Жизнь моя, как осенний листочек
Роман
Глава 2. «Мои достижения»
Часть 29. «Ты вольная птица - спесива»
Смерть не спрашивает -
без разрешения приходит,
Но, если стая воронов
над домом, то ожидаешь...
По старому поверью,
что смерть скоро будет...
Но за кем ты, до конца
не узнаешь, обычно думаешь....
За пожилым пришла,
но день приходит неожиданно
И забирает самого
любимого и молодого...
И избежать невозможно
и, что тут сделать?
Ты рада обменять – нельзя.
В страдании живёшь, всегда...
Пока беда не придёт в дом -
не поверишь...не поймёшь,
Как трудно расставаться...
с любимым, навсегда...скорбя...
С любимым, который
не уходит от тебя....
А покидает этот свет,
Он был тебе - солнце и рассвет...
http://www.proza.ru/2012/02/03/1786
Я стала успокаивать свою мать, но слёзы катились из моих глаз
тоже, потому что необъяснимая любовь связывала меня с братьями.
То ли я была старше, то ли не видела особенной заботы со стороны
своей матери. Вспомнила из детства: один раз я гостила летом у
бабушки Кати, когда она жила в бараке. Мама привезла ещё к ней
же двоих братьев. Они были в маленьких трусиках, но без майки и
сорочки, можно было сказать – «голышом». Бабушка объяснила, что
дети одеты, как Тарзан, но здесь Грузия, не Одесса, где есть Чёрное
море, можно, наверно, проехать или же пройтись так, но у нас это
невозможно, а мама везла сыновей через весь город, делая две пере-
садки, на трамвае. Я была маленькой, и мне тогда было, как будто
бы кипятком по голове, обидно за братьев, что она везла их почти
голыми. Когда она уехала, бабушка Катя купила им сорочки и сан-
дали. У мамы были иногда непредсказуемые действия, хотя и была
в ней материнская ласка. Так как я жила в достатке, она никогда не
помнила мой День рождения. Даже если и в этот день случайно при-
дёт ко мне. Может быть, всегда так, не знаю, – родители в основном
опекают больных и немощных детей. Она опекала Вовочку до са-
мого конца, и я могу сказать, что, несмотря на то, что она мать, всё
остальное мелочь по сравнении с тем, что она перенесла и делала
для него. В снег, дождь, в плохую погоду ни разу не пропустила она
визит в больницу.
В городе Тбилиси всё больше увеличивались националисти-
ческие столкновения – лозунги, забастовки. Русскоязычным уже
страшно было ходить по городу одним, особенно в военной форме.
Мама раньше говорила, что такое националистическое настроение и
в больнице – к Вове очень стали плохо относиться санитары и пер-
сонал. Она рассказывала, что не только к нему, а ко всем русскогово-
рящим. Его пока перевели в Глданскую больницу, а потом сразу же
отправили в Бедиани в психдиспансер. Послали в одной больничной
пижаме, без верхней одежды, в домашних тапочках, без носков, на
босые ноги, даже не сообщили нам день перевода, не сказали, что
мест нет. Мама временно смогла бы забрать Вову к себе домой, тем
более – она имела уже однокомнатную квартиру и жила отдельно
от семьи Саши. Правда, зимой во время снега она упала на руку и
повредила её. Рука была в гипсе, но всё равно она бы ни за что не
отправила своего сына так далеко. Правда, когда его однажды ле-
том хотели отправить, она обратилась к главному врачу, а он сказал
ей, что здесь и грузинам мест нет, у нас нет столько медикаментов,
чтобы лечить чужих. Кого он назвал чужими? Ведь мой брат Влади-
мир родился в Грузии, и он не виноват, что война разбросала всех
русскоязычных людей по миру, и беженцы пустили корни там, где
оказались во время и после войны. Брата на несколько месяцев всё-
таки оставили в Тбилиси...
Когда мы узнали, что Володя умер, за ним поехали Ашот, дядя
Арут и моя мама. Я осталась дома с детьми в ожидании мёртвого
тела родного брата, перебирая всё, что связано было с ним. Ниче-
го.... – только детские годы до шестнадцати лет крутились перед мо-
ими глазами, и вся его потерянная жизнь, где в маленьком возрасте,
в шестнадцать лет, он был зверски избит в милиции и изнасилован.
Возвратили на второй день нам уже больного человека, который не
помнил ни меня, ни мать, ни отца и никого из родных. И сейчас я
понимала, что тогда это случилось тоже из-за национального вопро-
са – и в то время он уже был, только в скрытной форме. Со слов
санитарки (осетинки), которая всё видела и рассказала: в один день
умерло несколько якобы безнадёжных больных не грузинской наци-
ональности. Я никогда не была коммунисткой и не занималась поли-
тическими вопросами, но то, что я видела, меня уже душило. Я стала
всё больше тревожиться за свою семью.
На второй день привезли умертвлённое... мёртвое тело избитого
брата. Да, умертвлённое, по-другому нельзя было это назвать. Все
расходы на похороны Володи и организацию похорон мы полностью
взяли на себя. Гроб поставили на середину единственной комнаты
матери. Вокруг стулья, сидят родственники, знакомые, соседи, с
работы друзья, с института, отдают последние минуты молчанием
сквозь слёзы моему брату, который так и не пожил на этом свете. Как
всегда, много людей на панихидах, особенно в вечерние часы. На
второй день панихиды вошли две симпатичные женщины в краси-
вых шляпочках, пособолезновали нам всем, пожимая руку, немного
посидели и вышли. Я подумала, что они, наверно, знакомые матери
или же сотрудники с работы. Очень броскими оказались эти женщи-
ны – трудно было о них не спросить. Но мама сказала: «А я думала
– с твоей работы». Мы переглянулись, но ничего больше не сказа-
ли, и даже забыли о них, потому что было не до них в эти тяжёлые
минуты. Брата похоронили как положено. Ещё раз отметили девять
дней, сорок дней. Конечно, немного нам помогли, но мы всё хотели
взять на себя.
Ашот помогал мне выйти из такой ситуации, когда ты хоронишь
детские воспоминания и любовь к брату уже насовсем. Мне также
было трудно выйти на работу – опустошённость терзала. Я точно
уже начала думать о переезде в другой город – может, в Ростов?! И,
когда Ашот уехал на заработки, я всё-таки поехала в Ростов, взяв с
собой Галину, свою подругу, и её сына. Он, хотя был ещё маленьким
по возрасту, ровесник моей Лили, но по внешности ему можно было
дать лет двадцать. Кавказский мальчик, ничего не скажешь, симпа-
тичной наружности. Прилетели в Ростов на три дня. Не поверите
– не смогла и одного дня там оставаться. Может, на то время Ростов
мне показался таким мрачным после Тбилиси. Хотя это моя родина
и родина моего отца, ведь я там родилась. Дома в облезшей штука-
турке. В ресторане, когда зашли в хорошую гостиницу, скатерти в
пятнах и неглаженые. Я даже не смотрела дома, которые были на
обмен. Поехали за город на большую толкучку и в этот же день сели
вечером в поезд, возвратились домой. Был у меня вариант поменять
на трёхкомнатную московскую квартиру в хрущёвском доме. Ко мне
подошла однажды врач, русская по национальности, по фамилии
Двали, её мужа перевели начальником банка в Тбилиси, и она слы-
шала про нашу квартиру. Но, может быть, я тогда сделала ошибку,
что не согласилась разменивать свою. Тем более – она говорила, что
надвигается большой национальный вопрос в Грузии. Правда, я со-
биралась ещё и в Сочи, но после Ростова у меня потерялся интерес
к обмену квартир, потому что видела, что многих русскоговорящих
уже стали «кидать» – фальшивые деньги давать или же вынуждать
покинуть Грузию, оставляя всё даром.
Я понимала, что Ашот поступил хорошо, похоронив брата. За-
казал памятник и моему отцу – лежали они вместе. Наверно, их
души уже встретились. Видела я, как мы беззащитны здесь, в Гру-
зии. Участились случаи краж, убийств, грабежей русскоговорящего
населения, вынуждая покинуть республику. Настроение плохое, но
увидев свой многонациональный коллектив на работе, я обрадова-
лась. После того, как стал заострён национальный вопрос в городе,
немного стала возмущаться и наша кассир Галцемлидзе, грузинка по
национальности. Её мы называли между собой Женя, хотя она была
Евгения Акакиевна. Она меня боялась. По старшинству моего по-
ложения соблюдала субординацию, но всё равно от неё можно было
что угодно ожидать. Однажды мне даже пришлось при всех кричать
на неё из-за этого, и вся больница знала об этом. Но главный врач
Цкитишвили даже не отреагировал на эту ссору, а наоборот, со мной
стал разговаривать только на грузинском, особенно если у него по-
сторонние в кабинете. Но когда мы были одни, он говорил на рус-
ском, великолепно владея им.
А я же всё время стала думать, как бы возвратить Ашота – не
нужны были мне деньги в большом количестве. В такие трудные
времена, когда могут в любую минуту зайти домой ночью и надру-
гаться над нами, унести всё... Много случаев уже было – за деньги
пытали людей, нагревая пятки утюгом. Дети – студенты, машина
была, квартира отремонтированная, с шикарной антикварной мебе-
лью. Картины, люстры, антиквариат, книги в прекрасном состоянии
в новом книжном шкафу во всю стену, ковры на всех полах шерстя-
ные. Только быть спокойствию и счастью, которого уже не осталось,
растрепалось со временем. Остался страх за детей. Я, хотя и дожила
до тридцати девяти, лет, но красива, хорошо сложена. Любая, даже
молодая девушка могла бы позавидовать моему мраморному лицу
без единой морщинки. Единственное, что я сделала – постриглась и
покрасила волосы, немного сделав их темнее своего естественного
средне-русого цвета. Девочки, дочки мои, росли не по дням, а по ча-
сам – становились просто красавицами, и им нужен был дома отец,
чтобы защитить их.
Мне хотелось запечатлеть их красоту. В 1987 году я пригласила
известного в то время художника Петра Рыбина,1954 года рождения,
который вначале написал портрет моей дочери Марины. Она полу-
чилась великолепно. Особенно ему удалось отразить глаза и их вели-
колепный блеск. Потом он писал портрет, даже не портрет, а целую
картину со школьницей выпускного класса Лили, в школьной форме,
ухватив интерьер комнаты, книжные полки, кресло с собачкой Мики
и, сквозь капроновую занавесь, набережную Куры и кусочек улицы с
мостом. Картина удалась, и я была очень благодарна. Я оплатила ра-
боту. Уходя, он сказал: «Не хотели бы Вы, чтобы я написал Ваш пор-
трет?» Я посмеялась: «Можно было бы в молодые годы». Но вскоре
поняла, что годы бегут, и скоро ты даже не будешь такой, какая ты
есть сейчас. И я соглашаюсь. Он спросил: «У Вас есть что-нибудь
из одежды с меховым воротником?» Я сказала: «Пальто». И сидела
в нём в жаркой квартире, обливаясь п;том и самопроизвольно крас-
нея, то ли оттого, что пишут твой портрет, то ли оттого, что тебе
жарко и ты одета не по сезону, и ещё в квартире. Затем приехал сын
Роберт на каникулы, с него тоже он писал портрет. Единственный,
кто в нашей семье без портрета остался, – Ашот, то его не было, то
он отмахивался, говоря, что у него не хватит терпения часами сидеть
позировать.
Любовь останется навеки...
не туман, чтоб рассеяться.
До боли сжимаешь ты плечи,
замечая - с другой он целуется...
Знаешь - ревность плохая черта,
Простишь - чёрным по белому...
А в человеке сильная сторона,
За что-то прощают любимого...
И это что-то называется любовь...
Она даётся один раз.
И только выпустишь её...
Останешься одна среди волков....
Которые тебя готовы съесть...
За то, что ты свободна, красива...
Ты вольная птица - спесива...
Опять... нарубишь с горяча дров...
Nansy Ston USA 10/08/2012
http://www.stihi.ru/2012/10/08/1744
Продолжение романа http://www.proza.ru/2013/03/24/307
Начало главы №2 http://www.proza.ru/2012/10/20/1990
Начало романа http://www.proza.ru/2011/03/16/208
Nansy Ston USA 03/9/2013
© Каменцева Нина Филипповна, 2013
Свидетельство о публикации №213030902173
http://www.proza.ru/2013/03/09/2173