политике ничего не соображает, но высказывания Захара Прилепина подкупили её смелостью. Да и выглядел он обычным парнем с дискотеки. Настя силится вспомнить название романа. Напрасно. В мозгу бешеным хороводом крутятся имена Асан, Хасан, Руслан, Иван.

        —  Сама ничего не читала, а туда же… Помолчала бы. Тоже мне… Лезет в разговоры культурных людей, — делает Насте замечание Анна Ивановна, одарив уничижающим взглядом. Настино раздражение, отпущенной пружиной, вырывается на свободу:
        — Да вы… Да вы… Вы сами ничего не читали! —   выплёскивает Настя на попутчиков всю досаду за собственную растерянность и отсутствующий транспорт. Посиневшее от холода лицо исказила злая гримаса. Глаза дерзко прищурены. Озноб сотрясают тело.
        — Строят из себя интел-ли-ген-тов! А сами…  — Настя резко отворачивается. Отходит. Прячется за остановкой. Достаёт сигареты. Долго и неумело прикуривает. Закашливается. Бетонная стена вместе с жёстким облаком негодования надежно укрывают Настю. Не пропускают ни пересудов о хамке-пэтэушнице, ни порицаний в адрес родителей воспитавших такую нахалку, ни сокрушений по поводу нравов современной молодёжи.

        Подъезжает долгожданный Икарус. Обрадованная толпа бросается на штурм. Втискивает  Настю в салон.  Топчется по окоченевшим ногам. Зажимает на ступеньках между воняющей потом толстухой и здоровенным парнем. Он, опираясь локтем о Настино плечо, продолжает болтать по телефону:
        — Сань, жди. Счас приеду. Пивка попьём.
        Обложка потрёпанной книжки вспышкой мелькает перед Настей. Девушка гневно сбрасывает руку верзилы. Крутит головой по сторонам. Ищет попутчиков, чтобы  реабилитироваться, крикнуть Зануде:
        — А вот и читала! «Санькя».

        Но к сочинителям не пробиться: они залезли в переднюю дверь, а Настя — в заднюю. Между ними масса народа гудящего взбудораженным ульем и кондукторша, орущая на нежелающих приобретать билеты пассажиров. Не докричишься. Не услышат.
        — Да и не больно-то надо. Мне с ними дальше уже не по пути, — облегчённо вздыхает Настя. Автобус трогается, везёт девушку к обшарпанному затхлому общежитию кулинарного лицея, потряхивая на рытвинах старого асфальта.