Пора приближенья весны

   
                * * *

Заблестела роса на снегах
Голубая, с оттенком зелёным.
Никому мне уже не солгать,
Что прожил эту жизнь окрылённым.

Предвесенние дни хороши.
Тихо оттепель сердца коснулась.
В самой тайной каморке души
Нежным звоном струна содрогнулась.
 .
 Ей ответила звоном капель.
Звоном солнечный лучик ответил.
Он во всём отразиться успел,
Он во всём обновленье подметил.

Отсырели на озере льды.
Снегири как в заре искупались.
Подморожены чьи-то следы
Над осевшим чуть снегом остались.

Предвесенних мелодий наплыв.
Зазвучали широкие дали.
Будто мир стал вовсю справедлив,
Будто мы в нём вовек не страдали.

Будто мы в нём по пояс в снегу
Не брели сквозь густые метели,
Будто мы в нём не гнулись в дугу,
И над нами ветра не свистели.

О, пора приближенья весны!
В этом мире одухотворённом
Гаснет боль ощущенья вины
В том, что жизнь не прожил окрылённым…

            * * *         

Кто-то давно уже вычел,
Кто-то давно уже понял, -
Надо быть чуточку выше
Всех наших бед на сегодня.

Надо прибавить бы в росте,
Надо расправить лопатки,
Надо за это бороться,
Надо изжить недостатки…

Годы проносятся быстро.
О, бесконечные «надо…»!
Жаль, что я так и не вырос,
Чтобы с высокими – рядом.

Дёшево я распылился,
Мелочно я разменялся.
Я ли расти не стремился?
Выше быть я ль не старался?

Снова вокзальные кассы.
Вот и вагоны подали…
Нужные ваши наказы,
Видно, ко мне опоздали.

Пусть же в душе сохранятся
Редкие вспышки заряда,
Те, что позволят подняться
Прежде, чем лечь за оградой…

Вот прибавляется скорость.
Светлый лесок за окошком.
Юная стройная поросль,
Кажется, выше немножко…

       * * *

Стародавняя хата…
Пахнет зимней сосной.
Ивы в белых халатах
Над рекою больной.

Сколько ни философствуй,
Только видно одно:
У реки пересохшей
Обнажённое дно.

Меж двумя берегами
Снег летит, как шрапнель.
А над речкой ночами
Всё рыдает метель…

     * * *      

     СЕСТРЕ

Распогодилось к полдню,
Приутихли ветра.
Я плохого не помню,
Дорогая сестра.

Да, плохое меж нами
Поселить мудрено.
Не встречались годами,
Не видались давно.

Твоя горница в дивном
Свете тихой семьи.
Твоё сердце глубинно
Помнит беды мои.

Ни дождя, ни потери…
Полдень ясен и тих.
Не захлопывай двери –
Я обязан уйти.

А на все на вопросы
Я отвечу потом.
Ах, какие заносы
Солнца, ветра кругом!

Над рекою ольшаник
Золотой-золотой…
Слышишь, песен прощальных,
Дорогая, не пой!

      ВОСПОМИНАНИЯ

            1

Село. Столбы гудят в район.
Оттуда посылают планы.
А мне твердит бухгалтер главный,
Что выше планов – агроном.

Контора.
Здание забот.
Две лошади хвостами машут,
Что привезли кухарку Машу
В больницу нашу на аборт.

А председатель, как гроза.
Он зол, он прям, он недоволен:
- Вот  на аборты хороша,
А тут по горло надо в поле! –

Машины мчат. Клубится пыль.
Ларёк закрытый «пиво-воды».
Звенит коса. Скрипят подводы,
Что на гумно везут снопы.

Село кипит. Село бурлит.
Не отдыхает и не спит.
Ковшом пьёт воду из криницы,
Чтобы опять косить и жать.
Сбежала Маша из больницы
Решила всё-таки рожать…

А в церкви нынче склад с зерном.
И весовщица, как русалка.
Вожу пшеницу к ней в бестарке,
К такой весёлой, озорной.

Но мне сказала:
- Ты, как слон! –
И села около завскладом.
А в сущности, ведь слон-то  - он,
Неповоротливый, нескладный.

И должность у него такая,
Что я вовеки не пойду!
И он тебя не любит, Таня,
Имела б это хоть в виду!

Я, слава Богу, не слепой!
Я в армии служил три года!
Коль ты согласна, мы с тобой
Могли бы пожениться с хода.

Телок привязанный мычит
И телеграфный столб бодает.
А Таня весело молчит
И ничего не понимает.

Обглоданные кирпичи.
Старинной прочной кладки стены
Хранят доселе Божьи тени.
А Таня весело молчит!

А день, что говорить, сезонный!
Такой прокормит целый год.
Завскладом всё сидит, как сонный,
Не скажет тоже ничего!

- Мерси! Бывайте! Как хотите!
Я что?
Я просто так!
Шучу!
Вы так усердно тут молчите,
Что я  вас слушать не хочу! -

  Пестреет поле от людей.
Соломы вырастают копны.
Село спешит уборку кончить,
Пока погода без дождей…

         2

Бедовый, хитрый, как чертёнок,
С копной волос на голове,
Плясал чумазый цыганёнок
На свежескошенной траве.

Плясал он ловко и азартно:
То весь – улыбка, то – гроза.
Светились бешено и жарко
Его лукавые глаза.

И замирал народ стоящий.
И забывал про трудность дня.
Глядел на танец, состоящий
Из бури, света и огня!

А небо стало чистым-чистым.
Застыло солнце над холмом.
Он был летящим, смелым, быстрым!
Ну как он мог так?
Как он мог?

…И вдруг над лугом прогремело
Всё уничтожив, всё отняв:
- Эх, мужики, плохое дело,
Цыгане увели коня!

Засуетились, закричали,
Хлестнуло матом чьё-то зло.
Одни – по коням и умчали,
Другие – в крик на всё село.

Но вот, когда прошло смятенье
После разительных минут,
Над мальчиком свистящей тенью
Взлетел витой ременный кнут.

Сейчас удар – и кожа лопнет,
И брызнет кровь с его лица.
Сейчас ослепнет он, оглохнет
За дерзость деда и отца.

Но тут Степан – мужчина хмурый –
Подставил руки под удар:
- Их догоняй, сдирай три шкуры,
А бить мальчонку я не дам.

Луг. Речка. Лес. Закат багровый.
И разъярённая толпа…
Руками, красными от крови,
Ребёнка взял на грудь Степан.

Пошёл. Уверенно, спокойно,
Подчёркнуто – не быть беде!
Малыш испуганно, покорно
Прижался к рыжей бороде…

            3

     НИКОЛАЙ РУБЦОВ. (Декабрь 1965 г.)
            

Гостиница. Североморск.
- Рубцов.
- Малашич.
- Что ж, приятно.
И неожиданный вопрос:
- Неужто ехал я напрасно?

Он руки вытянул:
- Дрожат?-
Он растопырил пальцы:
- Может,
Ошибся врач? –
Но пальцы сжал
И заключил:
- Дрожат, похоже…

Я подтвердил: - Немного есть.
У всех дрожат, когда с дороги…
- Когда пишу, дрожу я весь,
Да это не играет роли.

Хотел на Север, на тралфлот…
Не приняли… -
Он был угрюмый.
Сел на кровать.
Высокий лоб,
Казалось, озаряли думы.

Я знал, что он в Москве живёт,
Что учится в Литинституте.
Зачем опять ему тралфлот?
Таится что в его маршруте?

- Мне надо тысячу рублей…-
И снова замолчал надолго.
Зачем они ему? Скорей,
Должно быть, рассчитаться с долгом?

- Иметь бы тысячу рублей…-
Задумчиво сказал он снова, -
- Не думай, мне не на б…, -
Другого не нашёл он слова.

Так вот о чём мечтал поэт,
Вернувшись в край пурги и шторма?
Нельзя писать, коль денег нет,
А строчки, ясно, не прокормят.

Мы спать легли. А поутру,
Казалось, был бледнее мела,
Глядел, глядел на пальцы рук:
- Дрожат?
- Немного.
- Что же делать?

Пурга ревела, как напасть,
Он уложил портфель, умылся…
…Мне было ровно двадцать пять,
Рубцову было ровно тридцать.

Он попрощался, молчалив.
Сосредоточен и печален.
А шторм раскачивал залив,
А волны бились у причала…

         4

        * * *
 
Я помню злые холода, где с треском лопаются льдины.
Примёрзли к пирсу корабли. Примёрзла ночь к материку.
И Крайний Север весь во мне, - в душе, в печёнках, в сердцевине,
От стужи катится слеза на задубелую щеку.

Я помню это, как сейчас: в полёте птицы замерзают
И падают, окоченев, ломая крылья о бетон.
И осторожно поезда в ночи к вокзалу подползают,
Людской нахлынувшей волны касаясь бережно бортом.

Мы непривычно далеки и близоруки от разрыва.
И непростительно горды, и театрально высоки.
Обида выше берегов, как будто речка в час разлива.
Мы, глядя под ноги, молчим, как проглотили языки.

Потом был снег. Был странный снег. Густой, назойливый, беспечный.
Он засыпал твои следы, твоё лицо, твои глаза.
Гремел металл. Гудел гудок. Кричал диспетчер.
И уходили поезда по рельсам в сумерки скользя.         

            5

       САНКИ

                Сестре

О как ты, память, беспощадна!
И до сих пор, сквозь много лет,
Скрипят полозья зло, надсадно,
Петляет между сосен след.

Добротно санки были сбиты
В расчёте на двоих детей.
Они нисколько не забыты,
Хоть помнить я их не хотел.

В них мы с тобою запрягались –
Дымились снежные кусты.
А мы с тобою упирались.
Верёвки тёрлись о хребты.

Везли домой сухие ветки.
Нас не ругали лесники.
Нас понимали. Труд не детский,
Да и деревни не близки.

Спина болела. Ныли ноги.
Кричать хотелось: «Не могу!»
Хотелось лечь среди дороги,
Как на перине, на снегу.

А ты совсем немного старше,
Со мною рядом шла и шла.
Дрова - тепло и счастье наше –
Везла. Молчала и везла.

Анюта, в жизни было всяко.
Был трудный труд за соль и хлеб.
Глаза закрою – тянем санки.
Петляет между сосен след.

         * * *

С каждым годом всё тебе дороже:
Сёла, города, простор полей.
В жизнь вот эту ты и позван, может,
Чтоб навеки распрощаться с ней.

И поняв до содроганья в коже
Голоса влюблённых на заре,
Не желай, чтоб сделаться моложе,
А желай, чтоб сделаться добрей.

И пока живёшь на этом свете
Буднично и просто всё любя,
Пожелай лететь своей планете
Так, как ей летелось до тебя…

           ГРИГ

Когда норвежский музыкант
Писал для мира песню Сольвейг
Он понимал – коль есть талант,
То надо совершать и подвиг.

Твори без устали. Трудись.
Прекрасна жизнь, хоть и мгновенна…
Его целует старый Лист
И на руках проносит Вена.

А Вена знает – обращаться
Не всякий в вечность может миг,
Что если есть бессмертье в счастье,
Оно, бессмертье, - Эдвард Григ!